Текст книги "Вагнер"

Автор книги: Алексей Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

В Магдебурге, куда он возвращается к сентябрю 1835 г., его ждет капельмейстерская работа, постановки шпоровской «Иессонды», оперы действительно серьезной, написанной еще в 1823 г., исполнение которой завоевало Вагнеру «уважение образованных любителей музыки», беллиниевской «Нормы». Театральная труппа приближается к распаду. Минна Планер и зять Вагнера Вольфрам переезжают из Магдебурга в Берлин, где театральные дела идут лучше. Вагнером овладевает испуг относительно судьбы его новой оперы «Запрет любви», партитуру которой он окончил в начале 1836 г. Он всеми силами уговаривает певцов, чтобы они разучили его новую работу – которая, несмотря на «легкий» характер музыки, все-таки была большой и ответственной оперой. На репетиции и постановку «Запрета любви» оставалось всего 10 дней.

29 марта 1836 г., опера все же была поставлена, причем никто из исполнителей ролей не знал, действие было запутано, в публике никто ничего не понял… Цензура придралась к названию, и его пришлось заменить другим: «Послушница из Палермо». Второе представление оперы не состоялось, потому что за кулисами произошла драка на почве ревности. Карьера Вагнера в Магдебурге на этом и закончилась.

В «Запрете любви» Вагнер воспевает сильные страсти, свободу, возмущающуюся против всяких оков и, прежде всего, против узкой и жесткой морали. Монастырь и средневековый закон оказываются в «Запрете любви» опрокинутыми и «изверженными. Торжествует молодость, право на любовь.

Как музыкант Вагнер компонует здесь по итальянским и французским образцам. Он сам отмечал в ней влияние «Немой из Портичи» Обера и «Сицилийской вечерни» Беллини. Оперной техникой Вагнер овладел уже всецело. Приходится констатировать в «Запрете» наличие не только юношеского энтузиазма, но и театрального мастерства, «дара сцены». В 1933 г. возобновленная постановка «Запрета» в Берлине прошла с явным успехом.

Магдебургская карьера Вагнера закончилась на трагикомическом втором представлении «Запрета». Перед ним вставал вопрос о дальнейшем жизненном пути. Руководящим было одно только желание – не разлучаться с Минной Планер. Рассудительная возлюбленная Вагнера обеспечила себе во время своей берлинской поездки выгодный ангажемент в Кенигсберг – на крайний северо-восток Пруссии. Вагнер условился с нею, что она поставит условием своей работы в Кенигсберге предоставление там же работы и Вагнеру в качестве капельмейстера. Беда была только в том, что место это было уже в Кенигсберге занято. Впрочем переписывавшийся с Минной кенигсбергский директор театра давал ей понять, что надежда на место для Вагнера не исключена.

В мае 1836 г. Вагнер едет в Берлин (по дороге в Кенигсберг) и пробует в этом «претенциозном», как он его называет, городе устроить «Запрет» на сцене. Но попытка терпит неудачу…

Кенигсберг встретил Вагнера неприветливо. Оказалось, что капельмейстер театра, занимавший место, на которое претендовал Вагнер, вовсе не собирался уходить. Вагнер добился, однако, чтобы ему было обещано некоторое вознаграждение, как резервному капельмейстеру. Интриги и отсутствие работы, безденежье, суровый климат; – единственный приятель – оригинал и страстный любитель театра, Абрагам Меллер, и Минна Планер, – как единственно близкое существо на чужбине… – 24 ноября 1836 г. Вагнер вступает с ней в официальный брак…

Должность капельмейстера при Кенигсбергском театре Вагнер мог получить только весною 1837 г. Зима прошла у него почти бесплодно. Еще в Берлине Вагнер вернулся к своим «политическим» увертюрам. Он оканчивает увертюру 1832 г., посвященную Польше. В Кенигсберге он пишет увертюру «Правь, Британия», перелагая на сложный оркестровый состав (оперный и военный) мелодию английского официального гимна.

Вагнер направил увертюру в Лондон и не принял рукопись обратно, когда ее ему вернули… Увертюра была потеряна вплоть до 1904 г– Это пустая, громкая музыка.

Причину неудачи «Запрета любви» Вагнер полагал в недостаточном соответствии между замыслом и средствами выполнения: ведь ему открыты только небольшие театры; и вот он задается целью создать произведение, доступное самой легкой сцене. Таким произведением он считал свою новую оперу – «Мужская хитрость больше женской» на сюжет «1001 ночи», стихотворный набросок которой относится ко времени пребывания его в Кенигсберге.

Еще одно либретто занимало Вагнера в это же время: из романа Г. Кенига, не отличавшегося большими достоинствами, Вагнер сделал короткую драму «Высокая невеста». Но – сделал не для себя. Либретто, переведенное на французский язык, он послал в Париж Скрибу, – всемирно известному поставщику текстов к популярным операм. Просьба Вагнера сводилась к тому, чтобы Скриб использовал его либретто, подписал его собственным именем и содействовал бы тому, чтобы музыка и текст были заказаны Вагнеру. Диковинный план, из которого, естественно, ничего не вышло… «Высокую невесту» Вагнер потом дарил и другим своим знакомым. Опера на вагнеровский текст была наконец написана в 1848 г. чешским композитором Иоганном Киттлем, в произведении которого она остается в рамках самой чистопробной банальности. Все кенигсбергские замыслы Вагнера оставались обреченными на неудачу. Он стал наконец капельмейстером, но всего на два месяца (апрель– май 1837 г.). Директор театра объявил себя банкротом. Минна оказалась без работы, Вагнер делал отчаянные попытки спасти положение труппы. Когда однажды он пришел домой с репетиции, «измученный работой и неприятностями целого дня, смертельно усталый, бледный и голодный», он нашел квартиру пустой, ^{его жена} бросила его, уехав с богатым купцом, давно уже добивавшимся благосклонности красивой артистки. И у Вагнера не хватило денег, чтобы догнать беглецов…

Один, поддерживаемый только Абрагамом Меллером, Вагнер в Кенигсберге проводит как в клетке тяжелые дни, преследуемый кредиторами, не имея возможности уехать… Его попытки наладить свои дела, выпутаться и сберечь веру в свои силы и в свою «звезду» свидетельствуют о необычайных ресурсах его жизненных сил. Наконец, ему удается вернуться на родину. Он встречается с Минной у ее родителей в Дрездене, одно время кажется, что их семейная жизнь может опять наладиться… Но Минна снова бросает его. Вагнера поддерживает только встреча с сестрою Оттилией, вышедшей к этому времени замуж за ученого Германа Брокгауза, брата того Фридриха Брокгауза, который был мужем Луизы Вагнер.

С глубоким волнением Вагнер читает в Блазевице около Дрездена новый, только что появившийся в Лейпциге роман Бульвера «Кола ди Риенци», и в нем зарождаются новые планы большой оперы. Но Вагнер не может уже сейчас взяться за нее. Надо устраивать жизнь. Он готов на все. Небезызвестный в свое время писатель Карл Гольтей приглашает его в качестве дирижера в новый театр в Ригу на жалование в 800 руб. в год. В конце августа 1837 г. Вагнер едет в Россию. «Мне казалось, что полиция прочтет у меня на лице увлечение Польшей и прямо сошлет меня в Сибирь» – пишет он. Вагнер встретил в Риге Дорна, того самого, который впервые исполнил «увертюру с литаврами». Вагнер кидается в театрально-музыкальную работу. То, что он очутился в царской России не замедлило сказаться. 21 ноября 1837 г. Вагнеру пришлось сдать предназначенную для «царского дня» музыку в честь Николая I на слова Бракеля («ей я постарался придать возможно, более деспотически-патриархальную окраску») Гольтей уговаривал его написать для их театра легкую оперу. Вагнер перечел «Веселую медвежью семью» – но нет, его тянет к серьезной теме. Он начинает работать на «Риенци». Попутно обязанный давать музыку к разным постановкам театра.

Вскоре к Вагнеру в Ригу приезжает его жена, с которой он вновь сближается, тронутый ее раскаянием. Он живет в «Петербургском форштадте», в доме купца Боброва, где в первом этаже помещается «фабрика соломенных шляп» и «модный мануфактурный магазин Ивана Готлиб», а во втором – будущий композитор «Риенци» пишет свою оперу, разделяя жилище с Минной и ее сестрой Амалией, находившейся с ней в постоянной ссоре. Помещение театра, в котором ему приходится работать, – крошечное и, несмотря на то, что Вагнеру удается расширить оркестр и поставить серьезную работу над оперой (Вагнер ставит оперы увлекавшего его Беллини, простая и благородная (музыка которого производит на Вагнер самое благоприятное впечатление), результатом являются трения и неудовольствия с дирекцией. Вагнер носится с замыслами, которые должны быть осуществлены, так как он того хочет, без учета реальных возможностей театра. «Кому я ни рассказывал о своей концепции… (все) видели в этом проявления высокомерия и легкомыслия». – «Скоро в нашей труппе не осталось почти никого, с кем бы я не поссорился…»

Рвутся связи и с прошлым… В 1837 г. умирает сестра Вагнера Розалия, в 1835 г. умер его дядя Адольф. Зимой 1838—39 гг., сам Вагнер на гастролях в Митаве, схватывает простуду, перешедшую в тифозную горячку… За весь 1838 г., кроме работ над «Риенци» (если не считать попытки что-нибудь сделать с «Медвежьей семьей»), Вагнер сочиняет только одну «Песню о ели», сантиментальный романс на слова Шейермана предназначенный для журнала «Европа», «чтобы заслужить немного презренного металла». Вагнер просит «не судить по ней о том, как он пишет оперы», хотя мотив «Ели» появляется у него еще раз, значительно позднее, когда он пишет «Золото Рейна». – Когда Вагнер оправляется от тифа, то узнает, что он увольняется, а место его переходит к находящемуся в Риге Дорну, выступавшему в печати с явно враждебным Вагнеру критическим разбором его музыки. Снова предстоят судебные процессы с кредиторами… Ему опротивела Рига. Сложившиеся обстоятельства казались ему наказаниями судьбы, побуждающей его на решительный шаг– выйти на мировую арену искусства. Вагнер стремится сразу в Париж.

В тридцатых годах город Гюго, Мейербера и Делакруа, город Берне и Гейне был умственным и художественным средоточием всего мира. Надо было обладать исключительной верой в себя, чтобы попытаться достичь вершины, доступной художнику, – парижской известности – одним прыжком. Но Вагнер был на это способен. Он начинает брать уроки французского языка, приступает к французскому переводу текста «Риенци», вписывает французский текст в партитуру полуготовой оперы. Продана скромная квартирная обстановка, дан бенефисный концерт. На помощь вызван старый кенигсбергский друг Меллер… Еще раз обмануты кредиторы, наложившие запрещение на паспорты Вагнера и его жены. В июне 1839 г. Вагнер с женой и огромным ньюфаундлендским псом «Роббером», без паспортов и с капиталом меньше 100 дукатов, тайно выезжает из Риги а экипаже Меллера. Через контрабандистскую корчму, холмы, ров, под опасностью казачьих пуль, ночью, бегом, совершается переход через границу. В маленькой прусской гавани Пиллау Вагнер садится на торговое судно «Фетиду» с экипажем в семь человек. В Балтийском море – штиль. В проливах – буря, отбросившая корабль в норвежские фиорды. Сколько угодно опасностей, бессонные ночи, неудобства тесной каюты и убогой пищи… Но зато неповторяемые переживания морского путешествия, матросские песни… Перед Вагнером встает – смутно еще – образ «Летучего голландца».

Затем Лондон… Было лето, столица пустовала. Чувствуя сильную брешь в убогом своем капитале, но ни на секунду не сомневаясь в удаче, Вагнер переезжает во Францию.

Булонь: здесь живет Мейербер. Вагнер снимает для себя, жены и собаки две комнатки на большой дороге из Булони в Париж и добивается свидания с самодержавным властелином европейской оперы.

ПАРИЖ

Париж не принял Вагнера. Ни тогда – ни потом. Между искусством Вагнера и тем, которое царило в Париже, была принципиальная несоизмеримость. Мечта Вагнера о мировой славе через посредство парижской сцены обманула его. Для того, чтобы понять многое в последующей жизни Вагнера, надо представить себе, чем был Париж конца 30-х годов.

Буржуазная монархия. Король французов «по воле Народа», Луи-Филипп Орлеанский, гуляет по улицам города (когда не боится покушений) с зонтиком под мышкой и играет на бирже. Гениальный карикатурист Домье рисует его под видом груши или китайского болванчика. Работает парламентская машина, либеральный Тьер и консервативный Гизо сменяют друг друга на посту премьер-министра, ведя в сущности ту же самую политику, лицемерную и жадную. Франция богатеет. Промышленные кризисы несут с собою невероятную нужду для рабочих и увеличивают состояния банкиров. Францией начинает править финансовый капитал. Легендарным становится имя Ротшильда. «Если бы Ротшильд стал королем и создал себе министерство из биржевых маклеров, то… нельзя было бы себе представить более гнусного правительства» – это слова Берне. «Ротшильд будет существовать до Страшного суда, т. е. до тех пор, пока будут существовать короли». Существование же королей особенно в Париже подвержено сомнению.

12 мая 1839 г. происходит восстание под предводительством вождей «Общества времен года». Барбюса и Бланки. Через год после его неудачи на митинге, Кабе зовет к социальной революции. Париж – арена социалистов-утопистов. В 1836 г. Вейтлинг, портной, первый, назвавший себя коммунистом, основывает «Союз справедливых», организацию, куда входили немецкие рабочие, покинувшие Германию. Среди пролетариата оживают великие тени первой революции, Марат, Бабеф. Имена Фурье, Сен-Симона, Предона, Кабе делают Париж центром революционной мысли. Но Вагнер во время своего пребывания в Париже чуждается контакта с этими кругами. Он замкнут в своих профессиональных интересах музыканта, стремящегося сделать карьеру. Он далек и от литературных кругов. Как будто его не интересует, что в это время Бальзак выпускает тома «Человеческой комедии». Поэты, Гюго и его круг – ему ближе и интереснее. И, конечно, всего ближе и важнее – музыка.

В Париже она четко организована. «Большая опера» – официальная сцена, выработавшая себе особый стиль, выраженный в начале столетия наиболее последовательно «Весталкой» Спонтини. затем операми Россини, Мейербера, Обера и Галеви. Около 1840 г. она стоит в расцвете всех своих возможностей. Это консервативный зрелищный институт, предназначенный для услаждения и развлечения высокобуржуазной публики. Прекрасно сработавшийся оркестр и давно установившийся трафарет постановок. От оперы ждут действия, эффектного, драматического, дающего возможность показать себя с лучшей стороны в первую очередь певцам. Париж вырабатывает систему, согласно которой музыкальное единство оперы вращается вокруг солиста, знаменитого виртуоза, чьи арии оплачиваются баснословными гонорарами. Если это – стержень оперы, то музыка ее естественно строится по определенному строгому канону. В ней торжествует мелодия замкнутых в себе номеров сольного пения. Дуэты, терцеты – сколько угодно комбинаций отдельных голосов, хоры; в действии – процессии, массовые сцены, неизбежные в каждой опере балеты. Идейное содержание «большой оперы» подчинено всем запросам господствующих классов. Россини в «Телле» и Мейербер в «Роберте-дьяволе» в известной мере откликнулись на полосу «освободительных» национальных движений. Но торжествует прежде всего зрелище, для него чем наряднее костюмы, звонче имена действующих лиц, чем экзотичнее декорации и чем дальше от действительности тема – тем желаннее. «Опера ужасов» начала века сменяется манерной и пикантной музыкой Обера, в творчестве которого «Немая из Портичи» образует исключение. В годы пребывания Вагнера в Париже история музыки отмечает постановки опер Галеви и Доницетти, в 1838 г. была поставлена (неудачно) опера Берлиоза «Бенвенуто Челлини», а к 1839 г. просится его драматическая симфония «Ромео и Юлия».

«Большая опера» имеет и своего драматурга, которому может быть в гораздо большей мере, чем это может показаться, принадлежит ответственность идейное содержание опер Россини и Мейербера. Скриб умел придавать ситуациям сцены всю желаемую публикой интересность, писал гладкие и легкие стихи, так что порою композитор только переводил его вымысел в звучание. «Большая опера» работала как хорошо налаженная машина. Она не единственная Париже. «Комическая опера» менее притязательна, более буржуазна, большее место отводит прозаическому диалогу. Но здесь тоже – четко очерченный круг тем, интересов, имен. «Итальянская опера»: название говорит само за себя. Вагнеру было невозможно проложить путь в какой-либо из этих театров. Только виртуозам – вроде Листа – открывал свои объятия охотно и сразу музыкальный Париж. Его диктатор, сменивший Россини, – выразитель вкусов крупной финансовой буржуазии, – Мейербер – казался впоследствии Вагнеру заклятым и ненавидимым представителем искусства внешнего эффекта, – понятия, которому дал Вагнер определение «действия без причины».

Генрих Гейне правильно понял значение Мейербера. «Мейербер – это июльская монархия, Россини – реставрация». – «В операх Мейербера многих притягивает не только музыка, но и политическое значение оперы», пишет Гейне о «Роберте-дьяволе» в 1832 г Правда, мнение Гейне изменилось впоследствии. В его письмах отчет о премьере «Гугенотов» (1836) переплетен с репортажем о бале у Ротшильда. «В музыке Мейербера современники чувствуют свои собственны страсти и энтузиазм». – И последнее, самое меткое безжалостное замечание из «Мыслей и заметок»: «Эклектизм в музыке был введен Мейербером. – Он – «музыкальный начальник удовольствий» господствующего класса.

Вагнер знал Мейербера только по «Роберту-дьяволу», когда из Риги (или еще из Кенигсберга) послал ему письмо, на первый взгляд производящее впечатление измены прежним идеалам. «Меня побуждало к занятиям музыкой страстное поклонение Бетховену, благодаря чему моя первая творческая сила получила бесконечно одностороннее направление. С тех пор… мои взгляды… значительно изменились, и стану ли я отрицать, что именно ваши произведения показали мне это новое направление?.. Я увидел в вас совершенное разрешение задачи, немца, использовавшего преимущества итальянской и французской школ, чтобы сделать создание своего гения универсальными». Вагнер писал это не только из связанных с карьерой соображений. Овладение техникой оперы было для него в ту пору очередной задачей. Мейербер же считался наиболее выдающимся искусником большой оперной сцены. То, что двадцатишестилетний Вагнер идет к нему за советом, – вполне естественно.

Знаменитый композитор принял молодого гостя любезно, ознакомился с «Риенци», дал Вагнеру рекомендательные письма к директору «Большой оперы» Дюпоншелю и дирижеру Габенеку, познакомил Вагнера с знаменитым пианистом Мошелесом. Но все это принесло Вагнеру мало пользы. Странно представлять себе, что Вагнер действительно рассчитывал своими двумя операми, из которых одна была неоконченной, завоевать цитадель парижской сцены. Лаубе, с которым Вагнер встретился в Париже этой же зимой, вспоминал, как сложил руки и завздыхал Гейне, когда узнал о приезде в Париж Вагнера с женой и огромным вечно несытым псом – не планами на немедленную, грандиозную победу.

Для Вагнера начиналось трехлетнее «чистилище». Его пребывание в Париже 1839–1842 гг. образует в его биографии особую главу, которая трогательна, нелепа и порою подлинно трагична. Его воспоминания многое затушевывают. Его переписка и литературные работы дают новые аспекты его переживаниям. Воспоминания его младшей сестры, Цецилии Гейер, вышедшей замуж за уполномоченного фирмы Брокгауз в Париже, Авенариуса, бросают свет на некоторые моменты вагнеровской борьбы за существование. – Вагнер нигде ничего не добился. Его музыка не была принята в Большой опере, рекомендации Мейербера оказались безрезультатными, единственное за все время пребывания в Париже исполнение его увертюры «Колумб» не имело успеха, и даже то, что было для Вагнера грустной необходимостью – его салонные песенки также не доставили ему популярности… А в области жизненной: нужда, постоянная, горькая и грустная, скудные гроши, которых хватает только на хлеб. Долговая тюрьма, впервые испытанная Вагнером (он умалчивает об этом невеселом эпизоде в своей автобиографии), ненадежность друзей, унизительность вечных просьб о деньгах, заработке, помощи, понимании… Даже его любимый ньюфаундлендский пес «Роббер» сбежал от Вагнера, и есть в его записках совершенно фантастическая сцена, как Вагнер в тумане одного исключительно неудачного для него утра бежит по улицам Парижа в погоне за своей собакой, изменившей ему, как люди и счастье…

Но изменило ли оно ему в последнем счете? Вагнер впоследствии в письме к своим друзьям «благословлял» парижскую нужду за то, что она дала ему такие плоды. Вечно голодный, преследуемый долгами и неудачами, перебивавшийся кое-как, плохо оплачиваемой и унизительной работой над аранжировками чужих мелодий, Вагнер все-таки кончает свою первую большую оперу «Риенци», и пишет вслед за ней вторую, которая является диалектическим противовесом первой: «Летучего голландца». – Он открывает в себе новые возможности литературно-художественного творчества. Он пишет новеллы, которые не устарели до сих пор. Он вырабатывает миросозерцание, которому останется верным до конца: он осознает необходимость революции в искусстве, – и не только в искусстве. Без парижских переживаний нельзя осмыслить будущего участия Вагнера в саксонской революции. В Париже рождается Вагнер – друг Бакунина. Он начинает ненавидеть капитализм.

День за днем тянется безнадежная борьба Вагнера с Парижем. Вокруг Вагнера группируются немногие друзья – немцы, ведущие в Париже призрачное существование полубезработных трудящихся: библиограф Андерс, филолог Лере, художник Китц, оставивший чудесные портреты Гейне и самого Вагнера. Ни у кого из них нет денег – но много надежд. Рекомендательные письма Мейербера?! – Увы, их бывало обычно слишком много в распоряжении «Большой оперы»! – Директор прочитал письмо «ничем не проявляя, чтобы оно произвело на него хоть какое-нибудь впечатление». Габенек, дирижер, обещал исполнить увертюру к «Колумбу» – единственную готовую оркестровую вещь Вагнера. – Через Андерса познакомился Вагнер с Дюмеланом, ловким либреттистом, который взялся перевести на французский язык стихотворный текст «Запрета любви». – Музыку пишет Вагнер пока исключительно для пения. Зимою 1839 – 1840 гг. возникают три романса на французские тексты – «Спи, мое дитя» – легкая музыкальная вещица на слова неизвестного автора, – «Миньона» («Роза») на слова Ронсара, – и «Ожидание», на стихотворение из «Восточных мелодий» Виктора Гюго. Интереснее всего песня Вагнера на слова «Два гренадера» Гейне. Всемирной популярностью пользуется романс этот с музыкой Шумана, написанной позднее вагнеровской. Любопытно, что оба композитора кончают романс «Марсельезой». Оказалась неисполненной и ария, которую Вагнер предложил знаменитому басу Лаблашу для вставки в оперу «Норма» Беллини, так же, как и ария на текст Беранже «Прощание Марии Стюарт»… Единственно отрадным впечатлением от этого сезона в Париже для Вагнера было только присутствие на образцово выполненной девятой симфонии Бетховена, ставшей для него неиссякаемым потоком вдохновения. Он сравнивает это впечатление с тем, которое получил он от «Фиделио» и Шредер-Девриент в 1829 г. «Глубокая пропасть стыда и раскаяния» поглотила критическое отношение Вагнера к Бетховену, его «измену», намеченную в рижском письме к Мейерберу. И лучшим отзвуком на колоссальное воздействие «Девятой» является начатая Вагнером в январе 1840 г. увертюра к «Фаусту». Это вовсе не введение к гетевской поэме. Глубокий пессимизм овеял эту музыку, стоящую выше всего, что было написано Вагнером до тех пор. Вливая все побочные переживания в единый поток, Вагнер кончает увертюру на победной катастрофе-гибели, которая в то же время и торжество. «Фауста» Вагнер докончил значительно позднее, в 1855 г. Тогда, в 1840 г., он носился с мыслью написать целую симфонию на эту тему.

… Скудные деньги давно иссякли. Шесть месяцев пропали даром, и единственным источником помощи для Вагнера опять остается Мейербер. Знаменитый композитор знакомит Вагнера с издателем Шлезингером и своим главным агентом Гуэном – тем самым, забытый портрет которого набросал в своих парижских корреспонденциях Гейне. Одно время благодаря посредству Гуэна Вагнеру улыбнулась надежда: театр «Ренессанс», третья оперная сцена Парижа, приняла к постановке «Запрет любви». Вагнер в припадке оптимизма меняет свою скромную комнату на новую квартиру в лучшей части города (улица Гельдер). Здесь он встречается со своими сестрами, приезжающими в Париж с целью развлечения… Но, увы, театр «Ренессанс» объявляет себя банкротом. Положение Вагнера становится отчаянным. Он мечтает даже об эмиграции в Америку, где можно забыть о музыке «здоровым трудом создать себе разумное существование». Ведь в тридцатые годы полтораста тысяч человек переселились из Германии в Америку, и чуть ли не втрое больше – в сороковых. И все-таки Вагнер опять работает над «Риенци», которого кончает в октябре 1840 г., разрабатывает «Летучего голландца», сначала «умещая его в одном акте»… Хорошим другом оказывается для Вагнера Лаубе. Он знакомит его с Гейне, достает ему субсидию из Лейпцига – которая быстро и бесследно тает, знакомит его даже с русским графом Кушелевым, который собирался набрать в Париже труппу для крепостнических своих забав в России… Вагнер чувствует себя как рыба в сетях. За издание «Двух гренадеров» ему приходится даже приплачивать Шлезингеру… 20 сентября 1840 г. он посылает Апелю отчаянное письмо: «Я все, – все – все последние источники голодающего – исчерпал до конца; несчастный, я не знал до сих пор людей… Деньги – это проклятие, уничтожающее все благородное… Я был вынужден последнее самое маленькое, украшение, последнюю нужную посуду моей жены обратить в хлеб, она теперь больна, и не имеет помощи, потому что выручки за обручальные кольца не хватает для приобретения и хлеба и лекарства… Я проклял жизнь…» 28 октября 1840 г. Вагнер был арестован и отведен в долговую тюрьму, выпущенный оттуда через месяц только после того, как Апель прислал денег.

Надо было все-таки что-нибудь делать. 12 июля 1840 г. в шлезингеровой «Музыкальной газете» появляется первая статья Вагнера «О немецкой музыке», предназначенная вначале для отработки тех 50 франков, которые Вагнер был должен издателю за напечатание «Двух гренадеров». Здесь Вагнер выступает апологетом той серьезности и искренности немецкой музыки, которые он порицал в своей первой юношеской статье. – Но для французской прессы надо было писать иное. И вот Вагнер пишет хвалебный гимн Мейерберу, печатает в 57 номере «Музыкальной газеты» отзыв о переложении «Stabat Маter» Перголезе, сделанном А. Львовым, в номере 58 – о противоположении «виртуоза и художника»… Наиболее интересною из этих ранних литературных работ является его новелла «Паломничество к Бетховену», появившаяся в печати в то время, как Вагнер сидел в долговой тюрьме. Это – убедительный вымысел. Некий молодой музыкальный энтузиаст, за которым по пятам следует комический и даже жуткий по своей настойчивости англичанин, стремится лично встретиться и поговоритьс Бетховеном. – Мысли, которые вкладывает Вагнер в уста Бетховена – конечно, принадлежат само^му Вагнеру. «Если бы я написал оперу согласно моему внутреннему убеждению» – говорит в его новелле Бетховен – «то все слушатели разбежались бы. Потому что там не было бы никаких арий, дуэтов, терцетов и всяких этих вещиц, из которых сегодня сшиваются оперы; ни один певец не стал бы ее петь и никакая публика не стала бы ее слушать… На того кто создал бы настоящую музыкальную драму, смотрели бы как на глупца…» Как создать такую Музыкальную драму? – «Так, как Шекспир, когда он писал свои трагедии…» «Человеческий голос представляет человеческое сердце» в противоположность «инструментам». «Надо свести оба эти элемента, соединить их. Надо противопоставить диким, разрастающимся в бесконечное чувствам, представляемым инструментами, ясное, определенное ощущение человеческого сердца, представляемого человеческим голосом». А для пения нужны слова. «Но кто был бы в состоянии найти слова к той поэзии, которая лежала бы в основе такого соединения всех элементов?» – В своей новелле Вагнер впервые закладывает основу своих формулировок единого искусства будущего. В новелле. «Конец в Париже» (№ 9, 11–12 «Музыкальной газеты» 1841 г.) Вагнер рисует почти автобиографическую картину борьбы, разочарований и голодной смерти немецкого энтузиаста-музыканта в Париже.

Пропаганде немецкой музыки во Франции посвящены статьи «Об увертюре» (1841, № 3–5 «Музыкальной газеты»), «О Фрейшютце» (там же, № 3, 4–5). Наиболее интересны из этих французских статей две: «О художнике и публике» (№ 26) и диалог «Счастливый вечер» (№ 5, 6–8). «Гений всегда будет, несмотря на все недоразумения, тяготеть к общественному проявлению» – Конец первой статьи глубоко пессимистичен. – «Можешь ты лгать? – Нет! – О, тогда ты забыт, презираем, как в Англии атеисты, с которыми никто не хочет говорить. Смейся, будь легкомыслен – но терпи и мучайся: может быть еще все устроится… Мечтай! это лучше всего…»

Вторая статья ставит вопрос об отношениях «чистой» и «программной» музыки: Моцарт и Бетховен. – «Республиканец Бетховен!.. – Он не был полководцем, он был музыкантом, и видел в своем царстве область, в которой мог совершить то, что выполнил Бонапарт на полях Италии… на самом деле, разве «Героическая симфония» Бетховена не является таким же великим произведением человеческого творчества, как и лучшие победы Бонапарта?»… Другому собеседнику (статья построена в беллетристической форме) Вагнер вкладывает «в уста» важное для него самого определение»: «то, что выражает музыка, – вечно, бесконечно и идеально; она не выражает страсть, любовь, стремление этого или того человека в том или другом его положении, а страсть, любовь, стремление – как таковые – и при этом в бесконечно разнообразных мотивировках, которые обосновываются в исключительном своеобразии музыки, не чужды всякому иному языку». – Идеалистическая эстетика обща здесь у Вагнера с господствующими эстетическими воззрениями эпохи. Его статьи написаны с большим увлечением.

В тяжелые минуты жизненных разочарований, без определенных надежд на осуществление своих планов, в вечных тисках нужды, Вагнер кончает свой «Счастливый вечер» возгласом: «Да здравствует счастье, да здравствует радость! Да здравствует смелость, одушевляющая нас на борьбу с нашей судьбою!»

Эта борьба велась без ослабления. В декабре 1640 г. Вагнер посылает в Дрезден готового «Риенци» вместе с письмами на имя генерал-директора Люттихау и самого короля саксонского Фридриха-Августа II. Секретарь Дрезденского оперного театра, Винклер, был редактором-издателем сравнительно малораспространенной «Дрезденской вечерней газеты»; и в обмен на хлопоты в пользу «Риенци» Вагнер обязался посылать ему корреспонденции о парижской музыкальной жизни. В течение 1841 г. их появилось всего одиннадцать (от февраля по октябрь). «Музыка – единственное, что делает для немца сносным Париж» пишет Вагнер в первом же своем письме в «Вечернюю газету». Он никоим образом не склонен пропагандировать Францию. Острые сатирические ноты вплетаются в его информации. Письмо от 6 апреля 1841 г. содержит злобный выпад против господствующей системы протекционизма, против виртуозничества. В качестве особенно неприемлемой фигуры «виртуоза-банкира» Вагнеру был неприятен Лист – знаменитейший пианист Европы, в будущем его друг, много для него сделавший… Зато Гектора Берлиоза Вагнер не мог не оценить. Его «фантастическая смелость и необыкновенная ясность самых рискованных комбинаций» ошеломила Вагнера. «Фантастическая симфония» и «Гаральд» Берлиоза вызывают в Вагнере изумление и восхищение. Его «Похоронная симфония» в память героев июльской революции заставила Вагнера почувствовать себя «школьником перед Берлиозом». – Ему посвящает Вагнер особую корреспонденцию 5 мая 1841 г. О «Фрейшютце» в парижской интерпретации идет речь в двух статьях. Острие сатиры особо на правлено против либреттистов, Скриба – который ничем не захотел помочь Вагнеру, – против знаменитых виртуозов пения, вроде Рубини. Положительный отзыв дан о новой опере Галеви «Королева Кипра». В отчете от 1 декабря 1841 г. мы находим единственный в статьях Вагнера пример проявленного им интереса к изобразительному искусству: он пишет о Делароне и о фресках в Академии художеств.