Текст книги "Сентябрьский лес (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

   – Вне зоны доступа! – с досадой в голосе выкрикнула сестра Соколова.– В какое же дерьмо ты вляпался на этот раз, Вася?

   Юра терпеливо ждал, скрестив руки на груди. Соколова прикусила нижнюю губу, принялась часто моргать, словно спасаясь от невыносимо ярого света. Протянула трубу Хворостину.

   – Ты не серчай, – выдавила она из себя. – Я тоже на взводе. Просто разом всё навалилось. Сашок обещал жениться, а потом послал меня. Родители вечно Васю в пример ставили, знаешь, как им гордились. А он постоянно хвастал. Унижать меня знаешь как любил? Вел себя так, будто состояние сколотил. Я, говорит, за одно лето денег до старости себе заработаю. Торговлей, говорит, займусь, капитал сколочу и в Штаты уеду. Вот где жизнь. А ты в своей Рашке гнить останешься. Не любил он меня.

   Юра стоически переносил поток сопливых воспоминаний, который лился на него словно из брандспойта. Три полных года обучения в университете научили его слышать, но не слушать. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, чем заняться, когда, наконец, беспардонно ворвавшаяся в его жизнь девка оставит Юру в покое. Соколова тем временем продолжала жаловаться на жизнь.

   – В школе хуже меня учился, только математика ему давалась. А родители всё равно его возносили. Как же они им гордились, старшеньким всегда называли. А меня только по имени – Катя сделай то, Катя, не мешай Васе, Катя, Катя, Катя... Задрали, честное слово. Вот и теперь, этот козел неприятностей себе нажил, а я мотайся из Москвы в Рязань. Видите ли, родители во Владивостоке, не могут приехать, разузнать у знакомых, Катька пускай и отправляется. Она ведь в столице устроилась, у неё неприятностей не бывает. Не поинтересовались даже, что мне скоро жить будет негде. Денег ни копейки, хоть на панель становись. Ну что ты, Катя всегда сама свои проблемы решает, она у нас пробивная, а Вася ранимый, ему поддержка нужна. Девочке ведь проще, выскочила замуж и живи припеваючи. А мальчику работать нужно, семью содержать. Так они мне всегда говорили. Как думаешь, каково мне подобное слышать, кайфово?

   Юра понял, что Соколову понесло. Сейчас она расскажет обо всех своих комплексах, сформированных стараниями брата и родителей. Долго Юра не вытерпит.

   – Самое прикольное, что как только любимый сынок вляпался в коровью лепешку, сразу давай Кате звонить. Он от нас таким расстроенным уехал. Ни слова не сказал. Взялся торговать. Выгодную сделку заключил, купил китайские игрушки, собирался распихать их по магазинам, сколотить свой знаменитый начальный капитал. Ага, как же. Сколотил! На него проверяющие наехали. Он сразу в кусты. Игрушки то ли токсичными, то ли еще какими оказались. Нет бы дать взятку, так пересрался старшенький. Отец сразу давай жечь игрушки, вот и погорел весь начальный капитал, – на лице Кати застыло выражение затаенного ликования. – За лето он состояние сколотил. Видали мы таких! А мать знай себе, уехал расстроенный, ой не к добру, Катенька, за братиком присмотреть нужно, куда пропал, не знаем, в милицию заявляли, а они браться не хотят, ищут говорят, но мы-то с отцом знаем, – Катя старательно подражала голосу своей матери. – Ты съезди в Рязань, поспрашивай знакомых, может Васенька к кому-то из них поехал, – Катя прочистила горло, готовясь к новой тираде. – Я ей хотела сказать, мама ...

   – Слушай, хватит! – оборвал её Юра. – Я устал, меня вплетать в ваши семейные разборки не нужно, разбирайся с вашими Васями, штиблетами, мамами, папами сама, меня в покое оставь.

   Катя замолчала, уязвленная тем, что Юра её оборвал.

   – Правду говорят, добро не останется безнаказанным. Наслушалась хамств от мудака, где ночевать не знаю, куда идти дальше, понятия не имею, денег не копейки...

   «Опять давит на жалость», – догадался Юра. На этот раз он не позволит ей манипулировать собою.

   – Все понимаю, но помочь ничем не могу, – произнес он, мягко подталкивая Катю к выходу. Она отпихнула его от себя, бросила в его сторону хищный взгляд и вышла из комнаты.

   «Надо будет сказать коменданту, чтоб больше не пускал эту истеричку», – решил Юра, переводя дыхание. Он подошел к своей постели, расстегнул замок на сумке, принялся доставать оттуда вещи и выкладывать их на кровать. Закончив с этим, он понял, что за день утомился и хочет спать. небрежно постелив простыню, Юра повалился на постель, сомкнул глаза и за одно мгновение погрузился в глубокий сон.

Глава 2.

   Поначалу Юра жалел, что рассказал Соколовой о звонках Штиблета. Если его родители действительно переживают за сына так, как рассказывала Катя, они заставят милицию приняться за поиски. И тогда Юру замучают расспросами. Ввязываться в эту историю у него не было ни малейшего желания.

   Но прошло три сентябрьских недели, а никакого развития история со Штиблетом не получила. Юра благополучно позабыл о своем соседе, до сих пор к нему никого не подселили и положение, в котором он безраздельно владел комнатой, Хворостина полностью устраивало. Начало занятий привнесло свежести и обновлений в жизнь Юры. С ленью и расточительством, которым он всецело предавался летом, было покончено. Хворостин все время был чем-то занят. Для начала он устроился грузчиком в ночную смену. На полставки Юра работал в университетской библиотеке. Плюс ко всему этому старался посещать лекции и семинарские занятия, когда у него получалось. Сам себе он признавался, что выбранная специальность ему не нравится, но все-таки заставлял себя учиться, сам не зная, почему. Юра не собирался связывать свою жизнь с филологией. Однако, он хорошо помнил, как Ройт с характерным для него покровительственным тоном, предупреждал, чтобы Юра не опозорил его в университете.

   «Меня там знают, помнят мои успехи. Твое имя будут напрямую связывать с моим. Не опозорься», – вещал Ройт, хлопая своими ярко-красными толстыми губами. Произносил он это таким тоном, словно Юра его уже подвел, и Семен прощал Хворостина. «Ты же не мой сын, – звучало между строк, – не удивлюсь, если облажаешься». Наверное, именно поэтому, в память об отце, Юра и старался изо всех сил. Хотя получалось не очень. Он-то и в школе не отличался сообразительностью, а здесь и подавно не поспевал за мыслью преподавателя. Но его средний балл был выше четверки и за все время обучения он «украсил» зачетку всего двумя тройками. Юра иной раз мечтал, как по окончанию учебы приезжает в Хельсинки, показывает свой диплом Ройту и матери, смотрит на Семена с ощущением собственного превосходства. Только ради этого стоило доучиться в РГУ до конца. Хотя Юра предпочел бы техникум высшему образованию.

   Дожди в этом году начались рано, после десятого сентября Юра ни разу не видел солнца на небе. Плохая погода не отразилась на его настроении. Наоборот, по сравнению с концом августа оно улучшилось. Воспоминания о родителях больше не досаждали, Юра целиком и полностью погрузился в собственную жизнь, наслаждаясь блаженством эгоизма. Его забавляло приходить в университет с улыбкой на лице, когда все вокруг заспанные и мрачные. Жизнерадостность Юры некоторым даже досаждала, то ли из зависти, то ли еще по каким причинам, они пытались спровоцировать Юру на скандал, делали замечания на ровном месте, но Хворостин не поддавался. Однако так продолжалось только первые три недели. Двадцать третьего сентября Юре позвонила мама. Валя поссорилась с Ройтом, серьезно поссорилась. Он её прогоняет, жить ей негде, придется вернуться в Рязань – вот вкратце содержание разговора матери и сына.

   Юра понимал, что возвращение Вали домой означало серьезные перемены в его жизни. Во-первых, он лишался поддержки Ройта – тот исправно пересылал ему раз в месяц сто долларов. Во-вторых, пять тысяч рублей, которые Юра имел с квартирантов, тоже отменялись. И того жить оставалось на зарплату – тысяча за библиотеку и четыре за грузчика. Валя в ближайшее время не устроится на работу, значит, придется жить на пять тысяч в месяц. Да и как быть с квартирой – Юре уже отдали деньги за два месяца! Теперь Хворостин жалел о своей расточительности летом. Он прокатывал по двадцать-тридцать тысяч на ровном месте, если бы откладывал деньги, то они с матерью могли бы продержаться, как быть теперь, он не знал. Выгонять квартирантов, возвращать им деньги, самому жить неизвестно на что...

   Утром, двадцать четвертого числа, натянуть на лицо привычную улыбку не получилось. Юра вышел из общежития насупленным и злым. Он свернул на асфальтовую дорожку, стал подниматься по ступенькам.

   – Юран, стой! – окликнул его кто-то. Хворостин нехотя повернулся, прикрываясь плащом от резкого порыва ветра. Навстречу ему, сильно прихрамывая на левую ногу, шел Толик Платонов. Он был низкий, стройный, с вечно взъерошенными волосами, далеко посаженными друг от друга голубыми глазами, девчачьим лицом и контрастировавшим с внешностью низким хриплым голосом. Толик представлял собой человека жизнерадостного, легкого на подъем, разговорчивого, но не болтливого. Юра с ним неплохо ладил.

   Толик не относился ни к числу прилежных, ни к числу талантливых студентов. Жил он легко, не забивая голову проблемами, забывая о старых обидах за мгновение. Человек порыва, Толик позволял своим чувствам подхватывать его, словно оторвавшийся от дерева листок сентябрьским ветром, и кружить до тех пор, пока жар души не угаснет. Поэтому Платонов никогда не скучал, вечно ввязывался в авантюры и сомнительные предприятия, из которых, как ни странно, выбирался благополучно. Он не стыдился быть искренним, зачастую говорил то, что думал, пускай слова его оказывались совершенно не к месту. По понятным причинам, хорошим другом его сложно назвать. Попросишь о чем-нибудь, когда у Толика плохое настроение, он и послать может. Зато, если подгадать момент, можно уговорить сделать одолжение. На прямоту Толи обижались только поначалу, после к его излишне откровенным репликам привыкали, даже начинали намеренно интересоваться его мнением, когда требовалось услышать правду. Если ты выглядишь плохо, Платонов так и скажет. Если собираешься совершить глупость, Толик сразу охарактеризует твою деятельность соответствующими словами.

   Встреться они при других обстоятельствах, Хворостин может и рад бы был поболтать с Толиком, но Платонов выбрал неподходящий момент. Юра дождался, когда Толик подбежит к нему, пожал знакомому руку.

   – Ну как дела? – лукаво улыбаясь, спросил Толик.

   – Не шибко хорошо, – ответил Юра. – У тебя как?

   – И того хуже, – Платонов даже не попытался изобразить заинтересованность проблемами Юры. – Я к тебе по такому поводу. Штиблета не видел?

   – Ты не слышал что ли? Пропал Штиблет. Об этом три недели, как известно.

   – Да я только-только из больницы выписался, ничего не знал.

   – А почему ты спросил о нем? – Юра знал о неприязни Толика к Васе, удивился, когда Платонов начал интересоваться Соколовым.

   – Так тебе чего, не рассказали почему он пропал?

   – Да черт их разберет. Сказали вроде депрессия из-за того, что с какими-то мягкими игрушками прогорел.

   – Какие еще игрушки? – Толик отпрянул. – Тебе кто про Штиблета рассказывал?

   – Сестра его.

   – Гонит его сестра. Игрушки тут ни при чем. Надо такую нелепицу выдумать!

   – Почему нелепицу?

   – Блин, я думал, Васька тебе расскажет, он к тебе всегда тепло относился, за друга своего принимал.

   – О чем расскажет? – сам того не желая, Юра понял, что заинтригован.

   – Боялся видать, что ты обидишься. Тебя-то он не позвал, – Толик криво усмехнулся. – Занялись мы с ним бизнесом. Идея была Штиблетова. Короче, он вычитал, что во Владике, ну, Владивостоке, ты понял. Так вот, во Владике можно купить японки, ну, иномарки японские...

   – Я ж не дурак, чего ты каждое слово растолковываешь?

   – Да ты это, не обращай внимания, голова до сих пор плохо соображает. Короче, во Владике японки купить можно почти за бесценок, а здесь, в Центральной России, продать в полтора-два раза дороже. Штиблет покупателя нашел, договорился, мол, если перевезу иномарки, за сколько возьмешь. Тот назвал цену, которая Штиблета устроила. Он занял у родителей дохренища денег. Миллион или два. В рублях, конечно. Мне говорит, дело беспроигрышное. Поможешь мне перевезти тачки, заплачу двести штук. На какую прибыль рассчитывал он, понятия не имею, но я на это дело подписался, да еще у отца денег занял, свою долю заиметь. Вот как меня Васек убедил. Поехали мы, значит, туда добрались благополучно. Дороги, правда, знаешь какие. Иной раз едешь по грязи, об одном думаешь: «Завязну в этой трясине так, что х... вытащишь». Я его еще предупредил, дорогу, говорю, обратную нужно другую найти, завязнем, Вася, х... вытащишь. Да ты ж его знаешь, он не от мира сего. Как вбил себе в голову, так и будет талдонить одно и то же, пока не обломается. Доехали, машины он купил, погрузили тачки, давай их гнать обратно. А тут на тебе – задождило. Да такие ливни идут, дороги не видно, ехать быстрее двадцати страшно. Какие-то уе... полихачить решили. Гонят, значит, по встречке, прям на меня. Чего делать, руль выкрутил, грузовик занесло, он на бок повалился, я в клубок сжался, молюсь, чтобы не выкинуло из кабины, шатает туда-сюда, страшно до жути. Не поверишь, чуть в штаны не наложил, пока падали. Ну, кое-как грузовик остановился, я вылезать давай, Штиблета за собой тащу, а он ревет, как ишак. Вот слово тебе даю, ослов слыхал когда-нить? Вот так и он ревет. Я конечно к кузову, «Тойоты» его всмятку. Ну, говорю, попал ты, Штиблет, а он ревет и ревет. Я с горяча и не понял, что ногу себе вывернул. Как скорая приехала, засвидетельствовали у меня перелом и в больницу. Провалялся там с месяц, на ногу наступать не могу, кость неправильно срослась, они давай молотком по ноге ебаш... Как вспомню, холодным потом обливаюсь.

   – Ну а Штиблет-то что?

   – А что Штиблет, ревет, как ишак и пускай ревет себе. Я на деньги попал. Батька мне знаешь, каких п... дома наотвешивал? Я Штиблета засудить хотел, да ничего не получилось. Загадал, как нога срастется, приду и набью Штиблету рожу. А он, видишь ли, пропал.

   Юра кивнул, призадумавшись. Выходит, история с игрушками выдумка. Вася всегда был высокомерным и самоуверенным. Катя права на его счет – Штиблет постоянно повторял, что сколотит состояние за одно лето. Юра никогда не обращал внимания на мечты своего соседа, считая их детскими. Похоже, произошедшее открыло глаза и Васе. Мало того, что он не сколотил свой начальный капитал, так еще и целую кучу родительских денег спустил на ветер. Несмотря на антипатию, которую Юра испытывал к Соколову, Хворостин не мог не признать, что Вася исправно возвращал долги, не терпел подачек, стремился добиваться всего сам. Эта черта его характера скорее дополняла образ презирающего судьбу человека, эдакого Одиссея современности. Вася любил повторять пословицу: «Каждый сам кузнец своего счастья». И в отличие от Толика он не ругался отборным матом. Очевидно, неудача сильно подкосила его. Юра ощутил легкую обеспокоенность, как бы Вася руки на себя не наложил. Он человек впечатлительный, с него станется.

   – Зря ты так, – осудил Толика Юра. – Он сам в передрягу попал, сколько денег потерял. Представь себя на его месте.

   – Ни х.. ты не понимаешь! – злобно бросил Толик и, не попрощавшись, захромал к общежитию.

   Не принимая слова Платонова близко к сердцу, Юра стал подниматься вверх. Удивительно, всего несколько минут назад все его мысли были заняты матерью, теперь о Вале Хворостиной он и не вспоминал, размышлял о Васе Соколове и справедливости. Если бы Юру спросили, заслуживал ли Штиблет такой участи, то он твердо ответил бы: «Нет». Вася зануда, постоянно жужжит, как назойливая муха, но трудиться он трудился. Строил наполеоновские планы и вместе с тем искал возможность подзаработать. Правда тропинку выбирал такую, которая шла бы под гору. Ему трудно было идти даже по прямой, не говоря уж о том, чтобы взбираться в гору. Физический труд Вася презирал, подыскивал на взгляд Юры сомнительные варианты. Торговля на бирже, на разностях курса валют, менеджмент. Читал Соколов много, в основном специальную литературу. Бывало глаза красные, как у альбиноса, сосуды полопались, а он все читает, записывает на бумажке какие-то цифры. Психологически изматывал себя подчистую. В свои прожекты он вложил много труда и, если бы существовал высший закон, награждавший за работу и каравший за леность, Вася определенно должен был разбогатеть.

   Впрочем, о том, что жизнь – штука сама по себе несправедливая, Юра убедился еще в детстве. И получал подтверждения сего факта на протяжении всей своей жизни. Взять хотя бы судьбу отца, Павла Хворостина...

   Мысли Юры недолго были заняты Штиблетом, он снова вернулся к самому себе. В скором будущем предстояло разобраться с квартирантами, каким-то образом обеспечить себя достойной зарплатой. Размышлять о том, как не повезло Васе Соколову, было некогда. Погода внешнего мира вступала в странный резонанс с настроем мира внутреннего, словно отражала его и многократно усиливала волнения Хворостина. Спрятав руки в карманы, Юра стал подниматься по ступенькам, придерживаясь рукой за холодный влажный поручень. Серое небо хмуро глядело на весь мир, остановило свой взор на Хворостине, пыталось подавить его своим суровым взглядом. Мелкие капельки дождя монотонно стучали по плащу, росой рассыпались по волосам Юры. Ходить с зонтиком Хворостин не любил, потому терпел мелкие неприятности, закипая все сильнее. Он искал просвет в сплошной серой пелене, окутавшей небо, но не мог его найти. Такое ощущение, будто полуночь будет царить вечно над миром. Юра преодолел лестницу, и тут же его обдало беспощадным дыханием осени – холодным ветром. Дождь падал ему на лицо, растекался по лбу, мелкими ручейками стекал по щекам, падал в ложбинки глазниц, стекал по естественному руслу у края носа, напоминая слезы. Природа умудрилась заставить Хворостина заплакать над своей участью, вот так да! Юра огляделся – почти все прохожие укрывались зонтиками. Чувство, которое испытывает белая ворона, охватило Хворостина. Насколько оно напоминает стыд – нельзя быть не таким как все, нужно быть похожим, не выделяться. Не столько по собственному желанию, сколько стараясь угодить толпе, Юра достал зонтик и раскрыл его. Дождь веселой дробью забарабанил по нейлону, исполняя не всякому понятную музыку – симфонию природы. Юра быстро шел по улице, стараясь держаться подальше от дороги. Рязанских водителей он знал – частенько находились такие, которые плевать хотели на прохожих, вдавливали педаль газа в пол, поднимая в воздух потоки мутной коричневой воды, устраивая своеобразный прием душа пешеходам. Юра шел у самой стенки многоэтажного здания, миновав которое, он достигнет остановки. Хворостин достал свой мобильник, посмотрел на время. Он уже опаздывал на пары. Ну и отлично! На душе и без того паршиво, теперь и преподаватель начнет читать мораль на тему: «Я всегда прихожу вовремя, Я – преподаватель! Почему студенты позволяют себе опаздывать?!»

   Юра снова и снова возвращался к размышлениям о матери, он стал вспоминать, как им жилось без отца. Павел Хворостин пытался вернуться к Вале. Он приходил домой несколько раз, говорил с супругой. Сначала пытался давить на жалость, а потом вдруг переменил тактику. «Это мой дом, уходи вон, если что-то не нравится!» – заорал он, устав шататься по съемным квартирам. Валя забрала Юру, и они переехали к ее родителям в другой район города. Сына пришлось перевести в новую школу, хоть он и протестовал. Юра прекрасно понял разочарование, смешанное с неприятием новой обстановки, тоску по прежним временам и волнение в ожидании чего-то нового. К тому моменту мальчик сильно вытянулся вверх, ростом почти не уступал отцу. Оттого коллектив в новой школе принял его благодушно. К высоким людям лучше относятся абсолютно все – эту истину Хворостин усвоил в первый год обучения на новом месте. Задиры боялись Юру, девочки симпатизировали ему, учителя относились настороженно, постоянно нахваливали его, находили оправдания проступкам, которые Хворостин совершал. Подобное отношение посторонних людей сказалось на успеваемости – все считали Юру умным, а он хотел соответствовать образу человека, в котором всё прекрасно, вот и стал заниматься старательнее. Валя, увидев, что оценки сына улучшились, связала это с уходом Павла из их жизни. «Я бросила его ради сына», – убедила она себя тогда. Эта вера помогала Вале отказывать Павлу, который не оставил попыток пойти на мировую. Осознавший, что их отношения кончены, бывшая супруга не подпустит его к сыну, Хворостин запил так сильно, как никогда раньше не пил. Он топил в вине не свое горе, он топил сам себя. К своему стыду, Юра тогда настолько погрузился в личную жизнь, что позабыл об отце. Паша не переставал предпринимать жалких попыток поговорить с сыном, названивал родителям жены, просил позвать к телефону Юру. Но ему всякий раз отказывали. Доведенный до отчаяния, обезумевший от горя, Паша ввязался в какую-то драку и загремел в тюрьму на два год. Валя, ограждавшая сына от разговоров с Павлом, тут же рассказала об аресте отца. Тогда Юра стал стыдиться своего родителя. Если о Павле узнают в школе, авторитет и статус мальчика могут быть подорваны. Поэтому друзьям и одноклассникам Юра рассказывал, что его отец погиб на производстве. Так подучила мальчика Валя.

   Теперь оглядываясь назад Юра представить не мог, насколько тяжело было отцу, от которого отвернулись самые близкие люди. Заслужил ли Павел подобную участь, или страдал безвинно? Мог ли он считать Юру предателем? Мог. Больше того – Юра и был предателем. Ради себя мальчик бросил человека, всегда готового помочь ему, оставил отца, которому был нужен.

   Павел нашел возможность достучаться до сына. Юру подкараулил возле школы один из друзей отца. Он передал мальчику письмо и ушел, как показалось тогда Хворостину, бросив на пятнадцатилетнего парня взгляд, полный осуждения. Письмо было коротким. Паша рассказывал о своей жизни в тюрьме, о том, как пытался позвонить Юре, ждал, что Валя с сыном придут к нему на свидания. Большую часть письма составляли вопросы. «Как там вы? Ни в чем не нуждаетесь? А ты Юра, нравится тебе в новой школе? Завел подружку? Наверняка она красавица. Может быть, приедете ко мне, навестите? Мать знает, где я» – и остальное в подобном духе. Юра долго думал, отвечать на письмо или нет, все-таки решился. Навык писать письма, которым человечество в совершенстве владело каких-то сто лет назад, стал утрачиваться. Вот и Юра не знал, о чем рассказать. В итоге ответ получился еще короче письма Павла. «Да, у нас все хорошо. Ни в чем не нуждаемся. У меня есть подружка, да не одна. Все красавицы. Не можем приехать, сильно заняты». Юра не стал писать о новом ухажере матери, Семене Ройте, который настойчиво добивался её руки. Валю с ним свела бабушка Юры, приговаривая, что сойтись с евреем, все равно, что укрыться за каменной стеной. Ройт богатый, Ройт преуспевающий, Ройт обеспечит тебя, Ройт поможет Юре устроиться в университет, да и вообще – Ройт не Хворостин. В середине двухтысячного Валя сошлась с Семеном, нои переехали на новое место, Юра остался у бабушки с дедушкой. Для него, если так можно выразиться, наступило золотое время. С неистовством юности Юра стал предаваться плотским утехам. Он выпивал с друзьями, совращал и ровесниц, и тех, что помоложе, и тех, что постарше. Благодаря подачкам Ройта, Юра мог сорить деньгами. При этом учителя души в нем не чаяли. По привычке ставили высокие оценки, хотя Хворостин их уже и не заслуживал. Юра изменился и не в лучшую сторону. Он стал высокомерным, чванливым, наплевательски относился к людям, любил поучать других. Казалось бы, и социальный статус, и богатство должны были способствовать обретению счастья. Но каким-то образом, Юра двигался в прямо противоположном направлении. Чем неистовее он предавался развлечению, тем становился несчастнее, многократно усиливал свои страдания. Правда сам он не замечал развитие процесса превращения в мерзкого и гадкого типа. Напротив, Юре виделось, что его уважают, им дорожат, он всем нужен, а ему никто.

   Валя, как и сын, стала предаваться радостям жизней. Ей, как и Юре, казалось, что она выстрадал право на удовольствие. Личностные изменения, произошедшие с ней, слились в унисон с переменами в душе сына. Сотворив иллюзию счастья, они с радостью в неё поверили и приняли за чистую монету, оттого страдания казались им наслаждением.

   Одна только беда – подобная жизнь быстро приедается, словно кислое яблоко, набивает оскомину. Юра явственно ощутил это, когда в две тысячи первом году из тюрьмы вернулся отец. Дед пытался прогнать Павла, но оказался не таким усердным, как Валя. Бабушка грозилась вызвать милицию, но не привела свою угрозу в исполнение. Ту встречу Юра запомнит навсегда, потому что в последний раз он видел своего отца живым. В будущем ему предстояло взглянуть на белое, бесчувственное лицо мертвеца, помещенного в гроб – алкоголь довершит свое черное дело.

   Юра добрался до остановки, спрятался под навесом и закрыл зонтик. Воспоминания не на шутку его разволновали. Дыхание дрожало, глаза были влажными не только из-за дождя. В школе ему нравилось и одному, но теперь отчего-то матери не хватало. Теперь-то всё будет хорошо, она вернется, семья воссоединится. Ага, только жить-то как? Сейчас Юра мог смотреть на свою школьную жизнь с высоты прожитых лет, убеждать себя, что поверил в иллюзию счастья. Но на деле никакой иллюзии не было. Ему и правда нравилось так жить, и никакой оскомины он не набил, так же, как и Валя вряд ли устала путешествовать по загранице, открывать для себя новые города и курорты. Юра пытался ухватиться за что-то, успокоить себя, убедить в том, что с возвращением матери жить станет лучше. Не очень-то получалось. Лишь болезненные воспоминания, словно девятый вал, снова и снова обрушивались на Хворостина, увлекая за собой в бездонный океан прошлого. Действительность была такова – придется затянуть пояса, сильно затянуть. А выискивать положительные стороны нечего. Конечно, приятно, что Юра увидится с мамой, но нищенствовать из-за этого не хотелось.

   К остановке подъехал автобус, Юра с трудом втиснулся в салон, более всего напоминавший в это мгновение консервную банку, забитую рыбой, ухватился за поручень и стал копаться в кармане, пытаясь дотянуться до мелочи. Автобус вздрогнул, улиткой пополз вверх, в гору, унося Хворостина подальше от воспоминаний о последнем свидании с отцом.

...

   – Парень, проснись! – Юра открыл глаза, огляделся, не понимая, как он оказался здесь, когда всего секунду назад шел по улице Толстого с родителями. Над ним склонился водитель автобуса, полный человек с широким коричневого цвета лицом и грубыми тяжелыми руками. Хворостин зажмурился, приподнялся с сиденья. К голове прилила кровь, перед глазами поплыли красные круги, все вокруг закружилось. Хворостин секунду выждал, встал. Ощущение реальности потихоньку возвращалось обратно. Он вспомнил, как залез в забитый автобус, отыскал место у окна и умудрился занять его раньше остальных пассажиров. Последнее, что Юра помнил – как провожал глазами утекающие мимо него короткие полосы разметки. Остановку университета он проехал. Хворостин выглянул в окно автобуса – он оказался на конечной, неподалеку от рынка. Юра достал свой сотовый телефон, нажал клавиши, взглянул на высветившиеся цифры – половина одиннадцатого. Две пары он уже благополучно прогулял. Да еще и головную боль умудрился заработать.

   – Выметайся отсюда подобру-поздорову, – водитель чуть попятился, брови сошлись на переносице. – Здесь тебе не ночлежка.

   Не до конца понимая, чем вызвана агрессия, Юра пошел к выходу из автобуса. Хворостина шатало из стороны в сторону, во рту пересохло. Ощущения, которые он испытывал в этот момент, сильно напоминали похмелье. Краем глаза Юра глянул в водительское зеркало – бледный, с худым высохшим лицом и темными кругами вокруг глаз на него оттуда смотрел собственный призрак. Неудивительно, что водитель напрягся, должно быть принял Хворостина за какого-то наркомана.

   Юра вылез из автобуса, ногой вляпался в лужу, в ботинок натекла вода. Выругавшись по матери, Хворостин сделал несколько неуверенных шагов и глубоко вдохнул осенний воздух. Пронзительный холодный ветер тут же забрался под одежду, просочился сквозь кожу, обдал своим дыханием внутренности Юры. Парень содрогнулся, почувствовал приступ тошноты, в его висках кровь молотком отбивала ритм сердца. Мерзкий привкус во рту, к горлу подступал комок, Юра согнулся пополам, его вырвало. Мерзкая белесая масса растеклась по асфальту. Так паршиво ему никогда не было. Снова приступ, еще одну порция жижи.

   – Э, куда, куда! – орал кто-то. Но в настоящий момент, единственное, что еще помещалось в сознании Юры, способном воспринимать лишь стук молотков в голове, жгучую тупую боль, растекавшуюся в области висков, это желание уснуть и поскорее, чтобы избавиться от невыносимой тошноты, слабости. Каждая мысль отдавалась очередным ударом обуха по голове, терпеть это невыносимо. Юра хотел было вырвать еще раз, но лишь издал невнятный гортанный звук – основная масса вышла. Кто-то ухватил его за одежду, сильно толкнул. Хворостин едва устоял на ногах, его повело в сторону, он стукнулся о машину. Ему стало отчего-то стыдно, словно он виноват во внезапном приступе. Сзади продолжали кричать, Юра заковылял куда-то, рассчитывая поскорее уйти отсюда и не разбираться, за что его толкнули, кому он не угодил. Он сумел выпрямиться и двинулся по узкой асфальтовой дорожке, стараясь идти так быстро, как только мог. Преследовать его, похоже, никто не собирался. Юра глубоко дышал, самочувствие его улучшалось, головная боль отступала. Что же с ним произошло? Симптом какой-то болезни? Или от духоты в автобусе ему стало дурно? Ноги до сих пор дрожали, хотя и подчинялись своему хозяину, вели его по обочине какого-то шоссе. Справа лес, по другую сторону дороги тоже лес. Мимо проносятся машины. Юра больше не мог выносить слабости, он свернул на первую попавшуюся тропинку, увлекавшую любого, ступившего на неё в путешествие между ровными рядами деревьев.

   «Окское шоссе, – вспомнил Юра название места, в котором он оказался. – Как же паршиво-то!»

   Привалившись спиной к дереву, он опустился на мягкую пружинистую перину осенних листьев, усеявших сырую, голую землю. Юра зажмурил слезившиеся глаза, сжал кулаки, пытаясь отключиться. Издалека доносился шум проносившихся автомобилей, листья, еще не успевшие как следует примяться под тяжестью тела Юры, тихонько хрустели. Больше никаких звуков не доносилось. Но главное – деревья ограждали Юру не хуже стен домов. Лишь где-то высоко суровый седой владыка осени заставлял листья колыхаться. Но, подобно заботливой матери, лес оберегал Юру от бесцеремонного и жестокого, холодного и безжалостного ветра. Напряженный мышцы его тела расслабились, кулаки разжались, сморщенные веки разгладились, брови слегка приподнялись. Подушка из листьев успела прогреться, спинка из мха и коры дала спине возможность отдохнуть. Юра и предположить не мог, что он так сильно устал. Но теперь, сидя здесь и ни о чем не думая, он отдыхал по-настоящему. Ни проблем матери, ни воспоминаний об отце, ни улицы Толстого здесь не было. Только он один и больше ничего. В голове звучала торжественная, великолепная и великая, давно позабытая мелодия, гимн единения жизни и природы. Боль отступила, слабость, разливавшаяся по всему телу, больше не ощущалась. Юра спал и не видел снов, освободился от тревог, мучивших его так долго. Ни будущего, ни прошлого, лишь здесь и сейчас. Хворостин растворился в собственных ощущениях, на мгновение даже утратил представление о той границе, что отделяла его от остального мира, он буквально растворялся в чистом и холодном, как родниковая вода, лесном воздухе. Тишина и покой, больше ничего и не нужно.