Текст книги "Т.Н."

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Что Летов наглядно показал вам снизу – в своей песне «Они сражались за родину», а Фил – сверху, на подмостках нашего героя, постепенно продвигающегося сквозь льды и торосы сопротивляющейся ему судьбы на атомном ледоколе духа прямиком в вечность!

Хотя на сам ход эксперимента восхищение Т.Н. почему-то никак не влияло. Да и зачем что-то делать, когда всё и без того как нельзя лучше? Т.Н. впала в период интеллектуальной прострации.

Естественно, он уже осознавал, что нельзя пилить под собой сук, на которых (плотно) сидишь. А потому и никогда их не корил. Ведь не может же альпинист обвинять вершину в том, что по дороге у него что-то пошло не так. Как он рассчитывал. Что-то от этого получить. Видимо, в этом виноваты его расчёты. А вовсе не она – лавина. И это даже не она, а это на него снова «что-то нашло».

Тем более, что Банан давно уже понял, что оргазм и экстаз это не близнецы-братья, как (до сих пор) все наивно думали, а взаимоисключающие понятия. И если сдерживать первые два-три судорожных спазма, побуждающие тебя к оргазму, означающему для тебя «конец игры» в секс, то далее секс превращается в один сплошной продолжающийся неопределённое время экстаз от соития. Который можно легко продолжать столько, сколько тебе этого захочется (особенно – когда тебе нельзя, категорически нельзя, под угрозой потери дружбы, с ней спать!). Лишь сдерживая его иногда и замирая на несколько секунд безо всякого движения.

– Я не люблю кончать, – с улыбкой объяснял Банан. Каждой. – Кончает тело. Дух – бесконечен!

А так как он любил делать это исключительно под музыку, с успехом заменявшей ему алкоголь, то он, перед тем как вставить, вставлял в свой музыкальный центр две кассеты, в котором вместо реверса был довольно-таки странный механизм, в результате которого после того, как проигрывает одна сторона на кассете, включается другая кассета. И когда обе стороны доигрывали, приходилось прерывать соитие, вставать, переворачивать кассеты и заниматься сексом пока те так же не доиграют. Что было очень неудобно. И не особо-то и приятно, так как разрывался транс. И нередко, чтобы не вставать, приходилось заканчивать секс в полной тишине. Что даже по ощущениям было уже «совсем не то».

Не то, что под музыку. Впадая в транс. Так что он нередко вставлял диски в сиди-чейнджер на три диска, в котором они последовательно двигались по кругу, и занимался с Т.Н. любовью до тех пор, пока ей это совершенно не надоедало. И она не начинала демонстративно смотреть в потолок, ожидая: когда же он уже, там, наиграется с её телом? И наконец-то закончит это «бытовое насилие».

Пока пластиковые шестерни поворотного механизма сиди-чейнджера очень быстро не поистёрлись, и он не стал заедать. И на радость правозащитникам им приходилось пользоваться исключительно кассетами. Переворачивая их лишь по обоюдному согласию.

Так что, рекомендую – не увлекаться.

«Быть может, половой. А может, и не акт.

Быть может, – человек. А может, просто – орган.

Иль доска половая. Иль девка, как доска.

Но тоже не плохая, когда совсем близка.

Хотел бы – на кларнете. А лучше – на кровати.

Но – на пиле пиликаю я польку половую.

Под флейту флоризеля с пьянящим фортепьяно:

Кривых кровей квартетики за актики напольные.

А может – накроватные.

Под скрипку тихих вскриков сопящего сопрано.

И словно музыкальные, разбиты по-на-четверти,

А может – по полам. Как и кровать двуспальная.

Где чувство было вытерто, как и простынка сальная,

Семейной жизнью мытарной с дерьмом напополам.

Я на пиле пиликаю вам польку половую.

Пила – не контрабас. И зубья режут пальцы.

И звуки режут сердце! И дико чувства сушат.

И тихо душу душат…

Я сухофрукт, я – мумия!

Мой дом, отнюдь, не студия.

Пила – не контрабас.

Но я сыграл – для вас!»

Банан сочинил это ещё в первом рейсе, пока изнывая от изобилия мужского начала мечтал о сексе хоть с кем-нибудь! И теперь, с усмешкой, наблюдал как это «с кем-нибудь» наконец-то осуществляется.

Да так, что когда Т.Н. поняла для себя, что Банан теперь полностью ей доверился и наконец-то уже не просто «залез под шкуру», но и вошел в неё весь целиком, так сказать, со всей душой, как в некий прохладный грот, который он сумел-таки отыскать для себя в этой платоновской пещере абсурдного бытия, периодически утопая всем своим израненным Джонсон сердцем в подземном озере её кристально чистой любви, заживляя бальзамом её восхищения свои душевные раны, Т.Н. начала ему не менее откровенно жаловаться на свою судьбу. И однажды вечером, со слезами на глазах, рассказала про своё досадное заключение в сырые стены «монастыря».

Только за то, что она просто вынуждена была отомстить своей соседке! Которая после ссоры с ней при всех своих подругах из бурситета высокомерно обозвала её «лошицей». То есть – ни за что ни про что! Представляешь? Пустяк! Но её адвокату так и не удалось переквалифицировать это «дело» даже в «мелкое хулиганство» Казалось бы, обычная ссора на бытовой почве? За которую она должна была, по идее, отделаться мелким штрафом. Если бы не злая судья, эта старая, не довольная жизнью карга. О, время! О, нравы! Взывала она к справедливости, будя в нём высшего судию.

Который тут же, всеми силами своей души, встал на её защиту. Как истинный джентльмен! Ну не мог же он допустить того, чтобы при нём обидели даму? Тем более уже – его даму. Даму его сердца.

Поведав ему с таинственной улыбкой, когда полностью заручилась его поддержкой под руку во время одной из прогулок, что уже через месяц, когда её соседка расслабилась и обо всём забыла, наивно думая что Т.Н. проглотит обиду и спустит ей это с рук, она и Т.К. пригласили её, по-соседски, на выдуманный ими день рождения. И как следует (из «дела») напоили её вином.

А когда у соседки начал заплетаться язык, стали с ней заигрывать, вовлекая в свои брачные игры. Начав, по-дружески, трогать друг друга. Но – слишком долго и… нежно. Целовать. У неё на глазах. Мол, это нормально. Сама попробуй! Как это возбуждает. А затем, под предлогом сексуальной оргии, постепенно раздев и её и себя, целуя вначале друг друга, а затем и её, то вместе, то, пока одна из них её целовала, другая трогала и себя и её где ни попадя… И так дико её возбудили, что им удалось постепенно, пока одна из них её целовала и ласкала пальцами её внезапно бодрую грудь, засунуть ей в причинное место одну из выпитых бутылок. Поиграть ею с её возбуждением, вводя бутылку всё глубже и глубже. Лаская пальцами её источник нежности. Пока та на всех парусах любви куда-то плыла и плыла, подхваченная горячим ветром нежданного от них счастья.

И неожиданно резко ударить по лицу! Кулаком. Заставив её вздрогнуть и внутренне сократиться, вскрикнув от боли. Не понимая: куда она попала?

И жестоко её избить. С каждым ударом по лицу напоминая соседке:

– Такими словами нельзя бросаться! – Удар Т.Н.

– Особенно – в наш адрес! – Удар Т.К.

– За «базар» надо отвечать! – Удар.

– По полной! – Удар.

– Ты всё поняла? – Удар.

– Да-а…

Удар! Удар! Удар!…

Заставляя её понимать их слова всё глубже и глубже. Пока те мучительно долго и досконально доказывали ей, истекающей кровью, что слова не должны расходиться с делом! Закрепляя каждый свой аргумент очередным ударом. Заставляя внутренне сокращаться. То есть ударяя кулаками ей прямо в бессознательное. Поведение. Пока морально её окончательно не раздавили. Заставив полностью согласиться с тем, что это сугубо её вина. Её и только её.

– Повтори! – Удар.

– Моя. – еле шевеля губами.

– Не слышу! – Удар.

– Моя! – утопая в слезах.

А затем умыли и отправили восвояси.

– А потом она сняла побои и пошла писать на нас заявление! – решила «добить» его Т.Н. – За свой же косяк! Прикинь? И нам впаяли по целых два года! По её вине.

Лёша внутренне содрогнулся от пережитого ужаса и лишь заметил:

– Тебе ещё повезло, что ни я тогда был вашим судьей, а та карга. Иначе вы у меня вообще никогда не вышли бы.

И со вздохом понял, что судьей с такими людьми быть совсем-совсем не просто. И он, пожалуй, уже не смог бы им быть. Слишком уж он стал чувствительным. С тех пор. Хотя, возможно, с годами «и это пройдёт».

Т.Н. отошла от него на шаг, в недоумении на него посмотрела и спросила:

– И что, я должна была спустить ей с рук это публичное оскорбление? Она же меня опозорила. Перед всеми!

– Ну, не издеваться же над ней. Тем более – так!

– И что же я должна была, по твоему, делать? – встала она «в позу». – Я-то была тогда одна, а она – с подругами.

– Ну, оскорбила бы её в ответ. Прям тогда. Ну, или… по морде бы дала. Да и делов-то. Пусть бы все её подруги убедились в том, что ты реально крутая.

– Нет, – твердо сказала Т.Н. – Я никому не позволю так себя оскорблять. Даже – тебе!

Не желая признаваться, что она тогда просто «съехала» перед басотой соседки, реально почувствовав себя лошицей. За что, каждый день это в диалогах с Т.К. себе накручивая, через месяц и отыгралась. По-полной! Со всеми «накрутками». На изначальный ценник попранных соседкой ценностей.

В отличии от Виталия, который предпочитал взрываться сразу же, без всех этих накруток, сводящих нас с ума. Особенно – в море.

На что он лишь в недоумении покачал головой:

– Люди постоянно пытаются найти виноватых. Но вина вообще не важна! Само наличие конфликтной ситуации призвано показать тебе только твою проблему. Орудие возмездия, через которую бытие тебе это показывает не так важно. Вместо него придёт другое. Необходимо устранить причину. Тогда следствие станет невозможным. В любой ситуации виноваты оба. Бьют – устранись из негативной среды. Или исправься и стань сильнее! У тебя всегда есть выбор. Но все ноют и ищут виноватых. Так легче. Стать нытиком. И попасть в ад. Домашний самодельный ад, который всегда с тобой. Внешний – лишь следствие. Чтобы тебе это показать.

– Пусть и – в конце жизни, – усмехнулась Т.Н. – Если до тебя это так и не дошло!

Так ничего, по сути, и не поняв.

Насколько жёсткую пародию на знаменитую «Битву в кальсонах» они устроили. Как любил шутить Хапер после «Битвы»: «Если всё переиначить, обычная пьянка что-нибудь, да значит!» И не подозревая о том, какую «свинью» контекста Т.Н. и Т.К. ему подсунут. Хапер, как и Фил, смотрел на мир как Художник. Но и он даже не улыбнулся, когда Фил во время очередного литературника ему об этом поведал. Не желая подтягиваться до их уровня. Даже – в мыслях! Оставив Фила самого всё это тут вам описывать.

А когда через пару дней, когда они вышли подышать весенним воздухом, заливаясь на печальный манер луны, Т.Н. совершенно искренне и очень трогательно поведала Лёше ещё и о том, как она долго-долго плакала в свою подушку, буквально давясь по ночам слезами, чтобы этого никто в бараке не услышал, и никого из подруг не хотела даже видеть, когда через полтора года отсидки ей, так и не удалось выйти раньше срока по условно-досрочному освобождению вслед за Т.К., снова и снова вспоминая о том, как её, как и пол года назад, снова «зарубили» на комиссии эти жестокие тётки, и она прямо перед ними тут же разрыдалась, упав на колени, всё ещё умоляя их её простить…

Лёша лишь усмехнулся ей в лицо:

– Да какая тебе условка? – и ударил по уху. Матом! Как в пионерлагере – подушкой.

Чем поверг её в глубокий внутренний шок. Резко став для неё плохим. А она для себя – хоро-о-шей.

– Сухой чурбан! – лишь ответила она, резко насупившись. Навсегда отбросив его от сердца!

Почти на сутки. Ну и… пару дней после этого даже не пыталась с ним заигрывать. Ни то что – спать. Куда ж без этого. Не могла же она позволить так себя оскорбить? Даже – ему!

Т.Н. так и не поняла, кем она снова явилась в жизнь Банана.

Она явилась на крик отчаяния и разочарования в жизни.

Ибо Лёша спросил, нет, вопрошал Джонсон, когда они в снегопад решили посидеть на качелях во дворе её дома и, с бутылкой в руках перед тем как идти к соседям, обо всём поговорить:

– Ведь мы никогда теперь не расстанемся? Обещай! Что бы ни случилось! Что бы ты обо мне ни подумала. Даже – случайно.

И Джонсон ответила:

– Ну, конечно же нет, глупенький. Теперь я с тобой навсегда!

И она… Она солгала. В глаза.

Глаза в глаза.

Ей просто не хотелось ему отказывать. Да и не могла она. Таков сценарий всех взаимоотношений влюбленных в начальный период.

Тем более, что он откровенно добавил тогда:

– Потому что иначе… Я уже просто не смогу без тебя жить!

Ведь он тогда ещё охотно верил людям.

Так как Лёша, точно так же как и они, наивно верил в произносимые всеми вокруг слова. Недопонимая их конкретного смысла. Что слово «всегда», например, есть ни что иное как неопределенный период длительности с установкой на непрерывность. То есть то, что в любой момент может неожиданно, вдруг, прерваться и исчезнуть практически без следа. Если изменится установка. Как, например, – её установка на брак с ним. Изменив его реальность до неузнаваемости! Перекрутив его, как кусок социального мяса, через мясорубку последовавших вслед за этим событий.

Видимо, ей понравилось быть Мечтой. Да, соблазн велик. И, как типичная Ева, Джонсон повелась, вкусилась в плод мечты и… Родила Т.Н.

О чем та впоследствии постепенно догадалась. И потихоньку, день за днем, стала выжигать свою любовь к Банану, как сводят татуировку. Кислотой страданий.

Не понимая того, что Банан в глубине души всегда оставался панком. Слушая песни Егора Летова. Помогавшем ему адаптироваться к грубости и неказистости современных обитателей его социального мира. Так сказать, слететь на землю.

Где оказия с Джонсон явилась ему лишь наглядной иллюстрацией о тщете потуг в сферу бренных благ. И красоте иллюзий по этой части.

И он, как поборник прекрасного, Лёша, с удовольствием поиграл в счастье. И как только стал Бананом, был изгнан из этого «рая», и вернулся к потреблению мяса.

Чему его новое (хорошо забытое) мясо было только радо!

Очевидно, в задачу высших сил вовсе не входило сделать его счастливым. Семьянином.

Как и в задачу низших. Которые хотели, отлучив его от Джонсон, заставить его думать, что он сделал что-то неправильно, не то. Не так. И попытался всё исправить, включив мозги. И найдя себе для этого другую натурщицу. Точнее – подопытного. Справедливо полагая уже, что на таких антисоциальных элементах, как Т.Н. и Т.К., вполне допустимо проводить любые социальные опыты. Тем более, что в конце их совместной с Т.Н. сказки Банан, действительно хотел сделать и её и себя по-настоящему счастливыми. По-настоящему. То есть – опытным путем. А не тупо мечтая об этом, заводя семью, как и все обыватели.

На самом же деле выйдя из одной кабинки в «чёртовом колесе» сансары и тут же войдя в следующую. И Т.Д. и т.п. Как делают все. По нисходящей. Пытаясь снова подняться, проникнув в зону её «объективной искренности»*, вверх, замирая от восторга. И любуясь вокруг на такие вдруг уже необычайные с этой «высоты» окрестности.

Как он делал это ещё в детстве. Когда реальное «Чёртово колесо», установленное на вершине одного из столь многочисленных в их городке холмов ещё работало в «Парке отдыха». Спускающегося всевозможными качелями и детскими площадками по пологой низине этого холма.

Не понимая ещё, что все девушки, по сути, одинаковы. Как и качели. И лишь пытаются вскружить тебе голову. И в этом опьянении от гормонального восторга заставить немного по-другому смотреть на мир. И чем чаще ты с ними зависаешь, мысленно поджимая ноги, как бы отрывая себя от земли, тем быстрее проходит восторг от взаимодействия. Пока ты окончательно к этому не привыкнешь. И уже даже с Королевами лишь продолжаешь устало шлепать босыми ступнями по земле-матушке. Едва касаясь реальности!

А не использовать разрыв сурового полотна его души на кресте внезапно отвергнутой любви для того, чтобы заставить Лёшу и вовсе отказаться от мира и продолжить трансформацию. Которая самопроизвольно в нём запустилась от любви к Джонсон. И лишь продолжилась – после их разрыва.

Но он не понимал, о чём это они, эти высшие, о которых он мало ещё что знал. А поэтому и предпочёл метнуться из одной крайности – в другую. Чему другая была только рада. Распахнуть свои объятия.

Никак не понимавшему, что его Сказка вовсе не о том. И не о той. И не об этой. А о той, что всегда была внутри него, являясь истинной причиной сказочности его восприятия. Что его изящная графиня, о которой пытался донести ему ещё Н. Гумилев1616
  «Он поклялся в строгом храме…»


[Закрыть], «та, чьи взоры непреклонны», его Изольда – Изо льда, всегда была в нём самом. В храме. Его божественного тела. Отражение которой он и пытался отыскать в глазах других, наивно ища её повсюду вовне. Как и герой стихотворения этого великого поэта. Так и не сумевший понять, что она всегда уже была у него внутри, его женская сущность: Анима. Которой он и должен был хранить верность, по замыслу поэта. После того, как до него самого это наконец-то дошло и строго вышло к нам навстречу с немым укором каждому через его божественные строки. Что проявляется в людях, когда им выдают женское тело (робу). Томясь в мужском теле, как цыпленок внутри яйца. Нетерпеливо недоумевая: когда же он уже даст ей расправить свои гигантские крылья?

Он ощущал внутри себя эти слабые шевеления женской сущности, но за отсутствием компетентной информации по этому вопросу (эзотерики, наивно считая её запутанными выдумками праздного ума, подобно всем непосвященным заблудившись в их сложном лабиринте), трактовал их в духе Юнга: как бессознательную жажду обрести семью. Ну или хотя бы – девушку. Ошибочно воспринимая эти проявления сверхсознательного как отголоски инстинкта размножения – бессознательного. Ведь он наивно полагал тогда, что человек – это лишь мыслящий кусок мяса, как научил его Декарт. И наивно пытался расширить его возможности, превращая себя с Т.Н. в универсальную машину страсти – Банана.

Ну а то, что на луне сидели какие-то чудаки, как и то, что именно в полнолуние архидемоны – хозяева земли – усиливали какое-то деструктивное излучение, дабы людям была дана возможность отдыхать от своей рациональности, на некоторое время впадая в лёгкое неистовство, контролируемое безумие и иллюзорность, что отражалось ещё с древнейших времён как противостояние культа Аполлона и его антипода Дионисия, так об этом уже давным-давно и без затей ему поведал ещё Булгаков в своем «Мастер и Маргарите», описав весьма скромный образ жизни будущего человечества в негативном ключе для большей привлекательности таких наивно-демонических, деструктивных, по сути своей, созданий, как все населяющие данную планету, называвших себя людьми. И он часто замечал на себе это излучение. И улыбался, поминая архидемонов, которые пытались этим скомпрометировать чудаков с луны, не чудным словом. Что отчасти находил даже полезным для тренировок – тренажёром для закалки духа.

И вполне понятно зачем. И даже – почему. Ведь только так можно сбить с пути истинного духовно стойкие натуры. Одной из которых был, к примеру, тот же Гоголь, ни в какую не желавший даже дружить с девицами. Ни то что – размножаться! Подробно ознакомив своих читателей в научно-фантастическом рассказе «Вий» и с тем, как женщины самым отталкивающим образом «ездят» на мужчинах, причем не только у него в рассказе, но и (взлетая над местом действия в первой сцене) по всему белу свету! И с тем, какой участи, по его мнению, они за это заслуживают, когда садятся «на посадку». Ему на шею. Внушая мужикам свои отвратительные (главного героя) иллюзии!

Чтобы даже такие как Гоголь, сами того не понимая зачем, оставили ещё и материальный след на этой Земле. Чтобы генофонд её жителей состоял уже не только из приплюснутых к земле коренастых Собакевичей, ленивых Обломовых и недоверчивых Базаровых, но ещё и – из небожителей. Пусть даже и – хаотично с ними. То есть – со спешно выбранными для этих целей случайно подвернувшихся, под горячую «руку», изнывающих от скуки девиц. Поразив их воображение. А затем и – самих девиц. Непонятно для самих творцов «новой жизни» совершенно уже неконтролируемым напором своего – внезапно возбужденного – к ним интереса!

Поняв и то, что «голодные духи» являются к людям во сне в виде соблазнительных девиц, подстрекая их на сексуальные переживания, пока те во сне не могут критически оценить данную ситуацию и развеять внушения, увидев что это за метровый таракан или уродец на самом деле мужского пола тут пытается десублимировать их энергию в похоть и напрямую поглотить её, впитывая её как губка: есть поборники лунного культа. Действуя подобно луне, поглощая для того чтобы «сиять» его энергию «солнца». Образно выражаясь, «слетают с луны». То есть охотятся на «мясо» пока землю освещает луна, а не солнце. Выпивают твою «кровь». Под которой ещё у древних метафизиков подразумевалось ни что иное, как квинтэссенция самой жизни. А по нашему – психическая энергия организма. Проведя прямую взаимосвязь между обладанием тобой энергии духа, что появляется в нас посредством сублимации, укрепления силы воли, усиления мыслительной активности или ещё как одному (или другому) богу известно и своей высшей сущностью. Проявляющейся в тебе только в том случае, если трансформированной энергии для её проявления в твоей повседневной жизни уже вполне достаточно. Почему обыватели и не замечают в себе никаких возвышенных проявлений, что вынужденно своей нищетой духовной «молотят на холостых». Работая на грязном мазуте. А не на чистейшем высокооктановом топливе! Не пропуская каждый день свой мазут через сепаратор. Духовного культуризма, самонаблюдения, сублимации или той же вечерней рефлексии, подводя итоги дня.

Постепенно Т.Н. так привыкла к его присутствию, что почему-то решила для себя, что теперь-то уж точно он от неё уже никуда не денется. И принялась его легонько «покусывать», то и дело указывая ему на его ошибки.

Банан нашел это не только весьма забавным, но и весьма странным. А потому и стал смотреть на это её поведение глазами Странника. Который задержался тут, на аэродроме, для дозаправки. Из-за непогоды. У него в душе. И он только из-за этого пока (но только – пока) не мог взлететь. Но, впрочем, уже готовый сорваться куда глаза глядят, чтобы пока что побродить и понаблюдать окрестности. Окрестив её этим взглядом.

Но и «Странные мгновения» её не успокаивали. Ведь Банан не вставал в позу и не уходил от неё каждый раз, давая Т.Н. возможность и время пожалеть о случившемся. И заставить её действительно тебя ценить. Невольно сравнивая тебя в неожиданной тишине с другими. Которые не шли с тобой ни в какое сравнение.

Ведь только убегая от кого-то ты не только привлекаешь к себе его повышенное внимание, но и, таким образом, рефлекторно заставляешь его тебя догонять. Это инстинкт охотника. Превращая отношения в некую игру. Пятнашки. В которые он будет играть тем охотнее, чем меньше он этого осознает. Что для тебя это лишь социальная игра. А не его джунгли. Даже если для тебя это пока ещё так и есть на самом деле. Хотя ты уже неплохо разбираешься в инженерной психологии и социологии. Но тебе не стоит себя выдавать. Иначе она престанет воспринимать тебя всерьез. И охотно тебя отпустит. В небо твоей завышенной самооценки. Чтобы запинать тебя, как только ты устанешь «парить в облаках» и снова спустишься на грешную землю. К своей грешнице. Терпеливо ожидавшей тебя внизу.

И через пару дней Т.Н., осознавая что для неё это палка о двух концах (Бодром и Угрюмом), и ещё неизвестно какой из них окажется получше, собравшись с силами, снова шла в атаку.

Банан, естественно, со всем соглашался, но все равно пытался её образумить, уже терпеливо объясняя ей, когда заканчивалась вторая кассета и Т.Н. не знала чем себя занять, не давая ей разговором улизнуть из под него раньше времени:

– Проблема бытовых трений не в разумности или же, наоборот, необоснованности предъявляемых друг другу требований и указаний на конкретные недостатки и недочеты. А в том, что ты уже наказываешь и другого и саму себя, отравляя и его и свою психику тем негативом, который ты невольно испытываешь. Замечая то, что он делает что-то совсем не так, как, по твоему убеждению, более рационально. И в общении со своим невольным оппонентом усиливаешь это свое недоумение до невиданных размеров. Для того чтобы тебе было легче до него это донести, сломив его оборону. Тебе самой разве не неприятно это делать? Лишь ещё больше негодуя, если он пытается уйти от ответственности. Не придавая данному событию особого значения. Переводя нравоучение в конфликт. Что, безусловно, в силу разности мировоззрений и сложившихся у вас привычных отношений к вещам и способам их эксплуатации практически неизбежно. Пока вы либо не притрётесь друг к другу, либо, если вы и без того друг друга уже не особо-то и цените, в один прекрасный (уже потом) для вас обоих момент, не поссоритесь окончательно.

– Так и как же нам этого избежать? – спрашивала Т.Н., подталкивая его лобком снизу к ответу, понимая из его слов, что Банан её, честно говоря, уже не особо-то и ценит. И может использовать её придирки для того, чтобы в любой момент обострить их отношения и свалить.

– А как ещё, как не подшучивая над ним? Чтобы это и быстрее и легче до него дошло, – делая это чуть быстрее.

– Ну а если мне уже не до шуток?

– Так в том-то и дело, что ты должна научиться отстраняться от ситуации. И использовать гиперболу не в бытовых, а в сугубо художественных целях. Рассматривая ситуацию как бы сверху, столь же отстранённо и равнодушно, как сам Господь. Где сама возникшая ситуация – лишь повод для проявления твоего остроумия и литературного таланта. Давя на оппонента не силой своего характера или негативной реакцией на его ошибку, а силой художественного образа, втиснутого в шутку. Который проникает прямо в подсознание, заставляя его изнутри себя самого изменять свое поведение. Минуя внешние раздражители в виде гнева или страха получить по заднице! Именно это и преобразует рассудок в разум. Самым чудесным образом трансформируя жизненный опыт, получаемый нами от словесных битв, в мышление. Ведь ты, изначально, пытаешься открыть ему глаза на его ошибку. Не так ли? А не добиваешься того, чтобы он их закрыл и от тебя резко отвернулся. На прощанье вслепую треснув тебе по шее!