Текст книги "Т.Н."
Автор книги: Алексей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Кроме той самой симпатичной дамочки, упрямо засевшей в чёрном универсале чтобы подождать, пока все уйдут, и спокойно сбить цену до восьмиста. В отличии от Банана, милостиво позволив дилеру пойти ей на уступки без свидетелей. И ни перед кем не опозориться. Так сказать, в интимной обстановке. Разоткровенничавшись перед ней в универсале своей более широкой и светлой душой. И войдя в её нелегкое положение. На двуспальную кровать в гостинице. Если он окажется жаден до неприличия. И равнодушен к приличным манерам. Раскатав губу на компенсацию сделанной ей скидки. На которую она тут же и наступит! После того, как заключит сделку. Острым каблучком презрительной улыбки. Как она уже не раз это проделывала, умело манипулируя мужчинами и тут и в Рубиновом Городе, ослепляя их блестящей наживкой своей искренней улыбки. Которые были ей за это только благодарны. И даже начинали её невольно любить, пытаясь взять «на память» о своём поражении (её красотой) номер телефона. Или отметить в ресторане покупку у неё машины! А на утро, некоторые, даже немного ей завидовать.
О чём она, по секрету, поделилась вчера вечером с Лёшей.
А сегодня улыбнулась ему и его коллеге по бизнесу и поездке на такси, пока дилер отсутствовал на рабочем месте, оформляя машины первой волны покупателей. Предупредив их обоих о том, чтобы они на её «гнедую» даже не заглядывались, иначе она им обоим глаза повыцарапывает! И как бы в шутку, с улыбкой продемонстрировала им кошачьим движением свои когти. Тут же сделав серьезное лицо. Чтобы они в мгновение ока поняли, что она не шутит. Мол, дружба – дружбой, а пирожки – врозь! Это главный закон Кухарки. И пошли мимо неё дальше.
Мысленно разделив цену пополам, мол, так уж и быть, дилер сбросил цену до тысячи.
– One thousand dollars. O`key?
Типа, ни тебе, ни мне.
– Ноу о’кэй, – замотал головой Банан. Но тут же понял, что если он и дальше будет настаивать на пятистах, дилер пошлёт его к такой-то бабушке и закроет лавочку. Ведь рынок – это прежде всего компромисс.
– No o`key? – откровенно удивился дилер, повысив голос. – Great price!
– Сэвэн хандрэд долларз. Энд ю литтл прэзэнт, – многозначительно усмехнулся Банан. Имея ввиду шарманку, переводя это на личное. Как его личный подарок! Чтобы тот побыстрее уже согласился подарить ему этот кусок металлолома, используя деньги как нелепый предлог к товарообмену. На его поощрительную улыбку.
– Seven hundred?! Eight hundred dollars, – отрезал дилер. – My finish price!
– Окэй, – неохотно согласился Банан. Уступив его напору.
И дилер завозился с бумагами. Исподлобья сурово на него поглядывая.
– You little present, – сообщил дилер с натянутой улыбкой. Закинув в багажник ещё и комплект летней резины.
– О’кэй, о’кэй, – заулыбался Лёша, расслабившись и заместив Банан. Понимая, что этот комплект они так же продадут отдельно. И мысленно уже потирая руки. Двойной бонус!
И дилер повёз довольного Лёшу в банк. Менять никому ненужные здесь доллары на местные деньги.
Да и не было ничего удивительного в том, что иностранцы с трудом понимали, что он, там, им говорит. Но, к своему же удивлению, прекрасно понимая то, что именно он всем этим хотел сказать. Так сказать, под этим подразумевал. Ведь он строил предложения не так, как это было общепринято, а как строку из программы – на Бейсике. То есть того самого языка программирования для школьников, которым он владел в совершенстве. И столь же совершенно искренне верил в то, что раз за основу данного ему на УПК языка был взят разговорный английский, то если он строит фразу именно так, как его и обучали, то именно так и надо со всеми вокруг общаться. Ведь если ты строишь фразу на русском, то совершенно не важно в каком порядке твои слова следуют друг за другом, хоть в виде бреда обгоняя друг друга или и вовсе бессвязного лепета, лишь бы ты в конце этой сумбурной речи хотя бы и сам очень точно понимал то, что именно ты всем этим хотел сказать. И твоя полнейшая в этом уверенность помогала бы твоему собеседнику с тобой соглашаться. Чтобы его не посчитали за дурака. А то ещё и сочли б за умника! Не даром в России была так распространена Заумь, как отдельный стиль поэзии. И все русские с тех самых пор в расширенном носу пытались, каждый по своему, быть заумными. И откровенно плевали на синтаксис и грамматику. А кто из них поумнее, расширив от возбуждения те самые спорадические ноздри самого Ноздрёва, то и – на семиотику, смешивая противоречивые, с виду, смыслы в один блестящий парадокс. Начиная от «задам по задам за дам»1111
Даниил Хармс.
[Закрыть] и кончая от восторга! Не смотря назад, пока зауми с её главным «наобормотом» Хармсом ещё не было. Блуждая в тёмных переулках и задних дворах предпонимания фасада нашей повседневной речи. Тогда как иностранцы, учившие английский язык ещё в школе, мучительно перестраивали у себя в голове его слова как некий сложный ребус, пытаясь извлечь из них для себя хоть какой-то смысл. Давая возможность написанной им в их подсознании на базе английских слов программе в это самое время проникнуть в их сознание, сделать там своё тёмное дело и, как и любой вирус, замести следы. Что они расценивали как лёгкое недоумение. От его наглости! Не понимая как, вообще, можно одновременно кончить фразу на глазах у дам, и, за глаза, их робко проклиная. За эти колдовские «очи черные». И за всё то, что за ними стоит, как дистрофик – за шваброй из анекдота, для любого русского барина. По-холопски прячась от них в смущение восторженных междометий. И понимая уже, что Банан говорит с ними на каком-то сугубо своём внутреннем языке, пусть и на базе английского, мучительно думали, что это скорее всего они не совсем правильно с ним изъясняются. И повторяли свои фразы дважды. А то и – трижды! Боясь на него откровенно сорваться и наорать. Тогда как этот неуч и вовсе их не понимал. И продолжал упорно долбить на клавишу «ввод». Вводя в их сознание одну и ту же команду. Всё ту же и туже. Как удав на каждом выдохе душит свою жертву. Пока не трескалось пенсне их терпения, а другое очко меркантилизма и вовсе не выпадало в пух и прах, и они, внезапно прозрев, не начинали с ним соглашаться. Либо программа-таки срабатывала помимо его воли, и тогда результат снова был ровно тем, которого он от них и добивался. То есть в любом случае он выигрывал. И в тупости своей не знал себе равных! Причем, всё это делал он совершенно неосознанно. Лишь после, отмотав назад, с недоумением понимал, как ловко каждый раз у него это получалось.
Не понимая того, что это местные боги ему в этом помогали. Реализовать старинные запасы положительной кармы. Которую он тут заработал, воплощаясь как кто-либо из их местных писателей или поэтов. Книжицу которых как только кто-либо из жителей этой страны открывал и облагораживал его стихами или же витиеватой прозой свою душу, тут же звонкая монетка положительной кармы падала и в его копилку. Прекрасно понимая что тот, кто, в отличии от него, создает дурную литературу, повествуя о демоническом и негативном, готике, хороре и другим страшилкам, создает себе дьявольскую карму. Отнимая у себя удачу!
В банке дилер потребовал с Лёши дополнительную сумму за комиссию.
– My money. My money.
И повёз его молча дальше.
Да и произношение его тогда не знало себе равных. И ласкало слух, как опера в Ласкало. Даже в тех редких случаях, когда ему всё-таки удавалось правильно построить фразу. Пусть – случайно, включая RND. И это было, пожалуй, единственное, за что «англичанка» игриво «натянула» ему тройку в году перед выпускными экзаменами, как бейсболку – на глаза, ставя ему весь год то два, то пять. Ведь когда он читал ей заученные стихи, она словно бы расцветала. И вкрадчивый трепет её восторженного сияния разливался по всему классу столь бурно, что это чувствовали буквально все ученики. Даже – на задних партах. Переставая играть в карты. Непроизвольно начиная шёпотом повторять за ним. Слова этого восторженного гимна! Она находила в его произношении какой-то врождённый аристократизм, то восхищаясь его совершенной чисто английской артикуляцией, то, к всеобщему удивлению, обнаруживала какую-то скрытую мелодичность слога… и прочие восторженные эпитеты.
И когда Лысый после урока с угрожающим видом отводил его в сторону и строго спрашивал: как и где он успел научится такому произношению?! Он с удивлением отвечал ему, по-дружески, что ничему и нигде он не учился, а точно также, как и он, и все прочие бездари, то есть – всем классом, постоянно сбегал с её урока, делая вид, что им, якобы, сказали, что урока не будет, и стояли все сорок пять минут на гаражах недалеко от школы. Ожидая окончания урока, чтобы пойти на алгебру или физику, на которые нельзя было не пойти. Под страхом смерти! Ведь алгебру вела их классный руководитель. А физику так и вовсе – бывший директор школы. Которую сняли с поста директора школы только за то, что «в походе» один из её подопечных утонул в озере. Отбившись с двумя ещё более смелыми товарищами от остальных, решив окунуться. А учителя, который пошёл с ними «старшим группы», так и вовсе уволили. И теперь экс-директор каждого ученика буквально «топила», опуская на самое дно за неуспеваемость. Так что Лёша был единственным, кто добровольно-принудительно выбрал сдавать у неё экзамены (и за две-три недели вызубрил учебник по физике за восьмой класс, найдя его весьма занимательным), только за то, что в году эта «обижуха» угрожала ему поставить двойку! За прогулы. И сдавал у неё экзамены в абсолютно пустом классе. Весьма недовольный тем, что она поставила ему четыре. А не пять. Чтобы в году, по итогу, вышло три, а не четыре, как он хотел. Настаивая на том, чтобы она задавала ему дополнительные вопросы! Если она не верит в то, что он досконально знает её предмет. Который другие почему-то считали сложным. И выучил все-все определения! «Это тебе за то, что ты так редко посещал мои занятия», – впервые в жизни улыбнулась ему та. И закрыла журнал. Давая понять, что разговор окончен.
Мол, вспомни! Я же всегда и везде был твоей тенью, май фюрер! А что произношение его так нравится «англичанке» только за то, что он, как диктофон, просто читает ей вслух эти стихи её же произношением, полностью подражая её голосу и интонации. «Слизывая» её манеру речи.
Мол, «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку»? Дошло до него.
Конечно же, Лысый тут же попытался взять на вооружение его приём, который Лёша делал исключительно бессознательно, так как ему, почему-то, безумно нравилось её произношение. Такая уж у него была работа – наследие чужих престолов! И пусть не сразу, но раза с третьего (или даже – с пятого) Лысый тоже получил пятёрку! И не одну. «Подтянув» английский. Так что, как говорится, рекомендую!
И за оформление машины – в таможне. Раз Лёша щедрый только на улыбки. Не понимая всю сложность организационных процессов. Которые дилер изначально мысленно и закладывал в усреднённую цену.
– Customs, – настойчиво повторял дилер, протягивая руку, думая что до Банана не доходит. Что его разводят. – Hundred dollars. The price of customs clearance in my city. Hundred dollars! Hundred dollars!
– Да хватит уже хандрить, – улыбнулся Банан, не разобрав на слух его тарабарщину на английском, которого он толком-то и не понимал. Но сообразив, что дилер «не мытьем, так катаньем» отрабатывает у него свои деньги. – Так вот для чего ты мне «летник» сунул! – улыбнулся Банан, осуждающе мотая головой. И достал деньги.
На что дилер понимающе натянуто улыбнулся и молча протянул при нём деньги в окошко. Мол, не я это придумал.
Как только они отужинали, Лёшу пригласила «к себе» сокаютница Кухарки, которая уже не решалась пригласить его сама. Весьма смущённая тем, что у ней с Лёшей вчера так ничего и не произошло. Молча понял он. Существенного.
И попросила его сходить купить всё равно какое-нибудь виски.
Он побрёл наугад по вечернему посёлку и наткнулся уже в темноте на автомат. Кнопки которого тускло подсвечивались. Выбрал самое дешевое виски и заявился в гости. «Не с пустыми руками».
Но попробовав его пойло они сказали, чтобы он сам и пил этот мерзкий напиток.
Заставляя его им давиться. Пока они пили свой. С романтической отдушкой. Видимо, желая отомстить ему за то, что он попытался на них сэкономить. А может быть и за то, что у Кухарки с ним так ничего и не вышло. Когда он так и не вошёл в её затруднительное положение – на шконку. А вместо этого вышел в туалет и был столь же неотвратимо поглощён этой неизвестной науке субстанцией. Жадно проглатывавшей, отвратительно причмокивая дверью, в тот памятный всем – вновь тут собравшимся – вечер, одну за одной. Как болотная трясина. Этих холостячек, как холостые гильзы отлетавших вчера одна за одной в свои мечты о счастье их подруги.
Впрочем, название этой научно-непопулярной анти-материи всем давно известно. Ибо она ещё со времён Хрущёва уже поглотила всю Россию. Который её и про… А вовсе не Горбачёв, который всего лишь вытер ему задницу. Нанеся на бумагу на Мальте то, что тот вместе с ним и со-творил.
Доминантную установку на любовь у девушек вырабатывают социальные установки.
Банан, наивно надеясь сделать Т.Н. счастливой, раз уж у него не получилось сделать таковым себя, заявился в её расположение на ярко синей двух дверной «слепой» спортивке с заниженной посадкой, чуть ли не цепляя асфальт большими ярко-желтыми линзами противотуманных фар. С двумя большими съемными люками во всю крышу и отстегивающейся от задней арки дверью. Превращая её в подобие кабриолета. Особенно если опустить боковые стекла, эффект был полным. И просто шикарной «саунд-систэмз».
Сразу было видно, что бывший хозяин «Ниссан Эксы» себя баловал. Позволяя «с барского плеча» и Банану на этой спортивной коляске с откидным верхом иногда побаловать и Т.Н.
То украдкой пробираясь «чигирями» по ночному городу на мелководный, как и все забугорные товары в то лихое время, «Китайский пляж». Чтобы полюбоваться на подымающиеся со дна друг за другом, сверкавшие в свете фар белой пеной, закручивающиеся полутораметровые мощные волны. Словно «тридцать три богатыря» из сказки Пушкина о царе Салтане. Что выходя друг за другом по каменистому морскому дну, разбивались у ног Т.Н., обдавая её лицо солёными сантиментами преданности своей госпоже. Которая пришла сегодня чтобы проверить их боевой порядок. И восхититься тем, насколько они, и в самом деле, сильны и прекрасны! Словно пешие витязи. Сверкающие в мощном свете фар спортивки своими ослепительно белыми кольчугами кружевной пены, богато расшитой бесчисленным бисером втягиваемых в мощный накат жемчужных пузырьков воздуха. Выдавая в них весьма куртуазных мальчиков! Которые невольно выходили прямо из воды, чтобы с ней позаигрывать и хотя бы попытаться очаровать её своей невыразимой у других писателей красотой и крутящимся по гальке, ракушкам, ёжикам, звёздочкам и другим зазевавшимся и выброшенным на мелководье морским обитателям изяществом. Надеясь что хоть одному из них выпадет сегодня удача коснуться её улыбающихся губ своей солёной влагой. Разбиваясь перед ней «в лепешку» о песчаное дно в поклонении неистовой преданности, словно перед богиней. Морей и океанов! Присягая ей на верность. Словно бы добиваясь если и не её руки, то хотя бы её откровенно раскрытого в этот момент навстречу ветру и морю сердца. Очарованного пахнущим водорослями свежим весенним бризом, колыханием складок её одежды ласково касавшимся её чувствительного в ночи тела. Рук, ног, развивающихся волос и осыпая воздушными поцелуями губы, шею, глаза и целуя в обе щеки. По-Ильичёвски горячо! Внезапными резкими порывами. Под торжественный, словно вальс Мендельсона, накат. Посреди сверкающих в такт происходящему волшебству звёзд! Словно гигантская светомузыка. Буквально вознося её к себе, как ещё одну светящуюся от счастья звёздочку, когда Банан выключал фары и они вместе под шумную в эту ночь рапсодию моря любовались в полной темноте внезапно огромными голубовато-белыми загородными звёздами. Протягивая вместе вверх руки и возносясь, втягиваясь без остатка в этот огромный небосвод. Как Кришна несколько тысяч лет назад периодически с той или иной из своих любимых жён улетал к звёздам. Словно Вселенная, «взрываясь» в её объятьях.
То на обратном пути включая на полную громкость музыку, что он приобрёл за бугром чтобы проверить качество шарманки.
А у ней дома – «втыкая» эти и другие диски в сиди-чейнджер своего музыкального центра с потрясающе чистым и мощным звуком, так же приобретенным им за бугром. Ещё до знакомства с ней. Как и другие забугорные «прелести», прельщавшие к нему Т.Н. С той же силой и нескрываемым магнетизмом, как то прелестное обрутальное кольцо всевластия, которое она уже мысленно одевала ему на палец. Чтобы полностью отдаться! В его власть. Что позволяло Банану благодаря общению с Дезом и Хапером, следившими за музыкальными новинками, и в этом захолустном, на первый взгляд, городишке оставаться на самом острие исторического момента. Её восприятия. Которое он менял. Своим присутствием. При самой сути её телесного существа!
И неожиданно наткнулся на персеверацию былой любви.
Лишь оживив её с новой силой в сто двадцать лошадей. Табун которых Т.Н. уже еле сдерживала в своём сердце. Чтобы не наброситься на него прям в машине!
И уже через пару дней после того, как он окончательно убедился в том, что уже полностью и без остатка «залез ей под шкуру», Банан совершенно искренне спросил её, решая для себя внутреннее противоречие, до сих пор терзавшее его по ночам:
– Почему ты вначале нашего знакомства разводила меня то на сапоги, то на другие вещи? Неужели я тебе тогда совсем не нравился? Ты что, всего лишь со мной играла?
Ведь осознание этого унижения заставляло Банана и сейчас смотреть на неё глазами Виталия – сквозь призму возможного развода. И не доверять ей. Не позволяя себе внутренне расслабиться, довериться ей и упасть уже наконец-то в объятия её всепоглощающей любви. Полностью став Лёшей.
Благодаря женской интуиции Т.Н. всё это тут же поняла и охотно ему ответила:
– Конечно, играла! – откровенно призналась она, облокотившись в постели на локоть и непроизвольно закрыв одеялом грудь. – Потому что тогда я всё ещё смотрела только на женщин.
– На женщин? – не понял Банан.
– А ты думаешь, мне легко было сразу же взять и вот так вот запросто снова перестроиться на мужчин? После этого «женского монастыря», – усмехнулась она, – где два года у меня перед носом мелькали одни только женщины? Ведь как только я откинулась с зоны, меня встретил мой бывший парень и сказал, что он всё это время только меня и ждал. И жа-ждал, – усмехнулась она. – Я ему, конечно же, не поверила, – призналась Т.Н., – но по совету Т.К. решила попробовать «как раньше». Но мне это, если честно, совершенно не понравилось. Он не шёл ни в какое сравнение с девушками. С которыми я, задёрнув простынями нижний отсек двух поставленных вместе двухъярусных кроватей, занималась любовью на зоне. Как в монастыре. Создавая там себе маленькие «кельи», – улыбнулась она.
– Теперь понятно, почему ты называла это «монастырём карамелек», – усмехнулся он.
– И вначале мы там любили друг друга с Т.К. – продолжила она. Свою сладкую исповедь. – Так сказать, по привычке. Ведь мы и до отсидки иногда с ней делали это у ней на съемной квартире…
– Что-о? – оторопел он.
– Да все девушки иногда делают это, ты не знал? – удивилась она его реакции. – Это вам, мужикам, это почему-то впадлу. Хотя я, кажется, догадываюсь – почему, – усмехнулась она.
– Мы называем таких «говномесами», – презрительно усмехнулся Банан.
«Сразу хочу сказать, что любители настоящей крепкой мужской любви будут весьма мною разочарованы. Тем, что мне так и не дали обстоятельства с ней действительно соприкоснутся. Хотя я однажды и был всем этим просто чудовищно заинтригован! Да чего там врать – далеко не единожды. Но я охотно компенсирую это тем, что выдам тут «на гора» все ваши секреты, мои милые попаданцы. Которые мне удалось пережить (слава богу, что не) на своей шкуре.
А на чьей же ещё? Спросите вы. И поставите меня в тупик.
Ох, интрига, интрига! Как короток её век. Ведь интрига живёт ровно до тех пор, пока она полностью не раскрыта. Как и любая улитка, умирая голышом. На чьей-то сковородке. Заставляя облизываться в предвкушении «горячего».
Поэтому я не знаю, стоит ли, раньше времени, обрывать полёт этой высокогорной птицы выстрелом признания и ощипывать её на глазах у всех? Тем более – дуплетом, двойного признания? Как говорится, «за себя и за того парня». Из обреза скабрезности. Ладно. Поживём, увидим. Её смерть. Или всё-таки даровать ей «жизнь вечную»? – размышлял Банан, споря со своим потенциальным читателем.
– Хотя, знаешь, – вспомнил он, наконец-то решившись ей тоже, в ответ, признаться, выстрелив из чеховского ружья, хотя бы – холостым, – один раз я ехал в автобусе домой. Ещё до армии. Вышел на остановке, как все. И по привычке ходить предельно быстрым шагом, пошел домой. Мы с Лысым всегда так быстро ходили в школу, что никто не мог за нами угнаться. Даже Зяма. Который был чуть ниже меня. Но он и Лысый дружили, так что он постоянно к нам привязывался. Ведь его мать работала у матери Лысого нянечкой в саду детей. Но Лысый никому не давал спуску! Он был немного выше меня, его шаг – больше, так что я еле поспевал за ним. А Зяма – за мной. И так как мы постоянно выходили в школу из своих домов в одно и то же время, мы очень часто вдвоем или втроем шли в школу в одну шеренгу, но разным шагом из-за разной длинны ног. Так быстро, что даже говорить было некогда. И уже возле дома Анжелы, о существовании которой я ещё и не предполагал, меня еле нагнал какой-то тип. Старше меня лет на пять. И задыхаясь от одышки, крикнул мне в спину: «Постой!» «Зачем?» – не понял я. «Да погоди ты!» Я приостановился, и он меня нагнал. «Чего тебе?» «Я ехал вместе с тобой. В том автобусе.» «Ну и что?» «Я хотел бы с тобой поговорить. Давай сядем.» «О чём?» «Да не бойся! Это не долго.» И мы сели на лавочки у подъезда Анжелы. Напротив друг друга. «Чего ты хотел?» – не понял я: чего этому уроду от меня надо? «Я хотел… Его.» «Кого?» – не понял я. «Ну-у… Его!» – указал он мне на промежность. Я на секунду или две завис в недоумении, а потом резко встал и сказал во весь голос: «Ну и наклонности у некоторых!» А когда я пришел на следующий день к Виталию, он выслушал мой рассказ в полнейшей задумчивости. Я думал, он будет надо мной или над ним смеяться, но он почему-то сказал: «Надо быть с такими типами поаккуратнее.» «В смысле?» – не понял я. «Заманит тебя на хату, сделает тебе минет. А из соседней комнаты войдут ещё человек десять и скажут: «Ну, всё, пора отрабатывать!» И пустят тебя по кругу. Этим животным всё равно с кем это делать. Может, он это в карты им проиграл. Вот его и послали найти жертву.» «А если я откажусь?» «Да как ты там уже откажешься? – усмехнулся он. – Возможно, что это была торпеда, которая только выискивала таких, как ты. Молодых и глупых. Где вас уже ждали. Смотри, по осторожнее там.» Так что я на такие разводки не ведусь.
– Ещё бы! – усмехнулась Т.Н.
– А уже после армии я Козла встретил. – вздохнул он, решившись уже раскрыть перед ней все карты. Как на духу. – Он сказал, что у него мать померла недавно. И коммуналка теперь его. Полностью! И пригласил меня в гости. Я не хотел идти, так как у меня с ним постоянные трения в детстве были. То он мне морду бил, то потом я ему. Но он сказал мне, что с ним кое-что произошло. И ему просто надо хоть с кем-то поделиться. А никого ближе меня у него уже просто нет. Ведь только в драке узнаёшь человека по-настоящему! Короче, уговорил он меня. После наших драк в детстве, когда он оба раза попадал мне ровно в глаз, и только из-за того, что я тут же терял зрение и оба раза ему сдавался, он навсегда останется для меня Козлом. И не больше. Постоянно напоминая с тех пор мне о нём двумя прозрачными пятнышками от ран в зрачке в правом глазу. Даже после того, как Зяма надоумил меня перестать уже его бояться. И наконец-то его побить. Я был сильнее Зямы, пару раз побил его и он успокоился. А Зяма был сильнее Козла. Которого он легко побил. И не раз. Возникало логическое противоречие. Причём, постоянно – устами Зямы. Да мне и самому было неудобно перед Зямой, что какой-то шибздик, который ниже меня чуть ли не на пол головы и младше почти на год, меня гоняет. Зяма давно уже побил Козла, в то время как я, в конфликтных ситуациях, оба раза ему проигрывал. И осознание этого меня унижалило. Снова и снова. Устами Зямы. Мы гуляли с ним на игровой площадке возле моего дома и тут увидели подымающегося по бетонной лестнице Козла, который намеревался пройти мимо нас домой. «Вот он! – сказал Зяма. – Стреляй!» Козёл услышал это, но издалека не разобрал на слух и стал приближаться к нам, чтобы поздороваться. Я выстрелил ему в ногу пластилиновым шариком из воздушки, сделанной из велосипедного насоса. И передал её Зяме. Козёл, исполненный гневом и возмущением, с воплями на меня накинулся: «Ты охренел?!» Но так как руки у меня были длиннее, чем у него, я врезал ему первым, потом ещё раз, ещё… И понеслась. Ну, а после того, как он сразу же не попал мне в глаз, а просто бил по скулам, я обрадовался и начал его лупить ещё смелее. Поняв, что Козёл забыл секрет своего успеха. Видимо, оба раза попадания в глаз были делом случая, решил я, мысля в этот судьбоносный момент особенно остро! Ведь Козёл попадал мне не в левый глаз, как и положено это делать по теориям криминалистов из детективных фильмов, а именно в правый глаз – с левой. Причём – дважды. Когда до него дошло, что в рукопашную он меня не вывозит, Козёл пошёл в борьбу. И я понял, что вовсе не зря я два года уже ходил на самбо. Мы скатились по косогору и упали в канаву, но даже там я его лупил, вдохновляемый Зямой: «Бей его, ты больше его и сильней!» Пока Козёл не понял, что дело не выгорит и не убежал. «Чего ты плачешь? – не понял Зяма. – Ты же его побил?» «Он мне кофту порвал! – показал я ему на вырванный пластиковый замок кофты в красно-синюю полоску. – Мне от матери теперь влетит из-за него!» – соврал я, глотая слёзы. Потому что тело уже боялось Козла, а я заставлял его избивать свой страх. Со слезами на глазах. Через «не могу». Ещё и подбадриваемый Зямой. После этого случая я согласился считать Зяму в классе равным себе по силе. Хотя Лысый и не мог понять и принять моего решения. Постоянно призывая меня его побить: в дисциплинарных целях. Но с тех пор я прощал его огрехи. Козёл, конечно же, через пару недель выхватил меня одного и попытался взять реванш, но я уже смело его побил. Тело тоже поняло, что оно сильней. Закрепив успех! И после этого Козёл не дёргался. Смирился. Мы поднялись к Козлу в коммуналку, он поставил чайник и стал рассказывать о том, что пока я тянул полторашку в армии, он больше года тарабанил на тюрьме. И где-то через пол года, когда ему исполнилось восемнадцать, Козла перевели на другую зону. И он встретил там Боба. «Ну, Шурик Бобенко, помнишь?» – спросил он. «Конечно, помню! Он же мне кличку Банан и дал.» И Козёл наивно обрадовался «своим», думал Боб ему там поможет. «А он взял и опустил меня! – признался Козёл. – Ночью. Заставив сделать минет. А потом уже и остальные, один за другим, стали пытаться меня опустить. Я вначале дрался с ними, защищался как мог, но потом, постепенно, стал официальным Петухом на зоне», – потупился он. А я и говорю ему: «Так для него это нормально, не переживай. Он и меня опустить пытался». «Когда?» – удивился он. «Да где-то через пол года, как я с подвалом завязал. Пришел, вызвал меня. Мы поднялись с ним на этаж выше, где Колямба жил, на Карандаша из «Мурзилки» похожий, помнишь?» «Ну!» «Он давай у меня про «Салутан» спрашивать, детское лекарство. Они из него какое-то зелье себе варили.» «Да, знаю я!» – кивнул он и стал разливать чай. Бодрый уже такой. Мол, собрата по несчастью встретил. «Я принёс ему пару флаконов, – говорю. – От младшей сестры и брата. Потом мы разговорились, стали вспоминать, как в подвале пили вместе водку по бутылке на троих, иначе не торкало. Выменивая её в очередях за водкой на украденные у родителей талоны. Два талона – на бутылку. Как пиво покупали, давая деньги молодым парням. И те брали из ящика себе пару бутылок за покупку. Как Синяки1212
От: сивушные масла.
[Закрыть] в подвал захаживали и портвейном угощали. А уж когда в подвал диван притащили, то и девчата стали к нам захаживать. Особенно, когда Гвоздь к проводу патрон привинтить догадался и лампочку ввернуть. Чуть ли ни каждый вечер устраивая там посиделки. И хоровое пение. Много ли для счастья подросткам надо? Потом я похвастался ему своим новым ножиком с красивой ручкой из прозрачного плексигласа, какие делают на зоне. Небольшой такой. Мне его дядька за месяц до этого подарил. Тот взял его «посмотреть» и сказал, что он этот ножик себе оставит». «Вот урод!» – не выдержал Козёл. «Говорит, в память о нашей встрече. А потом давай мне моим же ножиком мне же и угрожать. Прикинь? Давай, говорит, минет мне сейчас сделаешь. Иначе я тебя зарежу! И ножик мне в живот направил. Меня так это возмутило тогда, что, режь, говорю! Мне пофигу!» «Почему? – не понял Боб. – Жизнь же только одна». «Мне не нужна такая жизнь, – говорю, – где я кому-то минет делал!» «Да никто же не узнает, – говорит. – Успокойся. Всё нормально будет. Я никому не скажу». «Да мне-то какая разница, – отвечаю ему, – кто там будет об этом знать? Мне хватит того, что это всегда буду знать я! И постоянно себя за это ненавидеть. Лучше сразу меня убей. Чтобы я всю свою жизнь не мучился». Он потупил немного, потом сказал, что просто проверял меня. И пошел вниз. Но ножик мне так и не вернул. Хоть я и просил: «Ножик-то отдай!» И так обиженно посмотрел на меня снизу, мол, минет не сделал, так ещё и ножик забрать хочешь? И с тех пор я с ним вообще не разговариваю. Да и переехал я через пол года на Третий. Нам, как многодетной семье, квартиру дали. И почти не встречал его. А если и видел издалека, то обходил пятой дорогой.» «А у меня тогда выбора не было», – отмазался Козёл. «Ну, да, – говорю. – Там-то деваться некуда». – сделал я вид, что хаваю его блевотину. А уже через год я случайно встретил Зяму. Козёл жил с ним и с Бобом в одном подъезде. В соседнем доме. На разных этажах. Пока мать Зямы не вышла замуж, и они к её мужу не переехали. И он сказал мне: «Витька Козлов повесился! Прикинь?! Коммуналка своя была, живи да радуйся! Чего ещё ему не хватало?» И я рассказал ему историю Козла. «А я всегда знал, что Боб подонок! – сказал Зяма. – Ещё с тех пор, как он мне за Сумскую врезал! Соседку мою по секции. За то, что я начал к ней подкатывать. По-соседски. А она ему пожаловалась. Помнишь, одноклассницу нашу бывшую, во втором ряду за третьей партой сидела?» «Конечно, помню! – говорю. – Классная была! И глаза у неё, такие, сиамские были. Как у кошки. Только синие». «Так он уже тогда пытался с ней замутить, а она его всё отшивала, вот он на мне и отыгрался». «Тыкнув тебя в это носом?» «Об свой кулак». «Мне кажется, это я убил Козла, – признался я, – тем, что я отказал Бобу, а он не смог. И с тех пор он себя ещё больше стал ненавидеть. После моего рассказа». «Просто, он с детства привык его бояться, вот и «съехал» в самый ответственный момент, – объяснил Зяма. – А ты всегда общался с ним на равных, поэтому и не «съехал». Вот и всё!» «Козёл искал у меня утешения, – говорю ему, – а нашёл – смерть. Вот так человека можно нечаянно убить одним словом. Хочешь как лучше, а получается… как всегда».