Текст книги "Сентябрьский лес (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

   – Вон мой батька всю жизнь батрачил, и чевой-то у него денег нет, – парировал мальчишка. – Ты гнался за мной зачем? В милицию наябедничать хотел? Так веди. А нет, так отвяжись, – отрезал пацан, вперив свой бесстрашный взгляд в лицо Юры.

   – Больше не воруй, – только и произнес Хворостин. Он понял – мальчишка его не боится, достучаться до воришки не получится. Не оставалось ничего, кроме как постыдно оставить поле боя за победителем. Юра развернулся и стал возвращаться на аллею.

   – Подожди..., – окликнул его мальчишка. И чуть ли не через силу заставил себя добавить, – ...те.

   – Да? – спросил он мальчика.

   – Вы не подумайте, будто я вор какой-нибудь. Я не хотел брать ваши деньги, только билет, – сказал мальчишка.

   Он подошел к Юре и посмотрел на него снизу вверх. Холодной злобы и раздражения во взгляде карманника не чувствовалось. Хворостин остановился. Отчего-то этот мальчишка в одно мгновение сделался Юре симпатичным. Хворостин вспомнил, как однажды его обвинили в том, что он закидал камнями инвалидку. Это девочка, Саша Голубева, никогда Хворостин не забудет, как ее звали, переврала историю, вывернув все наизнанку. А Юра не стал оправдываться. Он знал – правде никто не поверит. Поэтому предпочел гордо перетерпеть возводимую на него напраслину, чем униженно убеждать маму в своей невиновности. Но больше всего в той истории ему запомнился другой момент. Максим Апраксин, тот самый наглец, пытавшийся заменить ему отца, заставил Юру извиниться перед инвалидкой. И когда тринадцатилетний Хворостин сделал это, Саша приняла извинения! Она сама поверила в свою ложь, убедила саму себя в собственной правоте! Правда никому не была интересна, вот какой урок извлек из той истории Хворостин. Ври увереннее других и тебе поверят, какую бы нелепицу ты не нес. Беда в том, что посторонние люди никогда не пытаются поставить себя на место другого, только делают вид, что понимают, а на самом деле притворяются.

   Не повторяет ли Юра ошибку тех людей, представляя себе мальчишку хладнокровным и расчетливым вором? Что Хворостин знает о карманнике? Может это был первый раз, когда мальчик пытался вытащить кошелек. Отдавая себе отчет в ничтожности шансов подобного расклада, Юра, тем не менее, заставил себя смягчиться.

   – Ну и зачем тебе мой билет?

   Мальчик замялся, посмотрел куда-то в сторону, потом снова на Хворостина.

   – Вам нужно уехать отсюда. Такие люди, как вы, они... – он снова запнулся, отвел взгляд.

   – Раз начал, договаривай! – чуть ли не выкрикнул Юра. Слова мальчишки ему не нравились.

   – Уезжайте, – мальчишка посмотрел Хворостину прямо в глаза. – Пока не поздно, уезжайте отсюда и никогда не возвращайтесь.

   – Но почему?

   – Вы поломанный. Им нужны такие. Поломанные, – тихо-тихо произнес мальчик.

   – Кому им? О чем ты говоришь? – Юра хотел схватить мальчика за плечи, но тот извернулся, отбежал от Юры, прижался к зданию вокзала.

   – Уезжайте сегодня же, – сказал мальчик и скрылся за стеной здания. Юра побежал следом, но не смог отыскать карманника в толпе. Добежав до автобусной остановки, Юра окинул взглядом улицу, посмотрел в сторону аллеи и леса, огороженного высоким черным забором.

   «Им нужны такие. Поломанные», – прозвучали в голове Хворостина слова мальчишки.

   «Внутри ты сломан», – вспомнились следом слова Голованова. Юра поежился. Постоял секунду. Обернулся – поток иссякал, туристы расходились по городу. Хворостин быстрым шагом направился к вокзалу.

   Когда он вошел внутрь, охранники недоброжелательно на него посмотрели.

   – И куда это чучело прется? – спросил один из них у своих товарищей.

   – А черт его разберет, – отозвался другой.

   – Ты б за языком следил, – обиженно ответил Хворостин. – Сейчас с начальством твоим переговорю, тогда посмотрим, кто из нас чучело.

   Охранники удивленно переглянулись.

   – Вы извините, – сказал, наконец, первый. – Я думал, вы не русский.

   Юра не собирался ничего им объяснять, миновал большой зал и прошел к кассам. По другую сторону окошка сидела женщина лет сорока, щелкала семечки и читала какую-то газету. На Хворостина она не обратила внимания.

   – Извините, – обратился к кассирше Юра. – Добрый вечер. Я хотел бы узнать, на когда есть билеты в Оренбург.

   Женщина оторвалась от газеты, подняла полное расплывшееся лицо и уставилась на Хворостина. От нее сквозило безразличием и раздраженностью.

   – Что вы хотели, – пробурчала она.

   – Билеты в Оренбург на какую дату есть?

   – В Оренбург? Да на любую.

   – Ну, дайте на сегодня.

   – О! А концерта этой пианинки вы дожидаться не собираетесь?

   – Нет, не собираюсь. Сколько они стоят? – Юра достал из кармана кошелек и приготовился отсчитывать нужную сумму.

   – На сегодня билетов нет, – внезапно ответила женщина.

   – Ну, вы же сказали, на любую дату.

   – На любую, кроме сегодня. Завтра в двенадцать поезд отходит. Будете билет брать?

   – На завтра, так на завтра, – согласился Юра.

   – Триста сорок рублей, – прочеканила кассирша, взяв паспорт и деньги, принялась оформлять билет.

   Юра неторопливо дожидался, поглядывая по сторонам, полез в карман, достал телефон и стал проверять фотографии.

   – Ваш билет! – кассирша пропустила документы со сдачей обратно.

   – Спасибо, – поблагодарил Юра, взяв бумаги. – А можно вам еще один вопрос задать?

   Кассирша вздохнула.

   – Ну чего еще?

   – Вы тут давно работаете? Не поймите неправильно, я просто ищу одного человека, он сюда в конце лето должен был приехать, вот у меня и его фотография есть, – Хворостин приложил к окошку кассирши телефон, на экране которого красовался Штиблет.

   – Думаете, я запоминаю всех приезжих?

   – Ну может вспомните?

   – Давай телефон сюда, – скомандовала кассирша. Юра передал ей трубку, женщина внимательно посмотрела на фотографию.

   – Ты знаешь, был такой, – немного подумав, сказала она. – Да-да, это он. Устроил скандал прямо на вокзале. Охранникам пришлось его вышвырнуть. Что с ним дальше случилось, не знаю.

   – А из-за чего скандалил?

   – Да маразматик какой-то. Вызвал директора вокзала, стал обвинять. Такую пургу нес – не хотим его из города выпускать. А на кой он нам сдался? Я ему билет продала, а он все не унимался, дата ему не та, все его обманывали. Сумасшедший он, в общем.

   – Так что с ним случилось?

   – А что с ним случится? Ушел в лес и не вернулся.

   Юра опешил от такого ответа.

   – И никто его не искал?

   – Молодой человек, я тебе знаешь что скажу – в лес этот мы не ногой. И тебе туда ходить не советую. На, забери свою трубку и не мешай работать, – кассирша вернула телефон, собиралась было погрузиться в чтение.

   – Простите, но последний вопрос.

   Кассирши громко цокнула языком.

   – Ну чего еще? – не скрывая недовольства, спросила она.

   – Вы случайно не знаете, встречался ли этот человек с Максимом Петровичем Головиновым?

   – А я откуда знаю? Пойди и у Голованова спроси.

   – Спасибо. Еще раз извините, – Юра направился к выходу, погрузившись в невеселые мысли. Каков шанс, что Голованов врал? Как Вася мог попасть в лес без его разрешения? Забор хоть и высокий, но перебраться через него не составит труда никому, если уж задаться такой целью. Значит, Голованов мог говорить искренне. Тогда выходит Штиблет пропал. Но когда?

   Юра хотел было вернуться к кассе и задать женщине еще несколько вопросов, но решил не нервировать ее. Вот-вот сам нарвется на хамство. А ведь о сестре Штиблета он тоже ничего не узнал.

   Из здания вокзала он вышел с опущенной головой, гадая, каким образом Соколов дозвонился ему и кто принимал вызов сегодня.

...

   Хворостин лежал на лавочке в аллее и смотрел на ночное небо. Он спрятался между двумя клумбами, заметить его могли, только подойдя вплотную. Выбирая между ночевкой на вокзале, у Голованова или на улице, Юра предпочел последнее. Максим Петрович не вызывал доверия, тем более теперь, когда стало известно, что Вася Соколов все-таки был в городе. Голованов мог о нем не слышать, а мог намерено укрыть информацию от Юры в своих целях. А целей у сумасшедшего великое множество. Довольно долго Хворостин рассматривал вариант с вокзалом. Билеты у него есть, охранники не имеют права его выгонять – человек дожидается своего поезда. Но во-первых, удобно устроиться там вряд ли получится, во-вторых ночью там будет гореть свет, который помешает спать, в третьих, не хотелось раздражать охранников и самому раздражаться из-за их присутствия. Пока он размышлял о том, где ночевать, стемнело. Это был один из тех осенних вечеров, когда на улице стояло плюс пятнадцать, комаров уже не было, а воздух пах дымом от костров. Небо ясное, луны нет, млечный путь и крупа из звезд отлично различимы. Сам того не ведая, Юра оказался на аллеи. Фонари здесь давно поразбивали хулиганы, на землю падало слабое белесое свечение, исходившее от неба.

   Юра устроился на лавочке, посмотрел на небо и обомлел. Зрелище захватывало своей монументальностью. Вековечное движение небосвода над головой людей. Звезды, которые поколения назад казались неподвижными, на самом деле ползли настолько медленно, настолько нерасторопно. Лишь сквозь века человеческий глаз сумел различить их смещение. Только сейчас Юра стал понимать, как многое значило открытие вращения Вселенной. Насколько дерзким нужно быть, чтобы приписать движение всему, что тебя окружает, сколько бесстрашие нужно, чтобы отказать существованию незыблемого, непоколебимого, вечного покоя?

   Весь мир меняет и с чудовищной неизбежностью он достигнет своего конца, как достигает его человек. Только представить себе – наступит момент, когда не останется ни людей, ни звезд, лишь пыль будет кружить в бескрайней черной пучине, сегодня называемой Вселенной. В такой момент необходимость религии становилось очевидной. Ухватиться хотя бы за тростинку неизменности, называемую Богом, признать за ним бессмертие, всемогущество, приписать ему абсолютную свободу и абсолютную мудрость. Парадоксы не пугают, куда страшнее признать конец не только личности, но и конец самого мира, переход его в небытие.

   Грандиозность процессов, происходящих вокруг него, заставила Юру позабыть обо всем на свете. Какая разница, о чем мечтает букашка, когда в движении находится масса, в десятки сотен триллионов раз превосходящая и планету, на которой жил Юра, и систему, к которой принадлежала эта планета. Хворостин не о чем не думал, просто смотрел в холодное осенней небо, наблюдал и восторгался. Комок сжался в груди, когда на горизонте засверкали падающие звезды и последние фиолетово-красные лучи растворились за деревьями.

   Дыхание Юры участилось, сердце забилось, а разум парил над землей. Хворостин растворился в бледно-молочном небе, подобно светлячку он летел к свету, к звездам, но не мог их достигнуть. Становился понятнее подвиг, совершенный в шестьдесят втором году, когда человечество приблизилось к вечности, приобщилось к извечному и безначальному движению.

   Охваченный благоговением и почтительным страхом, Хворостин не заметил, как к лавочке подошел сторож Роман. Последний сначала принял Юру за иностранца, которому не достался номер в гостинице, но подойдя ближе узнал своего сегодняшнего собеседника.

   – Старый знакомый! – окликнул его Роман. Юра вздрогнул, всей тяжестью своего разума шмякнувшись о бренную землю. – А ты чегой-то удумал здесь ночевать? Я же тебе сказал – иди к Максим Петровичу, он таких как ты принимает. Кстати, захаживал он ко мне сегодня, расспрашивал о тебе. Давай дуй к нему, он тебе про лес все расскажет.

   Юра не до конца осознал происходящее, бегал глазами.

   – Да ты никак пьяный? Или укурок?

   – Простите, что?

   – Укурился что ль? Ты-й того, проваливай-ка отсюда. Мне здесь укурки не нужны. Чей доброго прирежешь меня ночью, а сам в лес убежишь, поминай как звали.

   – Да ничего я не курил, – Юра собрался с мыслями. – Я же вам не мешаю. Почему вы меня прогоняете.

   – Мне-й здесь гости полуночные не надобны. Давай того, сваливай, – Роман махнул рукой в сторону вокзала. – Ночевать негде – понимаю. Сам такой был. Но людям работу выполнять не мешал. Ты-й того, иди к Максим Петровичу, который раз тебе говорю.

   – Да не знаю я, где ваш Максим Петрович живет, – соврал Юра. – Ночью его не найдешь. А мне завтра на поезд. На вокзале ночевать неудобно, разрешите, пожалуйста, остаться. Честное слово, никаких проблем у вас не будет.

   – Ой, – возмущенно вздохнул Роман. – И откуда ты-й на мою голову свалился. Пошли, в сторожке у меня заночуешь.

   – Честное слово, мне здесь хорошо. Никто не узнает.

   – Пошли, говорю. Никто не узнает эт конечно верно, да коли узнают, на меня потом все шишки посыплются. Не положено здесь ночевать. Мне за то и зарплату платють, чтоб таких вот туристов сюда не пускал.

   – Пойдемте, – нехотя согласился Хворостин.

   Как только они углубились в аллею, темно стало – хоть глаз выколи. Свет, падавший с неба, почти не проникал между ветками деревьев. Однако Роман шагал уверенно. Юра же еле передвигал ногами, выверяя каждый шаг.

   – Чегой-то ты, Давай быстрее, – поторопил Роман и включил свет в сторожке. – Всякие подонки повыбивали лампочки, кому теперь делать? Я-й то здесь и вслепую пройду, а коли кто ночью с девчиною гулять удумает?

   Увидев по-домашнему теплое, темно-желтое свечение лампочки, Юра быстро добрался до сторожки, разулся и вошел внутрь. Сориентировался он быстро, сложил обувь, снял легкую куртку, стал дожидаться хозяина.

   Роман не заставил себя ждать, предложил Юре чай с пряниками. Хворостин не стал отказываться – за весь день он толком и не поел. Когда Юра закончил прием пищи, Роман проводил его в смежную с кухней комнату и уложил спать на раскладушке.

   Утром с трудом удалось разлепить глаза, голова трещала, а комнату со всех сторон освещал солнечный свет. Юра привстал, поморщился, потирая глаза руками, приложил пальцы к вискам.

   – Роман! – окликнул он охранника.

   – Иду, иду, – раздалось из-за окна. Послышались шаги в прихожей, а потом и на кухне. Через мгновение сторож вошел в комнату. – Проснулся, наконец. Ты всегда столько спишь?

   – Да нет, видимо устал с дороги, – оправдал себя Хворостин. – А сколько сейчас времени.

   – Да уже первый час.

   – Как первый час! – Юра подскочил на ноги. – У меня поезд в двенадцать!

   – О, чево-й же ж ты мне не сказал? Я бы тебя разбудил.

   Юра принялся натягивать джинсы и спешно закидывать оставшиеся вещи в сумку. При этом каждое резкое движение отдавалось резкой болью в голове.

   – Да куда ты спешишь-то? Поезд уже ушел.

   – Спасибо за то, что приютили, – поблагодарил Юра хозяина и выскочил из сторожки. Он побежал к вокзалу со всех ног. Поначалу его шатало из стороны в сторону так, будто он вчера выпил ни одну бутылку спиртного. Но в конце концов он совладал с собственным телом и внутрь вокзала вошел твердым шагом.

   – Скажите, поезд на Оренбург уже ушел?! – спросил Юра охранников.

   – Ты на часы посмотри, – бросил один из них. – Конечно, ушел.

   Юра непроизвольно перевел взгляд на часы – пятнадцать минут первого. Проснись он на четверть часа раньше! Вытащив просроченный билет из кармана, Юра выбросил его в мусорку, сел на лавочку.

   «Нужно взять билет на завтра», – подумал он. Но как могло получиться, что он проспал? Проваляться в постели до двенадцати часов – никогда с ним такого не было! И головная боль откуда взялась? Невольно Юра начал подозревать Романа. Хворостин точно помнил – он говорил, что уезжает завтра. Время, возможно и не называл, но неужели сторож не знает, когда ходят поезда, живет ведь у самого вокзала. А чай, которым он поил Юру? Что в нем было намешано? Ни от этого ли болела голова?

   И тут Хворостин вспомнил историю кассирши о Васе Соколовым:

   «Такую пургу нес – не хотим его из города выпускать».

   «Ни с какими сторожами я больше не связываюсь. Сегодня ночую на вокзале и завтра уезжаю отсюда!» – твердо решил Хворостин. Он подошел к кассе и снова купил билет в Оренбург. Поезд отходил завтра, в семь вечера. В городе Юре оставалось провести чуть больше суток.

Глава 6.

   Юра твердо решил оставаться на вокзале весь день, но просидев около часа, передумал. В конце концов, ничего страшного не случится, если он просто погуляет по городу, перекусит в какой-нибудь столовой – есть хотелось сильно. Хворостин закинул сумку на плечо и, расспросив охранников, где тут можно найти магазин, вышел на улицу. Аллею, ведущую к сторожке Романа, он обошел по другой стороне дороги. Лес манил его, как запах Дионеи манит мух. Но до сих пор Хворостин стоически сопротивлялся влечению. В голове снова и снова прокручивались слова мальчишки, рассуждения безумца Голованова. «Поломанный», – преследовала Юру навязчивая мысль. Только что в нем поломалось?

   Магазин он отыскал в переулке, ответвлявшемся от дороги. Купил себе булочку и молоко в бумажном пакете. Перед поездкой собирался купить хлеб и колбасу. Гнетущие сомнения, страх заставили Хворостина принять решение по возвращению в Оренбург сразу отправиться обратно, в Рязань. Но сначала нужно выбраться из Сентябрьска.

   Съев булочку с молоком, Хворостин вернулся на дорогу, и сам не зная зачем неторопливо зашагал в сторону гостиницы. Шансы встретиться с тамошними охранниками казались ему нулевыми. И вправду, когда он оказался у пешеходного перехода, возле гостиницы толкались иностранцы. Одни разбились кучками и прогуливались по садику, другие фотографировались на фоне гостиницы, третьи разговаривали со случайными прохожими. Немного понаблюдав за ними, Юра продолжил свой путь. Вскоре начался подъем, шоссе свернуло и прижалось к лесопарку. На стороне Хворостина находились жилые дома, а дорога отделялась клумбами, на которых цвели осенние цветы. Удивительно, но жители поголовно занимались садоводством. Синие, красные и желтые лепестки на невысоких стебельках радовали глаз. Душистый запах меда и мяты разливался по пешеходной тропинке. Прохожих почти не было. А вот машины проносились с завидной регулярностью. Если они носятся здесь и ночью, жителям этого района не позавидуешь – толком не выспаться из-за шума.

   Поднявшись еще немного, Юра подошел к развилке. Шоссе убегало к каким-то гаражам и заводам, грунтовая же дорога вела неизвестно куда, с обеих ее сторон стояли частные дома. Возможно, следовало бы спуститься вниз и пойти в противоположную сторону – очевидно, Юра двигался не к центру города. Но дух первопроходца охватил Хворостина. Он уже ничего не мог с собой поделать и свернул на грунтовую дорогу. Змейкой она стелилась вдоль домов, нет-нет, да и взбегая на пригорок. Лавочки возле калиток, вытоптанные полянки, усеянные пожелтевшей травой. На одной из них ребята лет тринадцати-четырнадцати играли в футбол. Мячик отскочил в сторону Юры, он примерил ногу под удар и, толкнув мяч, послал его обратно. Ребята выкрикнули слова благодарности и продолжили свое занятие. На одном из домов Хворостин увидел название проезда, по которому он шел – Октябрьский.

   – Проезд Октябрьский в городе Сентябрьске, – произнес Юра и усмехнулся. Администрация города оригинальностью не отличалась. Интересно, где улицы остальных десяти месяцев?

   Минут через пятнадцать после того, как Юра свернул на грунтовку, дома стали попадаться все реже, с левой стороны дороги вырос лес. Скорее всего, из-за этого нахлынули воспоминания – улица Толстого, на которой Юра жил в детстве, тоже находилась недалеко от леса.

   В футбол они ходили играть на стадион, который располагался на параллельной Льва Толстого улице. Там, правда, часто можно было встретить старших ребят и получить от них по шее. Но если отправиться с утра пораньше, погонять мяч по полю удавалось всегда. С тех самых пор у Юры и выработалась привычка просыпаться в шесть-семь часов утра. Вспомнив все это, Хворостин не мог понять, как десятилетним пацанам удалось так здорово организоваться. Всегда собиралось не меньше десяти человек, матч обычно начинался в семь, самое позднее в полвосьмого и затягивался до десяти-одиннадцати часов. Сколько раз Юра пытался подбить своих университетских товарищей на игру в футбол – ничего у него не получалось. По выходным они вечно спали до десяти или одиннадцати, бегать им было лень. Советовали Юре записаться на футбол в университете. Разве мог он объяснить этим лентяям, что его интересовал не сам футбол, а то непередаваемое ощущение жизни, которое Хворостин испытывал, бегая по полю, мокрому от росы.

   Запыхавшиеся, уставшие, голодные, но все равно довольные игрой они сдружились друг с другом настолько крепко, насколько это вообще было возможно. Именно в такие минуты казалось, ребята никогда друг друга не забудут, будут товарищами до конца своих дней, и каждое лето станут собираться и играть в футбол. Этого не произошло. Медленно, но верно дети разъезжались, на их место приходили другие и так продолжалось до тех пор, пока сам Юра не оставил улицу Толстого. Сколько лет он не был в родном городе?

   Задавшись этим вопросом, Хворостин почувствовал себя предателем. Сдать сессию и обязательно съездить туда. Пройтись по старым местам, прогуляться возле школы. Может быть даже войти внутрь, поговорить с учителями, узнать, как они поживают.

   Пока он думал об этом, грунтовка уперлась в узкую речку. Через нее был перекинут простенький деревянный мостик. Юра обернулся, проезд Октябрьский пустовал, дома казались нереальными, сказочными. Будь Хворостин художником, он бы прямо сейчас достал полотно и запечатлел на нем желтый придорожный песок, ряды голубых, синих и зеленых калиток, кирпичи и камни, сложенные вдоль дороги. Не смотря на то, что людей почти не было видно, Сентябрьск все-таки жил. И источник его жизни скрывался в лесу. Юра не знал, откуда взялось это ощущение, но он, не раздумывая, перешел через мост и, выбрав самую широкую тропинку, устремился по ней вглубь леса.

   Камень и пыль исчезли. Под ногами пружинилась влажная почва. Хотелось не идти – бежать. Хворостин непроизвольно шел быстрее, вдыхая чистый воздух, прислушиваясь к чириканью птиц, шороху в кустах. На глаза ему попалось несколько кошек, при его приближении забиравшихся по отвесному дереву наверх, и одна белка, своими глазками пуговками пристально следившая за Юрой. То был не осенний лес – насыщенно зеленые листья плотно сидели на ветках, желтизна коснулась лишь их кончиков, придав экзотический вид. Чем глубже в чащу заходил Юра, тем свободнее дышалось, он перестал следить, по каким тропинкам идет, размышлял о чем-то своем, чувствовал себя настолько прекрасно, словно бы парил над землей, а не шел. Казалось еще немного, и он найдет то самое. Впервые за долгое время его метущаяся, больная душа обрела целостность. Нет, он не позабыл ни об отце, ни о матери, просто признал за ними право жить так, как они того желали. Мальчик Юра хотел, чтобы Павел Хворостин остался с ними навсегда, но Павел Хворостин имел право поступить так, как поступил. Пускай другие судят его за выбор, но не Юра. Хворостину хотелось, чтобы мама не забывала о нем, но он не имел права требовать этого от нее. В конце концов, в нем она видела бывшего мужа, с которым не отыскала своего счастья. И, может быть, своим пренебрежительным отношением мстила не Юре, а бывшему мужу.

   Юра много раз приходил к осознанию этих простых истин, но только здесь, в этом лесу, смыкавшемуся с проездом Октябрьским, Хворостин смог принять действительность сердцем, а не разумом. Думать нужно было о себе, поступать в соответствии со своими представлениями о жизни. Делать то, чего от тебя ждет общество, бунтовать ли, привлекая внимание, или наоборот не выделяться из толпы, следовать их запретам не имеет никакого смысла. Прежде всего, понять себя и жить ради себя и своих убеждений, но не во имя и не ради кого-то.

   Так думал Юра, пока прогуливался по зеленым полянкам. Он настолько погрузился в себя, что не отметил одного примечательного факта – этот лес, располагавшийся в той же местности, и тех же условиях разительно отличался от Сентябрьского леса, проход к которому перегораживала сторожка Романа.

...

   Обратно на вокзал Хворостин возвращался опустошенный. Тоска по дому, по матери и отцу, по старым друзьям охватила Юру, заняла все его мысли. Теперь он точно знал, чего он хочет больше всего – вернуться лет на десять и все исправить. Тогда Юра не знал, как правильно себя вести, но теперь Хворостин не проморгает свой шанс. Нужно только его получить.

   Уставившись себе под ноги, Юра еле волочил ноги, спускался вниз по проезду Октябрьскому. В эти мгновения вся его жизнь пролетала перед глазами. В детстве они рассказывали друг другу – такое случается только перед смертью. Теперь Юра понимал – прошлое застает тебя в самый ответственный, поворотный момент. Иногда образы прежней жизни спасают, выхватывают из омута и дарят силы. Но столь же безжалостно они топят, толкают в пропасть воспоминаний и не позволяют вырваться из нее. Зачастую один случай не отличить от другого и до самого последнего момента человек не поймет – жизнь промелькнула перед глазами от того, что ты умер или от того, что начал жить заново.

   – Юрий, а вы что здесь делаете? – Хворостин, уже подошедший к развилке, на которой кончался проезд Октябрьский, обернулся. Из окна углового домика выглянула Наденька, женщина, сопровождавшая Марту Курагину.

   – Просто гуляю, – нехотя оторвался от своих тягостных мыслей Юра.

   – Вы не забыли, что сегодня концерт Марты Леонидовны? Будете там?

   – У меня поезд, я не успею.

   – Как поезд? – Наденька всплеснула руками. – А Максим Петрович уверял нас, что вы остаетесь.

   – Врал, наверное.

   – Постойте-ка минутку, – Наденька нырнула в окно и через минуту выскочила через калитку на улицу. – Пойдемте со мной, поговорим. Здесь живет хороший знакомый Марты Леонидовны. Его дома нет, но он не станет возражать, если вы немного побудете внутри.

   Юра позволил Наденьке увлечь себя к калитке. Двор хорошего знакомого Курагиной был обставлен уютно. Возле дома стояла лавочка, между крышей и калиткой перекинуты железные прутья, вдоль которых вился виноград. Его листья еще не успели опасть, поэтому виноград накрывал бетонированный двор тенью. Наденька усадила Юру на лавочку, села чуть в стороне от него.

   – Рассказывайте, что случилось.

   – Да ничего не случилось. Я возвращаюсь домой, – ответил Юра, нахмурившись. Только сейчас Хворостин понял – по возвращению в Оренбург он не станет покупать билеты в Рязань. Юра отправится к себе домой, на улицу Толстого. Может там он, наконец, освободится от терзавших его воспоминаний и тоски.

   Надежда внимательно наблюдала за Юрой. Хворостин не выдержал ее проницательного взгляда, отвел глаза в сторону.

   – Вы приняли Максим Петровича за сумасшедшего? – спросила она.

   – А он разве не сумасшедший? – презрительно хмыкнув, произнес Хворостин.

   – Он кто угодно, но не сумасшедший, – Наденька тяжело вздохнула. – Вы ведь знаете, Марта Леонидовна пережила блокаду Ленинграда. Вы обратили внимание на ее руки, когда она сняла перчатки.

   Черные пальцы возникли перед глазами Хворостина.

   – Вы мне не поверите, но она чудом их сохранила. Это чудо произошло здесь, в Сентябрьском лесу, – Наденька пододвинулась к Юре ближе, схватила его за руку. – Я мечтала стать художницей. Всю свою жизнь стремилась творить прекрасное. Но мой отец настоял на том, чтобы я осталась в колхозе. Я страдала, Юрий, вы не представляете, как я страдала. Никто меня не понимал, моего стремления к прекрасному. Те люди, что окружали меня, были грубыми и невосприимчивыми. Со временем грубел и мой талант. Я бы похоронила его. Все робкие попытки продать написанные мной полотна заканчивались крахом. Мой талант не ценили. А в колхозе надо мной посмеивались – удумала, мол, художница. За рисульки деньги никто не заплатит. Потом я вышла замуж, уехала в тогда еще Ленинград. Однажды мы с супругом отправились на концерт Марты Леонидовны. Не спрашивайте как, но Марта Леонидовна почувствовала меня, поручила тогдашней своей помощнице найти меня и рассказала о Сентябрьске. Я приехала сюда и после беседы с Максим Петровичем посетила лес, – Наденька снова глубоко вздохнула. – Через неделю одну из моих картин купили, потом еще одну. Я неожиданно получила возможность посвятить себя тому, о чем мечтала всю жизнь. Мой супруг не понял этого, он бросил меня. Но та пустота, которую я ощущала внутри себя, она исчезла. Но я никогда не забывала о ней: чувство собственной неполноценности, уродства. Тоска по тем временам, когда над твоим детским талантом посмеивались родители и хвалили гости. Я чувствую – вас тяготит то же самое, Юрий. Прошу вас, не отталкивайте Максим Петровича, поговорите с ним. Многого не нужно – сходите сегодня на концерт к Марте Леонидовне, после него навестите Максим Петровича – не смущайтесь, он ложится очень поздно, наверняка сегодня будет ждать вас – и попросите рассказать о судьбе Марты Леонидовны.

   Юра смотрел на женщину с сомнением, но одного он отрицать не мог – она словно залезла к нему в душу и прочувствовала творящееся внутри.

   – Если получится, так и сделаю. Теперь простите, мне пора, – Юра решительно встал, твердо намерившись избавиться от Наденьки.

   – Юрий, вы не понимаете, я хочу вам помочь. Я вижу в вас себя в этом же возрасте. Я бы тоже не поверила в двадцать лет. Но, – она приложила руку к груди, – душа продолжит страдать до тех пор, пока вы не переступите границу леса. В конце концов, вы вернетесь сюда.

   – Я подумаю обо всем, что вы сказали, – уверил Юра Наденьку. – Простите, но мне нужно на вокзал.

   – Не хотите посмотреть мои полотна? – неожиданно спросила Наденька. – Не обижайте, пожалуйста. Взгляните хотя бы одним глазком. Никуда идти не нужно, друг Марты Леонидовны позволяет мне работать у него дома.

   Ее голос так и сквозил грустью. Юра сжалился над пожилой женщиной.

   – Ну, давайте посмотрим.

   – Проходите в дом, – Наденька открыла дверь, позволила Юре войти, последовала за ним, прикрыла за собой дверь. Она проводила Хворостина в обширную мастерскую. Стены измазаны красками, несколько полотен стояло в углах, накрытые тряпками. В соседней комнате в ряд выстроились мольберты с законченными изображениями. На них был запечатлен лес. Картины выглядели удивительно реалистично. Желтые и оранжевые, салатные и темно-зеленые, фиолетовые и красные, кроны деревьев тянулись вдоль оврага, по дну которого ползла железная дорога, убегавшая за горизонт. С самого края полотна тянулись облачка дыма – поезд уже проехал.