Текст книги "Т.Н."

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– А у нас там по-другому уже и не получалось, – продолжила со сладкой улыбкой Т.Н. свою не менее сладкую исповедь, как только Лёша замолчал, почив Козла «минутой молчания». – Ведь там даже охранниками работают женщины. «Дубачки».

– От слова «дубасить»? – усмехнулся он. Прервав траур.

– Ага. И некоторые из нас иногда делали это даже с ними.

– Или – с их дубинками? – гнило усмехнулся Банан.

– Но потом Т.К. нашла себе подружку покруче. И мне пришлось, как говорится, выйти на охоту! За монпансье. Вскрывая жестяные коробочки предрассудков вновь прибывающих – к нам «на службу». На молитвенные богослужения друг другу. Обучая их не менее трепетно мне служить. А затем буквально на коленях умолять меня снова и снова спускаться в их бренный без меня и моей любви мир, – улыбнулась она, вспоминая те сладкие минуты. – И поначалу мы уже и на свободе продолжали заниматься с ней любовью. По привычке. Но Т.К. вышла на пол года раньше меня и уже давно нашла себе парня. Тут же сняв за его счёт квартиру. Поэтому не всегда шла мне на уступки. Чтобы он не начал её ревновать. А я, по инерции, так и засматривалась только на девушек. На что Т.К. вначале даже руками отворачивала от них мою голову. Постоянно говоря, что здесь надо смотреть уже только на мужчин. Чтобы их использовать. Для того чтобы они покупали тебе вещи, одежду и еду. И оплачивали твою квартиру. И периодически показывала взглядом на привлекательных, по её мнению, молодых людей, проходивших мимо. А когда я снова смотрела на девушек, она командовала: «Фу! Нельзя!» И я, с сожалением, вздыхала. Я, конечно же, пыталась общаться с молодыми людьми, но все они были какие-то грубые и неотёсанные. Ни то, что девушки. Но Т.К. постоянно говорила мне, чтобы я привыкала. Они, мол, все такие. Поэтому-то я, поначалу, и тебя воспринимала как одного из них. И пыталась, в русле женской логики, разводить тебя на вещи. И если бы не ты, я так и продолжала бы тогда, по инерции, смотреть только на женщин, – откровенно призналась Т.Н. – Но ты – это нечто!

– Так почему же ты тогда мне всё это время отказывала? – не понял Банан. – Ведь, как ты понимаешь, я не собирался ничего тебе покупать, пока ты хотя бы не внесёшь залог, – усмехнулся он, имея ввиду минет.

– Ну, я всё ещё сомневалась, – призналась Т.Н. – Ведь общаясь с твоим витальным другом, ты тоже был тогда далеко не ангел. Тем более, что когда я уже почти решилась на отношения и повела тебя к своей прабабке…

– Чтобы она нас благословила? – усмехнулся он.

– Ты же сам помнишь, что она мне тогда сказала. Что ты меня кинешь.

– Видать, из-за того, что я тогда плотно общался с этим кидалой. И бессознательно перенимал его повадки.

– И моя прабабка их видела, – поняла Т.Н.

– А может быть она видела то, что это ты тогда хотела меня кинуть, разведя на сапоги. И прабабка просто дала тебе понять, что у тебя это не получится, – усмехнулся он. – Ну так что, кому из нас ты веришь теперь?

– Конечно – тебе! Что за вопрос? Тем более, что ты уже стал совсем-совсем другой.

– Честно-честно? – протараторил он игрушечным голосом.

– Я же не знала ещё какой ты, на самом деле, нежный, – улыбнулась она. – Если честно, тогда ты был немного другой. Немного грубее и настойчивей.

– Я был ровно таким, каких вы и любите! – горделиво усмехнулся Банан.

– Да. Но – не я, – напомнила ему Т.Н., закатив глаза в небо своей любви, взывая к Лёше. – Если честно, ты даже ещё нежнее, чем девушки.

– Так что, теперь ты сможешь любить и мужчин? – не понял он.

– Да, – прошепталая вода чуть слышно. – Спасибо тебе, что ты есть. Ты вернул меня к нормальной жизни.

– А я-то думал, что ты будешь любить только меня, – надул он губы.

– И как я в тебя только влюбилась? – усмехнулась Т.Н., ударив его пальчиком по надувным губам. – Ты невозможен.

– Это потому, что для меня уже нет ничего невозможного. Я кончился, – признался он. – И теперь я – весь твой.

– Значит, ты уже не сторонник грубых наслаждений? – заключила Т.Н. с усмешкой.

– Наслаждения, как я понял от твоих кузенов, не бывают грубыми, – усмехнулся он в ответ. – Только – отношение к наслаждениям. И люди, не умеющие правильно их получать.

– Так что, выходит, что бывают правильные и неправильные способы их получения? – делано удивилась она. Сделав вид, что не понимает о чём речь.

– Конечно. Иначе слово «грех» давно бы выбыло из употребления. Люди, слепо кидающиеся в пучину наслаждения и не умеющие контролировать свои эмоции, перестают контролировать и свои поступки. И в конце концов, становятся его рабами. Дураками не рождаются. Ими – становятся.

– Те, кто неправильно получает наслаждение? – улыбнулась она.

– Поэтому проще отказаться от них вообще.

– Так и возник феномен Будды? – усмехнулась она.

Но вначале этому мешал Вовочка, то и дело внедряя в него на «Зеленом лугу» в Рубиновом Городе курс экономики:

– Нищета – это те, кто ни-щетают денег. Они их не считают, и поэтому они у них и тают, – анекдотично усмехался Вовочка. – Мне потому и удается содержать жену, ребенка и при этом ещё и постоянно куражиться, не ходя больше в море, что я думаю тут за каждую копейку. Не покупая ничего из того, что у меня просят девушки, предварительно не заручившись их согласием компенсировать натурой мои расходы. – поучал он. – Запомни, каждая копейка, которая выходит из твоих рук, должна к тебе же и вернуться – в том или ином виде.

И своими «капитальными» заклинаниями вызывал из туманного капища его подсознания Фила. А тот, дабы избежать надвигающейся лавины чрезмерной рационализации разума, окапывался в поэзии. И случайно отрыв в себе талант археолога, кропотливо обнажал от наносов Лёшу. Покрывшегося гигантским слоем глины разочарования в себе после потопа слёз.

«Приятно в мартовский фланелевый сезон

Первопроходцем вырядить в иероглифы следы.

Как мрачный люк, задраив комнат бастион,

Прогулкой выбрить личико души!

Руками антиквара нежить зелень трав,

Бродить, припоминая летний город.

Хотя, сорвав лохматый снежный шарф,

Земля ещё в плаще гуляет чёрном».

Поэтому о Банане в тот период толком-то не было и речи.

Вернее, он был, но чисто механически. Даже во время секса с Т.Н. думая совершенно о другом. А то и – о другой. Чем лишь невольно растягивал или расцвечивал исполнение этого вечернего ритуала. Начав вдруг относится к ней с той неистовой нежностью и благоговением, словно бы под ним сейчас оказывалась вовсе не она, а… Джонсон. По малейшему требованию Т.Н. кладя своё тело на жертвенник её постели.

Не удивительно, что Т.Н. cтала говорить тогда, что он – чудо из чудес! И вечерами дарила ему минуты (часы, казавшиеся минутами) блаженства. Когда садилась ему на колени и из глаз её исходил, истаивал такой нежнейший свет неземной любви, что он уже ни разу не жалел о том, что пустился в дрязги эксперимента.

Несмотря на то, что приходившая иногда к ним в гости Анжела, откровенно завидуя Т.Н. в этот их «конфетно-букетный период», пыталась тут же уверить её, что это у них не навсегда. Отнюдь. И очень-очень скоро закончится! Уверяла она… себя. Непроизвольно ставя у себя в списке потенциальных любовников напротив имени «Лёша» жирную галочку. Которую он в следующей книге непременно оживит своим сердечным теплом и даст ей превратиться в живую галку.

Ну, хотя бы потому, что Анжела всегда была намного шикарнее Т.Н., да и… Да, да, что там греха таить? И самой Джонсон. Симпатичной, и не более того.

И он тогда откровенно завидовал Виталию, не понимая какого лешего тому ещё надо от этой жизни. Ведь Виталий был лишь жалким подобием тех, бывших у Анжелы до него по-настоящему крутых парней, которые и помогли ей тогда своей незримой, но вполне себе ощутимой в каждом её слове и жесте властной тенью внутренне, а затем и внешне тут же избавится от Виталия, как только он обрёл для себя Люсю.

Поэтому как только Банан освободил своё сердце от Джонсон, Анжела и не думала брать его в оборот. Откровенно считая, что на большее, чем Т.Н., он и не тянет. Тем более, что задорный ранее Банан стал выглядеть в тот период каким-то слегка под’истрепанным на пронзительно-розовых ветрах страстосферы. Измотавших его до дыр. Сквозящей в глазах грусти. С каким-то пронзительным холодком. За те пару месяцев, пока она его не видела. И уже не могла узнать. Когда Анжела скорее из сострадания, по старой дружбе, давала ему новый адрес Т.Н. И он не вызывал у ней тогда такого наплыва желания пообщаться с ним чуть поближе. Как теперь. И усесться к нему вместо Т.Н. на колени. Обнять его, по-настоящему нежно поцеловать и прижаться уже своим роскошным декольте к его лицу, стремясь поглотить его целиком и полностью… Как в следующей книге.

Особенно, когда она курила на кухне в окно и видела под окнами Т.Н. роскошную спортивку. Хит сезона!

– Нет-нет, – откровенно разуверяла её Т.Н., выдувая длинной струйкой в силу среднего роста дым в форточку, не понимая ещё того, чем это для него и Анжелы, которая была выше неё на пол головы (во всех вопросах!), аукнется. – Ты просто ещё не понимаешь, какой он на самом деле. Безумно-безумно нежный и ласковый! Я тоже вначале этого ещё не понимала. И смотрела на него тогда, как и на всех мужчин. И если бы он снова не появился в моей жизни, я так же, как и ты, этого так никогда бы и не узнала. Что я так сильно-сильно могу любить… и мужчин.

Делая удивлённую галочку Анжелы всё жирней и живей. Заставляя эту галочку откровенно чистить пёрышки, готовясь к этому долгому перелету в такие невероятно тёплые уже для неё края. И слушая восторженные исповеди Т.Н., в растерянной улыбке откровенно хлопать клювом, как бы предвосхищая уже этот божественный для него процесс. Всё ближе и плотней придвигая себя к нему на новых страницах.

Дождавшись пока её новый парень наконец-то уже уйдёт в море. Которого тоже, как ни странно, звали Виталиком. Видимо, дань ностальгии. Звала её точно также, как и всех. Её бывших. Искавших себе, расставшись с нею, лишь таких же красивых стерв, как и она сама. Не смогла отказать молодому красавчику. Из соседнего дома.

Который то ли суеверно ждал своего совершеннолетия, то ли всё откладывал свою детскую любовь в долгий ящик стеснения после внезапной смерти матери, а затем ещё и – отца, чтобы пригласить более старшую его (на целых четыре года!) Анжелу в такую пустую без них квартиру на день своего рождения. И тут же признаться, напоив её вином, что всё своё светлое благодаря её присутствию в его жизни детство, отрочество и ещё более лучезарную от желания к ней хотя бы нечаянно прикоснуться, в одной из игр, а затем и как можно плотнее сблизиться со своей «святыней» юность, любил её и теперь и будет любить только её, лишь ещё более преданно и нежно, если она даст ему хотя бы один шанс ей это доказать. Прямо сегодня, сейчас, когда все их друзья уже наконец-то всё доели, допили и разошлись, разрешит ему хотя бы просто её поцеловать, ещё проще, ещё…

– Да что ты так напряглась-то вся, будто бы я тебя тут изнасиловать собираюсь? – оторопел он, когда увидел, что всё идёт не по плану. – Расслабься.

– А разве – нет? – возмутилась она.

– Блин, – смутился он, тут же поняв, что у него ничего уже не получится, и с усмешкой пошёл ва-банк. – Ты должна была догадаться об этом только после того, когда это уже произойдёт!

– Ах ты паскудник! И кто тебя этому научил? – вскипела она. – Впрочем, я уже догадываюсь. С ним я за это потом сама разберусь. Отдельно. Он у меня за всё заплатит! Меня ещё никому и никогда не удавалось изнасиловать, запомни! Лучшее средство обороны – нападение! Я всегда делала это сама! – заявила Анжела и поманила его к себе. – Иди сюда, мерзкий негодник! Я покажу тебе, что такое изнасилование! Кто сегодня вёл себя как плохой мальчик? Ну-ка, снимай штаны! Сейчас я буду тебя за это наказывать. Но уже – по-взрослому! Ты у меня сейчас попляшешь! У кого это тут писун надулся? Ах ты… Быстро мыться, на горшок и спать!

Называя его после этого не иначе, как «малолетка». В память о том дне.

Наконец-то исполнив все его мечты! И даже больше. Но только – иногда. Сами понимаете. Тело, оно не резиновое.

Пока Банан был в море. И придя на берег между летним и зимним рейсами, невзначай зашёл к нему в гости. Чтобы проверить как у того дела. И узнать о том, что у него всё получилось: «Всё-всё! Как нельзя лучше.» Её мать, и сама ходившая в море шеф-поваром, помогла ему сделать все документы. После рейса узнав о том, что она теперь его тёща и заняв ему на оформление документов денег. И уже через пару дней он и сам, наконец-то, уходит в море. «И возможно, что когда-нибудь мы будем ходить вместе! В той же самой организации! Представляешь? Как мы и мечтали!» Он и…

Банан. До этого долго и красочно расписывавший ему прелести жизни морского самой неистовой хохломой. Призывая того перестать уже быть карманником, наконец-то начать работать и стать серьезней. Таким же суровым, как океан.

Наказав Банану ни в коем случае не спать с его возлюбленной. Ведь Банан так долго рассказывал ему о том, как он, как увидел её, всегда её хотел, столь неистово, как ни один король на свете не желал королеву враждебного ему государства. Сломить неистовое сопротивление той, что ополчила против него всё своё войско, напав на неё из укромной засады и обратив в бегство… Короче, так её расписал, так задрал её ценник в его глазах, что тот и сам решил воплотить все его мечты в жизнь. «Пригласив её на день своего рождения. Элементарно, Ватсон! Где и… Хи-хи!»

И Банан охотно заверил его, что этого ни в коем случае не случится. Молча поняв с таинственной улыбкой, что тогда ей будет явно не до сна!

И наконец-то ушёл в море.

Дав и своему лучшему другу на следующий же день после неудачи с одной из подружек избранницы Каравая, которую банан, к своему удивлению, тупо не захотел (дать ей написать себя с большой буквы), реабилитироваться в объятиях Анжелы. В его квартире. Куда покорённая Виталиком Анжела на следующий же день после дня рождения её хозяина, пойдя (ради этого) ему на уступки, переехала от матери. Только лишь утром за ранним завтраком в постели дав себя уговорить «пожить вместе», когда он отведал её солянки.

Ну, не захотел банан тогда в гостинице (можно сказать – в подворотне) эту дворнягу с улицы. Очередную подружку внеочередной избранницы Каравая. Проснувшись с перепоя утром и пожелав компенсировать в её объятиях свои вчерашние расходы. Подружка была согласна (с Учением Вовочки), да, но – лишь на компенсацию. Не более того. Приготовившись, раздвинув чресла, как у врача в кресле, терпеливо ждать, пока вся эта не самая приятная процедура для неё закончится. То есть – внушив ему отвращение! И заставив отвернуться. Да, так бывает. Даже – у енотовидных собак. Была бы она кошка, он бы её порвал!

С Анжелой же у Банана получилось ВСЁ! Даже то, на что он не смел и надеяться. Тем более – от неё.

– Ничего, что мне придётся изменить с тобой своему парню? – попыталась она вяло сопротивляться. Соблюдая ритуал.

– Двое – это уже толпа, – равнодушно пожал он плечами, – а там где толпа, там всегда заговор! Понимаешь?

И она поняла. Что это неизбежно! И распахнула объятья этому счаст-лифчику. Тайно вступив в его закулисные игры, чреватые дворцовыми переворотами. В постели. То обретая над ним свою всепоглощающую его власть, то понимая, вдруг, что это было не более, чем ловушка, троянский конь, подаренный ей только лишь для того, чтобы неожиданно подкрасться сзади и вероломно ввести в за… блуждение. Своего читателя, вместе с ним посмеявшись над тем, что он сейчас подумал. «Хи-хи!»

Но в каждой из поз неизменно ощущая себя его императрицей! Даже – снизу. Последовательно воплощая всё, о чём он только мечтал! В море.

И не только он. Вспоминая вслух в курилке на судне в том числе и о том, как сильно она ему всё это время нравилась. И как немыслимо она красива! «Накручивая» всю её красоту на вал Коллективного Бессознательного и заставляя хотеть её не только себя, распаляясь в предвкушении, но и – всем коллективом смены. А затем и – судна! Внезапно сплочённым в едином порыве страсти, пока он подробнейшим образом её описывал в тех или иных ситуациях, тут же выслушивая от каждого (возбужденного его рассказом) Члена экипажа встречное предложение совершить с ней то или иное безумство: «Да я бы отодрал её в за!… и против».

То есть – ещё больше, чем он мог бы даже надеяться от неё получить. Если бы подходил ко всему этому сугубо самостоятельно, а не под незримым контролем «общественных настроений». Которые он регулярно повышал (и ещё как!) своими бесконечными рассказами. Буквально заставлявшими его наплевать на все эти бытовые условности и действовать смелее. «Смелее, мой юный друг! – подбадривали Бывалые. – И только с ней, раз уж она так безумно тебе нравится! Не размениваясь по пустякам. В подвалах и подворотнях!»

– На это нужно сделать головной упор, – настаивал Банан. Анжелу, как брагу – на меду, – то есть – уйти в это дело с головой!

На что она то и дело заверяла Банана, что до него она «всего этого» отнюдь не любила. И если и делала иногда кому, то сугубо вынужденно.

– «Через губу»? – усмехался Банан, игриво ударяя ей по губам, в наказание. Своей сущностью. Ну, ни руками же…

– Если не в силах была отвертеться и отказать! – пыталась она «укусить» его в ответ. И символически прикусывала. Чтобы он не думал, что она шутит. – Но с тобой, сама не зная почему…

Ломаясь перед ним, как Пионер(ка).1313
  «Слепое кино».


[Закрыть] Мол, ты не смотри, что я такая сегодня…

И делала это не столько ему, сколько его прозвищу: Банану. Не в силах остановиться. Выписывая его языком восторга с самой заглавной буквы! Пока он с самой искренней из улыбок проницательно её душу говорил, чтобы она перестала уже болтать и не отвлекалась на эти рассуждения и прочие глупости. От самого столь взволновавшего её внезапной прелестью именно с ним процесса. Что всё это он услышит от неё после. Но…

Но на следующий день всё повторялось снова. Прерываемое её болтовней, когда она уставала этим наслаждаться.

Повторяясь и повторяясь, под то или иное вино. Оставляя её спать в полном одиночестве. Как он своему другу и обещал. Убегая от неё с утра на работу и отсыпаясь на судне во время обеда. За битый час. Вечером бодрился с Караваем после работы иным вином, колесил с ним по ночным клубам, питейным заведениям и прочим, не укладывающимся в голове у нормальных девушек местам, и вваливался к Анжеле чуть ли не посреди ночи.

– Вот видишь, сама судьба снова сводит нас! – улыбался он с порога.

– Судьба сводит нас с ума! – соглашалась она. На все его безумства.

До утра мешая ей соблюдать постельный режим. Пусть – вынужденно. Насилуя этим её и себя. Чтобы не перестать быть другом в глазах её избранника, нарушив данное ему обещание. Запомните, клятвы – это святое!

Пока Банан и сам наконец-то не ушёл в море. Не понимая того, как ему все это удалось вместить в какие-то там, то здесь, то опять там три недели перестоя. Там… та-ра-рам пам-пам! И остаться при этом урагане страсти и иных, насыщающих его душу «полным отрывом» от реальности, событий просто в живых.

И наконец-то выспаться.

Оставив подавленную всем этим прессом непереживаемых обычными людьми ощущений Анжелу всю зиму и пол весны над этим размышлять. Вспоминая те слова, что он ей при этом говорил:

– Соблазнять-ся – это активный процесс. Где ты сама себя же и разводишь. Чтобы не превратиться в марионетку, нужно почаще изменять своим привычкам, а не пытаться создать из них гарем, изображая из себя султана. Говорить – значит открывать возможность, то есть – возбуждать желание её реализовать.

– Значит разговор, сам по себе, есть нечто возбуждающее? – удивлялась Анжела, невольно прервавшись.

– Тем более – если говоришь о любви, – улыбался он, возвращая её голову в адекватное состояние. – Разговор пробуждает в тебе то, о чём ты хочешь сказать – для того чтобы ты смогла составить об этом полное представление и смело манипулировать своим представлением на основе его полноты для расширения его массива, затрагивая смежные с ним явления. То есть разговор есть про-явление самовозбуждения и, как следствие, введения того, кто вовлечён в зону его возбуждения. Заставляя само возбуждаться того, кто им увлечён. Не только слушающего, но и того, кто говорит. Ибо он говорит на основе того, что только что от себя услышал. Просто, говорить его возбуждает больше. Поэтому просто слушающий точно такой же собеседник, как и тот, кто говорит. Просто, его более возбуждает слушать. Так как он в такой растерянности от того, что только что услышал, что просто не в силах продолжать тему разговора. Так как привык мыслить стереотипно, предполагая что в разговоре мы излагаем свои мысли. Тогда как реально мы их там находим. Ибо не тема ведёт разговор под ручку, а именно разговор выбирает себе тему. Причем – ту, что сильнее других его возбуждает. А самовозбуждает разговор себя тем, что он может выбрать для себя любую тему, чуть ли не силой удерживая себя от того, чтобы перескочить на другую, смежную ей подружку. Или – развить их обе враз! То чередуя, а то и переплетая между собою их взаиморазвитие. Хотя инертность воспринимающего и молчаливо советует ему строго придерживаться одной темы. Но если бы каждый придерживался какой-то одной темы, то о чём бы мы могли друг с другом поговорить? Мы очень скоро надоели бы друг другу. Так как каждый был бы увлечён лишь тем, что его интересует. Вместо того чтобы интересоваться всем! То есть углубляться в самую суть явлений, нанизывая их на самую суть собственного я!

– Слушать тебя, значит со-грешить, – улыбалась она.

– Ты опять отвлекаешься? Этика – это гоголевский «Нос», который в советское время держался на лице приличного общества только лишь на соплях сострадания и чувстве долга, – улыбался он. – А теперь и вовсе от нас сбежал! – и снова…

И снова вспоминая то, как он нанизывал её восприимчивость на самую суть собственного я. А затем, наконец-то, вводил в её зону возбуждения ту самую Тему, которой она была так сильно увлечена, что уже не могла поддерживать даже разговор, самовозбуждаясь от того, какие он из всего этого наконец-то уже делал выводы и вводы, и выводы из того, что он ей при этом говорил и говорил, обжигая её словесными прикосновениями. Снова и снова…

Говоря сама с собой. В том числе и – на языке страсти. Вспоминая под одеялом в пустой постели то, как она обжигала им его Банан-а? Заставляя его дрожать от её порывов. Раскалённой страстосферы. Угрожавших тогда всю его суровую материю откровенно растрепать, как стяг.

Что хлестал иногда ей за это прямо по лицу, как любого знаменосца. Ну, не руками же…

Развивающийся у ней в душе, пока Банан и её избранник на разных судах оба были в море.

Разумеется, попробовав делать это со своим, пришедшим с моря раньше него возлюбленным. И внезапно снова в сиим процессе разочаровавшись. Тут же отправив его опять в море. Якобы, за деньгами. Чтобы улучшить их совместный уже быт. Ну и… набраться опыта. Морского. Надеясь на то, что хоть кто-нибудь из Бывалых научит его уму-разуму. Раз уж у него не хватает опыта Банана.

Однозначно, так сказать – эмпирически, ответив для себя на вопрос, столь долго мучивший Заболоцкого. Убедившись в том, что любовь её нового парня, как и всех её предыдущих – «сосуд, в котором пустота», тогда как любовь Банана – «огонь, мерцающий в сосуде»!1414
  Н. Заболоцкий, «Некрасивая девочка».


[Закрыть] Не понимая того, что посещавший модные тогда сеансы спиритизма поэт писал об огне кундалини. Хотя наивный Лёша и вовсе не понимал ещё того, в чём именно заключается коренное отличие его Банана от источника любви простых смертных. Которых он наивно считал за равных. Не обращая внимания на то, что он сам в отношениях почему-то всегда искал исключительно любви, тогда как они, зачастую, удовлетворялись и обычной похотью. В розовых кварталах. Не понимая ещё того, чем именно любовь, воплощённая на полотне постели, отличается от секса.

И тоже наивно думала, что – ничем. Пока неожиданно для себя не столкнулась лицом к… «лицу лица не увидать.»1515
  С. Есенин, «Письмо к женщине».


[Закрыть] Почему-то снова и снова посвящая это письмо себе от имени Банана: «Вы помните, вы всё конечно, помните, как я стоял, приблизившись к…» Лицу. Вспоминая это противо-стояние. До утра. Потирая руки (и ноги) от нетерпения, начав поджидать его с морей. Поняв теперь, что его Банан и вправду, неведомо почему, пишется с большой буквы! Непохожий на все остальные. Нет-нет, не своим размером или чем-то ещё, внешним. Как она думала до знакомства с ним. В постели. Поверив на слово своей подруге Томе: «О-о-о, Бананчик!» Это глупости. Но – своим величием! И излучаемым им прямо в её голову волшебством. Своей духовной прелестью. Столь неистово и её к нему прельщавшей. Которую она ощущала, как наслаждение – сиим процессом. Чтобы снова, хотя бы один разок, с ним действительно соприкоснуться.

Хотя бы – в качестве эксперимента. Проверив для себя, точно ли ей самой всё это нравится? Или – только с ним? И его волшебством. Снова став персонажем его Сказки. Рассказанной ей в сугубо пастельных тонах на протяжении «тысячи и одной ночи», как она надеялась. Снова заманить его в свои объятия. Трепеща в предвкушении!

На страницах, которые Т.Н. буквально вырывала тогда из её души! Своим присутствием. Не оставляя их вместе ни на минуту. Всё ярче и твёрже рисуя у неё в ангельской головке их сюжетную линию.

И небольшие отступления, где он и его новая гопи смогут в этих лакунах страсти под ласковый шум волны его речи прямо днем, посреди пляжа, полного растерянных от такой невообразимой наглости отдыхающих, за резко запотевшими стеклами автомашины…

Выйти затем и, привязав ключ от машины к дублирующим резинку завязкам плавок, как ни в чем ни бывало окунуться в море, охлаждая свои разгорячённые тела. Расстелить на песке покрывало и начать загорать. Продавливая взгляд обывателей на ход вещей своей нормальностью.

Вспоминая тогда, закрыв глаза от резкого солнечного света, отражающегося бесчисленными бликами от постоянно приближающихся к нему волн лишь о том, как в то далёкое лето, когда он пытался поцеловать невероятно красивую тогда в столь же ослепительно ярком дневном освещении Белку в её мальвиновые губы прямо посреди дороги возле дома Виталия. И как та поначалу чего-то стеснялась и возражала ему:

– Ты что? Люди же увидят.

– Пусть. Пусть завидуют! – улыбался он Белке в ответ, непроизвольно начиная сверкать на неё глазами, полными искусства. Искушения! И начинал её прямо при всех прохожих долго-долго целовать. На виду у всей вселенной! Наслаждаясь не столько ею, сколько самим собой. В её объятиях. Заставляя прохожих на них оглядываться и в недоумении покачивать головами. От зависти. С примесью сожаления о том, что данные романтические опции уже давно у них отключены. А подобные ей красавицы и вовсе никогда не будут доступны. И она, входя в эту его игру во всё-всё могущество в его объятиях, уже не могла ему сопротивляться. Охотно целуя его в ответ. Своего могучего властелина! В ответ на то, что он осваивал с ней на практике то, чему так долго обучали его дадаисты и прочие абсурдные нахалы от литературы и театра от начала века и по сей день. Вываливая ей в эту минуту «из уст в уста», как голодному до искусства птенцу, всю их неистовость и утончённую дерзость. Чтобы потом уже самой на него при всех столь жадно набрасываться и охотно начинать всех попирать. Одного за другим. Сражаясь у себя в душе с каждым из них за свою мятежную родину, где всё это было уже давно в порядке вещей. А все их видимые ими со своей стороны «аула» (как они называли частный сектор на своём участке) беспорядки именно их и только их беспорядки в голове, не имеющие к подлинной красоте отношений ничего общего. Заставляя её объезжать и укрощать этих диких до её тела жеребцов. Поражая и укладывая их неукладывающиеся в их головах беспорядки ровными рядами на своей постели. Воображения. Подсаживаясь на его способы выражения подлинной свободы. Языком страсти. Желая снова прикоснуться хотя бы на миг глубокого поцелуя к его языку выражения этих навыков, растягивая и растягивая как можно дольше этот ускользающий от них обоих миг. Пьянея прежде всего от самой себя. И того нового амплуа, который он в глубоких поцелуях ей дарил. Снова и снова. Удерживая её на этом блестящем крючке их ослепительной связи. Которую и связью-то тяжело было назвать, настолько она была легка и беспредметна в просторе глубокого поцелуя, но столь невообразимо магнетична! Благодаря той невероятной притягивающей её к нему энергии, которую она ощущала всем своим телом, всем своим замирающим от восторга и предвкушения чего-то большего существом, пока он её целовал в своих объятиях. Даже не представляя насколько громадный мир стоял незримой тенью за его невероятно широкими в этот миг плечами:

Ведь у каждого из нас сугубо свой мир, который общепринято считать субъективным чтобы не обращать на него внимания, умаляя его и для вас и для самих себя. Который только может – с вашего добровольного на это согласия – стать миром общим. Что общепринято именовать браком. Добровольно погрузив себя во все эти перипетии другого и заставив себя с ними точно также считаться, как и с константами своего собственного мира. Помогая и ему и себе разобраться с волнующими вас обоих вопросами. Из чего вполне логично следует, что всеобщий мир – не более, чем некая абстракция. Идеализм. Которая таковой зачастую и остается для обывателя, пока он не ответит себе и тем, с кем он близко взаимодействует, на все волнующие их обоих вопросы. И не начнёт разбираться в том, что их и порождает. Затрагивая в своих вопросах уже и общество в целом. Вначале, безусловно, затрагивая экономику и политику. А потом, связав это в единый узел политэкономии и поняв, что все эти политики – это не более, чем чиновники, обслуживающие интересы общества, наконец-то постигнув то гигантское историческое колесо, что заставляет всё это общество ходить по кругу, как осёл – вокруг вращаемого им привода этой гигантской мельницы под названием Человечество. Поняв, что за муку они при этом производят: чистейшую вихревую психоэнергию. И – кому. Вкусив её божественный восхитительный аромат, восхищающий тебя прямиком на небеса! Внезапно поняв для себя «новые правила» этой старой, как мир, игры в жизнь. И начав вырабатывать её уже сознательно. Охватывая своим собственным счастьем и наслаждением этим миром всю галактику! Улучшая этим свою карму. С иронической улыбкой над теми, кто всё ещё чего-то там неистово требует, защищая свои права (человека) на место в стойле. Чтобы его хлестали, ради этого, кнутом судьбы. Подгоняя к его же счастью.