Текст книги "Откуда соколы взлетают"

Автор книги: Алексей Головин

Соавторы: Василий Яковлев,Геннадий Устюжанин,Николай Галкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Слушающий жнет

Призывную комиссию Михаил Галкин прошел лишь со второй попытки, а тогда, год назад, его признали негодным вообще ни к какой службе в рядах Красной Армии и завернули обратно в свой Пласт из первого же кабинета: учащенный пульс, повышенное артериальное давление и в скобках – предрасположенность к гипертонии.

Заворачивали с диагнозом «начальная стадия порока сердца», а парнишка просто-напросто переволновался, перешагивая через заветный порог. Заворачивали с трахомой обоих глаз, а едущий на комиссию всю дорогу проторчал в открытом вагонном окне и нахватал полные веки обыкновенной сажи из обыкновенной паровозной трубы. Заворачивали не задумываясь: желающих летать было куда больше, чем строилось самолетов, несмотря на осознанные и добровольные поэтому полупудовые пожертвования чистым золотом.

– На самолеты не жалко. По нонешним временам без авиации все одно, что без портков, а пригоршней не много прикроешься.

И еще скажет старатель божьей милостью Алексей Суров на проводах племянника в армию:

– Смотри, Миша, не подкачай: сам комсомол тебя шлет. И не забывай, какая земля вас на крыло поднимает.

Не забывали южноуральцы. И вообще Урал был потитулован опорным краем державы не ради красной строки, ради правды о нем. Только Челябинская область станет родиной более двухсот Героев Советского Союза и около сорока трижды награжденных орденом Славы. Только Челябинское высшее военное авиационное Краснознаменное училище штурманов воспитает сорок одного кавалера «Золотой Звезды». Только из Пласта с населением десять тысяч шестеро удостоятся этих высоких званий. И каждые двое из троих пластовчан, ушедших на фронты Великой Отечественной войны, падут смертью храбрых в боях за Родину. Каждые двое из троих. Нет, комсомол, конечно, знал, кого направляет он в специальные школы и училища. Ребята из Аши, Сима, Сатки, Коркино, Копейска, Пласта были готовы к труду и обороне и выдерживали проверку мандатных комиссий, дотошно копающих, а здоровый ли дух в здоровом теле.

Гоняли подолгу. Какой пост и с какого времени занимает вождь и учитель трудящихся всего мира И. В. Сталин? Когда умер Ленин? Почему победила Октябрьская революция? Кто первый маршал? Что такое социализм? Чем опасны враги народа? С кем борется Испания? Имеете ли оборонные значки?

Может быть, ни одного вопроса Галкину так и не задали потому, что оборонных значков у него председатель мандатной комиссии с четырьмя полковничьими рубиновыми «шпалами» на голубых петлицах насчитал тоже четыре.

– Полный комплект. Молодец!

Полистал «Личное дело», подчеркнул красным «Год рождения 1917-й», «Трудовой стаж с 1930-го», «Член ВЛКСМ с 1930-го», показал сидящему слева от себя, показал сидящему справа, и у всех троих получилось, что с тринадцати лет он и там, и там. И плюс ко всему – «Ворошиловский стрелок» [15]15
  В 1932—1941 гг. почетное звание и значок, учрежденный Центральным советом Осоавиахима (ныне ДОСААФ).


[Закрыть].

– Предлагаю зачислить. Других мнений нет?

Других мнений не было.

Нормы на значок «Готов к санитарной обороне» Миша Галкин сдал еще в пионерском лагере. И сразу ГТО осилил, минуя первые две ступени, как нижние две ступеньки парадного крыльца клуба имени Володарского, где проводились занятия кружковцев-рабочих, но более двадцати восьми очков из тридцати возможных и обязательных выбить никак не мог, и не форсить бы ему в Ворошиловских стрелках, если бы не дед с веником.

Стадион и военно-спортивный комплекс построят потом, пока их заменяла дресвяная насыпь от казенной бани чуть ли не до середины пруда, дожди с нее стекали, снега сдувало. И с крыш, бывало, еще и слезинка не навернулась капнуть, а насыпь уже проталинками зачешуилась – просохла, хоть босиком бегай. Раздолье. Особенно для ребятни: кишат, как мураши на змеином выползке [16]16
  Ороговевший слой кожи, сброшенный во время линьки.


[Закрыть], кто в бабки режется, кто в городки, кто в лапту, кто в чижика, кто учебную гранату мечет. Понадобился тир – опять самое то место, насыпь, в конце которой на вечные времена был вкопан столб со щербатым щитом: «Купаться и полоскать белье запрещено! Штраф 10 руб». Мишень прикнопил – и целься под обрез. Купаться и полоскать белье – нельзя, стрелять – можно: мимо щита и с завязанными глазами не пальнешь, он габаритней телеги на боку, а пули из «мелкашки» и до половины доски не прошивали.

Показательные соревнования комсомолия в ту субботу приурочила к мужскому банному дню не без умысла: стрелковый спорт только-только входил в моду, и наглядная пропаганда его была не лишней.

Расчет оказался верным: к стрельбищу поворачивали из любопытства: «Пойду гляну поближе, что там деется», а глянув поближе «чо», скоро забывали, куда и зачем шли, и не могли уже совладать с азартом.

– Э! Дай, я попробую…

– Попробуешь, в кружок запишешься.

– Пиши! Ведунов моя фамилия.

Сорокалетние из рук друг у друга «тозовку» рвали – ладно, деду этому с веником что нужно было – непонятно. Торчал, торчал истуканом в сторонке с час, если не больше, – исчез. Маленько погодя – опять смотрят, голик его обхлестанный тут и сам, но уже во всем чистом.

– Что, батя, завидки берут?

– Да завидовать шибко нечему, зазря припас жгете. Хочете, покажу, как партизаны стреляли…

– Когда? В восемьсот двенадцатом году?

– Не в двенадцатом, а в гражданскую. Хочете?

– Надо было до бани показывать, а теперь: тебе ж бабка всю бороду выдерет, с запачканными коленками явишься, это, скажет, ты эдак париться по субботам ходишь. Ладно, выдели ему парочку патронов, пусть потешит душу святой старец.

И как держал этот «святой старец» под мышкой веничек, так и отстрелялся: подсказать не успели, куда целить. И куда попал – смотреть не пошли, доверили ребятишкам.

– Ну?! – не терпелось с докладом посыльных.

– Одна в самой середке, другой не найдем! – кричат.

– А в щите?

– И в щите нету!

– Другая в той же дырке.

Ну, все захохотали, конечно. Молодежь. Переждал дед веселье.

– Смеетесь, а парнишка этот, который «в той же дырке» сказал, не подковыривает. И стрелок из его настоящий может получиться. Пули обе две вместе. Отдирайте доску, бегите к банщику за пилой. В столб ушли – перепиливайте столб, а я вам докажу. И либо тычьте три кнопки рядом, али как и давайте ишо три патронки.

Из трех кнопок получилось три шайбочки, и поглядывали то на них, то на деда с веником уже с раскрытыми ртами.

– Это кто вас научил так стрелять, дедушка?

– Командир наш. Токо под мышку он засовывал не веник, а шрапнельный шарик. И не дай господь выпустить его оттуда. Ну и жмешь локоть к ребрам. Уразумели? А дед я никакой не дед. Внуков пока ишо не имею. Обличье мне маленько Колчак подпортил, так вот и прячусь в бороду. А ты, малый, проводи-ка меня, я те кое-что посоветую дорогой попутно.

Мишке и уходить не хотелось, и случая упускать тоже. Пошел.

– Ты чей будешь?

– Галкин.

– Галкин, Галкин… Это не твой отец обувку нам шил?

– Наверно. Баба Пана рассказывала, что да, был он сапожником, а сам я не помню.

– Значит, царство ему небесное. Жалко, мастеровой мужик сгинул. Но я что хотел сказать: глаз у тебя емкий. Это мне стало ясно, когда ты и сам в «десятку» мазал, морщился, и когда я пуля в пулю всадил, ты аж порозовел. И к мишени не побежал, видел, как кнопки ихние просверлил. Ты охотник?

– Да есть ружье.

– Вот оно все дело и портит, избаловал ты глаза свои этой дробью. И ведь додумался кто-то ж горстями свинец швырять, пали – он виноватого сыщет. Да подслеповатый же какой-то и додумался… Ты уши на сторону не вороти, вникай. Теперь забывается уж, а давнишняя эта пословица: говорящий сеет, слушающий жнет. Ты не жнешь.

– Почему… Жну.

– Через пень-колоду. Твоей зоркости бы да твердость, так и самому Клименту Ефремовичу бы на завидки. Я что хочу тебе посоветовать: начни вырабатывать эту твердость с палки. Бильярд в нашем клубе, видел, стоит? Вот и ходи туда почаще. Потом спасибо скажешь еще, не посмеивайся. Натореешь руку – будешь стрелять. А зоркость у тебя, парень, прямо птичья.

– Ну и зрение у вас, молодой человек… Орлиное, – будут говорить комплименты ему врачи-окулисты на медкомиссиях после того, как назовет без единой заминки Михаил Галкин все буковки нижней строчки таблицы.

– В моей практике такого еще не было.

– Какого?

– Какого? Нормальное считается единица, а у вас оно вдвое острее.

– А это хорошо или плохо?

– Разумеется, хорошо.

С тем чудаковатым бородачом Михаил больше так и не встретился – за совет поблагодарить. И за пословицу, очень уж понравилась она и надолго запомнилась. Особенно «слушающий жнет».

Слушать приходилось внимательно: программа была настолько плотной, что между пунктами распорядка учебного дня и блоха не проскочит, и часа, отводимого на самоподготовку, едва ли хватило бы лишь на то, чтобы усвоить, какие существуют высоты в авиации.

– Ну, как ты пустяка такого не можешь понять, – терпеливо начинал Михаил снова да ладом, помогая товарищу. – За абсолютный ноль в нашей стране, например, принят уровень поверхности Балтийского моря. Так? Так. А высота по отношению к нему – абсолютная.

– Ага, а относительная тогда какая?

– А относительная – высота по отношению к тому аэродрому, с которого взлетел.

– А истинная?

– Истинная – это по отношению к той поверхности, над которой летишь.

– И получается, что все они относительные, и нечего зря голову морочить.

Штурманская подготовка некоторым казалась вообще наукой непостижимой: курсы, ракурсы, метры, километры, прицелы, лимбы, звездные углы, секстанты, палетки; начальный пункт маршрута путают с исходным, исходный с конечным; вектор ветра, сила ветра, угол сноса, маршрут компасный, маршрут расчетный, истинный маршрут, ориентировка. Какая там еще какая-то воздушная ориентировка, если вначале на этажах блудили, у него в деревне они все первые были.

– Товарищ лейтенант, ну зачем нам это, у меня уж голова дрябнет.

Единственному, пожалуй, из всей эскадрильи позволялось Кеше Игошину задавать вопросы и обращаться вольно к преподавателям, как ребенку к родителям.

– Зачем? Едины в трех лицах бог да летчик-истребитель.

– В каких трех?

– Считай. Пилот, штурман, радист. Сходи-ка глянь, сколько там времени.

Трехстрелочные стенные часы на втором этаже были единственными на весь учебный корпус, и глянуть «сколько там времени» ходили иной раз до звонка.

Но Кеша вернулся сравнительно быстро, сходив лишь попить да постояв возле расписания занятий.

– Два часа… три… четыр… нет, пятнадцать теперь уж минут и еще двадцать секунд было.

– Садись, «очень плохо».

– В журнал? За что, товарищ лей…?

– За что? «Очень» за то, что два часа может быть только ночью, а «плохо» – отметка времени на полетных картах начинаться должна с секунд, поймете вы это когда-нибудь или нет. Или когда отчислят за неуспеваемость, тогда.

Ответить на «удочку» ему считалось великим достижением, но из школы никого не отчисляли, и на испытаниях, производимых комиссиями НКО [17]17
  НКО – Народный комиссариат обороны.


[Закрыть], ниже «хорошо» по штурманской подготовке никто не получал.

Для Михаила предмет этот был чуть ли не самым любимым, и когда дожили наконец до самостоятельных полетов на штурмовку наземных целей и бомбометание, между руководителями групп и инструкторами велись такие вот якобы шутейные разговоры.

– Ивлев, ты бы свою Галку не мог после моих орлов выпускать на бомбежку?

– Это почему?

– Не прикидывайся, будто не знаешь. Он же всю эту крестовину к чертовой бабушке разносит: только бревна в воздухе мелькают, в землю втыкаются…

– Ну и что, что втыкаются? Дальше.

– А вот в том и дело, что дальше мои уже не летят, сворачивая с курса и сбрасывая бомбы куда попало.

– Почему?

– Думают, это зенитки торчат. Нет, Галкину в штурманское училище надо было идти: самородок.

Интересней всех проходили занятия по тактике ВВС. И начались необычно, хотя и с обычного «Встать! Смирно! Вольно. Садитесь».

– Достаньте ваши конспекты. Пишите. Нет, нет, не на первой странице – на корочках. Максимальное время на раздумья в воздушном бою – секунда. Ну, а теперь число, месяц, тема номер один.

И это правило секунды прививалось ежедневно. Отвечает учлет «Боевое построение звена» и вдруг:

– Полторы селедки стоят полторы копейки, сколько стоят десять селедок? Секунда.

– Пятнадцать, – множит застигнутый врасплох полтора на десять.

В зале смех и оживление – в журнале учета успеваемости против фамилии отвечающего грусть и тишина.

Или:

– Внимание всем. Вопрос на логическое мышление: вес тысячи миллиметровых стальных шариков. Секунда.

Какая секунда, в минуты не укладывались, высчитывая объем одного шара и перемножая на удельный вес и количество. У кого семьдесят граммов получалось, у кого семьсот и так аж до семи килограммов.

– Ух, математики с физиками. Ответ проще пареной репы: менее восьми граммов, ибо объем этих тысячи шариков менее одного кубического сантиметра.

Во всех трех характеристиках на Галкина (комсомольской, рабочей и рабфаковской) отмечалась исполнительность и стойкость в защите своих мнений и взглядов, и одно из мнений расходилось с канонами тактики ведения воздушного боя звеном из трех самолетов.

– Третий – лишняя мишень. Баба на возу. Ну зачем он?

– Прикрывать второго.

– Тогда надо и четвертого, и пятого. Ну, поставьте весь полк в круг и пойте: «Каравай, каравай!».

– Галкин! Отстраняю от полетов. Тоже мне Главный маршал авиации выискался.

Впоследствии Главный маршал авиации Новиков напишет книгу «В небе Ленинграда», где будут и такие вот строки:

«Велись поиски в области тактики. Пришлось отказаться от использования истребителей в плотных строях и в боевых порядках групп. Громоздкое построение чрезвычайно усложняло ведение воздушного боя, ухудшало маневренность машин, сковывая действия и тактическое мышление летчиков. В результате настойчивых поисков в основу боевого порядка истребителей была положена пара, состоящая из ведущего и ведомого, она заменила звено из трех машин…

Переход к паре во многом менял тактику воздушного боя, делал его более стремительным и быстротечным. Особенно эффективным был новый боевой порядок в строю «пара в кругу». В таком строю хорошо было обороняться против численно превосходящих сил противника.

Часто и всегда с успехом применяли ленинградские летчики это построение и при атаках больших групп вражеских бомбардировщиков».

Об этом же напишет впоследствии и первый трижды Герой Советского Союза маршал авиации А. И. Покрышкин.

Маршалы потом согласятся с Галкиным, но тогда инструкторы не соглашались.

Из книжки учета усвоения летной программы:

«Галкин М. П. прибыл в Ворошиловградскую военную школу пилотов (летчиков) 19 августа 1936 года, зачислен в 3-е звено 2-го отряда 7-го выпуска 3-й эскадрильи. Приступил к обучению на учебном самолете 3 марта 1937 года, окончил обучение на учебном самолете 21 октября 1937 года. Было сделано с 7-го мая 1938 года по 22-е ноября 1938 года: вывозных полетов – 70, самостоятельных – 87, контрольных – 50.

Все зачеты приняты с оценками «отлично» и «хорошо».

Присвоено звание «младший лейтенант».

О ца железяка?

До лейтенанта Галкин не дотянул всего по двум предметам из тринадцати, а на него уже и бронзовые литеры заказали для Доски почета окончивших школу с отличием. И по каким дисциплинам не дотянул, думать не додуматься: по воздушной стрельбе и моторам. Так что верно было написано в характеристике:

«Не любит выделяться, сильно развито чувство товарищества».

И зная уже, как отстрелялся, на всякий случай не ответил еще и на пустяшный дополнительный вопрос.

– Да вы что, товарищ Галкин… Марки зарубежных авиадвигателей без запинки, а типы отечественных болтов и гаек назвать не можете.

– А не все равно, какие откручивать?

– Странно вы рассуждаете.

В зачетной карточке учлета Галкина поставили второе «хор», так как первое уже перечеркнуло лейтенантские «кубари».

– Летчик-истребитель должен быть еще и классным авиамехаником, – высказал для летчиков четвертую ипостась экзаменующий. Вообще-то он мог придумать и пятую – стрелок. Но Галкинских попаданий в конус насчитали только на «хорошо», и то с натяжкой потому, что добрую половину своих патронов оставил он Кеше Игошину, стреляющему пулями той же окраски, но по буксировке с другого борта. И оставил вот почему…

Изучили наган, изучили карабин, бомбовооружение.

– ШКАС, – вынул наконец-то пулемет из чехла преподаватель. – Шпитального, Комарицкого. Авиационный. Скорострельный. Производит тысяча восемьсот выстрелов в минуту, то есть тридцать в секунду…

– Шо? О ца железяка? – не поверил Ваня Ищук, прозванный «Я з Украины» с первого дня знакомства.

– Я? О-о-о, я з Украины, – тянул он до того продолговато, будто Ворошиловград от его родины где-то аж за три… три… тридевять земель.

«О ца железяка» была проще и легче самозарядной винтовки Токарева, но по скорострельности пулемет этот остался, пожалуй, непревзойденным, и Гитлер до самого последу держал его в личном кабинете как образец в назидание своим хваленым оружейникам, так и не создавшим ничего, хотя бы мало-мальски похожего.

На упражнение полагалось всего тридцать два патрона; секунда – и нет. Не зря преподающий тактику ВВС отпускал этот максимум времени на раздумья в воздушном бою. Некоторые потом будут умудряться и по шесть, и по десять коротких очередей делать, и даже одиночные выстрелы, но то при стрельбах в тире, на земле, с намертво закрепленных турелей, а там… Там Кеша Игошин со своей лапищей да в крагах пока палец в предохранительную скобу проталкивал, добираясь до спускового крючка, полбоекомплекта, глядишь, уже и улетело в белый свет, как в копейку. В белый свет – ладно, в первый вывоз на стрельбу по конусу чуть буксировщика не сбил, едва-едва сел потом бедный У-2.

И не поделись на зачетах патронами Галкин с ним – носить бы да носить Кеше треугольнички младшего комсостава.

Да и Галкин бы вряд ли рискнул на эту взаимовыручку, не поддержи его тогда командир эскадрильи.

Ждали команды «отбой». Дежурный по отряду стоял уже над душой, посматривая на часы, и заядлые доминошники, – руки краснее гусиных лап, – торопились добить «козла» с таким азартом, что у стола ножки подкашивались. И вот он – командир эскадрильи. Одного спросил, сколько раз подтягиваешься на турнике, другого – почему редко пишешь родителям, жалуются, на имя начальника школы письмо прислали. Потешил шуткой:

– Ну, что, вятский… Слыхал по радио, какое вредительство в вашей Кировской области раскрыли?

– Нет. А какое? – аж покраснел Кеша Игошин.

– Семь миллионов пар лаптей на одну ногу наплели, – и не пережидая хаханек:

– А Галкин почему бильярд разлюбил?

– Комотряда запретил, товарищ комэск.

– Запретил? Да он что… Что он сказал?

– Сказал: учись на Чкалова, Кочетковым тебе не стать. А кто он такой?

– Кочетков? О-о… «Юность Максима» смотрели? Так вот, когда это кино снимали, то Жаров с Чирковым только целились, а шары забивал Кочетков за кадром. Первый мастер спорта по бильярду. Я как-то дождался очереди сыграть с ним, так он мне и ударить ни разу не дал, все восемь шаров положил.

– Ага, я тоже легенду о нем слышал…

– Правильно. На то они и Чкаловы, и Кочетковы, чтобы им подражать. Ходите играйте, Галкин, я поговорю с отрядным. И другим советую: от бильярда куда больше пользы, чем от этого домино. Дежурный! Подавайте команду «отбой».

Кочетков, Кочетков… Это благодаря ему игра на бильярде стала видом спорта. Причем популярным. Организовывались соревнования, открывались клубы. В Москве их насчитывалось около четырехсот пятидесяти (осталось три). В Ленинграде – сто семьдесят (ни одного не осталось), В Одессе бильярдных было больше, чем пивных (остались только пивные). Бильклубы закрыли как злачные места, питейные заведения – не злачные.

Но запрет комотряда еще как-то можно было оправдать, как оправдать этот…

– Курсант Галкин к самостоятельному полету готов. Разрешите выполнить обратную петлю.

– Какую, какую? – переспросил инструктор. – Обратную? Не знаю такой.

– Ну, это как петля Нестерова, только витком вниз.

– Ох, Галкин, Галкин… Ты кого из себя мнишь? То звено из трех самолетов не признаешь, то игру на бильярде предлагаешь ввести в учебную программу. Петля Нестерова – это петля Нестерова.

– Но ведь сделал же Иммельман в верхней точке ее переворот через крыло.

– Так то опять же Иммельман, а твою фигуру как назовут? Удавка Галкина?

– Пусть удавка, а я попытаюсь.

– А я тебя не допускаю к полету. Кру… гом!

Десятилетия спустя она дополнит официальный перечень фигур высшего пилотажа, но первым применит в бою обратную петлю как маневр – Галкин.

И всего через три года.

А пока от него требовали строгого выполнения положений «Боевого устава авиации» и неустанного совершенствования летного мастерства – специальный приказ Наркома обороны по боевой подготовке на лето 1940 года указывал на необходимость приближения повседневной учебы войск к условиям боевой действительности:

«Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне».

И о Галкине писали газеты. «Рабочий путь»:

«Когда над полевым аэродромом, побуревшим от августовского солнца, появляются быстролетные стальные птицы, нарушая утреннюю тишину, то истребительное звено Михаила Петровича поражает мастерством…» – восхищался капитан Шалагин.

«Летчик-комсомолец тов. Галкин к Всесоюзному Дню авиации завоевал первое место в нашем подразделении по всем дисциплинам боевой и политической подготовки…» – писал капитан Борисов.

«Красноармейская правда» от 17 августа 1939 года… Третья публикация – и все в августе!

– Читал? Опять про тебя, – каждый норовил уведомить первым.

– Да читал, будто не о ком больше.

– Значит, не читал, тогда слушай: «С первого января 1939 года Михаил Петрович»… – По имени-отчеству… – «Михаил Петрович работает на Смоленском аэродроме, а в марте этого же года он командир комсомольского звена истребителей…» – Ну, это мы знаем, что тебе исполнилось двадцать два года… А вот: «Его звено в составе Галкина, Ищука, Мурашова – хорошо слаженная боевая истребительная единица».

– Да как она может быть «хорошо слаженная», если на самолетах радиостанций нет?

И этот «пробел» сказался в одном из учебных воздушных боев.

Отрабатывался маневр отрыва от преследующего самолета «противника», но Галкину в какую-то секунду пришла мысль, а почему бы и намеренно не подставить под его винт свой хвост: может же такая ситуация сложиться в настоящей войне, когда у тебя и боезапас израсходован, и неприятель, зная об этом, нахально подходит вплотную, чтобы расстрелять в упор. Сбавь скорость – и врежется. Приблизить-то он приблизил условия максимально и на вираже газ убрал, а товарищ-«враг» этого не ожидал и предупредить не по чему было.

Тот без винта посадил самолет – ничего удивительного, И-16 слыл замечательным планером, но как без рулей высоты сел Галкин – гадали и матерые асы.

Подтвердилось и то, что третий в звене – лишний.

Началась финская кампания, и их 4-й истребительный авиаполк перебазировался на Ладожское озеро, лед которого использовали под аэродром. Звено взлетало на очередное задание, и третий еще только поднимался, а первый уже делал разворот над начальным пунктом маршрута, но делал с ходу без набора необходимой высоты. Совпали горизонты на противоположных курсах: истребители шли лоб в лоб. Все. Смятка. И менее чем через секунду. Свалиться в пике Галкин успел, но выйти…

Удар об лед был настолько сильным, что летчика сорвало с ремней крепления и выбросило из кабины.

– Мишка разбился!!

Не разбились ни Мишка, ни самолет, оба отделались вмятинами, летчик – над бровью, машина – на фюзеляже: успел-таки проутюжить его этот третий лишний. Да так, что колесо отломилось, пришлось на «живот» садиться. Сел. И тем лишь и отделался.

А Галкин две недели не приходил в сознание на койке изолированной палаты ленинградского военного госпиталя: сильное сотрясение головного мозга.

Но еще через неделю после того, как пришел в сознание, Галкин уже изводил главврача просьбами выписать его.

– Чего захотел. С подобными травмами иные навек остаются калеками…

– Ну, товарищ военврач, ну как вас еще просить… А-а! Ну, вы же лучше меня знаете, что без пищи человек может около двух месяцев жить, Бауман, вон я книжку «Грач – птица весенняя» читал, восемьдесят суток не ел, объявив голодовку в царской тюрьме. Без воды…

– Неделю, – подсказал врач.

– Неделю. А без воздуха сколько?

– Без воздуха? Минут пять, не более.

– А вы меня уже сколько здесь держите?

– Ах, шельмец! Подвел-таки под монастырь. Ладно, в следующую… Да, в пятницу пусть встречают тебя.

В пятницу выдалась нелетная погода, и за Галкиным явилась целая свита из самых-самых, остальные поджидали в расположении части: предстоял мини-водевиль.

– Товарищ младший лейтенант! Вас с-с-срочно вызывает командир полка. В штаб, – немного переврал репризу «посыльный». – Форма одежды – парадная.

– Ну, не в комбинезоне ж и унтах попрусь.

Присел перед топчаном, нащупал ручку чемодана, тянет его из потемок оттуда на свет – что-то не то. Вытянул – так и есть: к родной и кровной ручке приделан какой-то фанерный ящик и во чреве – правое колесо от И-16 вместе со стойкой.

– Ищук! Твоя работа?

– О ца железяка? Не зовсим. Знайшел – я, а пер Кеша Игошин. На памьять о зустричи з Миколой Голубком.

– Ну, драматурги…

Рано выпросился Галкин из госпиталя: начал ощущать перегрузки даже при плавном наборе высоты, появлялось безразличие, терялось пространственное восприятие до того, что земля казалась вверху, голова становилась неимоверно тяжелой: наклони он ее – и уже не поднять. Дошло – сесть не мог, не ударившись о полосу, не «скозлив».

А это уж совсем непонятное: из очередного вылета на задание Галкин вернулся с полдороги, и после приземления его самолет понуро затих в конце посадочной полосы.

– «Санитарку»! Срочно!

– Я не вижу… Ребята, я ничего не вижу… Не это… Только не это…

И товарищи, помогая выбраться Галкину из кабины, старались не смотреть в его немигающие глаза.

Врачи вернут ему зрение, но к тому времени с Финляндией будет уже подписан мирный договор. В ноябре начался конфликт, в марте закончился, из четырех месяцев провоевал Галкин менее двух, но в представлении к ордену Красной Звезды сказано будет, что сделал он 72 боевых вылета, уничтожив много живой силы и техники противника.

– А самолетов-то сбил ихних сколько-нибудь? – спросит у приехавшего на отдых племянника Алексей Суров.

– Самолетов? И в глаза не видел.