Текст книги "Дальними маршрутами"

Автор книги: Алексей Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Я думаю, заходить на цель надо с юго-востока, – начал штурман.

– Почему? – спросил Белоусов.

– Там возле железной дороги большое озеро. Оно облегчит нам выход на аэродром.

– Если так лучше, будем заходить с озера, – согласился командир.

Через минуту-другую опять голос штурмана:

– Курс на цель триста двадцать, скорость полета двести восемьдесят, снос влево – десять.

– Понятно! – ответил Белоусов и подумал: «Браво, Петр Семенович, все идет как по расписанию…»

Приближалась цель, росло напряжение экипажа. Самолет летел с притушенными огнями в кромешной мгле. Моторы выбрасывали из выхлопных труб снопы бело-розовых и голубоватых искр. Земля казалась мертвой, а ведь она, как и люди в полете, наверное, была в напряжении от огромного гула воздушных кораблей. Сидя спиной к летчику, штурман что-то записывал в бортжурнал. Иногда он резко отрывался от своего занятия и смотрел по сторонам.

– Сзади, ниже нас, приближается истребитель! – закричал стрелок Карнаев.

Резким движением рулей командир увел бомбардировщик в сторону. Тут же он приказал:

– Выяснить, что за самолет!

Вскоре подал голос Поляков:

– Ошибка, товарищ командир. Сзади и ниже не один, [90] а два наших самопета «топают».

– Всем быть настороже, точнее докладывать обстановку! – скомандовал Белоусов и стал выводить корабль на прежний курс.

Ночь была темная. Чтобы удержать тяжелую машину в устойчивом положении, летчику нужно было то и дело нажимать на педали управления и не упускать силуэтик самолета с линии искусственного горизонта. Пока все шло хорошо. Через несколько минут корабль будет над аэродромом Алакуртти, и тогда начнется настоящее испытание нервов.

Впереди показались первые светящие бомбы, сброшенные над аэродромом. Они распустились перед бомбардировщиками, словно красные и золотые цветы фейерверка. Корабль приближался к цели, и Белоусов искал впереди какой-нибудь ориентир, чтобы, ухватившись за него, повести самолет в центр огненного кольца. В это время по всем кабинам полетело знакомое, но каждый раз взбудораживающее весь экипаж слово:

– Боевой!

Тимохин, наклонившись вперед к своим механизмам, зорко всматривался в пожар сквозь сетку прицела. Летчик старался как можно точнее выдерживать курс… И как-то сразу вокруг самолета появились разрывы снарядов. Множество их – красных, фиолетовых.

– Справа одна, две… пять шапок, сзади – восемь, – считал вслух радист Поляков.

– Перестань считать! – нервно закричал летчик.

Попав в самую гущу зенитного огня, Белоусов только сейчас понял, что допущена оплошность с заходом на цель. Сейчас экипажу нужно было пройти заградительный [91] огонь зениток железнодорожной станции и только потом достичь аэродрома. Тимохин в эти секунды, казалось, не думал об этом и ничего не замечал вокруг. Время от времени он подавал голос:

– Так, так!

К зенитным батареям, которые били со станции, вскоре присоединились и орудия с юго-восточной окраины аэродрома. Плотность огня увеличивалась. Вот по самолету хлестнула орудийная очередь. Она была такой силы, что пахучая гарь сразу наполнила фюзеляж. Корабль, пошатываясь, продолжал следовать вперед. У летчиков микрофоны были включены, но все продолжали молчать, слышалось только прерывистое дыхание.

– Сбросил!

Это сказал Тимохин, но никто не узнал его голоса. Зенитный огонь все увеличивался. Удар следовал за ударом. Самолет с адской силой подбросило вверх, сзади что-то треснуло, левую плоскость охватило пламя. Машина клюнула носом, и ее с силой потянуло вниз. Летчик дернул за сектора газа, взял штурвал на себя. Управление не работало. «Все пропало», – мелькнуло в голове у Белоусова. И он закричал:

– Всем прыгать!

Машина, оставляя за собой хвост огня и дыма, проваливалась вниз. Огромная центробежная сила прижимала летчика к спинке сиденья. Белоусов попытался один, потом второй раз привстать – ничего из этого не вышло. Напрягая все силы, он стремился ухватиться руками за рукоятку колпака, но сделать это ему не удавалось. В какое-то мгновение капитан схватил сначала одной, потом второй рукой рукоятку колпака и потянул на себя. Защелка подалась, отжалась. Отскочил куда-то в пропасть колпак кабины, и тут же летчика выбросило из самолета.

«Кольцо не забыть, кольцо!» – Он пытался сказать это вслух, но не услышал сам себя за свистом ветра.

Белоусов с трудом отыскал рукоятку кольца, потом резко дернул за нее. Шелковая масса парашюта с шумом взметнулась вверх, заметно притормозив падение летчика. И сразу над головой показался серебристый купол парашюта. Капитан не успел осмотреться вокруг, как неожиданно ударился о землю. Из глаз посыпались искры, и он рухнул всем корпусом на что-то мягкое, сырое. [92]

Поднялся Белоусов не сразу. Какое-то время – минуту или больше, пока бешено колотилось сердце, – он переводил дыхание, распростертый на земле, уткнувшись лицом в подушку тундрового мха. Потом открыл глаза, встал и огляделся. Его окружала темная ночь, но горизонт, где находился вражеский аэродром, был охвачен заревом, и временами в густом красноватом дыму взмывали вверх длинные языки пламени.

Николай Иванович еще раз огляделся вокруг. Теперь он заметил, что стоит в небольшой низине, покрытой мхом. Чуть по сторонам виднелись огромные камни. Только сейчас он ощутил на себе тяжесть парашютных лямок. Белоусов нажал замок привязной системы, и лямки сползли к его ногам. «Надо избавиться от парашюта, чтобы он не попался фашистам», – мелькнуло в голове. Летчик тут же смотал шелковое полотно в ком и бросил за валун в небольшую яму. «Хорошо бы углубить яму и спрятать понадежней этот белый комок материи. Но чем и как это сделать?»

Только сейчас капитан подумал, что, выбросившись из самолета в самый критический момент, он ничего не захватил с собой. Не успел положить в надежные наколенные карманы комбинезона охотничий нож, находившийся в бортовой сумке. «А что с полетной картой?» Он сунул руку за голенище унта – во время полетов он прятал карту там. Карты на месте не оказалось, она, видимо, выпала во время прыжка.

Найдя каменный клин, похожий на топор, летчик с большим трудом замаскировал парашют.

В который раз после приземления капитан подумал об экипаже. Он был полон надежд, что Тимохин, Поляков и Карнаев выбросились с парашютом.

Капитан присел на землю и стал прислушиваться. По-прежнему было тихо вокруг. Как бы он хотел сейчас повстречаться с Тимохиным, Поляковым и Карнаевым, видеть их живыми, невредимыми! Вместе лучше подумать о том, каким образом можно скорей выбраться отсюда. Но возможно ли это? – задавал себе вопрос Белоусов. Начинал рассуждать: подал экипажу команду «Всем прыгать» на высоте около четырех километров; если она была исполнена членами экипажа, через пять-десять секунд корабль мог находиться уже на высоте полтора-два километра. Сам выбрался из кабины в трехстах метрах от [93] земли. Значит, рассеивание парашютистов в воздухе было настолько большим, что невозможно ожидать приземления всех поблизости друг от друга… А вдруг кто-то замешкался, смог выброситься только у земли?

Летчик вскочил и стал всматриваться в темень ночи. Со стороны Алакуртти слышались зенитная пальба и раскатистые взрывы на земле. Здесь же вокруг – ни звука. Быть может, его товарищи в этот момент так же, как и он, постепенно возвращаются к жизни и, сидя на мху или валунах, обдумывают план своих дальнейших действий? В эти минуты до летчика донеслось знакомое гудение самолета. Гул становился все ближе и ближе. Еще через минуту Белоусов отчетливо увидел силуэт двухмоторного самолета. «Свой, свой!»-во всю мочь хотелось закричать капитану. Самолет развернулся и на увеличенной скорости полетел в восточном направлении. Вновь наступила мучительная тишина.

Капитан хорошо знал, что в эту ночь намечалось произвести по аэродрому Алакуртти два бомбовых удара. И теперь Николай Иванович ясно представил себе, как летный состав полка, всей дивизии готовится к новому полету: летчики и штурманы взвешивают недостатки и ошибки, планируют нанести врагу более ощутимый урон.

И Белоусов не ошибся. Сердце учащенно забилось в груди, когда он вновь услыхал знакомый гул моторов. С каждой минутой этот гул усиливался все больше и больше. Вот уже первый эшелон прошел на Алакуртти, и в воздухе повисли первые «люстры». И сразу заговорила зенитка, неистово, раскатисто. Вначале шрапнель рвалась возле парашютов светящих бомб – немцы пытались погасить их, потом огненные трассы полетели в сторону бомбардировщиков. А на земле стоял громовой гул от разрывов фугасок. Зрелище было захватывающее, но положение самого Белоусова отчаянное. Где он сейчас находился? Может быть, совсем близко от вражеских постов? Белоусов достал из кармана куртки ручной компас и более или менее точно установил свое место: он находился юго-восточнее полотна железной дороги в пяти-шести километрах от станции Алакуртти. Значит, до линии фронта пятьдесят – шестьдесят километров. В другое время, если следовать по дорогам или тропам, это – два-три перехода. Но как быть в данной обстановке, когда кругом враги, открытая тундра и нет ничего съестного. Николай [94] Иванович только сейчас понял всю глубину своей ошибки: зачем он оставлял бортовой паек в кабине самолета, а не раскладывал его заранее по карманам. Летчик обшарил все карманы комбинезона, брюк, куртки в надежде найти что-либо съестное. И был чрезвычайно рад тому, что обнаружил полплитки шоколада. Тут же капитан разделил ее на десять равных частей, завернул в платок и положил в комбинезон.

Занимался рассвет. Пожары на аэродроме начали угасать. Вокруг стала просматриваться местность. Покрытое редким туманом, виднелось озеро. На севере и востоке показались очертания небольших сопок, южнее – массив кустарника. Белоусов добрался до кустов, выбрал поудобнее место, сел. Надо было обдумать план дальнейших действий.

Капитан вынул пистолет и пересчитал патроны. В двух обоймах было шестнадцать штук да россыпью в кармане десять – это не так уж плохо.

– Если понадобится, я еще сумею постоять за себя! – вслух сказал летчик.

Белоусов решил пробираться на восток под покровом ночной темноты, держась подальше от тундровых дорог и троп. Сейчас он сбросил с ног лохматые унты, оставшись в хромовых сапогах. В Заполярье он всегда летал на задания, надевая унты на сапоги. Летчик словно знал, что рано или поздно ему придется шагать по суровой тундре пешком. Теперь в сапогах Белоусов мог легко переходить болота и протоки речушек, каменистые склоны сопок, сберегая унты для согревания ног на привалах.

Сейчас, пока не наступил полный рассвет, надо было незамеченным пройти хотя бы два-три километра, уйти подальше в глубь тундры от аэродрома и станции Алакуртти. И капитан, разгребая низкорослый колючий кустарник, пошел на восток. Через некоторое время летчик выбрался на склон сопки. Вокруг лежало множество небольших валунов. Забравшись повыше, он остановился возле огромного камня, глубоко вросшего в землю. Бросил на землю унты, оглянулся назад. Рассвет уже наступил, и теперь можно было рассмотреть очертания местности. Над местом, где находился немецкий аэродром, высоко к небу поднялось огромное облако дыма. С земли нет-нет да и взлетали в воздух языки пламени. Сквозь дым пожара и утреннюю дымку еле просматривались постройки железнодорожной [95] станции. Всюду на возвышенных местах виднелся кустарник и редкие карликовые деревья. Кругом стояла тишина.

Николай Иванович устало опустился на землю. Низкие лучи сентябрьского солнца согревали летчика. Белоусов задремал и не заметил, что проспал несколько часов.

Ночь наступила быстро: облачная погода и густая дымка сильно скрывали очертания горизонта; над озерами, в низинах она сгущалась еще больше и словно ватным одеялом прикрывала их. Петляя между валунами, обходя топкие места, Белоусов скорым шагом все дальше и дальше уходил от сопки, где он провел свой первый день в тундре. Трудней всего было идти кустарником: колючки и просто грубые ветки густых низкорослых деревьев то и дело цеплялись за комбинезон, тормозили шаг. Но вот кустарник начал редеть, стало появляться все больше и больше мха. Неожиданно Белоусов почувствовал под ногами твердую и довольно ровную почву. Он наклонился и стал щупать ее руками. Сомнений не было: он вышел на лесную тропу.

Но куда ведет эта тропа? Белоусов решил проверить. Сначала она повела его вправо, огибая массив кустарника. Возле карликовой сосны резко завернула влево и пошла в направлении большого темного силуэта. Что это: сторожевая вышка или одинокая хижина? Сделав несколько шагов, Белоусов ясно увидел огромный камень, похожий на пирамиду. Осмотрев его и не обнаружив ничего подозрительного, летчик двинулся дальше.

Тропа пошла под уклон и вскоре разделилась на три узкие тропки. Капитан решил пойти по правой, которая еще круче уходила вниз. Не прошел он и полсотни метров, как услыхал какие-то звуки, похожие то на рычание животных, то на прерывистое гудение пастушечьего рожка. Отскочив в сторону и спрятавшись за камень, он стал напряженно вслушиваться. Звуки повторились еще и еще. Между этими звуками и вместе с ними слышался треск сухих веток да глухое шлепанье по воде. Так продолжалось несколько минут. Но Белоусов ясно услыхал рычание животных, топот копыт о землю. Вскоре показались силуэты бегущих в гору оленей. Их было около десятка. Резвясь, они подгоняли друг друга и вскоре скрылись в темноте ночи. [96]

Несколько часов капитан огибал озеро, переходил через топи и только перед самым рассветом вышел на сухую каменистую почву, где решил остановиться на отдых. Выбрал скрытый уголок, переобулся в унты и, привалившись спиной к покрытому мхом валуну, погрузился в глубокий сон. Так он проспал более трех часов. Проснулся от какого-то шороха. Приподнявшись, Белоусов увидел метрах в тридцати-сорока двух немцев с автоматами. О чем-то разговаривая, они неторопливо приближались к месту, где лежал летчик.

Белоусов выхватил из кобуры пистолет, взвел его и стал ждать. Болтая, немцы продолжали идти своей дорогой. Вот они совсем близко. В нескольких шагах от Белоусова немцы остановились, осмотрелись кругом и, продолжая разговор, свернули в сторону. Только теперь летчик понял всю трагедию своего положения: раз появились патрули, значит, где-то близко расположен вражеский гарнизон. Надо скорей, как можно скорей уходить из этого опасного района.

Ползком добрался до кустарника. В ожидании темноты Белоусов сидел неподвижно и прислушивался к каждому звуку. Дважды и довольно четко он слышал одиночные выстрелы. Когда наступила темнота, съел очередную дольку шоколада и зашагал в восточном направлении.

И так каждые сутки: днем отдых, ночью очередной переход. Голод, усталость и нервное напряжение вконец измотали Белоусова. Он уже съел почти весь шоколад, где только мог собирал грибы и ягоды. Все чаще кружилась голова, покраснели и слезились глаза. Иной раз очень хотелось прилечь, но капитан стал бояться сна: ляжешь на землю, но потом не встанешь. И он позволял себе лишь небольшую дремоту. Все это влияло на ночные переходы: они становились все короче.

Шла восьмая ночь тяжелого блуждания по тундре. Накануне лил дождь. Белоусов попал в сильно заболоченную долину, а едва выбравшись из нее, встретил бурный водный проток. С трудом, по пояс в холодной воде, летчик пересек разбушевавшуюся речушку. В это время уже стало светать. Капитан поднялся метров тридцать вверх от берега, устало плюхнувшись на землю, стал снимать промокшие и изодранные во многих местах сапоги. Страшно ломило суставы ног, сильно кружилась голова. Напрягая последние силы, Белоусов все же стянул [97] сапоги. Вот он обулся в унты и хотел было встать, но неожиданно услышал сзади по-русски:

– Стой! Руки вверх!

К нему подскочили двое бойцов и первым долгом отобрали пистолет.

– Кто будешь? – строго спросил боец с усиками.

– Свой я, русский, – ответил летчик.

– Ну, это еще посмотрим, – с недоверием посмотрев на капитана, сказал все тот же усач.

В штабной землянке Белоусов устало сел на табурет. Бледное, обросшее, измученное лицо, казалось, не выражало ни радости, ни печали. Он склонил голову на грудь, монотонно отвечал на вопросы:

– Кто вы и куда идете? – спросил пожилой майор.

– Я летчик, сбит над целью, – через силу ответил Белоусов.

– Над какой целью?

– Над аэродромом Алакуртти.

– Где экипаж?

– Не знаю.

– Какая часть?

– 455-й полк.

Белоусову подали бутерброд и стакан чаю, усадили на топчан. Жадно проглотив пищу, летчик почувствовал необычайную слабость. Потемнело в глазах, он свалился на бок и заснул непробудным оном…

Через десять дней из армейского госпиталя Белоусова доставили на аэродром. Погода была нелетная, и мы все находились в общежитии. И когда узнали, что возвратился целым и невредимым Николай Иванович, радости не было конца. Особенно радовался штурман Юрий Цетлин. Он первым подскочил к своему командиру, крепко обнял его и сказал:

– Летать будешь со мной, Николай. А то с другими у тебя только одни неприятности…

– Кончились неприятности, штурман! – твердым голосом ответил Белоусов и добавил: – Летать будем вместе и много. А за погибших друзей – отомстим! [98]

Виталий Кириллович

Майор Виталий Кириллович Юспин был заместителем командира по летной подготовке. С началом войны ему пришлось взять в свои руки всю боевую деятельность полка. Честный, прямой и порядочный человек, он вместо с летчиками выполнял боевые задачи, делил и радости, и горести фронтовой жизни.

Особенно трудными оказались для всех нас первые месяцы войны. Полк был укомплектован тяжелыми бомбардировщиками Ил-4, готовился в основном для действий по площадным целям, расположенным в глубоком тылу противника. С началом войны возникли совсем другие задачи. Надо было помогать нашим наземным войскам сдерживать натиск фашистов, бомбить на дорогах скопления танков, артиллерии, мотопехоты, разрушать переправы. Но как лучше действовать? Какой применить боевой порядок, какие использовать высоты при ударе по подвижным целям? Как организовать оборону бомбардировщиков от атак истребителей? Эти вопросы волновали Виталия Кирилловича, офицеров штаба полка, летный состав.

И Юспин после каждого полета собирал командиров эскадрильи, отрядов, опытных летчиков и вместе с ними анализировал результаты бомбовых ударов, взвешивал положительные и отрицательные стороны действий бомбардировщиков. В результате такой работы в полку был впервые применен новый метод бомбометания вражеских танков в составе отряда, с индивидуальным прицеливанием каждого экипажа. Это позволило улучшить меткость, значительно увеличить поражаемость танков, автомашин, артиллерии. [99]

С каждым днем майор Юспин все больше приобретал авторитет, пользовался большим уважением личного состава. К нему шли за советом и помощью и офицеры и сержанты. И как бы ни был занят Виталий Кириллович, он находил время для разговора с каждым. Теплым товарищеским словом он подбадривал воинов, вселял в них уверенность в победе над фашизмом.

Лейтенант Неводничий на пятый день войны был сбит в районе города Вильнюс. По лесным тропам и болотам вышел офицер к своим войскам. Много зверств, чинимых фашистами, увидел он на оккупированной территории. Придя в часть, Неводничий не встретил многих своих друзей. Как-то сразу он сдал, замкнулся в себе. Юспин первым заметил подавленное настроение штурмана. Командир давно хотел поговорить с ним, да все дела мешали. И вот однажды, проходя мимо стоянки, он увидел, как лейтенант в ожидании вылета ходил вокруг своего самолета, нервничал. Майор взял Неводничего под руку и, отведя его в сторону, заговорил:

– Что-то неладное происходит с вами, Федор Спиридонович. Может, надо недельку отдохнуть?

– Какой там отдых, товарищ командир, – нехотя отвечал Неводничий. – Фашисты всюду, как голодные шакалы, лезут.

– Ну, лезут… А разве можно нам, воинам, в такое тяжелое для Родины время раскисать?

– Понимаю, Виталий Кириллович, нельзя. Но что поделаешь, если вот тут неспокойно, – показав на грудь, сказал лейтенант. – Сон потерял, все думаю, когда же кончится это отступление. Половина Украины, Белоруссии, почти всю Прибалтику отдали, в Россию вторгся немец… Есть ли какая надежда, что враг будет остановлен и отброшен?

– Мы должны надеяться. Надо сделать все, чтобы остановить гитлеровцев. Я очень верю, что скоро силы врага иссякнут. Будет и на нашей улице праздник.

– Хорошо бы так.

– Будет так, Федор Спиридонович, будет! – продолжал майор. – Вам же мой совет – верить в нашу победу да покрепче бить фашистов.

– Об этом не беспокойтесь, Виталий Кириллович, – повеселевшим голосом сказал Неводничий. – Рука у меня крепкая, а опыта еще наберусь. [100]

И после этого разговора Юспин не забывал лейтенанта. Частенько он встречался с ним, подбадривал добрым словом, вселял в него уверенность. По совету командира с Неводничим беседовал и комиссар эскадрильи П. Пав ловец. В боях с противником лейтенант набирался сил, закалял свой характер, воспитывал твердую волю. От прежней хандры не осталось и следа. До конца войны Неводничий совершил около двухсот успешных боевых вылетов в глубокий тыл врага, из них немало вместе с Юспиным. Майор видел, как мужественно и стойко вел себя в полетах Неводничий, как метко обрушивал он бомбовый груз на головы гитлеровцев. И это радовало его.

Майор Юспин в те трудные дни постоянно был в кругу воинов. Мы немало удивлялись тому, как он на все находил время. Бывало так: после боевого полета сядет какой-то экипаж в поле на вынужденную – Юспин непременно сам летит в район посадки; везет туда техников, запасные части, топливо. Он оказывал воинам необходимую помощь и моральную поддержку. И они были благодарны за это командиру, отвечали ему искренней любовью и преданностью. «Наш Виталий Кириллович выручит из беды, не даст в обиду человека», – говорили о нем летчики.

Юспин хорошо понимал: сила командира, особенно в военное время, – в его личном примере. Поэтому он стремился всегда быть впереди других. Так поступил Виталий Кириллович и в один из августовских дней сорок первого года, когда потребовалось выделить несколько опытных экипажей для полетов на Берлин. В числе первых майор назвал свой экипаж, и командование соединения с этим согласилось. За смелые и дерзкие налеты на фашистское логово – германскую столицу – Юспин был удостоен высшей награды – ордена Ленина.

И подобных примеров можно привести много. Весной сорок второго года в полк прибыло большое пополнение из Гражданского воздушного флота. Надо было в срочном порядке натренировать летчиков на новом для них самолете, дать им, как говорили в ту пору, путевку в бой. И Виталий Кириллович вместе с другими инструкторами по восемь – десять часов не уходил с аэродрома. Он поднимался с летчиками в воздух, оттачивал их технику пилотирования, учил экипажи искусству боевого применения. Днем летчиков тренировали полетам в облаках, [101] заставляли летать с закрытым колпаком. Потом стали выпускать в лунные ночи, чтобы летчики постепенно освоились с ночной темнотой. После этого их экипажи допускались к полетам в темные ночи, в усложненных условиях. Авиаторы любили вспоминать о своих первых полетах на военном аэродроме. Очень верно и метко сказал Анатолий Иванов про Юспина:

– Мы многим обязаны Виталию Кирилловичу. Это он научил нас летать на бомбардировщике, он зажег в каждом боевую искорку.

Своим авторитетом Виталий Кириллович как нельзя лучше влиял на ход боевой работы, которая с каждым днем все усложнялась и усложнялась.

Однажды майор водил свой воздушный корабль на Кенигсберг, где действовали летчики полка. Это было необходимо, чтобы во всех подробностях представить обстановку в районе цели. Командир хорошо запомнил, что с юго-западной стороны города, из района порта, его самолет и другие корабли были обстреляны зенитной артиллерией. С севера и востока в основном действовала артиллерия среднего калибра. Здесь же располагались несколько десятков прожекторов, некоторые из них были спаренные. С юга на подступах к городу Юспин видел трассирующие очереди немецких зенитных пулеметов. Кроме [102] того, он со штурманом Ларкиным наблюдал действия ночных истребителей противника. Вся эта глубокоэшелонированная противовоздушная оборона города была недостаточно известна экипажам, и поэтому их действия порой были скованны, в результате серии бомб ложились то с недолетом, то с перелетом.

Из сделанных наблюдений Юспин и штурман полка Ларкин составили ясное представление о системе ПВО города. Вернувшись с задания, они начертили на бумаге схему расположения зенитных средств немцев, чтобы потом довести ее до летных экипажей. Еще Юспин дал задание начальнику штаба полка майору Захаренко подготовить более полные данные по противовоздушной обороне Кенигсберга и другие справки, облегчающие ведение боевой работы.

Было проведено полковое партийное собрание. Коммунисты показали пример подготовки к полету.

И штаб оказался на высоте. К очередному полету, который намечался в ночь на 24 июля сорок второго года, были подготовлены все необходимые данные для выполнения боевой задачи. Тут и боевой расчет экипажей, и бомбовая нагрузка на самолет, и потребный запас топлива, и вопросы осуществления воздушной радиосвязи, и управление бомбардировщиками с командного пункта. Начальник оперативного отдела капитан Погорецкий и начальник разведки полка на этот раз уделили больше внимания ознакомлению экипажей с ПВО цели. Раньше штабу было известно, что Кенигсберг прикрывался 15 – 20 батареями зенитной артиллерии различных калибров и 25 прожекторами. Однако сведения экипажа Юспина и других экипажей, летавших двое суток назад на эту цель, давали другую картину: летчиков встретил над городом огонь 26 батарей зенитной артиллерии различных калибров и более 30 прожекторов. При подготовке к очередным полетам стали использоваться новые сведения, обобщенные штабом. Было решено нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Кенигсберг. Штаб начал готовить оперативную документацию на боевой вылет: плановую таблицу боевого использования экипажей, схему боевого порядка, схему маршрута и наивыгоднейшего профиля полета, а также указания по связи и самолетовождению. Подготовка этой документации – важный элемент в работе штаба. Поэтому-то и сам начальник, и все [103] офицеры штаба к этой работе отнеслись с особым вниманием и полной отдачей сил и способностей.

И когда экипажи полка подготовились к полету, Юспин сделал последние указания и назначил время взлета самолетов. В этот очередной полет отправляются двадцать пять экипажей. Командир нашей эскадрильи, где я был штурманом, Николай Рыцарев был занят вывозкой молодых летчиков, и мне пришлось лететь на задание с его заместителем старшим лейтенантом Белоусовым.

Наступили вечерние сумерки. Мы отправились на задание. На первом этапе пути все шло хорошо. Видимость – и горизонтальная и вертикальная – отличная. Вести корабль было просто и легко. Но через час-полтора впереди стеной выросла высокая двухъярусная облачность, и мы поняли: дальше ясной погоды не будет. Так оно и вышло. Нижний ярус облачности оканчивался на высоте трех тысяч метров. Он плотно закрывал землю.

Погода портилась. Резко упала температура воздуха. Мы прошли менее одной трети пути, когда началось интенсивное обледенение. Несмотря на то что мы применили антиобледенитель, корка льда на консолях плоскостей быстро нарастала, антенна утолщалась и вибрировала.

– Хвост самолета сильно трясет, – докладывал стрелок-радист сержант Лисица.

– Может быть, пойти вниз, «отогреться», – предложил я Белоусову.

– Пожалуй, так и сделаем, – ответил командир.

И через минуту он уже вел самолет с резким снижением. На высоте двух тысяч метров машина вошла в теплый слой воздуха и сразу же освободилась от ледяной корки. Но вскоре стало сильно болтать.

Прошло еще полчаса полета в облаках. Внизу стали появляться какие-то вспышки огня.

– По нас стреляет зенитка, – докладывал воздушный стрелок Поляков.

Мне пришлось доказывать, что внизу под нами никакого объекта нет, откуда могли бы стрелять. Ведь мы летели над малонаселенными районами Латвии. Скорее всего, этот огонь – не что иное, как вспышки молнии. Вскоре такие огненные вспышки участились, самолет стало с силой встряхивать. Белоусов сделал попытку уйти из опасной зоны. Но это ему не удалось. Огненные всплески все больше и больше увеличивались, усиливалась болтанка. [104] Наэлектризованный самолет начал светиться. Сине-фиолетовые струйки огня стекали с концов плоскостей и стабилизатора. Теперь все убедились, что это гроза. Идти дальше на высоте двух тысяч метров стало невозможно. Подниматься выше с бомбовой нагрузкой – опасно. И мы резко пошли на снижение. На высоте около тысячи метров самолет вышел из облачности. Шел небольшой дождь. Но земля вертикально просматривалась, и я, увидев реку Западную Двину, уточнил местонахождение самолета.

Сержант Лисица передал приказание Виталия Кирилловича всем экипажам: обойти грозу справа.

Полетели с набором высоты в обход грозовой облачности. Затем снова самолет обволокли дождевые облака, в кабину сквозь щели верхнего люка стали проникать капли воды. Болтало. Правда, на этот раз молнии вспыхивали все реже и полет в целом продолжался нормально. Вскоре от Виталия Кирилловича последовала новая радиограмма: «Продолжать полет, в районе цели погода благоприятная».

И мы, и другие экипажи, шедшие по маршруту, уверенно повели свои боевые корабли на запад. Метр за метром самолеты набирали высоту и вскоре вышли поверх облаков, где ярко светила луна. Потом взяли курс на цель. А еще через тридцать – сорок минут сквозь разрывы облачности стала просматриваться земля. И как-то сразу легче стало на сердце. Вот уже и побережье Балтийского моря.

Впереди на фоне луны хорошо видны очертания города Кенигсберга. Вскоре в воздухе повисла первая серия светящих бомб. Ее сбросил экипаж Юспина. Штурман Муратбеков зашел с наветренной стороны, и теперь бомбы, опускаясь на парашютах, подходили все ближе и ближе к цели – железнодорожному узлу, хорошо освещая его. Сразу же «заговорила» зенитка, взметнулись вверх прожектора. Медлить было нельзя. Пока я осуществлял прицеливание, на земле рвались первые серии фугасок, вместе с осколками бомб поднимались в воздух столбы огня и дыма. Это сбросили свой груз экипажи летчиков Калинина, Брысева, Симакова, Кочнева, которые шли впереди нас. Вот и моя серия угодила прямо на железнодорожные пути, тут же возник пожар.

В воздухе над целью вспыхивали все новые и новые [105] светящие бомбы: их «повесили» на парашютах штурманы Колчин, Александров, Ноздрачев. А вслед за этим не переставая рвались на земле бомбы, сброшенные экипажами Шевелева, Завалинича, Каинова, Федорова, Бобова, Штанько и других.