Текст книги "Откуда соколы взлетают"

Автор книги: Алексей Головин

Соавторы: Василий Яковлев,Геннадий Устюжанин,Николай Галкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Так надо бы обсудить вопрос, хорошенько подумать, – раздался голос из зала.

– А ты что, полагаешь, на партийном съезде и в нашем народном правительстве об этом не думали? Ты что, против решений Советской власти? Если против, так и говори. Нет – значит, записывайся в колхоз.

«Я с такой постановкой вопроса в корне не согласен», – написал Ахлюстину записку Григорий. Тот посмотрел на него строго и сказал:

– Вас направили мне в помощники, так выполняйте установку, а не разводите здесь антимонию.

Препирательство в зале еще шло, а Григорий позвонил из сельсовета секретарю райкома партии и доложил обстановку.

– Пусть Ахлюстин немедленно свяжется со мной, – сказал секретарь.

– Ты у меня поплатишься за это, – пригрозил Ахлюстин, уходя звонить.

Продолжение разговора о создании колхоза было перенесено на завтрашний вечер. И вел его вместе с Григорием новый уполномоченный – старый большевик Григорий Иванович Кротов.

* * *

У трех дружков – Гриши Крылова, Григория Кравченко и Антона Иноземцева – была мечта поступить в военную школу. Для Гриши Крылова тяга в кавалерию была традиционной. Он, сын лихого казака, полного Георгиевского кавалера и красного конника, мечтал быть похожим на отца. Кравченко и Иноземцев загорелись желанием стать красными командирами под впечатлением рассказов о героях гражданской войны Василия Павловича Яковлева и встречи с Линьковым, орденоносцем-буденновцем.

– Получатся ли из нас такие бойцы, о которых говорил Линьков, – рассуждал вслух Гриша Кравченко, когда они шли к себе в интернат после встречи с Линьковым. – Идти на смерть, это ведь очень страшно. Надо готовить себя, чтобы не струсить. Это уж точно.

Все свободное время ребята стали отдавать физическим тренировкам. Занимались акробатикой, борьбой, подымали гири, бегали, кто быстрей.

В начале мая 1929 года, как-то под вечер, возбужденный Гриша Кравченко влетел в интернат, размахивая газетой «Красный Курган».

– Ребята! Ура! Посмотрите, что тут написано! Объявлен набор в военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил РККА. Это же прямо для нас. Это же то, о чем мы мечтали.

Через минуту в окружении друзей Гриша громко читал:

– «По распоряжению начальника Военно-Воздушных Сил РККА в мае месяце сего года объявлено очередное комплектование военно-теоретической школы ВВС в городе Ленинграде.

По разнарядке Уралосоавиахима нашему округу предоставлено четыре места. Кандидаты в авиашколу должны быть совершенно здоровыми. Возраст установлен от восемнадцати до двадцати пяти лет. Поступающие должны иметь образование в объеме школы второй ступени или соответствующие этому знания. Желательны практические навыки в токарном и слесарном деле, а так же знание двигателя внутреннего сгорания.

Заявление с приложенными документами об образовании, рекомендацией от партийной или комсомольской организации, профсоюзного комитета принимаются Окросоавиахимом до 14 мая по почте или вручаются желающими поступить прямо членам окружной оборонной комиссии, которая будет заседать 14 мая с 10 часов утра в Доме Советов.

Прошедшие комиссию будут зачислены в команду, обеспечены красноармейским пайком, командировочными из расчета по пятьдесят копеек на день и бесплатным проездом по литеру до Ленинграда для сдачи вступительных экзаменов».

Вот здорово! Четыре дня у нас есть в запасе. Ребята, мы успеем собрать документы и добраться до Кургана, только надо действовать безотлагательно.

В Осоавиахиме мне сказали, что и в другие военные школы там сразу же будет отбор. Ты, Гришуха, – Кравченко хлопнул по плечу Крылова, – да и Федор Тюфтин поступайте в кавалерийскую школу, а мы с Антоном в авиацию махнем. Защищать будем родную страну: вы – на земле, а мы – с воздуха. Верно, Антон? – обратился он к Иноземцеву.

Вечер пролетел в нескончаемых разговорах о походе в Курган, в мечтах об учебе в военных школах и службе в армии.

Утром чем свет ребята были у председателя сельсовета, просили выдать им справки о месте жительства. Потом в районном Осоавиахиме со всеми подробностями узнали, что еще понадобится для поступления в военную школу. Им, как активистам, дали рекомендации.

Сборы были недолгими. Положив две булки хлеба в холщовую сумку, пятеро парней вышли на дорогу и босиком потопали в Курган.

Вначале шли весело, с песней. Потом усталость стала одолевать. Заночевали под Глядянкой, на берегу Тобола. Ночь провели у костра. Позавтракали хлебом с водой и двинулись в путь. В Курган пришли только к вечеру. На улице Береговой отыскали Дом крестьянина. Но мест в гостинице не оказалось. Ночевать пришлось под навесом, на телегах, что предложили им возчики, узнав из рассказов о планах ребят. Когда утром появились в военкомате, вид у них был не из лучших. Первым вызвали Петра Шеметова, потом пошел Григорий Кравченко, за ним Федор Тюфтин и остальные.

После комиссии пригласили всех в зал. Военный комиссар назвал фамилии тех, кто рекомендуется на учебу. Среди них не было ни одной из звериноголовских ребят. Видимо, в военкомате решили: пусть закончат школу.

Гриша Кравченко сидел побледневший, волновался, задавая вопрос:

– Скажите точно, по какой причине я не прошел комиссию? Над чем мне надо работать, чтобы в военную школу поступить?

– Учись в школе и не волнуйся. Из тебя, крепыш, со временем выйдет хороший офицер, – сказал председательствующий.

Григорий изменился в лице.

– Офицером я не хочу. Я буду красным командиром!

Все члены комиссии засмеялись.

– Ну вот и хорошо, – сказал военком, – раз решил, значит, будешь, но маленько повремени.

Из военкомата вышли расстроенными и возбужденными. Больше всех несправедливым решением комиссии возмущался Гриша. Он начал сговаривать ребят поехать в Свердловск, в обком комсомола, а может, и в обком партии к товарищу Линькову. Но оказалось, что денег на билеты нет, да и ребята как-то слабо верили в успех.

Зашли в столовую, пообедали, купили хлеба на оставшиеся деньги и зашагали домой в Зверинку. Всю дорогу Гриша бранил комиссию, твердил, что он своего добьется, пока его не осадил Федор Тюфтин.

– Кончай, Гриша, с этими разговорами, не трави душу. А то уперся, как бык, и тебя не свернешь: поступлю да поступлю. Конечно, поступишь, Гриша! Мы же верим, что из тебя будет отличный красный командир!

Ребята засмеялись. Какая-то тяжесть, давившая всех, спала. И уже дальше шагали весело.

* * *

Мечтой стать красным командиром, защитником революции болели многие ребята. Василий Павлович Яковлев как бывший политработник Красной Армии на уроках часто рассказывал о героях гражданской воины, о развитии авиации и Военно-Морского Флота, о первых достижениях Страны Советов. А они были, действительно, внушительными, особенно в авиации. Мировая пресса тогда была полна восторженных похвал в адрес советских летчиков и самолетов.

В мае 1918 года на станцию Екатеринбург (Свердловск) прибыли направляемые в Сибирь железнодорожные платформы с «Ньюпором» и «Вуазеном». Кому-то из военных пришла в голову мысль оставить их у себя и создать авиаотряд. Областной военный комиссар Ф. И. Голощекин добился такого разрешения у центра. Выбрали ровную площадку за Цыганской слободой, перевезли самолеты сюда. Нарисовали на их крыльях красные звезды. Уральский военный воздушный отряд был создан.

В Кургане первый самолет приземлился 11 сентября 1923 года и пробыл здесь три дня. На крылатое чудо приходили подивиться тысячи курганцев и жителей окрестных сел и деревень. Восхищений и восторженных, граничащих порой с фантастикой, рассказов родилось тогда много.

Летом 1925 года в Кургане сделали посадку шесть самолетов, совершавших сверхдальний перелет по маршруту Москва – Пекин. Командовал эскадрильей широко известный уже тогда летчик Михаил Громов. Перелет имел огромное политическое значение. Ничего подобного на Западе еще не было. И в случае успеха, это было хорошим предупреждением тем, у кого чесались руки напасть на Советскую Республику. Американские и немецкие специалисты в своих прогнозах запугивали летчиков, предсказывая перелету неудачу. А он завершился успешно.

Осенью 1927 года в Кургане делал остановку самолет, на котором летчик Шестаков и бортмеханик Фуфаев совершили перелет Москва – Токио – Москва. И опять о нем много писали и говорили.

В 1929 году этот же Шестаков и Фуфаев со штурманом Стерлиговым на АНТ-4 совершили перелет из Москвы в Нью-Йорк (21 500 км, из них 8 тысяч над океаном). Это был первый перелет через океан на советских самолетах с отечественными моторами, выдающееся событие того времени!

С 1925 года Красная Армия получала самолеты только отечественного производства. Многие из них были именными, построенными на пожертвования рабочих и крестьян. К десятой годовщине Красной Армии уральцы подготовили хороший подарок – пять боевых самолетов. Среди них был «Уральский крестьянин», на который вносили заработанные деньги и учащиеся ШКМ.

Осенью 1929 года недобитые белогвардейцы при поддержке мировой буржуазии развязали вооруженный конфликт на КВЖД. В ответ на эту провокацию в округе начали сбор средств на боевой самолет «Красный Курган». В кампании активно участвовали осоавиахимовцы Зверинки.

В декабре 1929 года на одиннадцатой районной конференции ВЛКСМ в отчетном докладе много добрых слов было о делах комсомольцев ШКМ. Организацию тогда возглавлял уже Григорий Кравченко. Его избрали в состав райкома и утвердили внештатным секретарем райкома.

После конференции к нему подошел представитель Уральского обкома Дмитрий Сидоров, похвалил за боевитость, сказал:

– Знаешь, Гриша, пора тебе и твоим боевым помощникам по организации подумать о вступлении в партию. В райкоме партии поддержат. Рекомендацию я даю.

Самолет на собранные деньги был построен быстро и 1 мая 1930 года был передан Красной Армии. Газету с этим сообщением в Звериноголовской передавали из дома в дом.

В мае Григория Кравченко приняли кандидатом в члены партии. А уже в июне, с окончанием школы, ему пришло время выбирать жизненную дорогу. Возможности были широчайшие. Строились города, заводы, фабрики, железные дороги. Везде требовались знающие дело люди. Для их подготовки открывались рабфаки, техникумы, институты. Новый 1931 год Григорий Кравченко встретил студентом Московского землеустроительного техникума. Но мечта стать военным летчиком не покидала его. Во время зимних каникул Гриша отправился из Москвы в Ленинград, отыскал там военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил РККА, встретился с ее начальником, договорился о приезде весной для сдачи вступительных экзаменов.

С отличным настроением он гулял по Ленинграду. Побывал в Эрмитаже и Русском музее, в Петергофе.

А в Москве в это время начал работу комсомольский съезд. Его делегаты призывали молодежь крепить оборону Страны Советов.

Буду летчиком

Съезд принял решение – комсомол берет шефство над Военно-Воздушным Флотом. В «Правде» был опубликован Приказ Революционного военного совета СССР за № 12, подписанный наркомом обороны Ворошиловым. В нем говорилось, что с 25 января 1931 года Краснознаменный Всесоюзный Коммунистический Союз Молодежи является шефом над Военно-Воздушными Силами Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Призыв «Комсомолец, на самолет!» стал практической задачей дня. Григорий Кравченко пришел в райком с заявлением. Просьбу его поддержали. В мае 1931 года в составе группы специального набора он был направлен в первую военную школу пилотов имени Мясникова.

Школа находилась в 20 километрах от Севастополя, на крутом берегу Черного моря. Название свое она получила от небольшой речонки Качи, в долине которой располагалась полетная зона, где учлеты «осваивали небо». Открыли ее в ноябре 1910 года, и она считалась старейшей в стране, хотя слово «старейшая» вряд ли можно было употреблять, говоря в то время об авиации, история которой только-только начиналась. Ведь первый полет русским летчиком был совершен 8 марта 1910 года.

Газета «Русское слово» так описала это сенсационное событие:

«На Одесском ипподроме Бегового общества собралось несметное количество горожан. Пятьсот городовых наблюдает за порядком, наряды войск сдерживают толпы.

В свитере, вязаной шапочке и русских сапогах Михаил Ефимов подходит к своему «фарману», запускает двигатель и на глазах удивленной публики взлетает в небо. Дважды обойдя по воздуху огромный круг со скоростью 60 верст в час, Ефимов легко и великолепно опускается. Воспитанники железнодорожного училища подхватывают летчика на руки и покрывают большим лавровым венком».

Школа существовала всего лишь двадцать лет, но ее инструкторы и выпускники вписали в историю русской и мировой авиации уже немало славных страниц. Константин Константинович Арцеулов в 1916 году открыл «тайну» штопора. Василий Андреевич Степанчонок в 1928 году выполнил мертвую петлю Нестерова на планере, многие летчики совершали сверхдальние и высотные полеты.

Успехи молодой советской авиации удивляли весь мир. За короткий период был сделан крупный шаг в самолетостроении. Появились истребители и бомбардировщики советских конструкторов, не уступающие по летным и боевым качествам лучшим мировым образцам. Советской стране нужен был мощный Военно-Воздушный Флот, отвечающий задачам надежной обороны, нужны были многочисленные и хорошие кадры авиаторов.

В тот год Качинская школа пилотов переходила на уплотненную программу подготовки. Срок учебы в ней сокращался с трех лет до одного года, но программа расширялась. Ввели парашютное дело. Увеличили время строевой подготовки. Курсанты должны были в течение года усвоить полный курс авиационной военной школы. Для того-то и был сделан специальный набор из молодых коммунистов и посланцев Центрального Комитета комсомола.

Прибывших одного за другим вызывали в приемную комиссию. Подошла очередь Кравченко. Крепко сложенный, невысокого роста, с чуть прищуренным взглядом зеленоватых глаз, он сразу расположил к себе членов комиссии уверенностью и обаятельной улыбкой. Они почувствовали, что перед ними смелый, веселый по характеру и доброй души человек.

– Григорий Пантелеевич Кравченко, прибыл из Москвы для поступления в военную школу пилотов, – четко доложил он.

Председатель раскрыл личное дело, посмотрел документы военкомата, медицинское заключение, характеристику с места учебы и анкету. Все соответствовало требованиям к зачислению. Но председатель что-то медлил, потом со строгостью спросил:

– А не струсите, молодой человек? Быть военным – это прежде всего уметь подчинять всего себя приказу командиров. У нас нынче особые обстоятельства. За год вы должны стать хорошим летчиком. Это потребует двенадцати-пятнадцати часов ежедневной напряженной работы. Готовы ли вы к этому?

– Готов. Я сделаю все, чтобы стать хорошим летчиком. Это моя мечта и цель жизни.

– Тогда зачисляем вас курсантом военной школы пилотов. Поздравляю вас от лица членов комиссии.

Как на крыльях вылетел Гриша из дверей приемной комиссии. Радость была так велика, что он не мот и не хотел ее скрывать.

– Ура!! Меня приняли! Приняли! Я буду летать! – И он прыгал и плясал, как мальчишка.

А вечером, после бани, в новой синей курсантской форме, пристроившись у тумбочки, он писал первое письмо родным:

«Дорогие мои! Я решил стать военным летчиком. Выбор мой осознанный и окончательный. Я хочу и буду летать. Сегодня меня зачислили в военную школу пилотов. Сделаю все, чтобы стать достойным защитником Родины».

* * *

Учеба в школе пилотов началась совсем не так, как многие ее представляли.

– Каждый курсант, прежде всего, должен обладать безукоризненной военной выправкой, владеть строевой подготовкой. Без этого нет военного человека, – любил повторять начальник школы Роберт Ратауш. – Летчик лишь тем отличается от строевого командира, что умеет еще летать.

Утро начиналось на плацу, где курсанты тянули носок и в гулком марше испытывали крепость сапог. После двухчасовой строевой подготовки они занимали аудитории и изучали совершенно новые и незнакомые для большинства дисциплины: аэродинамику, навигацию, устройство авиационных моторов и самолетов. Целыми днями старательно перечерчивали в свои тетради многочисленные схемы электропроводки бензо– и маслопитания, записывали массу цифр и формуя. От напряжения тяжелела голова.

– Нас будто готовят не на самолетах – на формулах летать, – шутили курсанты.

Наконец дошли до матчасти. Учлеты готовы были дневать и ночевать в ангарах у самолетов. Скорее в небо! Но преподаватели настоятельно твердили: прежде чем летать в воздухе надо этому вначале научиться на земле.

Когда начались занятия, курсанты поочередно забирались в кабину, осматривали приборы, отжимали и опускали педали, ручку управления, запоминали положение сектора газа, капота двигателя относительно горизонта и другие премудрости.

На инструктора смотрели, как на бога. У него учились поведению в кабине, управлению машиной при пробежках по земле, с ним поднимались первый раз в небо, от него получали добро на самостоятельный полет.

С инструктором Григорию Кравченко повезло. Они даже были чем-то похожи друг на друга. Максим Константинович Моисеев тоже был невысокого роста, крепкого телосложения, с доброй, постоянной улыбкой на лице. Он с симпатией относился к Григорию, но почувствовать это не давал. Был честным в оценках, справедливым и ровным в отношениях.

– Ну, Кравченко, давай на рулежку! – дает он команду. – Упражнение номер один.

Григорий на малом газу ведет самолет по беговой дорожке, делает плавный разворот и по прямой рулит к исходной точке, безукоризненно выдерживая направление. Получается у него на зависть хорошо.

– Добро! – кричит инструктор. – Теперь добавь газку, давай номер два!

Кравченко дает газ, увеличивает скорость, и самолет поднимает хвост, несется по прямой, готовый вот-вот оторваться и полететь. Но этого не произойдет, у самолета на крыльях снята часть оперения.

Так повторяется много раз, пока курсант привыкает делать «наземный взлет» почти автоматически.

– Хорошо, Кравченко, молодец!

– А еще можно разок?

– Хватит. Останется время, еще разрешу. А пока отдыхай.

Моисеева радовала настырность и неутомимость Григория в овладении самолетом. Все зачеты учлет выполнял только на «отлично». Получив «хорошо», он выпытывал у инструктора свои недочеты, просил разрешения пересдать. И пересдавал, действительно, без задоринки.

И вот впервые инструктор Моисеев поднимает Кравченко в воздух. За штурвалом он спокоен, и Григорий старается не пропустить ни одного движения наставника. Они набирают высоту и делают плавный разворот по кругу. Григорий смотрит за борт и захлебывается от восторга. Внизу земля, и все на ней кажется сказочно-прекрасным.

А инструктор уже требует доклада:

– Что вы, курсант Кравченко, видите справа? Сообщите ориентиры, сопоставьте их с макетом на тренажере, который изучали перед полетом. Запомните, в воздухе все может меняться, но ориентиры на земле остаются постоянными.

Ориентировка по макетам в классе и видение земли с воздуха требуют иного осмысления, к которому надо привыкать. Но Григорий взглядом цепляется за крупные строения, цветные пятна крыш и в памяти прокручивает макет местности. Докладывает инструктору район нахождения.

Инструктор кивает головой и требует нового доклада:

– Все внимание на меня. Заходим на посадку, следи за каждым движением и ориентиром.

Только после третьего ознакомительного полета Моисеев сказал, что память на ориентиры у Григория отменная.

Пока самолет в воздух подымал инструктор, все было просто и ясно. Но вот Григорий впервые должен был сделать это сам. Моисеев сидит за дублера на спарке и, кажется, его не волнует ничто.

Кравченко смело берется за ручку управления. Но что это? Руки отяжелели, дрожат. Стараясь не подать виду, дает газ, разгоняет машину и берет ручку на себя. Самолет отрывается от земли и круто уходит вверх.

Григорий в зеркало видит лицо инструктора: тот спокоен, посматривает, как пассажир, по сторонам.

– Забрались уже высоко, опусти ручку, – подсказывает он.

Кравченко отдает ручку от себя. Машина выравнивается, идет по прямой, но вот уже море стеной дыбится перед ним. Значит, самолет пошел вниз. Григорий тянет ручку на себя, самолет задирает нос, опускает ручку – клюет книзу.

– Нежнее ручку держи, пилот, – советует инструктор. – Самолет, как невеста, обходительность любит. И спокойней. Расслабься малость. У тебя уже неплохо получается.

«Какое там неплохо, – думает Григорий. – На прямой самолет удержать не могу. Не полет – скачка какая-то! А еще посадка впереди! Где же аэродром?»

И, будто подслушав его мысли, инструктор командует:

– Курсант Кравченко, делайте разворот и заходите на посадку.

Земля летит стремительно навстречу. Григорий сбрасывает газ. Напрягся весь, как пружина. Вот он, момент, когда надо ручку плавно взять на себя. Колеса коснулись земли. Самолет весело бежит по аэродрому к заданной точке. Григорий весь взмок от напряжения.

Вместе с Моисеевым они идут по летному полю. Тот не спешит давать оценку. Завтра снова вылет на спарке. Сегодня, после обеда, они обсудят все до малейших подробностей – от посадки в кабину, до того момента, как был выключен мотор.

В летной школе инструктор не только наипервейший начальник и командир, учитель и наставник, он самый строгий и справедливый судья. Его оценки и решения обжалованию не подлежат. Только он принимает решение, когда курсанта можно самостоятельно выпустить в небо. А для мечтающего летать – это все!

Вот, наконец, и самостоятельный полет. О нем Моисеев сказал только утром, чтобы Кравченко не беспокоился и хорошо выспался. Инструктор с наставлениями не докучает. Посоветовал лишь все делать так, как отрабатывали на спарке.

– Ручку управления не зажимай, свободнее держи, а то биение твоего сердца отдается на элеронах. – Он улыбнулся. – Ни пуха, тебе, ни перьев! – И отошел от самолета.

Григорий в кабине. Ровно работает мотор, подпрыгивают стрелки приборов. Стартер флажком дает разрешение на взлет.

Кравченко увеличивает подачу на секторе газа, мотор набирает обороты, самолет берет быстрый разбег. Ручку управления плавно ведет на себя и, не почувствовав отрыва от земли, подымает самолет в воздух. И вот уже под облаками. Где-то далеко-далеко небо сливается с морем. Внизу знакомое летное поле, как на макете, кубики учебного корпуса, казарм, мастерских и ангаров.

Сердце колотится в груди: «Я лечу! Я лечу! Мама, мамочка, видела бы ты, что сын, словно герой твоих сказок, парит по небу на ковре-самолете!»

Время бежит. Григорий делает левый разворот, потом правый, большими кругами забирается ввысь. Крылья самолета, словно крылья самого пилота, послушны ему, чутки к каждому движению. Надо не опоздать, вовремя зайти на посадку. Он делает разворот, сбрасывает газ и планирует над аэродромом. Вот и посадочный знак. В стороне группа курсантов, задрав вверх головы, смотрит на него.

«Спокойней, спокойней, Кравченко, – стучит в мозгу, словно где-то там засел и дублирует инструктор. – Не подкачай! Вот она точка… Бери ручку плавно на себя».

Самолет чиркнул землю колесами, ровно побежал по полю, развернулся, подчиняясь рулю, и замер. Пропеллер на холостом ходу гонит воздух, вокруг машины зеленым шелком шевелится трава. А к самолету уже бегут товарищи, машут приветственно руками, радуясь за друга. Григорий сдвинул очки на лоб, провел по лицу рукавом комбинезона, смахнул с лица пот и с улыбкой стал вылезать из кабины. Он не умел и не хотел скрывать своей радости. Полетов потом было тысячи, но Григорий Пантелеевич любил вспоминать о первом.

* * *

Если раньше нагрузка на курсантов была огромной, то теперь, казалось, у них не стало вовсе свободных минут. Чуть свет они хлопотали уже у машин, чистили, смазывали, заправляли бензином. С учебного самолета У-2 перешли на освоение боевого самолета Р-1. Инструктор Моисеев хвалил эту машину, говорил, кто освоит на отлично Р-1, тому надолго гарантирована служба в авиации.

В эти напряженные, но полные радости дни Григория Пантелеевича Кравченко принимали в партию. Рассказывая биографию, он больше говорил о людях, которые помогли ему выйти на большую дорогу жизни, понять ее смысл и суть.

– О себе могу сказать только то, – волнуясь, заявил он, – что хочу стать хорошим летчиком.

За его прием голосовали единогласно.

Началась подготовка к полетам в зону. На тренажерах и по картам надо было изучить местность в радиусе не менее трехсот километров, чтобы не блудить в небе, знать назубок пилотажную зону.

Снова предстояли полеты на спарке. Только теперь настало время отрабатывать фигуры пилотажа. Под управлением Моисеева самолет уходит в зону, резко набирает высоту. Вот уже два километра на указателе высоты. Летчик сбрасывает обороты и сваливает машину в падение и начинает вправо откручивать витки: два… три… четыре… Потом выравнивает самолет и взмывает в облака. Снова падение, теперь уже машина идет вниз левым штопором.

– Когда, Кравченко, полетишь лучше инструктора, тогда я буду доволен, – говорит Моисеев при возвращении из зоны. – Ты можешь и должен летать лучше меня и других. Поставь перед собой цель не просто стать летчиком, а лучшим летчиком!

– А я перед собой такую цель уже поставил. И обязательно ее добьюсь!

В июле 1932 года состоялся выпуск курсантов спецнабора. В своем докладе об итогах учебного года начальник школы Ратауш говорил, что нынешние выпускники, пришедшие в школу от станка и плуга, утерли бы нос по знаниям и мастерству выпускникам школы дореволюционных лет, дворянским сынкам, кичившимся тем, что летать, мол, могут лишь люди особой породы, особых кровей. А Григорий Кравченко, бывший пастушок из сибирской глубинки оставлен в школе инструктором; он доказал, что может парить орлом в небе.

Одетые в новенькую, с иголочки, темно-синюю командирскую форму, выпускники поздравляли друг друга с завершением учебы, командирскими званиями. Повсюду слышались добрые шутки и смех.

– Коля, ты где это «курицу» с левого крыла стряхнул? («курица» – эмблема крылышек, нашитая на рукаве). Молодой командир беспокойно разворачивает рукав гимнастерки, смотрит на новенькую нашивку крылышек, а окружающие уже весело гогочут.

– Тут еще? Странно. Ну, ты смотри за ней, Коля, а то действительно улетит.

Самым «бойким» местом в учебном корпусе стал пятачок у зеркала. Каждый старался пройти мимо и заглянуть в него, увидеть себя в полной форме с голубыми петлицами, красными «кубарями» и золотыми крылышками на тулье новенькой фуражки.

Разлетались по всей стране соколы. Одни получили назначение на Дальний Восток, о котором в те годы было много романтических рассказов, другие в Среднюю Азию, на Кавказ, на Север. Все куда-то спешили, собирались группами, вместе оформляли документы.

Григорий поехал в Сталинград, где жили отец и мать. В последнем письме Федот, учившийся в Саратовском институте народного хозяйства, писал, что проведет каникулы у родителей, и просил Григория тоже приехать туда.

Кравченко жили на окраине города в просторной избе, которую смастерили сами. Отец работал на кирпичном заводе, отвозил на лошади кирпич от печей, а мать была там же кубовщицей.

Григорий открыл калитку и увидел мать, развешивающую белье. Натруженные руки, седеющие виски. Он поставил чемодан, приложил руку к козырьку:

– Гражданочка, разрешите обратиться! Семья Кравченко здесь проживает?

Мать обернулась, увидела его родную, широкую улыбку и опешила:

– Сынку, ридный, цэ ты ли? Дитки, поглядайте, Гришатка наш!

А он уже обнял ее за плечи и ласково целовал.

На голоса во двор выбежали Иванка и Федот. Они бросились к гостю. В дом входили всей гурьбой. Федот нес чемодан, а Иванка спешно примерял на себя фуражку с крылышками.

– Ну, как сидит?

– Гарно… гарно, – говорила мать, – та дай же нам у хату пройты, не крутысь пид ногамы.

Вечером за праздничным столом собралась вся семья. Светились счастьем глаза Марии Михайловны, что-то гордое было в осанке Пантелея Никитича.

– Ну, мать, не зря мы на зимли проживаем. Бачь, яких дитэй взростылы! Одын вжэ летчик, другий в институти вучится, Хфедор у Магнитогорску на важной стройке робить, Иван у Красной Армии служить. И уси вжэ коммунисты. Мали подрастуть, по их же пути пидуть. Счастливи ми люды! И усе от власти советской!

– Гриша бачим – орел, – любовался отец сыном. – А як ты, Хфедот?

Федот встал и сказал:

– Родные мои, я больше не Федот. Я Федор.

– Який Хфедор? Хфедор у Магнитогорску! – поднял брови отец.

– То старший. А я – младший. Имя я себе новое взял. Вот мой паспорт, видите написано – Федор. А то все Федот да Федот. Стариной какой-то отдает.

– Хай будэ так, коли табэ к души… Два Ивана в нас е, будэ и два Хфедора, – согласилась мать.

Утром Мария Михайловна поднялась рано, вышла во двор. Гриша и Иванка уже делали там зарядку.

– Вы вже всталы?

– Да вот, Иванка летчиком хочет стать. А раз так, готовиться надо и не откладывать на завтра.

Несколько дней братья знакомились с городом, подремонтировали двор, побелили хату. Вечерами Гриша помогал Иванку мастерить самолеты.

– Вот видишь, мама, моя инструкторская работа уже началась.

А через две недели он засобирался в Качи. Беспокойный и ответственный по характеру, Григорий Пантелеевич уже думал, как начнет службу в должности наставника будущих пилотов. Ему предстояло снова делать нелегкие первые шаги. И он должен их пройти сначала один. Выверить мысли свои и поступки, чтобы не подвести тех, кто на него рассчитывает, как на учителя.

Когда он предстал перед начальником школы и доложил, что для дальнейшего прохождения службы прибыл, тот участливо спросил:

– Что разлюбила?

– Да нет, я сам до беспамятства влюблен.

– И она здесь?

– Да, здесь. Только не она, а они. Небо и самолеты. Думаю поготовиться за оставшееся время к предстоящей работе. Прошу разрешить мне полеты в зону для отработки учебных упражнений. Чтобы учить, надо самому все знать и уметь. Так нас еще в Зверинке учили, да и здесь тоже.

– Хвалю. Совершенно правильное решение. Знаю по себе, что ни одна работа не требует таких постоянных занятий и тренировок, как летная. Неделю не полетал – и самолет словно потяжелел, стал будто ленивая лошадь.

А школа жила своей жизнью. Работала приемная комиссия. Волновались приехавшие поступать ребята. Кравченко смотрел на них и видел вчерашнего себя.

Григорий радовался, что времени у него много, и нажимал на личную подготовку. И не напрасно. В жизнь школы и курсантов он вошел легко.

Появился он в группе погожим осенним утром. Подошел к курсантам, заметно смущаясь, произнес:

– Фамилия моя Кравченко. Меня назначили к вам инструктором. Будем учиться вместе. Давайте знакомиться.

Достал из планшетки список и уже спокойно начал называть фамилии.