Текст книги "Костры на сопках"

Автор книги: Алексей Мусатов

Соавторы: Марк Чачко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

На другой день после посещения “Авроры” адмирал Прайс пригласил к себе на флагманский корабль командующего французской эскадрой адмирала Феврие де-Пуанта.

В просторной, строго обставленной каюте моряки сдержанно поздоровались, уселись в кресла и закурили.

Де-Пуант, худощавый, с острыми чертами лица, выпуская затейливые колечки дыма, принялся расспрашивать Прайса об “Авроре”, о русских моряках, о причинах, побудивших их зайти в порт Кальяо.

Массивный, осанистый Прайс, поглядывая на собеседника, глубокомысленно изрек:

– Само провидение прислало сюда русский фрегат…

Де-Пуант усмехнулся: в самом ли деле Прайс думает, что провидение помогает англичанам во всех их начинаниях, или он даже с близким человеком не может говорить без ханжества?

Прайс сделал вид, что не заметил усмешки, и продолжал:

– Да, приход “Авроры” намного облегчает нашу задачу. О Камчатке и Петропавловске мы сейчас узнаем все, что нам нужно.

– Но ведь война еще не началась!

– Начало военных действий не всегда совпадает по времени с объявлением войны.

– Я понимаю, война неизбежна, она приближается, как циклон, но эта неопределенность отношений наших стран с Россией может тянуться еще долго. Каким же образом мы сможем помешать. “Авроре” поднять паруса и уйти к своим берегам?

Прайс пожевал губами и нахмурил густые брови:

– Всеми средствами.

Делая вид, что не замечает раздраженного вида Прайса, и желая от всей души, чтобы этот надменный англичанин высказал свои затаенные мысли без недомолвок, де-Пуант, слегка улыбнувшись, сказал:

– Обстоятельства иногда бывают сильнее наших самых пламенных желаний. Насколько мне известно, русский фрегат сейчас ремонтируется, пополняет запасы продовольствия. А когда все это будет сделано, русские, без сомнения, долго мешкать не будут – они поднимут паруса и уйдут… просто уйдут!

– А мы захватим “Аврору”! – резко сказал Прайс.

– До объявления войны?

– Если нужно будет – до объявления.

Грубая простота и обнаженность этого ответа смутили и даже испугали осторожного французского адмирала. Свидетель многих политических переворотов во Франции, он хорошо знал, как изменчивы бывают в его стране оценки тех или иных поступков людей. То, что сейчас будет воспринято в высших сферах благосклонно, при изменении политики государства может быть строго осуждено. Не лучше ли быть простым исполнителем чужой воли и не проявлять инициативы!

Все эти мысли промелькнули в голове де-Пуанта, пока он делал вид, что наслаждается ароматом сигары.

– Но это противно законам международного права, – заметил он.

Теперь, в свою очередь, усмехнулся английский адмирал. Внутренние колебания были совершенно чужды ему. Прайс был уверен в незыблемости своей империи, в правильности ее политики. Свои действия он рассматривал как разумные и естественные. Так, по его мнению, должен был бы поступить всякий другой английский офицер.

Желая, очевидно, рассеять нелепые, на его взгляд, сомнения своего собеседника, Прайс сухо сказал:

– Военные корабли Англии и Франции направляются на Дальний Восток не ради прогулки. В самом недалеком будущем нам предстоит уничтожить весь тихоокеанский флот русских. Это вы знаете не хуже меня… Можем ли мы в такой момент считаться с международным правом и не захватить русский фрегат, который сам лезет нам в руки!

Произнеся еще две—три незначительные фразы, Де-Пуант стал прощаться, не без злого умысла оставляя вопрос об “Авроре” незавершенным. Он понимал, что Прайс, так или иначе, от своего не отступится, этот бульдог свое возьмет. Ну и пусть!..

Де-Пуант откланялся. Прайс проводил его до трапа. Когда шлюпка отплыла, он приказал матросу прислать к нему офицера Паркера. Тот вскоре явился в каюту адмирала.

– Надеюсь, вам известно, зачем вы приписаны к моей эскадре? – сухо спросил его Прайс.

– Да, сэр, – почтительно ответил Паркер.

– Вас рекомендовали как лучшего знатока тихоокеанского побережья России и особенно Камчатки.

– Да, сэр. Я в свое время был на Камчатке со специальным поручением. У меня там налажены связи, есть надежные люди.

– Великолепно! – воскликнул Прайс. – Но где же тогда новейшие сведения о Камчатке, о русском флоте на Тихом океане? Почему вы подсовываете мне старые данные?

Адмирал взял со стола какую-то бумажку, помахал ею перед носом Паркера.

– Но дальность расстояния, сэр… Сведения идут очень медленно…

– Что вы мне твердите о расстояниях! – недовольно перебил его Прайс. – Для разведки флота его королевского величества не должно быть преград.

– Вполне с вами согласен, сэр! – Паркер почтительно склонил голову.

– Вы познакомились с русскими офицерами с “Авроры”? – спросил адмирал.

– Да, сэр. Но русские очень сдержанны. Вероятно, До них дошли уже сведения о готовящейся войне, и они держатся настороже.

– Постарайтесь сойтись с ними поближе. – Я сделаю все возможное, сэр.

– Не собираюсь вас учить, вы не новичок в этом деле, – проговорил Прайс. – Делайте, что вам угодно, но я должен иметь полное представление о Камчатке и Петропавловске. Кроме того, вы обязаны знать все, что делается на русском фрегате. Мне должно быть точно известно, когда корабль будет готов к отплытию.

– Понимаю, сэр! “Аврора” не должна быть готова…

Прайс не любил, когда кто-либо отгадывал его тайные желания и помыслы, и он недовольно поморщился:

– Вам надлежит пока только знать и предупреждать.

– Слушаюсь, сэр.

– Когда настанет время действовать, я скажу вам сам.

– Понимаю, сэр.

Объяснив Паркеру все, что от него требуется, Прайс отпустил его и долго стоял у открытого иллюминатора, смотря на спокойные, величавые волны океана. Они шли одна за другой бесконечной чередой.

Глава 5

Николай Оболенский уже несколько дней жил на берегу и неутомимо разъезжал вместе с Чайкиным и Сунцовым по окрестным селениям, закупая скот для фрегата. Чтобы не возбуждать подозрения англо-французской эскадры, закупки делались подальше от порта, ночью подвозились к берегу, грузились в шлюпки и осторожно переправлялись на “Аврору”.

В эти хлопотливые, напряженные дни Николай Оболенский близко сошелся со своими двумя помощниками-матросами. Их житейская сметка и опытность оказывали ему неоценимую услугу в переговорах с местными крестьянами. Хотя матросы, как и лейтенант, не знали перуанского языка, но при помощи жестов, мимики, каких-то смешанных слов они умели очень быстро и ловко обо всем договориться с местными жителями.

Чайкин со всеми крестьянами разговаривал так, точно все они были его земляками: улыбался, подмаргивал, брал за руку, хлопал по плечу.

Проходя мимо тучных маисовых полей, видя нагулянный, сытый скот, он крякал и потирал грудь, точно после доброй порций спирта:

– Эх и благодатная же земля! Только бы жить да жить!

– А ты на людей посмотри, что в поле работают, – отозвался Сунцов. – Кожа да кости… Маются от мала до велика, как на барщине, света божьего не видят… Значит, и здесь бедным людям земля не родная мать, а злая мачеха.

– И я тоже говорю, – соглашался с ним Чайкин: – земля богатая, а народ бедствует. Куда оно, все добро-то, девается?

Он искоса посмотрел на Оболенского – слушает ли тот. Николай слушал, но виду не подавал. Матросы помолчали. Неожиданно Сунцов спросил лейтенанта:

– Ваше благородие, слух у нас ходит, будто брат наш в Сибири страдает.

Оболенский вздрогнул:

– А ты откуда знаешь?

– Вы не сумневайтесь, ваше благородие! Это я так, хотел правду узнать. Много я об том думал – почему люди благородного звания в Сибирь попадают, за что они муки принимают?

Оболенский, собираясь с мыслями, ответил не сразу.

– Брат мой честный и смелый человек, – наконец проговорил он. – Душа его болела за народное благо… Любил я его! – Николай отвернулся.

– Ваше благородие, – встревоженно зашептал Сунцов, – вы уж крепитесь! Мы ж понимаем… За такого человека у каждого сердце болит.

– Эх ты, неугомонный! – покосился Чайкин на Сунцова. – Пристал, как разбойник с ножом к сердцу, рассердил лейтенанта!

И, желая отвлечь Оболенского от невеселых мыслей, он рассудительно заговорил о хозяйственных делах:

– Ваше благородие, тут один крестьянин по сходной цене двух бычков продает. Закупить бы.

Оболенский недоуменно посмотрел на матроса. У Чайкина был бесстрастный вид, так не вяжущийся с его проницательными глазами, в которых светилась дружеская почтительная любовь и забота.

– Бычки добрые, сгодятся…

И Оболенский понял намерение матроса.

– Обязательно надо купить! – сказал он оживляясь. – Пойдемте!

Минуя стороной город, матросы пригнали бычков к пустынной тихой бухточке, заслоненной от любопытных глаз высокой скалой.

Вместо баркаса на этот раз у берега их поджидала шлюпка. Николай не знал, на что решиться: оставлять бычков на берегу до рассвета нельзя – могут заметить; переправлять на шлюпке, которая едва вмещает шесть человек, – опасно.

– Ваше благородие, – заметил затруднение лейтенанта Чайкин, – а бычков-то можно доставить.

– Как, на шлюпке?

– На шлюпке.

Николай с досадой отмахнулся.

– А вы… того… послушайте, что я скажу, – не отставал Чайкин. – Мы их привяжем, бычков-то, по сторонам шлюпки – они сами и поплывут.

Иного выхода не было, и, подумав, Оболенский согласился.

Бычков привязали к шлюпке, морды их вздернули кверху, и, сопровождаемый этим необычным эскортом, Оболенский благополучно добрался до фрегата.

Офицеры встретили его веселыми шутками: “Оболенский прибыл с двумя адъютантами”. Эти шутки не обижали Николая, он видел, что капитан Изыльметьев доволен его распорядительностью и энергией.

Закупки продовольствия близились к концу. Однажды, отправив на фрегат очередную партию провизии, Николай Оболенский с матросами шли через пыльное перуанское селение. Крестьяне при встрече узнавали их и низко кланялись.

Вдруг громкий женский крик привлек внимание Оболенского. Кричали в стороне от дороги, во дворе одного из глинобитных домиков.

Оболенский остановился. Крик все усиливался. Теперь ему вторили еще два голоса – пронзительные, умоляющие, по-видимому детские.

Оболенский посмотрел на матросов.

– Видать, несчастье какое, – прислушался к крикам Чайкин. – Дозвольте посмотреть?

Оболенский ничего не ответил и бросился на крик. Высокий сухощавый человек в костюме английского офицера гибкой бамбуковой палкой избивал пожилого перуанского крестьянина, который недавно продал им бычков.

Перепуганный крестьянин молча пятился и все пытался рукой заслониться от сыпавшихся на него ударов. Багровые рубцы выступили у него на щеке, на лбу, кровь заливала глаза. От одного особенно сильного удара перуанец со стоном опустился на землю. Офицер продолжал наносить удары.

Оболенский, не помня себя, подбежал к офицеру и с силой вырвал у него из рук бамбуковую палку:

– Как вам не стыдно, сударь! Немедленно прекратите!

Офицер резко повернулся. Лицо его было багрово от возбуждения.

Оболенский в замешательстве отступил: перед ним стоял Паркер.

– Что вам угодно? – холодно спросил Паркер.

– Мы знакомы с вами, господин Паркер, – усмехнулся Оболенский. – Мы даже говорили о прогрессе, о цивилизации…

– И что же? – раздраженно перебил его Паркер. – Извольте вернуть бамбук! И советую в чужие дела не вмешиваться.

– Ну нет, сударь! – Оболенский отшвырнул палку в сторону. – Вам придется поискать другое место, чтобы так внедрять “цивилизацию” в головы бедных людей.

Паркер, подойдя вплотную к Оболенскому, с презрением смерил взглядом его невысокую фигуру:

– Вы, сударь, оскорбили английского офицера на глазах у туземцев. Вы… вы жестоко поплатитесь за это.

– Желаете удовлетворения, сэр?

Паркер на мгновение растерялся – он не ожидал такого поворота, потом подумал и усмехнулся:

– Да, мы будем стреляться… Я изрешечу вас, как зайца!

– Сохраните вашу самоуверенность для барьера, – оборвал его Оболенский. – Я согласен драться на любых условиях, где и когда вам будет угодно.

– Сегодня же, в шесть часов вечера, у развалин крепости Лоренцо! – бросил отрывисто Паркер. – К вашим услугам, сэр, – с подчеркнутой вежливостью поклонился Николай.

Паркер, кивнув сопровождавшим его матросам, шагнул вон из дворика. Проводив Паркера взглядом, Оболенский заметил, что Сунцов и Чайкин при помощи жестов объясняются со сбежавшимися крестьянами.

– Что у них произошло? – спросил Оболенский.

– Да офицер этот хотел узнать, что мы у того крестьянина покупали, а крестьянин не ответил. Мы его просили, чтобы он все в тайне держал, – сказал Чайкин, довольно точно изложив рассказ перуанцев.

Это было действительно так. Паркер хотел узнать, что покупают в селении русские моряки, но, не получив ответа, стал избивать палкой крестьянина.

– Напрасно, ваше благородие, связались с ним, – серьезно проговорил Чайкин. – Человек он, видать, лютый да подлый. Нам бы мигнули, уж мы бы его уму-разуму научили.

Оболенский, занятый своими мыслями, ничего не ответил. Надо было скорее разыскать себе секунданта, и он торопился на фрегат.

Глава 6

Добравшись до “Авроры”, Николай первым делом бросился разыскивать Охотникова.

Он нашел его за обычным занятием: в своей тесно заставленной каюте молодой ученый препарировал каких-то неведомых тропических ящериц.

– Андрей, – быстро сказал Оболенский, – мне нужна ваша помощь.

– Всегда готов, – ответил Охотников и даже не поднял глаз от ящерицы. – Что надо сделать?

– Я сегодня стреляюсь. Прошу вас быть моим секундантом.

– С каким-нибудь испанским гидальго? – засмеялся Охотников. – Предложите ему дуэль по-русски – ручаюсь, что он сразу ретируется.

– Я говорю серьезно, – резко произнес Оболенский. – Можете вы пойти со мной? Да или нет?

Охотников оставил свои препараты, внимательно посмотрел на друга, потом вымыл руки и спросил:

– Это неизбежно?

– Да.

– С кем?

– С английским офицером Паркером.

– Из-за чего, собственно? Ах, простите, пожалуйста, это, кажется, секунданту знать не положено. В общем, я готов. Только в двух словах прошу мне сказать, что входит в мои обязанности. Ведь я еще секундантом отроду не был.

– Обязанностей немного. Вы проверяете оружие, измеряете расстояние от одного барьера до другого…

– И наблюдаю, как два человека стреляют друг в друга? – прервал его Охотников.

– Это не нами заведено, – возразил Николай. – Мы следуем только примеру отцов, которые так отстаивали свою честь. Затем, теперь просто не время об этом говорить. Я буду стреляться!

– Должен только вас предупредить, что эта история может причинить вам неприятности.

– Об этом не стоит говорить.

– Тогда я согласен!

В это время в каюту постучался матрос и сказал Оболенскому, что его зовет к себе капитан Изыльметьев. Оболенский смутился, но поспешил на зов капитана. Изыльметьев, против обыкновения, показался ему встревоженным.

– События назревают чрезвычайные, – сказал капитан, здороваясь с Оболенским. – Я получил сведения достоверные, что военных действий можно ожидать с часу на час. Мы должны уходить… Как с покупками?

– Не переправлено еще две партии скота.

– Придется оставить. Советую вам на берег больше не съезжать.

– Господин капитан, простите меня… – умоляюще проговорил Оболенский. – Мне надо отлучиться на берег, хотя бы на один час.

Изыльметьев, с изумлением взглянув на него, строго сказал:

– Я запретил офицерам сейчас сходить на берег. Каждую минуту мы можем поднять паруса.

– Я это знаю, господин капитан, и все же прошу мне не отказать!

– Вы понимаете, что это значит? – вспыхнул Изыльметьев. – Если вы не прибудете на корабль, мне придется объявить вас дезертиром.

– Я должен быть на берегу, – настойчиво и просяще произнес Оболенский.

– Что такое? Какая-нибудь история?

– Слово чести не разрешает мне раскрывать причины, побуждающие меня просить сейчас отпуск на берег, но я могу поклясться, что чести русского моряка не посрамлю.

Капитан задумался. Он любил молодого лейтенанта. Изыльметьев находил в нем то, что, казалось, было свойственно и ему в далекие, чудесные годы юности, когда он так же искренне и отважно мечтал о далеких странствиях, о новых открытиях. Он видел, что юный офицер всей душой расположен к нему. И сейчас капитану трудно было отказать юноше. Но какие же у него причины так настойчиво отпрашиваться на берег? Любовная история? Не похоже. Дуэль? Тоже нет. Ему нужен был бы секундант, а он просится ехать один. Что же?

Конечно, лучше всего было бы запретить съезд на берег, но будет ли этим достигнута цель? Изыльметьев хорошо изучил не по летам твердый, непреклонный характер юноши. Он может решиться на поступок отчаянный, непоправимый.

– Вы один едете или вам нужен сопровождающий?

Оболенский еще раньше, чем был задан этот вопрос, решил, что он поедет один, что незачем его другу Охотникову впутываться в столь опасную для его будущности историю.

– Один, – ответил Николай.

– Хорошо, отправляйтесь! – проговорил Изыльметьев и, когда Оболенский, поклонившись, направился к выходу, дрогнувшим голосом добавил: – Берегите себя, будьте осторожны.

Николай выбежал из капитанской каюты. На палубе его уже ждал Охотников. Оболенский торопливо объяснил ему, что сейчас он не может взять его с собой. Он попросил до вечера пока никому не говорить о дуэли.

Охотников сделал попытку остановить Оболенского, но тот не хотел ничего слушать и только с молчаливой благодарностью стиснул другу руку: “Спасибо… за все спасибо!..” Потом спустился по трапу к шлюпке. Сунцов и Чайкин быстро доставили лейтенанта к берегу. Здесь он сказал матросам:

– Вы, братцы, ждите меня до того времени, пока на башне не пробьет семь часов. И потом, только потом пойдете к развалинам крепости Лоренцо… Вон она виднеется…

– Дозвольте с вами итти, ваше благородие? – попросил Сунцов. – Может, нужны будем?

– Нет, пока ничего не нужно. Все обойдется.

– Как знать, ваше благородие! Места чужие, дело к вечеру.

– Ничего, братцы, я с оружием. А ежели что, не поминайте лихом.

И Оболенский, не оглядываясь, решительно зашагал прочь от матросов.

Вскоре он был у старой крепости, на самом краю мыса. Стены крепости густо поросли плющом и хмелем; из расщелин росли молодые деревца, на белых, пригретых солнцем камнях мирно нежились зеленые ящерицы.

Николай, с трудом сдерживая волнение, несколько раз обошел вокруг крепости. Паркера нигде не было.

“Неужели опоздал?” с тревогой подумал он, но в это время ветер донес редкие удары башенных курантов – пробило шесть часов.

“Сейчас подойдет, надо обождать”, решил Оболенский и присел на камень.

За мысом тяжело вздыхало море. Волны набегали на берег, шурша галькой и оставляя на них белые шапки пены. Низко над волнами проносились чайки.

“Ветер крепчает. Кажется, быть шторму, – подумал Николай. – В такую погоду только бы уходить! Англичане и французы едва ли рискнут пуститься в погоню”.

Он стал думать о своем фрегате, о товарищах, о капитане. Живо представил себе, как Изыльметьев расхаживает по палубе, сосет трубку и с нетерпением ждет его возвращения.

“Ничего… Вот только проучу малость этого наглеца Паркера, собью с него спесь и вернусь”, успокоил себя Николай.

А если не Паркер, а он, Оболенский, падет здесь, на берегу океана?..

Николай с необычайной ясностью вдруг увидел себя лежащим на камнях с простреленной грудью, представил, как его хоронят, опускают труп, завернутый в парусину, в волны океана…

“Да, дуэлянт!” усмехаясь, оглянулся Николай, словно боясь, что кто-то подсматривает за ним и читает его мысли.

“Где же все-таки Паркер? Неужели струсил и не явился?”

Николай еще раз обошел крепость, но никого не обнаружил. А ведь скоро сюда придут матросы и увидят его одного сидящим на камне. Что они подумают?

“Нет, надо непременно найти этого подлеца Паркера и отхлестать по щекам”, приподнимаясь, подумал Николай.

Не успел он пройти и сотню шагов, как заметил Паркера. Тот, словно кого поджидая, стоял в тени деревьев. Увидев устремившегося к нему Оболенского, Паркер сделал вид, что не узнает его, повернулся и медленно пошел в глубину аллеи.

Николай, догнав Паркера, насмешливо спросил:

– Где ваши пистолеты? Где ваше слово?

Паркер мельком окинул Николая взглядом:

– Что вам угодно, сэр? Вы, наверно, хватили лишнего.

– Вы, милостивый государь, подлец и трус! – запальчиво крикнул Николай.

Но тут произошло загадочное. Паркер поднес к губам свисток. В ту же минуту из боковых аллей выскочили английские матросы и набросились на Оболенского. Николай в ярости отпрянул назад и выхватил пистолет. Сильный удар по голове сбил его с ног. Он попытался подняться, но трое или четверо дюжих матросов плотно придавили его к земле, начали крутить назад руки. Вдруг Николай услышал крик:

– Держитесь, ваше благородие! Сейчас подмогнем!

Оболенский, с трудом повернув голову, заметил бегущих на выручку Чайкина и Сунцова.

Собрав последние силы, Николай ударил одного из английских матросов ногой в живот, другого толкнул в грудь, но сам в это время получил такой удар по виску, что у него помутилось в глазах, и он будто провалился в бездонную пропасть.