Текст книги "Дальними маршрутами"

Автор книги: Алексей Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Да, сурова и сложна работа авиационных специалистов зимой. Но на молодых, перепачканных маслом лицах Левкина, Борисова и Сушилина не выражается ни досады, ни раздражения, а только упорство и напряженное внимание. Здесь сказывается не только привычка к работе на холоде, но и любовь к своему делу, к боевому самолету.

Самолеты, как и люди, имеют свою историю. Самолет для техника как бы живое существо, с которым вместе он делит и радости, и невзгоды. Техника Левкина привязывают к машине с номером 16 особые нити. Несколько месяцев тому назад он сидел без самолета, или, как говорят летчики, был «безлошадным». Узнав, что в полку есть разбитый бомбардировщик, Левкин обратился к инженеру полка Голиченкову.

– Очень важное дело есть, Леонид Иванович, – нерешительно начал техник.

– Если есть, выкладывай, – тоном занятого человека отвечал инженер.

– Надоело мне в «безлошадниках» ходить.

– Так это дело мне давно известно, – сердясь, сказал Голиченков. – И вам говорили не раз: первый самолет, который пригонят с завода, будет ваш.

– Я это знаю.

– Так что ж вы от меня хотите?

– Получить разрешение на ремонт разбитой машины, той, что около леса в капонире стоит.

– Так бы сразу и сказал, – снижая тон разговора, продолжал инженер. – Только ж та машина – настоящая рухлядь.

– Знаю, мы ее осмотрели. И все же просим разрешить ремонт. Нам бы только движки новые получить.

– Хорошо, – согласился Голиченков, – восстановите – дадим моторы. Машина будет ваша.

Было начало лета сорок второго года. Стояли на редкость погожие дни. С помощью ремонтников, инженера эскадрильи, техников Дударева, Антонова, Царева, своего механика и моториста Левкин начал восстанавливать самолет. Это была поистине хирургическая работа. Но настал [159] день, когда вместо искалеченной в бою машины на стоянке появился красивый, блистающий свежей краской самолет. Он был творением техника, его товарищей. В него и Левкин, и все другие вложили свои знания, чувства, мысли, недоспанные часы… Поглядывая на своего красавца, Левкин думал вслух:

– Кто же полетит на тебе, дружище? Мой-то, Сергей, был бы сейчас рад, да что ж поделаешь, не вернулся с задания.

На другой день Левкин сидел в пилотской кабине и отлаживал внутреннюю связь. Он так увлекся работой, что не заметил, как к левой плоскости подошел незнакомый человек. Сбросив куртку на верстак, незнакомец стал расхаживать вокруг самолета. На всякий случай техник вылез из кабины и подошел узнать, кто он и зачем пожаловал. Перед Левкиным стоял на вид лет тридцати пяти мужчина в новой гимнастерке без знаков различия, в новых помятых брюках и кирзовых сапогах. Худощавый такой, среднего роста, со смуглым лицом. Подумав, что инженер [160] полка прислал на помощь техника, Левкин спросил:

– Вы ко мне? Техник по связи?

– Нет, – ответил незнакомец, нахмурив брови.

– Кто же вы, разрешите узнать?

– Я летчик ГВФ. Несколько дней назад прибыл с группой товарищей в полк. Назначен командиром экипажа вашего самолета. Моя фамилия Симаков.

– А я Левкин… Разрешите доложить, товарищ командир, на самолете идут последние приготовления к полету, – выпалил техник.

– Хорошо, рад познакомиться, – пожимая руку технику, сказал летчик и добавил: – Пойду посижу в кабине, скоро в полет.

Вяло, нерасторопно летчик забрался в кабину. У техника мелькнула мысль: «Из гражданских, воздушные трассы утюжил. Как-то он будет чувствовать себя над целью?…»

Вскоре позвонили из штаба в землянку эскадрильи: самолету номер 16 быть в готовности. Комэска Василий Васильевич Вериженко даст контрольные провозные новичку.

Левкин сильно волновался: он переживал за свой самолет, да и за нового командира волновался не меньше. Но беспокойство техника было напрасным. Три полета по кругу и в зону прошли отлично. Потом Вериженко на старте вылез из инструкторской кабины и приказал Симакову сделать самостоятельно еще три полета. II это задание летчик выполнил успешно. Когда он зарулил машину на стоянку, выключил моторы и спустился на землю, Василий Васильевич встретил Симакова и первым сказал:

– Прекрасно, так действуйте и дальше! – И тут же отдал распоряжение адъютанту эскадрильи офицеру Харламову: подготовить данные в приказ по полку о допуске Ивана Николаевича Симакова к самостоятельным полетам на боевые задания.

Техник Левкин стоял невдалеке, все слышал и подумал: «Если наш Василь Васильевич так высоко оценил летчика, значит, неплохой у меня будет командир».

Похвалив новичка за полет, комэска не ошибся в нем. Уже в первых боевых вылетах летчик действовал так, как напутствовал майор. Вместе со штурманом Гришей Миневичем, стрелком-радистом Прохуренко и воздушным [161] стрелком Карпенко офицер Симаков быстро входил в строй боевых летчиков. Экипаж метко бомбил железнодорожные узлы, вражеские укрепления, штурмовал отдельные эшелоны на полустанках. Техник Левкин проникался все большим уважением к боеспособности своего грозного бомбардировщика, совсем недавно стоявшего в заброшенном капонире. Федор Егорович вместе со своими помощниками заботливо осматривал его моторы, ощупывал обшивку, заделывал пробоины.

На самолете Левкина в полку впервые стали делать по три вылета за ночь. Это было в разгар битвы за Ржев, Сычевку, Великие Луки.

Работу среди техсостава Левкин распределил таким образом. Первый и второй вылет готовили втроем: он, механик и моторист. Когда самолет возвращался с задания, техник обычно сразу же пробовал с летчиком моторы и потом, не слезая с плоскости, руководил заправкой машины горючим. Механик в это время осматривал моторы. Если, по словам командира, в полете все было нормально, моторы полностью не раскапочивали. Моторист осматривал шасси и обеспечивал машину сжатым воздухом; он же помогал оружейникам подвешивать бомбы. Корабль из второго полета встречали техник и механик, а из третьего – один Левкин, давая возможность отдохнуть товарищам.

Левкин, как, впрочем, и многие его товарищи по эскадрилье, вполне убедился, что успех трех вылетов решает вдумчивая и придирчивая подготовка самолета днем, к первому вылету. Бывало так: на одном магнето мотор дает до 30-50 оборотов – это в пределах нормы. Но в то же время технику ясно, что есть какие-то неполадки и второго, а особенно третьего полета машина может не выдержать. И техник вместе со своими механиком и мотористом добивается четкой работы моторов, всех агрегатов и приборов. Только после этого он выпускает бомбардировщик на задание.

Но на войне бывает много непредвиденного и неожиданного. Так именно случилось в одну из зимних ночей. Экипажи полка с небольших высот бомбили скопление эшелонов на железнодорожном узле Великие Луки. Как и всегда, впереди шли экипажи осветителей, зажигальщиков цели. Симаков видел, как взрывались на станции первые серии бомб, возникали пожары. Он видел также, как [162] интенсивно била зенитка, ее снаряды рвались то несколько ниже, то выше эшелона бомбардировщиков. Лишь только штурман Миневич сбросил бомбы, как самолет с силой швырнуло вверх.

– Левую плоскость разворотило! – закричал стрелок-радист Прохуренко.

– Вижу! – спокойно, чтобы не вызывать паники в экипаже, сказал Симаков. Кренясь влево, он стал уводить машину в сторону от зенитных разрывов. Спустя минуту-другую командир так же спокойно сказал штурману:

– Гриша, давай пойдем по прямой, что-то барахлит левый элерон.

– Понятно – идти на прямую, – быстро отозвался Миневич.

До аэродрома долетели благополучно, посадка также была произведена удачно. Когда Симаков зарулил машину на стоянку, Левкин, увидев пробоину на плоскости корабля, так и ахнул.

– Как тебя стукнуло, дружище! – вслух сказал техник.

Вышли из своих кабин Симаков, Миневич, стрелки, подошли механик, моторист – все стали осматривать левую плоскость: видно было, как крупнокалиберный снаряд, пройдя сквозь плоскость и задев элерон, ушел вверх и где-то там разорвался.

– Да, счастье наше, друзья, что снаряд не разорвался в этом месте, – трогая рукой развороченную пробоину, сказал Симаков.

– Видать, невезучая эта машина, – смахивая с усов иней, подал голос Миневич. – Другая летает год – и ничего, а эту все бьют и бьют.

– Нет, Гриша, наша машина очень везучая, – возразил Симаков. – Ее враги колотят, а она все летает и летает. – И, повернувшись к Левкину, продолжал: – А как думает на этот счет самолетный лекарь?

– Корабль наш – самый счастливый! – сверкая глазами, ответил техник и тут же добавил: – К следующей боевой ночи он снова будет в строю.

– Вот и хорошо! – довольным голосом сказал Симаков и вместе со штурманом и стрелками направился на командный пункт.

Весть о том, что самолет № 16, подбитый над целью, [163] возвратился и стоит в капонире, разнеслась по всему аэродрому. Многие воины сочувственно говорили:

– Опять Левкину работки подвалило.

Техники с соседних машин – Моисеев, Горбунов, Царев, Котовский пришли первыми в капонир и в один голос заявили Левкину:

– Федя, зови нас всех. С аэродрома не уйдем, а сделаем, как надо.

– Да что вы, друзья, мы и сами управимся, – отвечал техник.

Но заместитель инженера полка по полевому ремонту Михаил Прокофьев все же прислал подмогу. Он завез также необходимый инструмент, листы дюралюминия, заклепки. Было решено: элерон не чинить, а заменить новым. И вот работа закипела. Несмотря на жгучий мороз, Левкин со своими механиком и мотористом, со специалистами-ремонтниками под руководством инженера эскадрильи Николая Демьяновича Соколова справились с трудным делом.

Оставшееся время Левкин и его помощники затратили на заделку небольших осколочных пробоин, на осмотр и подготовку моторов, всего навигационно-пилотажного оборудования к полету. В морозном небе солнце клонило к закату, когда технический состав отправился на отдых.

Около девяти часов вечера техник-лейтенант Левкин уже был на стоянке и показывал летчику плоды своего труда. Симаков осмотрел машину, заделку пробоин, опробовал работу элерона, моторов и, обращаясь к технику, восхищенно сказал:

– Да у вас золотые руки, они способны творить чудеса.

И Симаков был прав: технический состав во время войны показывал образец трудового героизма, беззаветного служения Родине. Постоянно скромный труд авиационных специалистов оказывал существенное влияние на ход и исход воздушных сражений. Помнится суровая зима первого года войны, битва под Москвой. Она была не только серьезным испытанием для нас, летных экипажей, но и требовала огромного напряжения от наших авиационных специалистов.

В условиях отступления и непрерывных боев техническому составу приходилось в невероятно трудных условиях готовить самолеты к эксплуатации зимой. Нужно [164] было своими силами изготовить и подогнать теплые чехлы для двигателей, заглушки для тоннелей масляных радиаторов, изготовить средства подогрева для двигателей. И это все делалось в процессе подготовки самолетов к новым боевым полетам.

А сколько раз наши техники и механики в самой различной обстановке поднимали подбитые самолеты, ремонтировали машины в полевых условиях, возвращали их в строй! Как легенду, передавали мы рассказ о подвиге летчика и авиационного механика, который был совершен в сорок третьем году на Орловско-Курской дуге.

Шла интенсивная подготовка к сражению. В воздухе то на одном, то на другом участке фронта вспыхивали горячие бои истребителей: происходила настоящая проба сил. В одном из таких полетов летчик старший лейтенант Курашин был подбит. Он совершил вынужденную посадку на нейтральную полосу вблизи наших передовых подразделений. Оставив самолет, он под обстрелом с помощью пехотинцев вышел в расположение наших войск. Добравшись до своего аэродрома, пришел к командиру части.

– Что случилось с машиной, старший лейтенант?

– В бою пробит бензобак, сел на «живот».

– Самолет жаль, – продолжал командир. – Сейчас он дороже золота.

– Понимаю, товарищ подполковник, машину я осторожно сажал, она целехонька. Поднять бы ее, сменить бак, я бы ее пригнал.

– Да разве ж позволят такое фашисты? Расстреляют в упор, – рассуждал командир.

– Разрешите мне пойти, товарищ подполковник! – сказал стоявший рядом механик самолета старшина Куриленко.

Командир смерил старшину суровым взглядом, посмотрел прямо в его сверкающие искорками глаза и, подумав, ответил:

– Ну что же, Куриленко, попробуйте. Все работы выполняйте только ночью при строжайшей маскировке.

– Полный порядок будет, товарищ подполковник. Присылайте летчика, – сказал механик и быстро выбежал из землянки.

Вместе с Куриленко на задание отправились еще два механика и три моториста. Они захватили с собой необходимый инструмент и несколько двадцатилитровых банок [165] с бензином. Под покровом ночи воины благополучно добрались до самолета и сразу же приступили к делу. С помощью специальных резинотканевых подъемников они вывесили машину над землей и поставили ее на колеса. Было тихо вокруг. Немцы, видимо, полагали, что русские не решатся предпринять что-либо для восстановления самолета, и поэтому не интересовались подбитой машиной. Куриленко это было на руку.

Старшина, конечно, не рассчитывал на то, что гитлеровцы позволят его группе безнаказанно увести самолет, и он пошел на такую хитрость. Вместе с помощниками откатил машину метров на двадцать – тридцать в кустарник, за которым находилась довольно ровная поляна. На то место, где только что стоял истребитель, воины набросали хворосту, корней от спиленных деревьев и облили все бензином. Куриленко командовал:

– Всем к самолету, костром займусь сам.

Когда все укрылись в кустарнике, старшина поджег дровяную кучу и что есть мочи пустился бежать к кустарнику. Не успел он укрыться, как немцы открыли сильный огонь по тому месту, где пылал костер. Снаряды и пули попадали в костер, вздымая к небу снопы искр, разбрасывая во все стороны хворост. Так продолжалось минут пятнадцать.

Не теряя драгоценного времени, Куриленко с товарищами производил на самолете восстановительные работы. А на рассвете, едва не цепляя колесами за верхушки общипанного осколками снарядов кустарника, с ревом поднялся в воздух «сгоревший» ночью самолет. Машина круто развернулась и на бреющем ушла в сторону наших войск.

На аэродроме были поражены успехом операции. Командир, обнимая летчика Курашина и механика Куриленко, весело говорил:

– Спасибо за верную службу, спасибо!

* * *

Пережил много подобных минут и техник Левкин. Было и другое в его работе – поиски творческого решения новых боевых задач. Вот и сейчас Федор Егорович сидит в землянке в ожидании прилета командира с задания и думает о том, как сделать так, чтобы увеличить бомбовую нагрузку на самолет. Дело в том, что командир отряда [166] третьей эскадрильи старший лейтенант Федор Брысев недавно предложил брать на самолет увеличенную нагрузку бомб. Некоторые летчики уже последовали примеру Брысева и стали подвешивать на воздушные корабли по полторы-две тонны фугасок. «А почему бы и нам с Симаковым не испробовать это дело? Правда, конструкция нашей машины малость иная и потрепана она больше других, но зато у нее очень мощные моторы», – думал про себя Левкин. Увидев в землянке заместителя инженера полка по вооружению офицера Шепетовецкого, техник подошел к нему с просьбой:

– Михаил Григорьевич, помогите выяснить один небольшой вопрос.

– С удовольствием. Но в чем он состоит? – спросил инженер.

– Задумал я своей «старушке» увеличить бомбовую нагрузку до двух тонн, – продолжал техник. – Только вот не знаю, какой калибр лучше подвешивать?

– Сколько вы берете сейчас?

– Полторы тонны.

– Увеличьте вначале до тонны семьсот пятьдесят: десять внутрь и три по двести пятьдесят – под фюзеляж. После трех-четырех полетов можно перейти и на двухтонную нагрузку, – сказал Шепетовецкий и спросил: – А с Симаковым-то вы говорили?

– Еще нет.

– Советую вначале все это обсудить с летчиком, а уж потом пробовать варианты подвески бомб, – заключил инженер.

В следующую ночь по причине плохой погоды полеты не состоялись. Левкин выбрал момент, встретился с командиром наедине и рассказал ему о своих планах.

– Одобряю, Федор Егорович… Сам думал об этом, да все сомневался в возможностях самолета. Ну, а если даже техник не сомневается, тогда за дело!

Симаков и Левкин доложили о своих задумках командиру эскадрильи майору Вериженко. Тот одобрил их план и дал разрешение на полет с увеличенной нагрузкой бомб. Командир эскадрильи в свою очередь посоветовал летчику не торопиться с отрывом самолета от полосы, стараться как можно больше набрать скорость.

И вот наступила памятная ночь. Она выдалась ясной, морозной. Техник-лейтенант Левкин вместе с механиком [167] и мотористом стоял перед стартом и неотрывно смотрел в сторону взлетающего самолета.

– Так, Иван Николаевич, так, можно отпускать тормоза, пошел, дружок, – шептали губы техника.

И, словно повинуясь его голосу, самолет энергично тронулся с места и быстрей обычного покатился вперед. Вот уже поднят хвост, все быстрей и быстрей уходят вдаль бортовые огоньки. Еще далеко впереди край бетонки, а машина уже повисла в воздухе и с небольшим углом полезла вверх. Левкин запрыгал как мальчишка и стал обнимать стоящих рядом Борисова и Сушилина. Он радостно выкрикивал:

– Видали, как легко пошла, а? Видали?

Прилетевший с задания экипаж еще больше обрадовал Левкина: на железнодорожном узле города Смоленска прямым попаданием крупной бомбы штурман Миневич взорвал вражеский эшелон с боеприпасами. Столб огня и дыма летчики наблюдали за несколько десятков километров.

Боевая слава Ивана Симакова росла с каждым днем, его имя стали произносить в полку с большим уважением. Вскоре на его груди засверкали первые боевые ордена, а на погонах прибавлялись офицерские звездочки. Поднимался и авторитет техника Левкина. К первым наградам – медалям «За боевые заслуги» и «За отвагу» – прибавился орден Красной Звезды. А у входа на командный пункт все мы читали транспарант такого содержания: «Бить врага так, как бьет экипаж Симакова! Готовить бомбардировщик на задание так, как готовит техник Левкин!»

Вместе со славой летчика и техника росла и слава их боевой машины. С тех пор как ее обслуживает Федор Левкин, [168] а эксплуатирует Иван Симаков, самолет ни разу не подводил свой экипаж. Машина пережила пять моторесурсов, и за этот немалый промежуток времени не было по вине летчика и техника ни одного случая поломки, аварии или хотя бы малейшего отказа материальной части… И только тогда, когда у планера воздушного корабля вышли все плановые и добавочные сроки ресурса, когда в местах стыковки плоскостей с фюзеляжем, в мотоотсеках и других сочленениях появилась коррозия металла, самолет был списан из боевой части и передан в армейские мастерские в капитальный ремонт. Как с родным сыном, прощался техник-лейтенант Левкин со своим старым и верным другом – с любимым и дорогим самолетом.

Разошлись пути и летчика с техником. Капитан Симаков стал летать на новой машине, с новым штурманом, капитаном Лысовым, которую обслуживал другой техник. Левкин обеспечивал полеты другого командира.

Прошло два года. За мужество и геройство, проявленные в боях с германским фашизмом, Ивану Николаевичу Симакову было присвоено звание Героя Советского Союза. Вскоре после этого знаменательного события он пришел на аэродром, разыскал там Левкина и, крепко пожимая ему руку, взволнованно сказал:

– Спасибо, друг, за все: в моих боевых заслугах половина вашего труда! [169]

Мощные удары

За время войны Будапешт – столица салашистской Венгрии – неоднократно подвергался мощным ударам с воздуха. Летчики авиации дальнего действия бомбардировали военно-стратегические объекты этого города, дезорганизуя работу важнейших отраслей венгерской военной промышленности.

В ночь на 14 сентября сорок четвертого года военные объекты города снова стали предметом атак наших дальних бомбардировщиков. Как и в предыдущие налеты, удар наносился в первую очередь по объектам, имеющим крупное военное значение. А таких объектов в Будапеште было немало. Кроме того, Будапешт – важнейший узел железных дорог, где собиралось много вражеских эшелонов. Продукция, выпускаемая заводами и фабриками венгерской столицы, занимала важное место в военном балансе гитлеровской Германии.

За сутки до полета в полк пришел приказ: начать подготовку к налету на Будапешт. Летные экипажи были собраны на командный пункт. Летчики обступили командира полка Василия Алексеевича Трехина. Каждому хотелось узнать, как планируется провести предстоящий полет. Как-то незаметно разговор зашел о полетах молодых экипажей на дальние цели.

– Скорей бы и нас послали по глубоким тылам, – сказал летчик Казанцев.

– Война закончится, а по вражьему логову так, видно, и не ударим, – подхватил младший лейтенант Пинкин.

Эти слова многих задели за живое. Все умолкли.

– Хотите бить вражье логово? – глядя в сторону Пинкина, спросил Трехин. – Да мы, друзья, теперь только и [170] делаем, что уничтожаем объекты, расположенные на территории Германии и ее сателлитов, – продолжал командир. – А сейчас прошу всех за столы. – Подполковник разложил перед собой бумаги, карты и продолжал: – Наша цель – завод, обслуживающий военную промышленность города. Продолжительность удара – восемь минут. Высота бомбометания – 6500-7000 метров. Заход на объект в секторе с северо-востока, уход левым отворотом. На задание пойдут «старички» и молодые экипажи офицеров Казанцева, Кукушкина, Пинкина, Редунова, Фигичева, Кузнецова, Захарова, Пермыкина.

– О-о, вот это здорово! – загудели летчики.

Трехин рассказал о бомбовой нагрузке на каждый самолет, об особенностях взлета ночью и о том, как будет строиться обеспечение бомбового удара.

– Лидером боевого порядка назначаю капитана Иванова и с ним штурмана полка майора Крылова, другие два осветителя – экипажи офицеров Уромова и Иконникова, – заключил командир.

За последний год-полтора при ударе полка по цели темной ночью командование стало выделять три экипажа-осветителя. Первый самолет всегда выполнял роль лидера и наводил на объект остальные два экипажа. В районе цели лидер обычно уточняет заданный объект, сбрасывая первые одиночные светящие бомбы. Другой, следуя за лидером, делает поправки на его ошибки и сбрасывает САБы точнее. Третий поддерживает равномерное освещение цели для бомбардировщиков. При таком порядке каждый из трех осветителей имеет свое время сбрасывания светящих бомб, но они не выпускают друг друга из поля зрения. Если лидер произвел освещение удачно, второй и третий самолеты приступают к сбрасыванию бомб в свое, строго заданное время, создавая бомбардировщикам благоприятные условия для прицельного бомбометания.

Мне приходилось десятки раз летать на освещение целей. И я хорошо уяснил, что только согласованная работа трех самолетов облегчает действия штурманов-осветителей, однако она не снижает ответственности каждого за выполнение своей задачи. И штурман-лидер, и другие два, идущие за ним, выполняют одинаково сложную и ответственную задачу. От них требуется безукоризненное умение отыскать заданную цель, точно произвести расчеты ветра, соблюсти время захода и сбрасывания светящих [171] бомб. И если будут допущены ошибки, они непременно отразятся на результатах бомбового удара.

Вот поэтому-то сейчас, после общей навигационной подготовки экипажей бомбардировщиков, мы со штурманами Хорьковым и Щуровым много времени потратили на разработку плана освещения цели, уточнение всех деталей.

После того как была закончена подготовка к полету, экипажи отправились на аэродром. Здесь сегодня царит какое-то необычное оживление. Всюду слышен звонкий говор людей, треск храповиков лебедок, визг стальных тросов и роликов. То возле одного, то возле другого самолета бомбы медленно отделяются от земли и поднимаются в огромную пасть фюзеляжа. Щелкают замки бомбодержателей, принявших в свои «ухваты» очередные бомбы. Там и тут гудят моторы бензозаправщиков и по толстым шлангам гонят топливо вверх на плоскость в горловины баков, откуда слышно глухое рокотание выливающейся жидкости.

– Стоп, довольно! – кричит механик корабля.

– Крути еще, еще крути! Стоп! – в тон механику покрикивает техник по вооружению, регулирующий подвеску бомб.

Полным ходом идет зарядка пушек и пулеметов, в огромные ящики ровными слоями ложатся ленты, утыканные снарядами и патронами. Здесь же торопливо трудятся специалисты по навигационно-пилотажным приборам и радиосвязи. Кажется, для всех этих людей мир сейчас ограничен вот этими самолетами. Они словно не замечают, что день начинает хмуриться, из серых туч мелкими каплями идет дождь. Для этих людей, у которых, по твердому убеждению летчиков, «золотые руки», видно, сейчас существует одно ни с чем не сравнимое занятие: вовремя и как можно лучше подготовить боевые корабли к заданию.

Мы же с Анатолием Ивановым всеми мыслями погружены в предстоящий полет: ведь нам поручено возглавить боевой порядок полка, обеспечить надежное наведение экипажей на цель. Здесь, под плоскостью самолета, вместе проверяем установку взрывателей для светящих бомб, уточняем по таблицам время горения факелов. Потом мы забираемся в свои кабины: проверяем работу приборов, оборудования, прицелов, внутренней связи. Все было в порядке, но нам казалось, что в кабине стрелка-радиста [172] старшины Дегтярева не совсем отлажено переговорное устройство, а у воздушного стрелка сержанта Кораблева нет четкости в докладе по наблюдению за задней полусферой корабля. Еще и еще раз мы все проверяем свою готовность к выполнению боевой задачи.

…Долго бежал по неровной грунтовой полосе наш самолет. Темный лес впереди надвигался стеной. Но вот деревья слегка отделяются от воздушного корабля. Сбавлен газ моторам, изменен шаг винта – сразу шум пропеллеров резко уменьшается, становится ровнее и привычнее. Где-то за нами с тридцатисекундным интервалом делают разбег и поднимаются в темень ночи самолеты летчиков Уромова, Иконникова, Штанько, Федорова, Кротова, Гавриленко и других офицеров нашего полка.

Прижатые густыми черными облаками к самым верхушкам деревьев, начали мы свой полет на Будапешт. Вот мы вышли на исходный пункт маршрута и взяли курс на юго-запад в сторону Карпат. Пламя из выхлопных патрубков моторов зайчиками играет на верхушках лиственных деревьев. Правый мотор изредка постреливает, и от этого самолет несколько трясет.

– Свечи забрызгало, – как бы оправдываясь, говорит по переговорному устройству Иванов. – И тут же, обращаясь к стрелку-радисту, повелительным тоном продолжает:

– Дегтярев, как со взлетом других машин?

– Все в порядке, товарищ командир. Двадцать три единицы отошли от ИПМ и следуют за нами.

– Хорошо. Связь держать с КП непрерывно.

– Разрешено только до Карпат, а там полное радиомолчание, – напоминает радист.

– Знаю.

На первом этапе маршрута мне пришлось рассчитать курс по шаропилотным данным, полученным от синоптиков еще перед полетом. Скорость и направление ветра оказались довольно точными, и потому мы летим сейчас без каких-либо отклонений от заданной линии пути. Нижний край облачности заметно приподнялся, и наш самолет постепенно стал отдаляться от массива леса. Высотомер показывал 600. В кабине запахло сыростью.

– Не пора ли нам, Анатолий Васильевич, пробивать облака вверх? По всем признакам вот-вот польет дождь, – обратился я к Иванову. [173]

– Пожалуй, так. Лучше сохраним силы молодых экипажей, – отозвался капитан. И тут же по командной радиостанции передал: «Я Сокол 21, всем пробивать облака вверх. Скорость набора полтора – два метра в секунду».

Как только мы перешли в режим набора высоты, корабль вошел в темные непроницаемые облака. Началась «болтанка», а затем полил сильный дождь. В таких условиях экипажу приходится работать напряженно. Но, кажется, труднее всех нашему радисту Ивану Дегтяреву. Он зорко наблюдает за воздухом, и ему же постоянно приходится следить за потоком радиограмм, которые передают идущие сзади нас экипажи. По договоренности важные радиограммы он докладывает нам с Ивановым. Вот на самолете лейтенанта Воробьева отказало переговорное устройство. С земли передали: «Самим устранить неисправность, продолжать полет». На машине летчика Кукушкина не убралась до конца правая нога шасси. Долго пришлось повозиться экипажу, прежде чем неполадка была ликвидирована. И вот в эфире слышатся радостные слова: «Все в порядке!»

В эти минуты мне почему-то захотелось посмотреть на командира. Открыв металлическую шторку, я заглянул в кабину. По выражению лица Иванова, освещенного тусклым светом приборных лампочек, по его позе, уверенным движениям можно догадаться, что у него превосходное настроение. Как бы в подтверждение моих мыслей он, толкнув ногой в перегородку, разделяющую наши кабины, весело кричит мне:

– А молодежь-то у нас стоящая, Алексей.

В кромешной тьме мы настойчиво лезем вверх. Высотомер уверенно отсчитывает: 2700, 2900, 3100… За нами идут остальные экипажи полка. Хотя их не видно, но все мы чувствуем, что где-то вот здесь, рядом, летят наши боевые товарищи, друзья. Все они выдерживают заданный режим полета. «Ну, а наш флагманский корабль, как он продвигается в облаках? Не сносит ли его в сторону?» – сверлит у меня в голове. И тут же я вновь углубляюсь в расчеты, снимаю пеленги с боковых радиостанций. После этого даю задание радисту, чтобы он попросил пеленгаторный пункт аэродрома «засечь» наш самолет.

Дегтярев быстро устанавливает с землей связь и нажимает на ключ зуммера. Вскоре нам на борт передали пеленг – 192 градуса. Прокладываю его на карте, веду [174] карандашом до пересечения с линией пеленга боковой радиостанции. Что такое? Точка пересечения двух пеленгов далеко в стороне от заданной линии пути. «Неужто так далеко уклонились?» – подумал я. И тут же, отбросив тревожные мысли, пишу записку Дегтяреву: «Чепуха какая-то, а не пеленг, запроси землю еще». И тут же посылаю ее по пневмопочте. Вскоре старшина прислал мне патрон, в котором была аккуратно свернута моя записка и на обороте приписка: «Путаники и растяпы, мы здесь, в облаках, в холоде работаем лучше, чем вы на земле под крышей. Если и дальше будете нам так помогать, то лучше мы как-нибудь одни обойдемся, без помощников» – такое послание передал я на землю. Получил новый пеленг – 218 градусов и тысячу извинений». Дальше следовала шутливая приписка: «К вашим услугам. И. Д.»

На высоте 3700 метров мы вышли наконец из облаков. Было очень сыро и холодно, но я, занятый своей работой, не заметил перемен. Не заметил бы я и того, что самолет вышел из облаков, если бы не голос Иванова, по тону которого можно было понять, что обстановка изменилась к лучшему.