Текст книги "Стожары"

Автор книги: Алексей Мусатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 35. РАЗВЕДКА ДОНЕСЛА

Утром Санька направился на участок. Теперь он приходил сюда почти каждый день, помогал ребятам полоть, окучивать, поливать. Но этого ему было мало, и Санька придумывал все новые дела. Взялся починить огородный инвентарь, наточил лопаты, сколотил и навесил новую калитку у изгороди.

– Захар Митрич, что еще надо? – спрашивал он деда. – Вы говорите…

– Да будто все уделал, – разводил Захар руками.

– Вам суслики не мешают? Я ловушки могу приготовить.

– Обеспечены с запасом. Алеша еще до тебя постарался, – отвечал старик и, замечая, как мальчик частенько поглядывает на «коншаковку», улыбался: «Эк его пшеничка-то приворожила! Шелковый стал».

В жаркий полдень, когда работа на участке прекращалась, Санька с Федей забирались куда-нибудь в тень и открывали книжки.

Правда, занятия шли не очень напряженно. Падала с дерева на книгу рогатая зеленая гусеница, пробегал по руке рыжий суетливый муравей, ударял в нос густой и терпкий запах травы, нагретой солнцем.

– Федя, эта трава как называется? – спрашивал Санька, отрываясь от книги: все травы казались ему похожими друг на друга.

Федя всегда находил что ответить. Как хороший грамотей в книге, он разбирался в деревьях, птицах, жуках.

Самая скромная травка, которую Санька раньше и не примечал, имела у него свое имя, свои особенности. Вот наперстянка. Из нее приготовляют капли от сердечной болезни. Отваром из пастушьей сумки останавливают кровь, купеной лечат ревматизм.

– Да ты прямо травознай! – удивлялся Санька.

– Где там… – отвечал Федя. – Вот дедушка, тот понимает природу. Позавидуешь! – И спохватывался: – Слушай, опять мы с задачкой засядем. Давай не смотреть по сторонам…

Но сегодня Санька прибежал на участок с таким видом, что Маша даже спросила:

– Чего светишься?

– Понимаешь, какое дело! Вчера бились, бились над одной задачкой… ну никак! И Степа завяз. А я сегодня утром сел и решил. Где Федя?

– А его нет, Саня. Уехал он.

– Куда уехал?

– Никому не сказал. Собрался вчера вечером и уехал. Дедушка грустный ходит, молчит.

– А правда Федину мать фашисты в горящий хлеб бросили? – помолчав, спросил Санька.

Маша опустила голову:

– Правда.

– И родных у него никого не осталось?

– Федя говорил, тетка была. А где она теперь – тоже неизвестно. – Маша задумалась. – Может, Федя в совхоз поехал, поискать кого-нибудь.

– Кого же искать-то?

– Не знаю, Саня… – растерянно призналась девочка.

В этот день работа на участке не ладилась. Дед Захар не появлялся. Маша с Санькой ходили притихшие. то и дело выбегали на большак, ждали, не покажется ли Федя.

Когда Санька пришел домой, Катерина сразу заметила, что тот чем-то встревожен.

– Опять с кем-то не поладил?

– Да нет… – Санька отвернулся к окну. – Федя Черкашин ушел куда-то… и не сказался никому.

За окном на ветру кланялась кому-то тоненькая березка, и солнце просвечивало сквозь ее легкую одежду. Рядом, касаясь ее ветвями, стояла молодая рябина.

– Мама! – Санька вдруг подошел к матери и возбужденно зашептал: – Если только Федя вернется, позовем его в нашу семью… жить с нами. Позовем, мама?

Катерина пристально оглядела мальчика и улыбнулась:

– Позовем, Саня… Только бы вернулся.

…Маша не ошиблась: Федя действительно поехал в совхоз «Высокое». Но лучше бы ему там не бывать. Маленького белого домика он не нашел, люди в совхозе были новые, неизвестные, и Федю никто не узнал.

Федя вернулся в Стожары к вечеру. Первым его заметил на участке Санька. Он позвал Машу, и они побежали ему навстречу. Вдруг Санька остановился:

– А знаешь, Маша: давай его ни о чем не расспрашивать.

– Так лучше, пожалуй, – согласилась девочка, и они повернули обратно.

Когда на другой день ребята пришли на участок, Федя был уже там. Он сидел на корточках у пятой клетки и что-то снимал со стебельков пшеницы. Издали казалось, что Федя собирает ягоды.

– Ко мне, ребята! – закричал он. – Что я нашел!

Все подбежали к Феде. Он протянул им банку. На дне ее ползали серые, невзрачные жучки.

– Фу, какие противные! – отвернулась Зина: она до смерти боялась всяких жуков и гусениц. – И охота тебе их руками трогать!

– А вы знаете, какой это жучок? – озабоченно спросил Федя. – Клоп-черепашка. Самый первый вредитель.

– Ну тебя, Федя, – отмахнулась Зина, – вечно ты всякие страсти выдумываешь! То блоха земляная, то клоп черепаховый…

– Не черепаховый, а черепашка. Такое название. Федя отыскал на пшенице клопа-черепашку, вытащил из кармана увеличительное стекло:

– Смотрите, что он, паразит, делает.

Санька первый захватил увеличительное стекло и приблизил его к колоску.

– Что видишь? Говори! – тормошили его ребята.

– Ползет себе… присматривается… Да тихо вы, не наваливайтесь… Остановился вот… Ого! Хоботок выпускает… тоненький-тоненький… зерно проколол… сосет. Вот зловредина! Да он так все соки выпьет!

Санька протянул руку, чтобы снять со стебля жучка, но Маша остановила его:

– Дай и нам посмотреть!

Увеличительное стекло пошло по рукам.

Подошел дед Захар. Увидел в банке клопа-черепашку, нахмурился:

– Эге! Старый наш недруг. Вы где это его отыскали?

– На овощах, дедушка, и на посевах. Вот с этой стороны изгороди, – показал Федя.

– Значит, из лесу двинулся. Теперь жди, валом попрет.

– А он на поля напасть может? – спросил Санька.

– Еще как! В тридцать пятом году эта нечисть такое натворила… одни корешки от урожая остались!

– Дедушка, – сказала Маша, – надо Татьяне Родионовне сказать…

– Вот что! – Захар посмотрел на ребят. – Степан!

Степа вскочил и вытянулся перед дедом по-военному.

– Оставишь себе двух ребят, – дал Захар наказ мальчику, – осмотришь и очистишь весь участок. За каждый стебелек спрошу… Федор!

– Слушаю, дедушка!

– Забирай всех остальных – и в поле, на разведку. Во все глаза смотрите, много ли черепашки на хлебах. Начните с тех делянок, что к лесу поближе. Меня в правлении искать будете.

Федя с ребятами направился в поле. Санька немного задержался и отвел Степу в сторону:

– Знаешь чего… ты смотри тут, на участке. Прошу тебя… – И, покраснев, бросился догонять Федю.

К полудню «разведчики» прибежали в правление колхоза. В конторе было уже полно людей: встревоженная сообщением деда Захара, Татьяна Родионовна срочно созвала всех бригадиров.

– Татьяна Родионовна… вот! – С трудом переводя дыхание, Федя протянул председательнице полную банку жучков.

– Где собрали?

– По всему полю ходили. А больше всего черепашки на тети Катиной делянке.

– Вот не было печали! – Татьяна Родионовна заглянула в банку, с досадой поставила ее на подоконник и решительно обратилась к собравшимся: – Что ж, граждане, разведка донесла правильно. Черепашка из лесу наступает. Медлить нельзя. Выводите народ в поле, будем собирать вредителя руками. – Она посмотрела на Лену Одинцову. – Катерина-то лежит больная? Вот незадача… Что ж, Лена, бери пока бригаду на себя. Управишься?

– Уж и не знаю как, Татьяна Родионовна… Людей у нас мало… – Лена не договорила и оглянулась: Маша дергала ее за рукав и показывала на себя, на Федю, на Саньку. – Если ребята, конечно…

– Какой разговор может быть! – строго сказал дед Захар. – Раз надо – все придут.

– Мы всех жуков уничтожим! – заверила Маша.

– Вы побольше ребят соберите, со всей деревни, – посоветовала Татьяна Родионовна.

Ребята вышли на улицу.

Под окном конторы стайка кур с жадностью клевала землю, словно на ней были рассыпаны отборные пшеничные зерна. Федя вгляделся и увидел, что куры клюют не зерна, а черепашку. Тут же лежала пустая жестяная банка. Кто-то, видно, опрокинул ее с подоконника.

Федя поманил ребят и показал на кур:

– Вот кого еще на черепашку напустить!

– Ой, правда! – вскрикнула Маша. – Я где-то читала об этом.

* * *

На другое утро «великое воинство», как назвал дед Захар многочисленную команду стожаровских ребятишек, собралось на Старой Пустоши и принялось собирать с посева черепашку.

Немного позже к делянке подошли Маша, Федя и Санька. В руках они держали корзины, обвязанные сверху рогожками.

– Ну как? – озабоченно спросил Федя. – План выполнили?

– Где там! – пожаловалась Маша. – Семь кур поймала, а две в крапиву убежали. Уж я гонялась, гонялась за ними, все ноги обстрекала…

– А я своих, как миленьких, взял прямо с нашести, даже не пикнули, – доложил Санька. – Только вот петух-дурак крик поднял.

– Тогда начнем! – сказал Федя.

Ребята развязали корзины и выпустили кур на посевы. Куры расправили помятые крылья и недовольно закудахтали.

Подошла Лена.

– А мы кур мобилизовали! – бросилась к ней Маша.

Лена посмотрела в сторону колхоза и нахмурилась:

– А мать с бабкой знают об этом? Позволили?

– Не очень еще знают, – уклончиво ответила Маша.

А куры между тем все еще продолжали кудахтать, словно жаловались друг другу на столь необычное утреннее путешествие и удивлялись, почему это кругом нет ни навозных куч, ни заборов, а одно лишь широкое зеленое поле.

– Не найти им жучков, – вздохнул Санька.

– Найдут, должны найти, – сказал Федя, не сводя с кур глаз.

– Миленькие… дурочки, ну, идите, не бойтесь! – умоляюще шептала Маша, осторожно тесня кур поближе к посевам.

– Маша, оглянись! – шепнул Федя.

По межнику с хворостиной в руках мелкими шажками семенила Машина бабушка – Манефа.

– Ах, негодники! – кричала она. – Чего удумали!..

– Бабушка, – побежала ей навстречу Маша, – мы тебе на опыте докажем… Куры знаешь как черепашку любят… лучше зерна.

– И слушать не хочу… Неси домой наших кур! – шумела Манефа.

Но тут бронзовый петух, принесенный Санькой, склюнул одну черепашку, другую, потом запрокинул голову и горласто возвестил, что на новом месте есть чем поживиться.

– Пошли, пошли! – запрыгал Федя и зачем-то закричал петухом, да так громко и непохоже, что едва не спугнул всех кур.

Манефа принялась сзывать кур, но те, увлеченные охотой за черепашкой, не обратили на нее внимания.

– А шут с ними! – Манефа махнула рукой. – Пусть покормятся.

– Бабушка, ты не убивайся, иди домой, – уговаривала ее Маша. – Мы их к вечеру целехонькими доставим.

– А ястреб в небе? А лиса за кустиком? – не соглашалась Манефа. – Нет уж, сама покараулю.

Поглядывая по сторонам, она постояла около кур, но вскоре заскучала, подошла к ребятам и, кряхтя, принялась собирать черепашку.

Узнав, что на хлеба напала черепашка, Катерина не выдержала, поднялась с постели и тихонько побрела в поле.

Сначала она даже встревожилась: детей на делянке было много, и ей показалось, что они только помнут пшеницу. Но, присмотревшись, Катерина убедилась, что все шло как надо.

Ребятишки двигались цепью и собирали черепашку кто в пустую консервную банку, кто в берестяной кузовочек, кто в бутылку.

Время от времени они подбегали к межнику, высыпали черепашку в яму и заваливали землей.

То и дело слышались голоса:

– Заходи справа, окружай!

– Не давай пощады!

Малыши носили воду и кричали на все поле:

– Кому воды родниковой, кому воды!..

У Катерины дрогнуло сердце.

– Заботники мои дорогие! – шепнула она и хотела было приняться за работу, как вдруг заметила среди посевов кур. Они жадно клевали черепашку.

Подбежали Лена и Санька.

– Это ты с курами-то придумала? – спросила Катерина у Лены.

– Да нет… Ребята наши. А правда неплохое подспорье? Мы после обеда еще кур принесем.

– Чего лучше, – улыбнулась Катерина.

– А ты почему поднялась? Доктор что наказывал? – Санька строго посмотрел на мать.

– Весь народ в поле, а я отлеживаться буду! Вот зима придет, за все и отболею.

– Нельзя, тетя Катя! Идите домой, – сказала Лена. – Без вас управимся.

– Да что вы меня уговариваете, как маленькую! – обиделась Катерина.

– Я бригадир сейчас. Могу и приказать, – шутливо пригрозила ей Лена. – Саня, веди ее домой!

– Я вот замок на калитку повешу, – пообещал Санька.

– Силой берете, озорничаете, – усмехнулась Катерина и, доверчиво опираясь на плечо мальчика, побрела к дому.

Глава 36. ГРАД

День выдался на редкость душный, безветренный, и мальчишки не находили себе места. Спастись можно было только на реке. Сюда они и собрались. Кто нырял, кто плавал саженками, кто прыгал с обрыва.

Санька проделал перед ребятами свой излюбленный номер – водолаза под водой. Всунул в рот камышинку, в руки взял большой, тяжелый булыжник и, погрузившись в воду с головой, прошел по песчаному дну реки. Потом он вылез из воды и лег рядом с Федей на горячий песок.

– Гроза будет, – сказал Федя, посматривая на облака, которые собирались на горизонте то в высокие башни, то в огромные скирды.

– А ты почему знаешь? Облака, они и обмануть могут, – заметил Санька.

– Я не только по облакам… Другие приметы есть. Смотри вот: клевер листочки складывает, ласточки над самой водой летают. А цветы как пахнут… они всегда перед дождем так.

Горячий песок обжигал тело, и мальчишки снова полезли в воду.

Девяткин, измазав все тело черной жидкой грязью, сидел у самой воды и занимался тем, что забрасывал всех вылезающих из речки ошметками грязи. Больше всех, как заметил Санька, доставалось Феде. Тот дважды пытался выбраться из воды, но каждый раз Девяткин залеплял ему живот и грудь черной, как деготь, грязью, и Федя вновь лез в речку обмываться.

– Терпи, казак! – добродушно хохотал Девяткин. – В Стожарах грязь целебная, как на курорте. Принимай ванны.

– Ты играй, да не заигрывайся, – подошел к нему Санька. – Чего пристаешь, как репей?

– В опекуны записался! – Девяткин презрительно сплюнул сквозь зубы. – Дружка, как телка на веревочке, водишь…

Федя пошарил в корягах, потом подплыл к Девяткину и протянул ему влажный губчатый зеленый комок:

– А вот эту штуку знаешь? Тоже целебная.

– Скажешь еще! Тина какая-то…

– Серьезно говорю. Как натрешься, так кровь и заиграет. Испытай вот…

Девяткин недоверчиво отодвинулся:

– Очень нужно!

– Эх, ты, тины испугался! – засмеялся Санька.

Федя еще на прошлой неделе познакомил Саньку с этой речной губкой-бодягой. Сейчас Санька взял бодягу у Феди из рук и потер себе грудь, но не очень сильно. Грудь вскоре порозовела.

– Хорошо! – похвалил Санька. – Сейчас бы наперегонки с кем! – И кинул губку Девяткину: – Ну, и теперь слабо?

Подзадоренный Девяткин поднял губку, зачем-то понюхал и осторожно провел ею по груди.

– Сильнее надо! Как мочалкой в бане. – И Санька, не жалея сил, обеими руками принялся натирать Девяткину грудь, плечи, спину.

– И ничего нет такого… Выдумали тоже! – отдувался Петька, поворачиваясь то одним боком, то другим.

Прошло несколько минут, и тело Девяткина густо покраснело. Вдруг он вскочил, закрутился на месте, словно его обожгли крапивой, и бросился на Саньку и Федю:

– Вы что… сговорились?

Те со смехом прыгнули в речку.

– Голова! Это же бодяга! Ею люди от простуды лечатся! – кричал из воды Санька. – Крепче спирта действует.

А Петька, ругаясь, катался на берегу, вскакивал, швырял в Саньку и Федю грязью и снова валился на песок.

– В воду лезь, в воду! – посоветовал ему с другого берега Федя. – Все пройдет.

Девяткин бултыхнулся в речку, и жжение вскоре утихло. Но он еще долго сидел в воде и на чем свет ругал Федю и Саньку, которые не иначе как сговорились против него.

К полудню громоздкая, неуклюжая туча, подернутая фиолетовой дымкой, повисла над Стожарами.

Резкий порыв ветра пригнул траву к земле, покрыл реку частой рябью, взвихрил сено на верхушке стога.

Сверкнула белая молния, с высоты с сухим треском ударил раскат грома, словно где разорвали огромный кусок коленкора, и тяжелые косые струи дождя, как стрелы, пронзили реку.

Река закипела, забулькала, на ней заплясали фонтанчики воды.

– Тревога! – закричал Федя и бросился к участку.

Мальчишки побежали следом. Дождь, тяжеловесный и плотный, захватывал дыхание, слепил глаза.

От околицы, во главе с Машей и Зиной, мчалась группа девочек. На пригорке Маша поскользнулась и, как по льду, прокатилась по скользкой, грязной дорожке.

Все ворвались на участок. Посевы вздрагивали, клонились к земле.

– Побьет «коншаковку», побьет! – закричала Маша, бегая по участку, и вдруг яростно погрозила грозовой туче маленьким кулаком: – Погоди же ты, черная, погоди, лохматая!..

– По ней бы из орудия прямой наводкой, как вот по фашистам, или из «катюши», – мрачно сказал Санька, – враз бы разнесло. Но чем помочь посевам сейчас – никто не знал. И тут Федя вспомнил, как спасают от ливня рассаду в парниках.

– Ломай шалаш! Закрывай посевы! – закричал он.

Через минуту от шалаша не осталось и следа. Мальчишки, словно щиты подняв над головой кто лист железа, кто кусок фанеры, кто дощатую дверцу, прикрыли клетку с «коншаковкой». Но щитов все же было мало. Санька с тревогой озирался по сторонам.

За изгородью на пригорке, прибитые ливнем к траве, лежали длинные дорожки холстов. Под кустом сидела бабка Манефа, как видно не успевшая собрать их до дождя.

Санька быстро перелез через изгородь.

В этот миг молния, похожая на огненный крест, разорвала небо, и над головой так загремело, что бабка Манефа в ужасе закрылась платком. А когда выглянула, то увидела, что холсты, как живые, ползут по земле вслед за каким-то босоногим мальчишкой. Манефа с криком кинулась вдогонку. Но тут путь ей преградила изгородь. Пока старуха искала входную дверцу, бежала через участок, мальчишки уже успели натянуть холсты над клеткой с пшеницей.

Манефа схватила хворостину и принялась охаживать их по спинам.

– Бабушка, мы ж на минутку всего! – обхватила ее сзади Маша. – Ничего им не сделается, твоим холстам.

Ливень сменился градом.

С деревьев посыпались сбитые листья, дорожки точно присыпало солью.

Бабка Манефа вдруг схватилась за голову, ахнула и полезла под натянутые холстины.

Град гулко барабанил по листам фанеры и железа, оттягивал вниз холсты, сек ребят по рукам и головам, скатывался за вороты рубах.

То и дело слышались восклицания:

– Ой, мамочки! Мне по уху ударило!

– Бронебойными садит!

– Бабка Манефа, ау! Жива еще?

– Гвардия, стоять насмерть!

– Мне три шишки на лбу набило!

– Скоро ли он кончится, проклятый!

– Девчонки, – приказал Федя, – уходите! Все уходите! В укрытие!

– Сами уходите! – ответила Маша и вскрикнула: крупная градина пребольно щелкнула ее по затылку.

Степа вдруг побежал по участку, сорвал с чучел соломенные шляпы и надел их девчонкам на головы.

На участке показались Андрей Иваныч, закутанный в плащ-палатку, и дед Захар в шапке и полушубке.

– Вот это орлы! – закричал Захар. – С градом схватились!

Но учитель при виде столь необычного единоборства только улыбнулся и принялся помогать ребятам держать холсты.

Вскоре град отодвинулся в сторону, пошумел еще немного в перелеске и наконец совсем затих.

Все оглянулись по сторонам. Посевы на участке кое-где были прибиты к земле, только «коншаковка» стояла прямая и невредимая.

Захар растроганно посмотрел на ребят:

– Я вам… я вам не знаю что за это… подарок сделаю… медом угощу…,

– Бедовый народ! – вздохнула бабка Манефа. – Холсты у меня утащили.

– Мы ж для дела, бабушка! – сказала Маша.

– Я разве жалуюсь! Народ, говорю, вы бедовый. Вон шишки-то на головах, как сливы спелые. Да вы подорожник прикладывайте, подорожник… А то еще медный пятак хорошо помогает.

– А теперь, битые, сеченые, марш по домам! – сказал учитель. – Обсушиться, переодеться… Бой, так сказать, закончен.

– А у нас без потерь, Андрей Иваныч, – заметил Федя.

– Все равно.

Санька с тревогой поглядывал за изгородь в поле:

– Андрей Иваныч, а как там в поле, не знаете?

– Вот идем посмотреть с Захаром Митричем.

– Тогда и я с вами.

Но пойти в поле пожелали почти все ребята.

Они перебрались через разлившийся мутный поток в овражке, поднялись к Старой Пустоши и столкнулись с Катериной.

Катерина шагала впереди колхозниц, босая, без платка, с мокрыми, слипшимися волосами.

– Обошлось, Андрей Иваныч! – увидев учителя, сказала Катерина. – Не задел нас град, стороной прошел. А дождь только на пользу… А у вас, ребята, как?

– И у нас хорошо, тетя Катя! – крикнула Маша.

Глава 37. ЗЕРНО

Хлеба покрывались бронзовым налетом.

По вечерам в поле согласно кричали коростели, пахло отсыревшей ржаной мукой, и луна, похожая на медный таз, висела так низко, что хотелось подпрыгнуть и кинуть в нее камнем.

Ребятам казалось, что еще не все беды миновали и с посевами снова должно что-то случиться: выпадет град, налетят прожорливые птицы, пронюхают про богатый урожай суслики и мыши, заберутся на участок поросята или коровы.

Они целыми днями дежурили на участке.

Но погода стояла ясная, безоблачная. Для устрашения птиц Степа Так-на-Так соорудил еще несколько чучел с трещотками и вертушками. Алеша Семушкин повсюду расставил свои капканы «смерть сусликам». Суслики особого желания умирать не проявляли, но Маша, зазевавшись, однажды угодила ногой в один из капканов, после чего три дня ходила, опираясь на палочку, и, к немалому удовольствию Семушкина, должна была признаться, что капкан его конструкции – штука опасная.

Потом, когда «коншаковка» посмуглела, начались новые тревоги. Маша по нескольку раз в день пробовала на зуб зерна и бегала к деду Захару:

– Дедушка, перестоит же пшеница, осыплется!

– Ничего, ничего, – успокаивал старик, – пусть еще солнышка попьет.

Наконец «коншаковка» созрела. Тяжелые усатые колосья клонились к земле и шуршали сухо и жарко, точно жесть.

– Насытилось зернышко, дошло, – сказал Захар. – Завтра на зорьке и начнем.

Но и тут без споров не обошлось.

Санька сказал, что они с Федей в момент скосят всю клетку, не оставят ни одного колоска.

Маша решительно запротестовала. Это им не трава, а сортовая пшеница; они же косами так размахаются, что вымолотят все зерна.

– Нет, мы с Зиной серпами жать будем. А вы – снопы вязать.

– Мы… вязать?.. – возмутился Санька.

– И правильно, – согласился Захар. – Смекать надо, чего каждое зернышко стоит. Тут тонкие руки требуются.

Как ни досадно было мальчишкам, но пришлось смириться.

С вечера девочки заготовили перевясла. Захар вызубрил серпы.

Маша не утерпела и обежала с десяток колхозных изб:

– А мы завтра «коншаковку» снимать будем! Хотите посмотреть?

В воскресенье рано утром, когда пшеница была волглой и мягкой, на участке собрались колхозницы.

Пришла Катерина со всем своим звеном, Татьяна Родионовна, Андрей Иваныч, бабка Манефа.

– Тетеньки, вы только не потопчите чего, не сходите с дорожки! – умолял Семушкин, бегая вокруг женщин.

К клетке подошли Маша и Зина Колесова, стали по углам. Серпы, как и полагается, лежали у них на плечах. Захар кивнул им головой. Девочки сняли серпы и разом нагнулись, словно переломились в поясницах. Левой рукой они захватили по полной горсти пшеницы, подвели снизу зубчатые серпы, с мягким хрустом срезали желтоватые прохладные стебли и положили их на перевясла. Восемь – десять горстей, и сноп готов.

– Федя, вяжи! – кивнула Маша.

Саньке досталось вязать снопы за Зиной Колесовой.

Он не очень ловко, но сильно стянул перевясло, завязал узел.

– А споро идут! – зашептались женщины, следя за девочками.

– Спины не разгибают.

– Захват-то какой, захват!

– Сразу видно – колхозный народ.

– Добрые жницы растут!

Подбадриваемые замечаниями взрослых, Маша и Зина старались изо всех сил.

Серпы так и мелькали у них в руках.

Но вскоре Зина стала частенько разгибаться и потирать поясницу.

– Спинка заболела! – зашипел сзади Санька. – Может, в холодочке полежишь? Тоже мне, жница-синица!

Неожиданно на колючее, как щетка, жнивье шагнула Катерина. Она раскатала засученные рукава кофты и взяла у Маши серп:

– Что у вас тут за пшеница такая?

Аккуратно подбирая стебелек к стебельку, она срезала горсть пшеницы – да такую горсть, что Санька даже ахнул от изумления, – высоко подняла ее на вытянутых руках, попестовала, словно малого ребенка, и оглянулась на женщин:

– Вот это хлебушек! Руки оттягивает, будто гирю держу. Жалко вот, делянка-то маловата.

Катерина нажала два снопа и передала серп Татьяне Родионовне.

– Мы растили, мы сами и уберем! – заволновалась Маша.

– А ты не жадничай, – засмеялась Катерина. – Всем испробовать охота.

Вскоре вся пшеница с пятой клетки была убрана. До полудня снопы сушились на солнце, потом их отвезли к риге, обмолотили, провеяли и, ссыпав зерно в мешок, понесли в правление колхоза.

Все шли серьезные, торжественные, только малыши бежали впереди и кричали на всю улицу:

– «Коншаковку» несут!.. «Коншаковку»!

В конторе члены правления обсуждали какие-то дела.

Ребята внесли мешок в комнату.

– Сюда его, сюда, на почетное место! – Татьяна Родионовна вышла из-за стола, приняла мешок и поставила его на лавку в переднем углу, где висели план колхозных угодий и диплом Сельскохозяйственной выставки.

– Кто из вас подарок подносить будет? – шепотом спросил у ребят Андрей Иваныч.

– Саня Коншаков, – также шепотом ответила Маша. – Его родного отца пшеница.

– Нет, – покачал головой Санька, – ее Федя спас. Пусть он подносит.

– И совсем не я, а дедушка, – смущенно отказался Федя.

– Что еще за счеты! – остановил их Захар. – «Коншаковка» сама за себя голос подаст. А если цифирь какая нужна, у Маши все записано.

Маша протиснулась вперед, раскрыла свой дневничок и скороговоркой принялась высчитывать, сколько зернышек было посеяно на клетке N 5, сколько взошло, сколько стебельков погибло от стихийных бедствий – в эту графу у нее попали и град, и жук-кузька, и Долинка, по недосмотру забежавшая на участок, и Санька с Петькой – и, наконец, сколько колосков сохранилось и принесло урожай.

Кругом засмеялись:

– Это счетовод! Свела баланец! Нам бы такого в правление.

К мешку один за другим подходили бригадиры, звеньевые, колхозницы, бережно брали на ладонь по щепотке зерна – такого тяжелого, так напоенного солнцем, словно земля отдала ему все тепло и свет, поглощенные ею.

– Золотая пшеничка! – почтительно говорили люди.

– Богатый хлеб!

– Сила!

И так же бережно ссыпали зерно обратно в мешок. Только бабка Манефа, подув на зерно, отправила его в рот.

– Что ты, бабушка! – кинулась к ней Маша. – Целый гектар загубила! – И, услышав смех, заспорила: – Ну да, гектар! Егор Платоныч помните с чего начал? С трех колосков.

Но бабка ничего не слышала. Закрыв глаза, она долго жевала пшеничные зерна, потом громко причмокнула языком, облизала губы и истово перекрестилась:

– Слава тебе… Дожили до белых пирогов.

– Ну что ж, ребята… – Татьяна Родионовна оглядела стоявших у порога детей. – Превеликое спасибо от колхоза. И вам и Захару Митричу. Доброе вы зерно вырастили. Принимаем его в сортовой фонд… Заприходуй, Клаша, – кивнула она счетоводу, – трудодни молодым колхозникам начисли, премию, все как полагается.

– Зерно под номером пойдет или заименуем как? – спросила Клаша.

– Есть уже название… лучшего не придумаешь, – сказал учитель: – в честь Егора Платоновича Коншакова.