Текст книги "Взбаламученное море"

Автор книги: Алексей Писемский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

12
Посредник

Варегин приехал в тот же день.

Молодые хозяева наши все еще продолжали сидеть в гостиной и не смели носу оттуда показать.

Бакланов принял друга в распростертые объятия.

Несколько времени они молчали, и у обоих невольно навернулись слезы на глазах.

– Что это, у вас уж пистолеты приготовлены! – начал Варегин.

– Да, – отвечал Бакланов и представил ему Софи.

– Кузина моя, Ленева, ваша теперь подсудимая и подначальная.

Варегин молча поклонился ей.

– Что, разве уж к дому подваливали? – спросил он.

– Нет; но на всякий случай. Я просил бы тебя сегодня же сделать какое-нибудь распоряжение, – отвечал Бакланов.

– Я уж сделал, ехав мимо, – отвечал Варегин и, как человек утомленный, сел и закрыл глаза.

Софи в это время разливала чай.

– Pardon, monsieur Варегин, – сказала она: – у нас нет сливок; нам не дают здесь ничего, даже и за деньги.

Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей:

– Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей сливок: посредник приказал.

Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками.

– Но как же, скажи, друг сердечный, как ты сюда попал? – начал Бакланов. – Естествоиспытатель, исследователь микроскопический мировым посредником!

– Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, – отвечал Варегин ядовито.

– Я слышал что-то такое в Петербурге, – подхватил Бакланов.

– Да, как же-с! И не начальством, это было бы еще сносно, а общественным мнением.

– Нынче общественное мнение, monsieur Варегин, кажется, такое благородное, – вмешалась было Софи.

– Не знаю-с, – отвечал он ей: – знаю одно, – продолжал он, опять обращаясь к Бакланову: – что как только я на одном из ваших университетских советов сказал, что молодые люди поступают к нам ничего не смыслящие, в университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются кандидатами… Что же это такое? Кукольная комедия одна!

– Да чего тут! – подхватил Бакланов. – Нам вот дорогой один господин рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: «Это, верно, говорит, господин студент писал», и в самом деле, оказывается, студент.

Варегин грустно усмехнулся и покачал головой.

– Сказал я, разумеется, – продолжал он: – и насчет преподавания, что у нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень, может быть, выгодные для популярности преподавателя, но далеко не полезные для слушателей…

– Ну, и что ж потом? – спросил Бакланов.

– Потом, через несколько дней, мне господа студенты стали на лекциях шикать и свистать… Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих словах?.. Они выслали ко мне депутатов, которые объявили мне, чтоб я переменил свое гржданское поведение. – «В чем же, говорю, оно так провинилось?» – «В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах». – «О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы, а передавшие вам люди так подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь»; затем поклонился и не возвращался более в свою аудиторию.

Приговоря это, Варегин опять качнулся головой.

– Вот вам и награда вся! – снова он начал: – за двадцать лет трудов, за потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли мои сведения… Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор, как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули.

– Ужасно! – подхватил Бакланов. – Но здесь, по крайней мере, как ты устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек?

– Четверо детей.

– А душ сколько?

– Душ нет!.. Сто десятин земли всего!

– Но чем же ты жил до сих пор?

– Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал.

В это время вошла с довольным лицом Прасковья.

– Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? – спросила она.

– Да разве есть что-нибудь у нас? – спросила ее Софи.

– Есть: теленка закололи и карасей в пруду наловили. Выбил сельский староста всего-с… И повар тоже пришел-с.

Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись.

– И ключи вот от посуды-с наш староста-то, чорт, дал-с, прибавила Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в зале с ободранными обоями.

Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех свеч в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах.

– Скажите, пожалуйста, как народ принял эти мирские учреждения? – спросил Бакланов.

– Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это ведь подкуп, – прибавил Варегин, показывая на блюда: – вам бы без меня не дали этого: это меня хотят ублажить.

Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще две бутылки наливки и поставила их перед господами.

Приятели, прекратив печальные разговоры, выпили по нескольку рюмок наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в сопровождении одной только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби.

Бакланов и Варегин легли в гостиной на толстейших и мягчайших пуховиках, которые тот же селький староста «выбил» им от прежнего господского старосты.

13
Бунт

На другой день Софи, как только проснулась, подошла к окну своей комнаты и ахнула от ужаса.

Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста, с мрачными все лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и о чем-то с некоторыми из них переговаривал.

Софи сейчас же бросилась к Бакланову, который еще спал.

– Александр, посмотри, что такое у нас на дворе: народ собрался! – сказала она.

– Что такое? – произнес тот, надел халат и, положи в карман револьвер, вышел.

– Зачем это они? – спросил он Варегина.

Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца.

– Дурят! – произнес он после нескольких секунд молчания.

Бакланов смотрел на него с испуганным лицом.

– Что же, совсем не хотят повиноваться?

– Торговаться хотят до конца, – произнес Варегин.

К нему робко подошел довольно доброй наружности мужик.

– Можно, Иван Егорыч, уйти-то? – спросил он.

– Нет, нельзя… сами заварили кашу, так не пеняйте, дьяволы экие, право!

– Да ведь, Иван Егорыч, мир-с, а не я, батюшка.

– Мир?.. Из собак, что ли, мир-то состоит? Из вас же, чертей!

Мужик конфузливо перебирал шапку в руках.

– Как гнилая горячка-то была, – продолжал Варегин: – так умирал с дьяволами, хоть бы тому поверили.

– Это точно что-с, – произнес мужик.

– Так что ж «точно что-с»!.. Стану я вас обманывать!

– Да мы, батюшка, и сумненья в том не имеем.

– Ну коли не имеешь, так пошел и уговаривай!

Мужик пошел, сказал что-то такое двум-трем мужикам, да так тут на месте и остался и не возвращался более.

– Может быть он уговорит, – произнес Бакланов.

– Нет, – отвечал с прежнею мрачностью Варегин: – я уж к исправнику и за военною командой послал, – прибавил он.

– Господи! – воскликнул Бакланов: – да нельзя ли как-нибудь уговорить так?

Варегин усмехнулся.

– Попробуйте, подите, поговорите… Вы спали, а я целую ночь их в сборной избе уговаривал, так будет: наговорился.

Бакланов пошел к Софи, чтобы предупредить ее.

– За командой уж послали, – сказал он больше шутя.

– Как! – воскликнула та, побледнев. – Нет, мой друг, не надо, не надо! Я от всего лучше отступлюсь.

– Да Варегин не отступися; ему это надо для общего порядка.

– Нет, нет, не надо мне ничего! – кричала между тем Софи, становясь перед Баклановым на колени.

– Ты вот кричишь, они услышат это и еще больше будут упираться, – уговаривал ее Бакланов.

– Жаль мне их, не могу я этого… – говорила Софи, упадая на руки Бакланову.

– Что ж делать-то? – отвечал он, сажая ее на диван.

Послышался колокольчик. Софи задрожала.

– Ничего, ничего! – успокаивал ее Бакланов: – я буду целый день сидеть около тебя и не отойду.

При звуке колокольчика толпа мужиков тоже зашевелилась несколько; один из них отделился и побежал ворота отпирать.

Въезжал исправник, довольно полный и расторопный, должно быть, мужчина, ч птичьим, совиным лицом. Он сейчас же выскочил из тарантаса и прямо подошел к толпе мужиков.

– Что, любезные, выстроились уж, – а? Здравия желаем!

– Здравствуйте, батюшка! – проговорили ему несколько голосов.

Исправник повернулся и увидел Варегина.

– А, ваше высокородие, честь имею кланяться! – продолжал он, весело пркладывая руку к фуражке. – Прикажете внушать-с? – прибавил он с улыбкой.

– Внушайте! – отвечал Варегин.

Исправник обратился к мужикам.

– Что ж, вы решительно не повинуетесь?.. Сейчас команда придет.

Мужики не отвечали ему ни того ни сего.

– Я вас спрашиваю, повинуетесь вы, или нет? – крикнул уже исправник.

– Да говори, старый! – толкнули несколько мужиков старика-старосту.

– Нет, батюшка, нельзя нам того, – прговорил тот наконец.

– Отчего же бы это нельзя, позвольте вас спросить?

– Государь император, батюшка, Александр Николаевич не приказывает того.

– А я не знаю, что государь приказывает, или нет?

– Не знаю, батюшка, знаешь ты, аль нет!

– Нет, ты знаешь: врешь, бестия ты этакая! Я вот тебя первого взъерепеню, первого!

Староста мрачно нахмурился.

В это время на двор въехала еще пара в тележке, и из нее соскочил нарядный мужик, с русою окладистою бородой.

– Старшина! – прошел легонький говор между мужиками.

Старшина сейчас же подошел к посреднику.

– Команда идет в версте, ваше высокородие, – донес он.

– Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! – сказал Варегин.

Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о.

– Государь император делает вам теперь эткие милости, – начал он: – и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!

– Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, отвечал ему старик-староста.

– Погоди, друг любезный, погоди! – возразил ему на это старшина: – ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор?

– Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, опять ему возразил старикашка-староста. – Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются… Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?

– Ишь как рассудил, складно! – перебил его насмешливо старшина: – а словно бы не так в царских-то указах сказано.

– Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано, знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.

– Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! – воскликнул старшина. – С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство… – заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома.

Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.

– Солдатушки уж идут! – как-то робко они оповестили.

Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.

Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.

Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.

Варегин пошел рядом с солдатами.

– Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, – сказал он.

– Нахмуримся, ваше благородие, – отвечали ему несколько солдат в один голос.

– Ну, и сначала оцепите только некоторых, – обратился он уже к офицеру.

– Знаю-с, – отвечал тот самодовольно.

– Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! – обратился опять Варегин к солдатам.

– Известно, ваше благородие, – подтвердил ему фельдфебель: оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.

– Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, – подхватил молодой и с умным лицом солдат: – я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. «Господин служивый!» – закричал и на колени, а за ним и прочие другие.

Все почти солдаты захохотали.

– Бунтовщики тоже, робята, важные, – произнесло опять несколько голосов.

– Смирно! Ружья на плечо! – скомандовал офицер.

В это время входили уже в самую усадьбу.

Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.

Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.

Лицо его было бледно, волосы растрепаны.

– Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! – вскричал он.

Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.

Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.

– Братцы, образумьтесь! – произнес еще раз Варегин.

Молчание.

Он махнул белым платком офицеру.

– С левой по одному марш! – скомандовал офицер.

Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают.

– Сомкнись! – скомандовал офицер.

Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.

Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо.

Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын.

– Тятенька! – закричал он ему оттуда.

– Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! – вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков.

– Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! – завопили они.

Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу.

– Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.

И вслед затем все остальные коленопреклонились.

Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел.

– Надо зачинщиков отобрать! – сказал исправник Варегину.

Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца.

– Кто зачинщики? – продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте.

– Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, – отвечал старик, молебно простирая к нему руки.

– Какой?

– Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: «не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!»

– С каким дворянином?

– Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то… регистратором каким-то себя называл.

Варегин при этом вслушался немного.

– Кто же здесь-то собственно был зачинщик? – продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.

– Здесь я, батюшка, я самый главный! – отвечал тот.

– Ступай в сторону.

Старик встал и отошел в сторону.

– А кто еще? Кто еще был зачинщиком? – обратился исправник опять к толпе.

– Я-с! – отозвался сам один из мужиков.

– В сторону!

Мужик отошел и встал.

– Кто еще? – продолжал опять исправник.

Варегин рвал у себя из бороды волосы.

Толпа перешептывалась между собой.

– Да кто еще? – послышался шопот.

– У Матрены они приставали! – ответил чей-то один голос.

– Давайте Матрену сюда! – крикнул исправник, подслушав эти слова.

Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.

– Батюшки, виновата!.. виновата! – кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.

– Давай ее сюда! – проговорил исправник.

Матрену подтащили к нему.

– Приставал у тебя, как вот его, – Михайла, что ли?

– Приставал, батюшка!.. приставал!.. – отвечала она поспешно.

– Михайла и барин?

– Оба, батюшка, оба!

– Что ж они говорили?

– По всей, говорят, России ходим, – сомущаем народ.

– Где ж они теперь?

– Не знаю, батюшка.

– Врешь, бестия! – закричал исправник.

– Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. – заревела почти в отчаянии Матрена: – все расскажу тебе!

– Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?

– С месяц, батюшка.

– Что ж они делали?

– Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.

– Ну?

– Молоденький-то, тот все шутил со мной!

– С экой-то стервой?

– Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!

Варегин в это время встал и ушел в горницы.

– Поедемте лучше ко мне, – сказал он Софи и Бакланову. – тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок.

– Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, – говорила Софи, чуть не целуя его.

Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.

Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны – Матрену, которая только и вопила: – «Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!»

– Пошел скорей! – крикнул Варегин кучеру. – А ведь есть господа, – продолжал он, обращаясь к Бакланову: – которые радуются этой бестолочи… Готовы даже подстрекать ее на народ… Движение здорового общественного организма в этом видят… Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!..

– Ужасно! – подтвердил в свою очередь и Бакланов.

14
Изобличение

Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.

Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета – почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.

Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, – фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.

Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.

– Вот и мое пепелище! – сказал он.

Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.

Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой – дети.

В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол, ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.

– Милости просим! – сказал Варегин, вводя своих гостей.

Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.

Варегин велел ей подавать обед.

Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:

– Не угодно ли вам занять место хозяйки?

Софи села.

– А вот эту команду позвольте ко мне, – продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: – всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.

И вслед затем он начал им резать.

Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.

Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.

– Вы давно лишились вашей супруги? – спросила Софи хозяина.

– Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.

– Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, – сказал ему Бакланов.

– Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором – петербургский климат, – отвечал Варегин.

После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе…

– Вы не думаете жениться, Варегин? – сказал Бакланов.

– При детях-то? – спросил тот.

– Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.

– Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.

– Но мачеха будет любить их из любви к вам.

– Н-ну! – произнес Варегин: – я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.

Друзья на несколько времени после того замолкли.

– А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? – спросил Бакланов.

Варегин улыбнулся.

– Вы все по себе судите? – сказал он. – А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?

Бакланов очень сконфузился.

– Я ей родня… – пробормотал он.

– Я это потому вас спрашиваю, – продолжал Варегин: – что мне мужики на сходке говорили: «Вот-де, говорят, мало что сама приехала, да и любовника еще своего привезла!»

– Им-то, скотам, что за дело! – проговорил Бакланов и потом, помолчав, прибавил: – конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану…

– Ну, а жена-то как же, а? – спросил с улыбкою Варегин.

– Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все равно.

– Все равно, что вы живете с любовницей? – повторил Варегин.

– Я не то, что живу… – отвечал, начиная теряться Бакланов: – жить постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это поустроится, опять возвращусь к семейству.

– Что ж такое поустроится? – допрашивал Варегин.

Бакланов окончательно сконфузился.

– Там… дела разные… – отвечал он как-то неопределенно.

Варегин не спускал с него внимательных глаз.

– Все это, друг любезный, – начал Бакланов после нескольких минут довольно неловкого молчания: – я сам очень хорошо вижу и понимаю, но что делать – затянулся, любовь!

– Э, вздор какой! – перебил с сердцем Варегин.

– Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?

– Разумеется, кто ж в нее поверит… Одно только баловство и обманывание самого себя, а между тем у вас есть дети, а перед этою обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.

– Я детей и люблю, а разлюбил только жену.

– Да ведь и все не целую жизнь пылают к женам страстью, а руководствуются в этом случае чувством дружбы, уважения к женщине, чувством наконец собственного долга.

– Хорошо чувство дружбы! – воскликнул Бакланов. – Ты знаешь ли, – прибавил он уже полушопотом: – что я последнее время говорить не мог без злобы с женой, звука шагов ее слышать без ужаса.

– Что ж, она нехорошая разве женщина?

– Напротив, ангел по душе и собой красива.

– Так отчего же?

– А оттого… Я, например, человек вовсе не злой, а бывали минуты, когда готов был совершить преступление и убить ее.

– Господи помилуй! – воскликнул Варегин.

– Да, да! – повторил Бакланов.

Варегин несколько минут усмехался про себя.

– Никогда бы вы никакого преступления не совершили, проговорил он: – и, вероятно, к этой госпоже получите точно такое же чувство, потому что вся ваша любовь и нелюбовь есть не что иное, как развращенное воображение и стремление к чувственному разнообразию…

Замечание это было слишком верно. Бакланов почесал у себя только в затылке.

– Никогда я к этой женщине не чувствовал ничего подобного, проговорил он глухим голосом.

– Ну, так будете чувствовать! – сказал спокойно Варегин.

– Может быть, – отвечал Бакланов.

Он заметно обиделся.

– Все это я говорю, опять повторяю, – продолжал Варегин: потому, что мужики прямо сказали: «мы, говорят, его изобьем, если он командовать нами начнет».

– Да я никем и не командую, – отвечал, как бы оправдываясь, Бакланов: – наконец я и совсем могу уехать к себе в имение.

– Это, я полагаю, самое лучшее!

– Для спокойствия этой женщины уеду…

– Для спокойствия этой женщины уезжайте! – повторил Варегин.

Едва заметная усмешка пробегала в это время у него по лицу.

Софи наконец возвратилась с детьми с прогулки.

– Не пора ли нам? – спросила она.

– Теперь можете ехать-с; все уж, вероятно, утихло, – отвечал Варегин.

– Merci, monsieur Варегин, merci, – говорила Софи.

Во всю обратную дорогу Бакланов был задумчив и ни слова не проговорил. Беседа с Варегиным произвела на него сильное впечатление, и, по преимуществу, его беспокоила мысль, чтобы крестьяне в самом деле чего-нибудь не затеяли против него: тогда срам непоправимый для него и Софи!

Возвратившись в Ковригино, они нашли, что в комнатах, кроме Прасковьи, сидели еще две горничные, а в залу были внесены разные вещи из амбаров, сушилен и кладовых.