Текст книги "Ежов. Биография"

Автор книги: Алексей Павлюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Вся эта потенциально взрывоопасная ситуация с кадрами доставляла Ежову немалое беспокойство, осложняя его и без того непростые отношения со Сталиным. Однако, как оказалось, главная кадровая проблема подстерегала его там, где он ее совсем не ждал.

Глава 34
Явление Берии

После того как в конце июня 1938 года Фриновский по распоряжению Сталина отправился на Дальний Восток разбираться с обстоятельствами исчезновения Люшкова, Ежов остался без первого заместителя. Возможно, основной смысл инспекционной поездки Фриновского в этом и заключался, поскольку создавшаяся в результате его отъезда ситуация как нельзя лучше способствовала реализации сталинского замысла – подбору нового заместителя наркома, который в дальнейшем, после ухода Ежова, принял бы на себя его обязанности по руководству НКВД.

Вообще-то кандидатура на пост первого замнаркома была и у самого Ежова. Разговоры о возможном переходе Фриновского в Наркомат обороны шли еще с осени 1937 г., и, на случай, если бы такое решение действительно состоялось, Ежов наметил в качестве возможной замены сначала Л. М. Заковского, а когда, в связи с арестом последнего, этот вариант отпал – своего давнего помощника М. И. Литвина. К лету 1938 г. Литвин, возглавлявший в то время ленинградское управление, рассматривался в НКВД как наиболее реальный кандидат на должность первого заместителя наркома. Ежов уже обсуждал данный вопрос со Сталиным, в ожидании вызова к вождю Литвин несколько раз специально приезжал в Москву, однако аудиенция так и не состоялась.

У Сталина имелись свои соображения на этот счет, и Литвин был, конечно, не тем человеком, которого он хотел бы видеть в качестве преемника Ежова.

В одной из бесед с заведующим Отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленковым, состоявшейся, по-видимому, в конце июля 1938 г., Сталин дал ему поручение подобрать кандидата на пост первого заместителя наркома внутренних дел, который имел бы опыт работы в партийных органах и органах госбезопасности и которому он, Сталин, мог бы лично доверять ^{409} .

К тому времени в составе высшей номенклатуры выдвинутым условиям соответствовали только два человека: первый секретарь ЦК компартии Грузии Л. П. Берия и первый секретарь ЦК компартии Азербайджана М. Д. Багиров, и, чтобы выбрать из них более достойного, Сталину совершенно не требовалось прибегать к помощи Отдела руководящих партийных органов. Однако использованная технология позволяла сделать вид, что речь идет об обычном кадровом решении, не преследующем каких-то далеко идущих целей. Ежову еще предстояло завершать начатую работу, и расхолаживать его раньше времени не было никакого смысла. Расчет строился, вероятно, на том, что через свои связи в Отделе руководящих партийных органов, который он возглавлял в 1935–1936 гг., Ежов наверняка узнает о полученном отделом задании, и это, с одной стороны, подготовит его к предстоящему событию, а с другой – ослабит возможные подозрения, поскольку, если бы речь шла о подборе будущего руководителя НКВД, Сталин вполне мог обойтись без чьих-либо подсказок, ввиду крайне узкого круга возможных кандидатов.

Маленков и его сотрудники остановили свой выбор на Л. П. Берии. Чекистский стаж у него был весьма солидный: с 1921-го по 1931 г. Берия работал в органах ЧК – ГПУ Закавказья, при этом с 1926-го по 1931 г. являлся председателем ГПУ Грузии, а с апреля по ноябрь 1931 г. возглавлял ГПУ всей Закавказской федерации. В конце 1931 г. он становится первым секретарем ЦК компартии Грузии, а в 1932 г. по инициативе Сталина, высоко оценивавшего его деловые и все прочие качества, Берия, не являвшийся тогда не только членом, но даже и кандидатом в члены ЦК ВКП(б), был назначен по совместительству еще и первым секретарем Закавказского крайкома, объединявшего компартии трех закавказских республик – Армении, Грузии и Азербайджана, и на этом посту он оставался вплоть до упразднения Закавказской федерации в 1937 году. Так что опыт партийной работы у него тоже был немалый.

Пользовался Берия и доверием вождя, о чем свидетельствовало хотя бы то, что он до сих пор оставался на свободе – среди первых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий, занимавших соответствующие должности к началу «большого террора», это удалось очень немногим. Несомненным преимуществом Берии была также его относительная молодость (39 лет) и то, что, как и Сталин, он был грузином.

Правда, в 1937 г. одно время казалось, что Берия может пополнить собой ряды региональных руководителей, утративших доверие вождя. Сталину не нравилось, как в Грузии и в целом в Закавказской федерации возвеличивают Берию, приписывая ему все мыслимые и немыслимые заслуги в деле социалистического строительства. Однако Берия сделал правильные выводы, пригасил, насколько это было возможно, славословие в свой адрес, и вес обошлось.

На всякий случай Маленков поручил своему заместителю В. А. Донскому подобрать еще несколько кандидатур, чтобы у Сталина была возможность выбора. Шесть дополнительных претендентов не соответствовали условиям, выдвинутым вождем, но в Отделе руководящих партийных органов они считались перспективными кадрами, и, видимо, не исключалось, что кто-то из них может Сталина заинтересовать. Это были третий секретарь Свердловского обкома партии Н. И. Гусаров, ответственные организаторы ОРПО С. Н. Круглов и Н. М. Пегов и еще трое функционеров из номенклатуры Отдела руководящих партийных органов.

По-видимому, Ежову действительно стало известно о той неожиданной кадровой проблеме, с которой он мог столкнуться в самое ближайшее время. Возможно, его бурная деятельность в конце июля 1938 г. (о чем пойдет речь ниже) как раз и имела целью доказать, что со своими служебными обязанностями он справляется не хуже, чем раньше, и что никакие помощники со стороны ему совершенно не требуются.

26 июля 1938 года Ежов направил Сталину список из 139 человек, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Вычеркнув одну фамилию – маршала А. И. Егорова, которому тем самым были дарованы еще семь месяцев следственных застенков, – Сталин и Молотов наложили резолюцию: «За расстрел всех 138 человек» ^{410} , после чего список был передан в Военную коллегию Верховного Суда.

Последний раз санкцию на уничтожение стольких представителей верхнего эшелона власти Ежов запрашивал в ноябре 1937 года. В списке значились 17 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), среди них – бывший кандидат в члены Политбюро, заместитель председателя Совнаркома СССР Я. Э. Рудзутак, заведующие Политико-административным и Сельскохозяйственным отделами ЦК И. А. Пятницкий и Я. А. Яковлев, заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК А. И. Стецкий. Расстрелять предстояло также известных военных деятелей – заместителя наркома обороны СССР, начальника ВВС РККА Я. И. Алксниса, командующего войсками Белорусского военного округа И. П. Белова, начальника Разведуправления РККА Я. К. Берзина, видных чекистов – заместителя наркома внутренних дел Я. С. Агранова, начальников дальневосточного и орджоникидзевского управлений НКВД Т. Д. Дерибаса и П. Ф. Булаха, наркома внутренних дел Украины И. М. Леплевского и многих других функционеров высокого ранга, еще недавно составлявших цвет советской партийно-государственной элиты.

В связи с важностью и срочностью данной акции, призванной подтвердить неослабевающую работоспособность чекистского ведомства, Ежову пришлось поломать весь отлаженный механизм такого рода процедур. По заведенному порядку законченные центральным аппаратом следственные дела сначала докладывались специальной комиссии, куда входили первый заместитель наркома внутренних дел, заместитель Прокурора СССР и председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР. После того, как комиссия определяла, где должно рассматриваться то или иное дело, список лиц, подлежащих суду Военной коллегии, отправлялся Ежовым на подпись Сталину, а затем санкционированный вождем приговор утверждался Военной коллегией в ходе ее псевдосудебных заседаний.

На этот раз Ежов решил все взять в свои руки. Запросив в Тюремном отделе НКВД списки арестованных руководящих работников, он пометил тех, чьи дела, по его мнению, следовало передать Военной коллегии, и составленный на основе этих пометок список отправил на утверждение Сталину. Как уже говорилось, Сталин и Молотов все кандидатуры, кроме маршала А. И. Егорова, одобрили, и теперь дело было за Военной коллегией. Тут-то и выяснилось, что в составленный по указанию Ежова и одобренный высшим руководством страны перечень кандидатов на уничтожение попало множество людей, по которым следствие не было к тому времени завершено, а по некоторым из них фактически еще и не начиналось.

Вспоминает бывший начальник Секретариата НКВД И. И. Шапиро:

«Военная коллегия требовала передать ей следственные дела для рассмотрения на судебном заседании, Ежов в свою очередь требовал быстрейшего окончания следствия. Буквально в течение 2–3 дней заканчивали следствием отдельные дела, лишь бы как-нибудь оформить дело и сплавить его. Передавались дела, арестованные по которым крайне нужны были для следствия по другим сложным делам. А ряд дел вообще нельзя было передавать в Военную коллегию, так как они, по существу, не были ей подсудны и в лучшем случае должны были быть рассмотрены Особым совещанием» ^{411} . (Последнее, как известно, не имело полномочий выносить расстрельные приговоры.)

Однако раз начальству нужно, подчиненные постарались не подвести. Ударными темпами следствие по неоконченным делам было завершено. Военная коллегия тоже выполнила свою работу без задержки, и считанные дни спустя все было кончено.

Теперь, когда Ежову в полной мере удалось продемонстрировать свои организаторские способности, ему оставалось лишь сидеть и ждать дальнейшего развития событий.

А тем временем по НКВД поползли слухи о грядущих переменах. Как свидетельствует бывший нарком внутренних дел Украины А. И. Успенский, когда в начале августа 1938 г., приехав в Москву на вторую сессию Верховного Совета СССР, он зашел к начальнику Секретариата НКВД И. И. Шапиро, тот выглядел очень встревоженным.

«Шапиро мне сказал, – вспоминал Успенский, – что у Ежова большие неприятности, так как в ЦК ему не доверяют. Дальше Шапиро мне сообщил, что ходят слухи, что замом к Ежову придет человек (фамилию он не назвал), которого нужно опасаться» ^{412} .

По-видимому, Ежов знал, что опасаться ему следует именно Берии. Тот тоже находился в те дни в Москве, принимая участие в работе сессии Верховного Совета СССР, и за всеми его контактами со Сталиным Ежов следил с неослабевающим вниманием, выходящим даже иногда за рамки приличия.

«Ежов, – рассказывал позднее начальник Отдела охраны ГУГБ НКВД И. Я. Дагин, – проявлял большую нервозность в связи с вызовом Берии на приём к Сталину на загородную квартиру. В тот день Ежов мне беспрестанно звонил, а один раз, позвонив, стал спрашивать: «Вы не знаете, о чем они говорят?» Я ответил: «Что Вы, Николай Иванович!» – [и] Ежов тогда прекратил разговор на эту тему» ^{413} .

Отношения Ежова и Берии были до последнего времени вполне дружескими. Еще в 1931–1932 гг., когда Ежов поправлял свое здоровье в ведомственном санатории ГПУ Грузии в Абастумани, Берия окружил московского гостя повышенной заботой, требуя того же от своих подчиненных – чекистов. В свою очередь и сам Берия, приезжая в Москву, мог рассчитывать на радушный прием со стороны Ежова. Уже став наркомом внутренних дел, Ежов неоднократно звонил руководителю грузинских чекистов С. А. Гоглидзе, предупреждая последнего о необходимости усиления личной охраны Берия, о чем последнему наверняка становилось известно.

Первым событием, омрачившим их отношения, стало, по-видимому, дело заместителя председателя Совнаркома Грузии Б. Г. Мдивани, одного из отцов-основателей грузинской компартии. Осенью 1936 года он был арестован в Тбилиси по обвинению в троцкистской деятельности, которой якобы занимался в предшествующие годы. Ничего более серьезного ему инкриминировать не предполагалось, и дело уже собирались передать на Особое совещание, однако в это время в Москве от находящихся под следствием Ю. Л. Пятакова и Г. Я. Серебрякова были получены показания, согласно которым в 1934 году ими был будто бы утвержден состав созданного Мдивани грузинского троцкистского центра, которому была дана установка на развертывание диверсионно-вредительской и террористической работы в Грузии.

В январе 1937 году Мдивани по указанию Ежова был этапирован в Москву. Здесь во внутренней тюрьме НКВД он уже через неделю «признался» в том, что до последнего времени являлся одним из руководителей закавказского троцкистского центра и вел активную борьбу против руководства партии. В ходе дальнейшего «расследования» список преступлений Мдивани пополнился обвинениями в подготовке террористических актов против Сталина, Ежова и Берии, подготовке вооруженного восстания в Грузии с целью отделения ее от СССР, шпионаже и тому подобных преступлениях.

После окончания следствия дело Мдивани и шестерых его «сообщников» было в июле 1937 года передано в Верховный суд Грузии, которому ничего не оставалось, как только приговорить всех обвиняемых к расстрелу.

Берия, считавший себя полноправным хозяином Грузии, крайне болезненно воспринял вмешательство центрального аппарата НКВД и самого Ежова в чисто грузинские, как он считал, дела и проявленное при этом недоверие к возможностям местных чекистов самим разобраться в данной истории. Сам он, похоже, был против казни Мдивани, и то, что это пришлось все-таки сделать, не могло не сказаться на его отношениях с Ежовым.

А вскоре у него появился еще один повод для серьезного недовольства, связанный на этот раз с действиями НКВД в Армении – республике, которой Берия после упразднения в апреле 1937 года. Закавказского крайкома партии формально уже не руководил, но куратором которой продолжал себя считать.

19 августа 1937 года в Ереване покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна четвертого этажа здания НКВД Армении, бывший председатель Совнаркома Армянской ССР С. М. Тер-Габриелян. Вообще, такие способы ухода из жизни в процессе допросов с пристрастием время от времени имели место, в частности, незадолго до этого, 21 июня 1937 г., в Минске из окна здания НКВД Белоруссии выбросился и разбился насмерть бывший председатель Совнаркома Белорусской ССР Н. М. Гололед. Сталин и Ежов были, конечно, недовольны такими неумелыми действиями своих подчиненных, но если никаких других претензий к ним не имелось, то и наказание бывало не слишком строгим. Например, в связи с самоубийством Н. М. Голодеда, двух младших лейтенантов, непосредственных виновников случившегося, арестовали, а их руководитель – зам. начальника Контрразведывательного отдела белорусского НКВД – отделался всего лишь строгим выговором.

В Армении все вышло по-другому. У Сталина уже давно имелись претензии к местным руководителям в связи с их недостаточной, по его мнению, активностью в деле борьбы с «врагами народа», и самоубийством Тер-Габриеляна решено было воспользоваться для того, чтобы провести в республике жесткую зачистку.

8 сентября 1937 года Сталин направил в адрес ЦК КП(б) Армении письмо, в котором отмечалось, что в Армении очень плохо обстоят дела с хозяйственным и культурным строительством, что сельское хозяйство разваливается, а строящиеся предприятия консервируются, что троцкисты и прочие антипартийные элементы не получают должного отпора, напротив, руководство Армении фактически им покровительствует. По мнению Сталина, С. М. Тер-Габриелян был убит врагами народа, чтобы «заткнуть ему глотку» и избежать тем самым возможности разоблачения оставшихся на воле сообщников.

В письме сообщалось, что принято решение об аресте наркома внутренних дел Армении Х. Х. Мугдуси, председателя Совнаркома республики А. А. Гулояна, «которые не могут не нести ответственности за все вскрывшиеся безобразия», и, кроме того, ставился вопрос об ответственности первого секретаря ЦК компартии Армении А. С. Аматуни ^{414} .

Для расследования на месте всех обстоятельств случившегося в Армению был направлен заведующий Отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков вместе с бригадой чекистов во главе с тогдашним начальником Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД М. И. Литвиным. По прибытии в Ереван Маленков отдал распоряжение об аресте А. А. Гулояна, Х. Х. Мугдуси и его заместителя И. А. Геворкова, которые сразу же подверглись интенсивным допросам. Свидетельствует бывший Начальник погранвойск Армении Г. А. Петров:

«…Маленков и работники НКВД СССР Литвин, Альтман и Гейман стали допрашивать арестованного наркома внутренних дел Армении Мугдуси… Чтобы получить от Мугдуси признание, Маленков, Литвин и другие работники бригады НКВД СССР стали его избивать и били до тех пор, пока Мугдуси на заявил, что он согласен подробно рассказать о совершенных им преступлениях» ^{415} .

Такой же обработке подверглись и другие арестованные армянские работники, в результате чего список выявленных «врагов народа» стал быстро расти. 15 сентября 1937 г. Маленков собрал пленум ЦК компартии Армении, продолжавшийся с перерывом до 23 сентября. Его итогом стало исключение из партии большого числа армянских функционеров, часть из которых была к этому времени уже арестована, а остальные разделили их участь сразу по окончании пленума.

Вслед за этим, в дополнение к уже проводимой в Армении в рамках приказа № 00447 операции в отношении бывших кулаков, уголовников и других «антисоветских элементов», по республике прокатилась волна арестов ответственных партийных и государственных работников. В период существования Закавказской федерации многие из них успели поработать на руководящих должностях в соседних с Арменией Грузии и Азербайджане, и теперь на основе их показаний аресты начались также в этих республиках.

Поскольку инициатива карательного рейда в Армению исходила от Сталина, Берии оставалось лишь мириться с этим, но то, как осуществлялась данная акция, вызывало у него вполне объяснимое недовольство. Руководящие кадры закавказских республик в большинстве своем были назначены с его благословения, и хотя после упразднения Закавказского крайкома партии они уже не находились в его подчинении, Берия вправе был рассчитывать на то, что вопрос о репрессиях в отношении конкретных лиц будет в той или иной форме с ним согласован. Однако, как уже говорилось, положение Берии в тот период было не особенно прочным, вследствие чего посланные Ежовым чекисты, вероятно, не сочли для себя необходимым слишком уж внимательно прислушиваться к его мнению, и такая бесцеремонность, по-видимому, нанесла весьма болезненный удар по его самолюбию.

В дальнейшем конфликтные ситуации возникали в связи с арестом М. Е. Горячева [107]107
  Горячев М. Е. – до 1935 г. работал в органах ГПУ Грузии, Азербайджана и Закавказской федерации, в дальнейшем – на партийной работе. Член ЦК компартии Грузии.


[Закрыть]и некоторых других руководящих грузинских работников, так что к лету 1938 г. отношения Ежова и Берии были уже далеко не такими безоблачными, как прежде.

Решение об освобождении Фриновского от обязанностей заместителя наркома внутренних дел (в связи с предстоящим утверждением его в должности наркома Военно-Морского Флота СССР) и назначении на освободившееся место Берии было принято Политбюро 21 августа 1938 г., однако официально о нем нигде не объявлялось. В грузинских газетах сообщение об освобождении Берии от обязанностей первого секретаря ЦК компартии Грузии, конечно, появилось, но причины такого решения были сформулированы весьма туманно – «в связи с переходом на работу в Москву». И в последующие месяцы никаких упоминаний о том, что Берия является первым заместителем наркома внутренних дел СССР, ни разу не появилось. Возможно, Сталин хотел сохранить его имя незапятнанным и представить широкой публике лишь после того, как чистка в стране закончится и придет время «исправлять ошибки, допущенные вышедшими из-под контроля партии чекистами».

Сам Берия был отнюдь не рад своему новому назначению. Его вполне устраивала прежняя должность, и хотя перевод на работу в Москву он для себя, конечно, не исключал, но рассчитывал, вероятно, что это будет какой-нибудь крупный хозяйственный наркомат, где он мог бы применить те знания и способности, которые приобрел за время работы руководителем Закавказской федерации и Грузии. Чекистскую работу Берия, похоже, рассматривал как пройденный этап своей жизни и никакого желания снова к ней возвращаться не испытывал. Однако выбора у него не было – пришлось подчиниться.

Что может означать появление в НКВД такой крупной фигуры, как Берия, Ежов, будучи опытным аппаратчиком, понял, конечно, сразу, отреагировав на это событие полуторанедельным запоем. Укрывшись на своей даче в поселке Мещерино, он вызвал врача и, пожаловавшись на головную боль, бессонницу, неприятные ощущения в области сердца и отсутствие аппетита, получил предписание – отдых в течение как минимум пяти дней. Шесть дней спустя при очередном осмотре данная рекомендация была повторена, так что до конца августа Ежов мог на работу не выходить, и ничто не мешало ему в те дни глушить тоску по полной программе.

25 августа 1938 года в Москву после двухмесячного пребывания на Дальнем Востоке возвратился М. П. Фриновский. О последних новостях его проинформировал подсевший к нему в поезд недалеко от столицы начальник Управления транспорта и связи НКВД Б. Д. Берман.

«Я сказал Фриновскому, – вспоминал потом Берман, – что он теперь наркомвоенморфлот и что ему теперь нужно только сдать дела и проститься с НКВД. Он ответил, что знает и сдает дела Литвину. Я ответил, что не Литвину, а Берия. «Как Берия? – воскликнул Фриновский. – Ведь Литвин назначен…» Я ответил, что в аппарате давно ходят слухи, что Ежов у себя на даче вместе с Литвиным выпили уже за его, Литвина, здоровье, но что эта трапеза преждевременна, так как назначен не Литвин, а Берия.

Я ясно видел, – продолжал Берман, – что Фриновский удручен, и настроение его сразу упало. Он сразу стал неразговорчив» ^{416} .

Прямо с вокзала Фриновский по просьбе Ежова отправился к нему на дачу. Ежов выглядел очень взволнованным, он даже прослезился, расцеловал Фриновского, чего никогда раньше не делал, и принялся рассказывать о последних событиях в НКВД.

Обсудив ситуацию, собеседники пришли к выводу, что Ежова ждет трудная жизнь. Сработаться с Берия, учитывая его властный, независимый характер, будет очень сложно, придется приложить немало усилий, чтобы в НКВД не образовалось два центра власти. Наверняка не простивший ни случая с Мдивани, ни истории с Арменией, ни другие конфликтные эпизоды его взаимоотношений с НКВД, Берия попытается скомпрометировать прежнюю деятельность руководства наркомата, а кроме того, будет необъективно информировать Сталина о текущих событиях, возводя в ранг системы отдельные обнаруженные им недостатки.

Фриновский посоветовал Ежову бросить хандрить, взять «вожжи» в руки и воспрепятствовать проникновению людей Берии в центральный аппарат НКВД, а также не допустить, чтобы аппарат перекинулся на его сторону ^{417} .

Ссылаясь на свое плохое самочувствие и необходимость продолжения лечения, Ежов поручил Фриновскому до возвращения Берии из Грузии (куда тот отправился сдавать дела своему преемнику) разобраться с материалами, которые не должны попасть на глаза новому первому заместителю наркома, и в первую очередь закрыть тем или иным способом дело о так называемой «террористической группе в Управлении коменданта Московского Кремля».

В начале 1938 года от арестованных коменданта Кремля П. П. Ткалуна и его заместителя С. И. Кондратьева были получены показания о группе их подчиненных, которых они якобы вовлекли в свою заговорщицкую организацию. Речь, в частности, шла о начальнике части боевой подготовки Управления коменданта Кремля Н. Н. Таболине, начальнике финансового управления А. И. Колмакове и коменданте здания правительства П. П. Брюханове. Последнего будто бы даже специально женили на обслуживающей кремлевскую квартиру Сталина официантке А. Виноградовой, чтобы через нее осуществить задуманное убийство вождя ^{418} .

Ежов, которому сообщили об этих «признаниях», посчитал их недостоверными, никто из упомянутых лиц арестован не был, и теперь, в связи с предстоящим появлением в НКВД Берии, нужно было срочно решать, как с ними следует поступить [108]108
  Что касается самих П. П. Ткалуна и С. И. Кондратьева, то первого из них расстреляли в июле 1938 г., а второго – в последних числах августа, когда накануне прихода Берии спешно заканчивали следственные дела, которые не должны были попасть ему на глаза.


[Закрыть].

Выполняя указания Ежова, Фриновский собрал у себя небольшое совещание с участием коменданта Кремля Ф. В. Рогова, начальника Отдела охраны НКВД И. Я. Дагина и начальника Управления особых отделов НКВД Н. Н. Федорова. Дагин доложил о том, какие показания имеются на каждого из кремлевских «террористов», после чего некоторых из них решено было арестовать или уволить, а кого-то перевести в другие подразделения НКВД.

Теперь оставалось решить, что делать с самими показаниями Ткалуна и Кондратьева.

Рассказывает И. Я. Дагин:

«В первых числах сентября 1938 года я зашел в кабинет к Фриновскому. Его в тот момент в кабинете не было, он ушел к Ежову. Вернулся Фриновский от Ежова в крайне возбужденном состоянии. Он резким движением бросил свои бумаги на стол, сказав: «Так передрейфил, что с ума сошел человек. Знаешь, что он сейчас предложил мне? – Протокол Ткалуна, в котором речь идет о Шуре Виноградовой, а вместе с ней о Брюханове, он предложил уничтожить» ^{419} .

Забегая вперед, следует сказать, что поручение Ежова об уничтожении данного протокола Фриновский выполнить не решился, так что впоследствии о нем стало известно Берии, а через него и Сталину.

Но Ежов не только отдавал такого рода распоряжения, но и сам действовал аналогичным образом. Свидетельствует все тот же Дагин:

«…Ежов вызвал меня к себе в кабинет. В кабинете на его столе была картотека и большое количество папок, на каждой из которых значилась определенная фамилия. Я стоял молча несколько минут, во время которых Ежов бегло читал какие-то документы, которые он тут же рвал и бросал в корзинку. Затем Ежов поднялся и протянул мне папку с материалами, сказав: «Возьмите, здесь материалы на Гулько [109]109
  Заместитель Дагина Б. Я. Гулько был заместителем и предыдущего начальника Отдела охраны ГУГБ НКВД К. В. Паукера, арестованного в апреле 1937 г. Вследствие своей близости к Паукеру, Гулько являлся объектом многочисленных показаний и заявлений, обвинявших его в принадлежности к заговорщицкой организации, якобы существовавшей в органах Н КВД. В свое время Дагин обращался к Ежову с просьбой удалить Гулько из Отдела охраны, однако Ежов и Фриновский, ценившие Гулько как профессионала, запретили тогда его трогать.


[Закрыть]. Сумеете их расследовать?»

Я попросил дать мне эти материалы, сказав, что, ознакомившись с ними, доложу ему.

После разговора с Ежовым я понял, что все материалы, которые находились у него в кабинете, представляют компрометирующие данные на сотрудников, которые он тут же уничтожал. Я пришел в ужас после того, что увидел у Ежова, глазам не верил. Мне стало ясно, что идет расчистка материалов, припрятанных в свое время в секретариате, – расчистка и уничтожение. Рвал бумаги Ежов и тогда, когда я второй, третий и следующие дни заходил к нему в кабинет» ^{420} .

Помимо уничтожения нежелательных документов, Ежов активно занимался в те дни и чисткой личного состава, увольняя «пачками» работников, даже если имеющийся на них материал был не слишком серьезным. Кого-то пришлось и арестовать.

Наряду с этими мерами, подготовка Ежова к появлению Берии включала также разработку плана перестройки системы управления в НКВД, с целью ослабить влияние нового первого заместителя на принимаемые в наркомате решения. Этого можно было добиться, реализовав, наконец, принятое Политбюро 5 апреля 1938 г. решение о создании коллегии НКВД. В силу каких-то причин это решение так и осталось тогда на бумаге, однако в новых условиях идея коллективного руководящего органа при наркоме заслуживала того, чтобы претворить ее в жизнь. Включив в состав коллегии надежных и преданных людей, можно было создать такую обстановку, при которой оказавшийся в заведомом меньшинстве Берия был бы существенно ограничен в своих властных полномочиях.

Одним из членов коллегии, а заодно и своим вторым заместителем Ежов предполагал сделать наркома внутренних дел Казахстана свояка Сталина С. Ф. Реденса. В 1928–1931 гг. Реденс являлся председателем ГПУ Закавказской федерации, и, по некоторым данным, именно в результате интриг Берии был в начале 1931 г. отозван со своего поста, после чего Берия, являвшийся его заместителем, был назначен на освободившуюся должность. Если все было действительно так, то на Реденса, вероятно, и в самом деле можно было рассчитывать как на противовес Берии.

Помимо Реденса Ежов также собирался включить в состав Коллегии НКВД своего бывшего второго заместителя Л. Н. Вельского, переведенного в апреле 1938 г. в Наркомат путей сообщения, и своего заместителя по Наркомату водного транспорта Е. Г. Евдокимова, давно и безуспешно пытающегося получить хоть какую-нибудь руководящую должность в НКВД. Их возвращение в органы госбезопасности предполагалось мотивировать тем, что в НКВД (после проведенной чистки) уже почти не осталось крупных работников, имеющих большой чекистский опыт.

Из «молодежи» кандидатами в состав коллегии Ежов наметил начальника Управления особых отделов НКВД Н. Н. Федорова, а также начальников Секретно-политического и Иностранного отделов А. С. Журбенко и З. И. Пассова ^{421} .

Однако осуществить этот план так и не удалось. Причины внезапной заинтересованности в органе коллективного руководства были слишком уж очевидными, и, несмотря на неоднократные ходатайства Ежова, идею воссоздания Коллегии НКВД Сталин не поддержал.

В начале сентября 1938 г., завершив свои дела в Грузии, Берия прибыл в Москву. С собою он на первых порах привез трех человек, в прежние времена работавших вместе с ним на чекистском поприще: заведующего Особым сектором ЦК компартии Грузии А. П. Капанадзе, заведующего Промышленно-транспортным отделом грузинского ЦК В. Н. Меркулова и заместителя наркома внутренних дел Грузии Б. З. Кобулова. Капанадзе был назначен заместителем начальника секретариата Берии, Меркулов стал заместителем Берии, а Кобулов возглавил Секретно-политический отдел.

Чтобы удовлетворить желание Берии иметь своего человека во главе Секретно-политического отдела, Ежов вынужден был переместить двух своих выдвиженцев. Прежний начальник отдела А. С. Журбенко стал руководителем московского управления НКВД (это была равноценная замена), а вот бывшему главе московских чекистов В. Е. Цесарскому с оперативной работой пришлось проститься.

Цесарский, работавший вместе с Ежовым в течение последних шести лет, пал жертвой доносов, о содержании которых стало известно Сталину. Речь, в частности, шла о его дружеских отношениях с бывшим начальником Политуправления РККА Я. Б. Гамарником, застрелившимся в мае 1937 г. накануне своего ареста. Кроме того, Цесарскому ставились в вину сомнения, которые он якобы испытывал в 1919 г., принимая решение покинуть украинскую партию левых эсеров и перейти в РКП(б).