Текст книги "По ту сторону волков (полная версия)"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

...Ей не предан страстью темной,

Но ее слуга наемный?

– Чье это? – спросил я.

– А, это?... Это из Одена. Но это стихотворение я вам давать не буду. Перевод так и остался в черновиках.

И он продолжил писать. А я сидел, покуривал, и как-то сразу репьем вцепилось в память и звучало безостановочно:

Я ли смерть возить повсюду

В инвалидном кресле буду,

Ей не предан страстью темной,

Но ее слуга наемный?

Уж очень это ложилось на нынешнюю мою – на всю нашу нынешнюю – ситуацию. Настолько ложилось, что мерещиться начало, строки эти – ключик к разгадке всего. А врач, закончив писать, передал мне отобранные им листочки. Я убрал их туда же, где уже лежала припрятанная мной сторожевая книга. Остальное врач аккуратно разложил на столе.

– Сделаем из этого доказательство вашей лояльности, – сказал он.

– То есть? – дернулся я. – Мне, знаете ли, не надо...

– Все надо, – сказал врач и разлил еще по стопочке. – Не будем больше об этом. Будьте добры, скажите, вы-то знаете, кто оборотень? И что вообще произошло?

– Знаю, но не во всех деталях, – ответил я. – Знаю, откуда взялась недавно родившая волчиха. Знаю, кому волчата до того дороги, что он кинулся их мать спасать. Знаю, как развязать это дело. Знаю, кто из семерых – оборотень. То есть, не знаю конкретно по имени, но, так сказать, по родственным связям. Вот только остальных шестерых спасти уже не в моей власти.

И я рассказал врачу о моих догадках и предположениях, подводящих черту под всем делом. Врач слушал внимательно, периодически кивая.

– Да, наверно, вы правы, – сказал он, выслушав мою версию. – Вот только как сюда укладывается тот головорез, с которым вам предстоит сегодня встреча в барской усадьбе?

– Пока не ясно, – сказал я. – Но он впишется. Есть у меня предположение на этот счет. Впрочем, – добавил я, – у меня ведь есть сторожевая книга, которую я еще не открывал. Я вам дам ее, не раскрывая, вы ее перелистаете, и, если найдете что-то очевидно соответствующее, скажете мне, прав я или нет. Мне интересно проверить, насколько я угадал.

И я вручил ему сторожевую книгу. Врач с интересом перелистал ее – и у него глаза округлились, когда он дошел до последней из заполненных страниц.

– Да, вы правы, – сказал он. – Вы до жути правы. Вы настолько правы, что я бы на вашем месте не ввязывался в эту игру. Иначе... да, все равно, скажу откровенно: у вас, если вы продолжите погоню за истиной, меньше шансов на спасение, чем у меня, которому «тройка» вот-вот влепит смертный приговор. Я бы отдал эту книгу тому, кто ее ищет, – и еще присягнул бы, что не открывал ее. Если, конечно, вашей присяге поверят. Вас раздавит между жерновами, если вы попробуете действовать активно и самостоятельно.

– Кто знает... – сказал я, убирая замызганный журнальчик на прежнее место.

Врач встал, зябко поеживаясь, подкинул два поленца в печку. Печка в его флигеле была хорошая, старая, с изразцами.

– Волчий маскарад... – задумчиво проговорил он.

– А?.. – не очень поняв, откликнулся я.

– Это я о своем детском ужасе, – проговорил Игорь Алексеевич. – Он мне до сих пор часто снится. Иногда, по несколько ночей подряд.

– Что за ужас? – спросил я.

– У моего отца была большая библиотека, – сказал врач. – Все стены были заняты полками с книгами, уходящими под самый потолок, на высоту почти четырех метров. Кожаные кресла в центре комнаты, удобные напольные светильники с абажурами, вращающиеся этажерки для тех книг, которые сейчас в чтении или в работе... На самых верхних полках, стояли большие книги в красивых переплетах. Мне давно было интересно в них заглянуть. Но отец запрещал мне заглядывать на эти полку. Во-первых, он боялся, что я могу полететь с вершины приставной лесенки. А во-вторых... Это «во-вторых» я понял только в тот день, когда нарушил запрет. Было мне лет шесть или семь. Я поднялся по приставной лесенке до самой верхней полки. Когда я посмотрел вниз мне показалось, что я безумно высоко, чуть не в поднебесье, на секунду у меня даже голова закружилась, паркетный пол расплылся и завращался в глазах. Я поспешно перевел взгляд на книги, вынул одну из красивых книг, открыл. Это был, как я узнал много позже, альбом гравюр Дюрера. Я перелистывал плотные страницы, смотрел на четырех всадников Апокалипсиса, на «людские пороки»... В испуге захлопнув альбом, я взял другой. Это были «Капричос» Гойи. И замелькали передо мной вампиры, ведьмы, младенцы, варящиеся в котле, повешенный... Один из офортов надолго приковал мой взгляд, помимо моей воли: красавица в волчьей маске подает руку галантному кавалеру... Наконец, будто преодолев наложенные чары, я захлопнул альбом, поставил на место, поспешно спустился вниз. А ночью... Ночью я проснулся оттого, что мнея окружали люди в волчьих масках. Да, в ту ночь мне приснился этот волчий маскарад. Я проснулся с ревом, меня долго не могли успокоить. И до сих пор мне это снится, и каждый раз во сне я становлюсь таким же маленьким беспомощным мальчиком, и пугаюсь до смерти. Вот только облик красотки под волчьей маской время от времени меняется... Это всегда – облик женщины, которую я сейчас люблю, которой доверяю... Понимаете?

– Понимаю, – сказал я.

– Да, это были великие произведения искусства... – кивнул врач, то ли мне, то ли самому себе. – Но не для детских глаз. Отец, который составил просто замечательное собрание гравюр и офортов, оттисков с оригинальных досок, драгоценных оттисков, был прав, что прятал эти альбомы подальше от меня... Но вы уловили главное? Не волк, маскирующийся под красотку, а красотка, прикинувшаяся волком. Вот в чем выразился гений художника... И сейчас, когда этот волчий маскарад продолжается...

– Я понимаю, – повторил я.

Врач вернулся к столу и сказал совершенно спокойно:

– Допиваем последнюю?

– Допиваем, – кивнул я. – Только никогда не говорите «последнюю». Мы на фронте всегда говорили «выпьем по предпоследней». Поверье было, что кто скажет «выпьем последнюю» – тот в ближайшем бою погибнет.

– Что ж, по предпоследней, – с полной стопкой врач подошел к окну и задумчиво в него поглядел.– Интересный маршрут обозначен в этой учетной книге... Значит, и наш Маугли со своими волками должен был проследовать по тому же маршруту?

– Да, – сказал я.

– Интересно, как теперь сложится их судьба?

– Волчиха-мать мертва. Помет ее, наверно, тоже; хотя выходить его, видимо, очень старались. Остаются волк-отец и наш Маугли. Боюсь, судьба их тоже будет не слишком радостной, а жизнь – недолгой.

– Кажется, едут, – сказал врач.

Мы допили наши последние капли. Они вошли в комнату. Я встал, и врач тоже.

– Должен сознаться, я догадался, зачем ваш человек сидит у меня и не уходит, – заговорил врач. – Я сделал попытку уничтожить находящиеся у меня иностранные книги и кое-какие заметки. Но ваш человек был зорок, перехватил меня и заставил сложить все аккуратно на столе.

– Я не знаю, антисоветские это книги или нет... – вставил я. – Может, самые обычные...

– Обычные книги уничтожать не пытаются, – уведомил меня опер. – Молодец! Проявил бдительность. И обыска проводить не надо. Уводим его и опечатываем помещение.

Все мы вышли наружу. Врача повели к машине.

– Покажите мне вашего Маугли-Тарзана, – сказал опер.

Я повел его к сарайчику. Волчий юродивый спал. Опер ткнул его носком сапога, чтобы разбудить, и тот недовольно зарычал.

– Ишь ты, сердится, – усмехнулся опер. – Ну и уродина. Недоумок как недоумок, одна слава, что среди волков рос. Пошли.

И мы вышли наружу. Мы пересекли широкий двор и были почти у самых ворот, когда один из охранников в машине вдруг заорал:

– Смотри! Берегись!

Мы мигом обернулись. От двери сарайчика несся в нашу сторону Маугли – волчьими прыжками, с тусклым огнем в глазах, тихо рыча. Метил он явно на опера. Жуткое было зрелище. Самый смелый человек дрогнул бы. Опер выхватил пистолет и открыл отчаянную пальбу. Волчий человек настиг его, навис над ним с разинутой пастью и вскинутыми руками – и вдруг, когда казалось, что все уже для опера кончено, замер на месте, покачнулся и рухнул на спину. Несколько всаженных в него пуль сделали свое дело. Он был мертв.

– Уфф!.. – Опер вытер пот со лба и некоторое время переводил дух. – Ты мне за это ответишь, – грозно кинул он врачу, садясь в машину, – видно, считая его виновником неожиданной выходки получеловека-полузверя. – Убери эту падаль! – крикнул он мне, и машина отъехала.

Я подошел к мертвому юродивому. Да, видно, произошло то, о чем говорил врач. Тычок сапогом оказался той самой последней капелькой, от которой и сорвалась пружинка. И бедняга, по-нашему говоря, «психанул», а по-научному – прибег к агрессии как к средству самозащиты от окружающего враждебного мира.

Взяв за ноги, я оттащил его от ворот к больничной подсобке. Пусть не слишком маячит. А завтра санитар пусть кумекает, куда тело деть. Санитару завтра прием вести. Интересно, каких рецептов он навыписывает? Не отправит ли кого-нибудь на тот свет? Вот и еще одна жертва тогда будет у всей этой истории.

Я взглянул на часы. Два часа ночи. Приблизительно так и приехали, как я предполагал. А меня еще дела ждали. И я направился к барской усадьбе. Проникнуть в нее оказалось делом нехитрым. Я и не таился особенно, взламывая замок передней двери. Поблизости не могло быть никого, кроме того человека, с которым мне все равно надо было встретиться. И думал я: чем спокойней и небрежней зайду – тем меньше вероятности, что он, ни о чем не спрашивая, всадит в меня пулю. Это – как открытая ладонь, протянутая к собаке.

Внутри стоял особый холод – холод затхлости и, как в старину говорили, мерзости запустения. Знаешь, когда воздух вроде и не шелохнется, а ты чувствуешь при этом, как он тебя неслышно обвивает удушающими питоньими кольцами. Я прошел через холл, заглянул в ближайшее помещение, включил фонарик. Ничего. Голо. Я заглянул в следующую комнату – с тем же результатом. Так я прошел по всем комнатам первого этажа и поднялся на второй. Второй этаж состоял из бальной залы и нескольких прилегающих к ней комнат. Я осмотрел их одну за одной. Ничего. Я поднялся на третий этаж.

Первая комната третьего этажа – ничего. Вторая – то же самое. В третьей – вот он, в углу, ряд глянцевитых консервных банок. И бутылки поблескивают, и коробки какие-то сложены. Я подошел к ним поближе.

– Ни с места! – раздался голос позади меня. – Шелохнешься – и пулю получишь. Ты кто такой?

– Да я так, старыми домами интересуюсь, – ответил я.

– И шинель на тебе милицейская, новенькая.

– Такая же новенькая, как я сам. Принимаю район под свое попечение.

– Осмотр, значит, проводишь?

– Как законный представитель законной власти. А вот ты кто такой? Будь ты одним из местных бандюг – хоть этим мифическим Сенькой Кривым, например, – ты бы уже, наверно, всадил в меня пулю. Скорей всего, ты тот оперативник, который под видом прожженного столичного налетчика к инвалиду Коле заявился.

– Откуда ты знаешь?.. – голос дрогнул.

– Что ты не на какую-нибудь банду работал, а на органы власти? Деревенских простачков дурачить можешь. Пальто твое... Они здесь «солидными» всегда называют хорошие пальто казенного образца. Ухватки твои... Равнодушие к пулемету в подполе. Будь ты членом банды – ты бы пулемет не упустил. Ведь инвалид Коля тебе про пулемет докладывал?

– Положим, докладывал.

– Ну, вот. А теперь можно мне обернуться? Замечу, кроме меня, о тебе никто не знает. И инвалид Коля молчать будет. А без меня ты не найдешь того, что ищешь.

– Ты знаешь, где это?

– Догадался.

– Откуда догадался?

– Был один тайник, про который инвалид Коля не знал, что это тайник, понимаешь? А я догадался, что то место может быть только тайником, хоть сам инвалид Коля этого и не соображает.

– Как же милиция в это дело влезла?

– Можно мне наконец обернуться? – спросил я.

– Ладно, оборачивайся. Но близко не подходи.

Я обернулся и встретился глазами с человеком, доставившим столько неприятностей инвалиду Коле. Ничего мужик, крупный, по-боксерски сколоченный, и челюсть крепкая, и глаза шалые, но... слишком холеный, так сказать, чтобы меня одолеть.

– В аресте инвалида Коли себя вини, – сказал я.

– То есть? – несколько нахмурился он.

Я рассказал ему вкратце, как из-за огнестрельного ранения инвалида заподозрили в принадлежности к вурдалачьему племени и чем все это кончилось.

– Темный народ, – скривился мужик.

– До смерти оборотнем запуганный. Ну, насчет этого оборотня мы еще поговорим... А пока что представиться хочу: Высик Сергей Матвеевич, начальник местных милицейских сил и единственный их пока что представитель. И, во-вторых, можно мне на ваши документы взглянуть?

– Зачем это тебе? – то ли насмешливо он спросил, то ли угрожающе – смешанная была такая интонация, странная.

– Я к тому, – спокойненько объяснил я, – что, может, вам, в отличие от меня, вслух представляться не следует – мало ли куда звук долетит. Да и на слово я вам, может, не поверю. Мне надо точно знать, чтоб дело вести. И пистолет убрать можешь. Прикинь, я знал, что ты здесь, и служил я в разведке, поэтому, если б я шел, не чтоб с тобой повидаться, а чтоб тебя пристрелить, то не стал бы я подставляться тебе. Так что, сам видишь, я по-мирному поговорить пришел. Догадался ведь, что свой брат работает. И в секретные расследования лезть не собираюсь. Чем меньше знаешь, тем спокойней спишь. Просто удостовериться хочу.

Он подумал немного, убрал пистолет, вытащил свои документы и протянул их мне. Я внимательно их изучил.

– Все правильно, – кивнул я. – И прав я был, что нашему местному оперу не стал докладывать и инвалиду велел держать пасть на замке.

Я вернул ему документы.

– А когда ж я журнальчик получу? – спросил мужик.

– Когда пообещаешь выполнить мое условие.

– Что за условие? – он недовольно нахмурился.

– Сегодня, среди прочих, арестовали местного врача, Голощекова Игоря Алексеевича. Я хочу, чтоб его отпустили. Власти у вас на это хватит.

– Власти-то хватит... – мужик явно ждал чего-то большего, и теперь расслабился малость, довольный. – Только чем он тебе дался, этот врач?

– Я знаю, что он невиновен. А главное, – я улыбнулся мужику почти сообщнически, – чистый медицинский умеет разводить, как надо, в самой нужной пропорции.

– Веская причина, – одобрил мужик. – А если я пообещаю избавить врача от всех обвинений, заберу книгу – да и обману тебя?

– Мне почему-то кажется, что не обманешь, – сказал я.

– Верно, – ухмылка у мужика сделалась совсем волчьей. – Мы, если обещаем, то не обманываем. Считай, пообещал. Ну, когда журнальчик мне вручишь?

– Да сейчас. На, забирай его. И рад буду, если скажешь, что сам его в этом доме нашел, меня даже не упомянешь. Хочешь верь, хочешь нет, но я его даже не раскрывал. Я запах жареного за километр чую.

Мужик схватил сторожевую книгу и убрал под пальто.

– Выходит, – сказал он, – я мог сразу пристрелить тебя и забрать журнал?

– Не мог, – возразил я. – Я, отправляясь в усадьбу, докладную записку оставил, чтобы ее уничтожить, когда благополучно вернусь. Впрочем, ты, я уверен, догадался, что у меня какая-то страховка есть, едва мы с тобой заговорили. Поэтому и не спешил на курок нажимать.

– А ты разумный малый, – заметил он.

– Разумный, – согласился я. – И, может, ты не откажешь мне в ответах на некоторые вопросы, как человеку разумному?

– Валяй свои вопросы, – сказал мужик. – На что имею право отвечать – отвечу.

– Хорошо. Во-первых, неизвестный, убитый около конезавода, – ваш был человек или с другой стороны?

– Наш человек.

– Директор конезавода упоминал, что он свое удостоверение личности показывал. Но на убитом никаких документов не нашли. Кто взял документы – убийца или сторож, наткнувшийся на труп?

– А в чем для тебя разница, кто именно документы взял? – спросил мужик.

– Разница вот в чем: если документы взял убийца – значит, убийство связано с вашими делами, и это одно. А если убийца взять документы не удосужился – значит, к вашим делам это убийство никакого отношения не имеет. В первом случае – мне делать нечего. Во втором случае – я буду знать, что оборотня мне надо искать среди местных, на ваши дела не завязанных.

– Документы нам привез сторож, – сообщил мужик, поколебавшись, говорить мне или нет.

Я кивнул.

– Теперь я знаю, в каком направлении поиск раскручивать. Ну, я пошел... И один тебе совет.

– Какой?

– Поосторожней будь, отсюда выбираясь. На тебе шинель хорошая, и вообще... Район у нас лютый, не знаешь, на что напорешься. Мужик ты здоровый, но и ты в одиночку с бандой не справишься. Особенно если в засаду попадешь. К тому же этот то ли волк, то ли человек – убийца неуловимый... В общем, остерегайся по пути таких мест, где из-за угла напасть могут, или слишком открытых, где ты далеко заметен. Может, даже лучше было бы тебе здесь переждать до рассвета. Впрочем, как знаешь.

– Не учи ученого, – заверил мужик.

Уже уходя, я обернулся и спросил:

– Да, еще один вопрос, просто из личного любопытства: этот сторож, брат Коли инвалида, он хоть по земле-то еще ходит, за все свои старания и мечты о награде и ордене?

– Пока он – наш свидетель, – ухмыльнулся оперативник. – А там посмотрим.

Я еще раз кивнул – и ушел.

Из усадьбы я выбрался без приключений. Четыре часа утра. Быстрей и безболезненней справился, чем сам думал. Успею еще и поспать перед новым рабочим днем.

Я пошел по жесткому обветренному насту заснеженного поля, срезая путь к поселку. Легкий снег прошел, и мои ноги мягко придавливали свежий и сыроватый покров. На этом свежевыпавшем, по-весеннему быстро оседающем под собственной тяжестью, совсем не пушистом снегу я и увидел цепочку волчьих следов, пересекавшую мой путь. Следы были крупные, матерого волка.

– Это что, папаша погибшего семейства разгуливает? – осведомился я вслух и огляделся.

Что за темная точка вон там? Куст торчит или... Я прошел еще несколько шагов, оглянулся. Точка как будто переместилась – и вроде бы в мою сторону.

– Волк или человек? – заговорил я. – Если волк, то посмеет ли на меня напасть? А если человек – то не оборотень ли, ускользнувший от ареста и уже знающий, кому он обязан всеми неприятностями? Интересно, как он сумел меня выследить?

Впрочем, об этом гадать особенно не приходилось. След по снегу я оставил свежий, от больницы до усадьбы места безлюдные, никто следов не затопчет, а узнать – или сообразить – что я в больнице буду опекать врача, чтоб врач не сбежал до ареста, он запросто мог, зная логику, по которой такие аресты проводятся.

Я шел, оглядываясь. Точка быстро приближалась, укрупнялась, вот уже это не точка, а довольно солидное темное пятно. Я достиг небольшой лощинки, где редкие деревья и кустарники начинались, встал за стволом дерева, вытащил пистолет и стал ждать.

Ждал я недолго. Вот он, огромный волчище, прямо летит по моим следам. Молча, сосредоточенно. И глаза эти – знаешь – тусклое желтое пламя. Словно и не волчьи это глаза, а будто бы два фонаря горят.

В первый раз я выстрелил, когда волк был метрах в пятидесяти. Он как бы вздрогнул болезненно, на ходу, и продолжал бежать, словно камешком в него угодили. Я выстрелил снова. Теперь я уже видел его широкую грудь и знал, что попал. Но он продолжал бежать, как будто пули ему нипочем.

Я выстрелил в третий раз, когда он был уже совсем близко. Его как ударом отбросило, но он устоял на лапах и приготовился к прыжку. Что за черт? Неужели нервишки у меня шалят, рука подводит?

Я увернулся, когда он прыгнул, целясь мне в горло, и нырнул за ствол дерева. Волчище пролетел мимо меня, перекувырнулся и тут же опять вскочил. Я был малость растерян, и, может, он и успел бы меня задрать – еще тепленького, так сказать, неопомнившегося – но тут откуда-то донеслось отдаленное пение самого раннего петуха – оно на секунду словно отвлекло волка, уши его дрогнули, он повел мордой в сторону, словно бы с вороватой оглядкой – и я расстрелял его в упор.

Медленно, не оглядываясь, я двинулся прочь. Усталость внезапно навалилась страшенная. Да, конечно, надо выспаться, перед тем как закончить дело. И все равно, нечего ломиться к людям в такой час, зазря их пугать. Утро мудренее, как говорится. Хотя, если подумать, утро уже наступило. Дежурный дремал на своем месте. Заслыша меня, он встрепенулся и открыл глаза.

– Все, можешь идти, – сказал я. – Выспись, если сумеешь, – до восьми чуть больше трех часов осталось.

И он ушел. Я запер дверь и устроился на своей кушетке. Было о чем подумать, но думать уже не хотелось.

Глаза мои закрылись сами собой – точно так же, как и открылись, словно я всего секунду спал. Пришло утро. Я взглянул на часы. Без четверти восемь. Сейчас мои солдатики пожалуют. Я встал, одернул мундир, поглядел в зеркало. Ничего, вид слегка помятый, но вполне подобранный. Сжевал кусок черного хлеба с сахаром, закурил папиросу, тут и мой отрядец пожаловал. Минута в минуту.

Я коротко отдал им распоряжения на сегодняшний день и уже готов был уйти, когда зазвонил телефон. Звонил оперуполномоченный.

– Как ты там? Нормально? Вчера не мог тебе сказать. Один из семи ушел. В окно сиганул, когда его арестовывать пришли. У него кстати и нашли такую секиру, о которой ты говорил, с зазубренными крючьями и со следами крови.

– Далеко он не денется, – заверил я. – Он же представитель власти – его здесь никто покрывать не будет. Выдадут как миленького. Дайте только его данные. Как звать, какого звания, приметы там...

– Тяпов Анатолий Мартынович, из активистов местных. До войны руководил местной ячейкой ворошиловских стрелков, потом по комсомольской линии пошел, на войне побывал, политруком в авиачастях, а в последнее время занимался вопросами устройства и учета несовершеннолетних, по нашему профилю...

Он недоговорил, как бы давая понять, что я и сам уразуметь должен и большего он не скажет.

– Навроде коменданта или инструктора? – спросил я.

– Вот-вот. Инструктор по делам. И исполняющий обязанности коменданта общежития. Надежным человеком казался. Это пример, как надо быть бдительным.

– Место, где он держал волков, нашли? Конуру там специальную или вроде того?

– Нет. Видно, не дома он их держал.

– Гм. Если убийцей был он, то нельзя ли из этого заключить, почему он именно этих людей убил, а не каких-то других?

– Прикидки кой-какие есть. Но точно говорить рано.

Я немного помедлил.

– А что остальные? – спросил я наконец.

– А, остальные... Они уже сознались, – удовлетворенно ответил он.

– В чем?

– Как в чем? – удивился он. – Во всем. Во всех своих грехах. Секретарь парткома сказал, на всякий случай, что это он секиру Тяпову в дом подкинул. А заодно, что он – законсервированный диверсант, оставленный немцами на освобожденной территории. Врач ваш – английский шпион, заброшен в наш район с заданием агитировать за реакционную буржуазную лженауку – психоанализ. С помощью психоанализа они надеялись поработить психику наших людей и подготовить почву для свержения советской власти. Вот так-то.

– Все понял, – ответил я. – Займусь поисками Тяпова... Хотя подождите минутку... Тут, кажется, человек по теме...

Точнее, их было несколько. И фабричные, и конокрады – все запыхавшиеся.

– Начальник, начальник, на пути к усадьбе застреленный Тяпов валяется, инструктор по сиротам. И следы ваши неподалеку. Это вы его?

Вот неугомонный народ! Когда же он спит, когда работает и как всюду побывать ухитряется? Но меня другое больше занимало.

– Какой Тяпов? – изумился я. – Я ж по волку стрелял. По огромному такому волчищу. Уложил его, да. Но ни Тяпова, ни другого какого-то человека там не было.

Наступило молчание.

– Ну, начальник... – протянул один из них – но я уже вполне опомнился; кажется, я понимал, что произошло.

– Вот что, ребятки. Волк ли, Тяпов, но дуйте туда, а я сейчас обо всем доложу. Или волк мне померещился, или Тяпова не я уложил. А может, я их обоих прихлопнул. Труп волка в лощинке такой должен быть...

– Но и Тяпов лежит в лощинке... – протянул один из них.

– Тем более – дуйте туда со всех ног, и никого постороннего не подпускать. Они умчались, а я схватил отложенную трубку.

– Алло, алло!.. – И я доложил. – Тяпова искать уже не надо. Труп его найден. По– видимому, это я его застрелил.

– То есть как – «по-видимому»? Как это может быть?

– Видите ли, когда вы уехали, я хотел вернуться в отделение, но едва отошел от больницы, мне показалось, будто за мной кто-то следит. Чтобы убедиться в этом, я прогулялся по разным местам, периодически оглядываясь. Ночь была темная, но ощущение, что меня преследуют, не пропадало. В конце концов, я решил из преследуемого сам стать преследователем. Сделав круг, вернулся назад. Увидел чужие следы. Пошел вдогонку. Вскоре заметил вдалеке тень, стал кричать, приказывая остановиться. Но тень забирала в сторону, как делают, чтобы сначала уйти, а потом напасть неожиданно. Тогда я выстрелил несколько раз. Тень вроде пропала. Это было возле лощинки, я поискал вокруг, но ничего не нашел. Ну, там же кусты и деревья начинаются, трудно в темноте вести поиск. Решил в итоге, что мне все это померещилось. Тем более...

– Что «тем более»?

– Мне казалось, что стрелял я в волка. И следы шли то человечьи, то волчьи. А только что местные парни прибежали, рассказали, что найден мертвый Тяпов как раз на том месте, где я стрелял. Я велел им дежурить там и не подпускать никого до нашего прибытия.

– Почему ты мне сразу о ночных приключениях не доложил?

– Вы сразу заговорили со мной о более важных делах. А эти ночные приключения я считал больше игрой воображения, чем... Но я бы обязательно вам о них доложил, закончив выслушивать ваши инструкции. Вот только события меня опередили.

– Понял. Выезжаю. Где это?

– На краю поля за заброшенной усадьбой. Там сразу видно будет. А я еще кого-нибудь из парней пошлю на развилке вас встретить. Чтобы вы точно не сбились.

– Да-да, немедленно отправляйтесь туда же.

С трупом Тяпова мы разобрались быстро. Энкеведешник и областной следователь скоренько осмотрели место происшествия, нашли и мои следы, следы того, кто шел за мной, и следы зверя.

– Интересно, зачем он следил за тобой? – сказал энкеведешник.

– Отомстить, – ответил я. – Он, надо думать, хотел отомстить за то, что его разоблачили.

– Да, ты прав, – кивнул энкеведешник. – Ну, поехали! – крикнул он своим людям. – Да, поздравляю тебя с наступающим! – кинул он, садясь в машину.

– Ах, да, ведь Восьмое марта на носу! – хлопнул я себя по лбу. – Совсем запамятовал за всей этой суетой.

– Да, Восьмое марта, и денек у тебя будет горячий, потому что и пить народ начнет с самого утра, и на праздничных танцах любые буйства возможны...

– Ничего, мои ребятки меня не подведут, – я кинул взгляд на стоявших поодаль шпанистых парней.

– И как это ты такую банду к рукам прибрал? – подивился энкеведешник. – Видно, характер у тебя есть.

– Это потому, что я, как представитель советской власти, действую вместе с народом и в его интересах – против всяких отщепенцев и прочих грязных личностей, – четко отрапортовал я. – Эти ребята, при всех их трудностях, на рабоче-крестьянской почве стоят, у них имеется классовое родство с нашей властью. И встреться им антисоветчик или вредитель какой – они его враз мне приволокут.

– Верно мыслишь, – одобрил энкеведешник, и две машины уехали, увозя выездную бригаду и труп Тяпова.

Я подошел к моим обормотам.

– Волчьего трупа не нашли? – спросил я.

– Нет, начальник. Все обыскали.

– Странно. Я оперу доказывать не стал, чтобы он меня в психушку не упек, но я точно помню, что я не человека, а волка подстрелил. Своими глазами видел, между нами два метра было.

– Выходит, это значит... – начал довольно пустым таким голосом один из парней.

– Ничего это не значит, – оборвал я его. – Мало ли что могло быть. И байки всякие не особенно распускайте. И, главное, на меня не ссылайтесь. Я все равно от своих слов откажусь. Охота мне, чтобы мне сверху втык делали за то, что я мистику пропагандирую...

– Понятно... – протянул один из фабричных. – И что теперь, начальник?

– А что теперь? С оборотнем покончено, пора за Сеньку Кривого браться. Я еще его дела не глядел, больше по слухам с ним знаком. Наверху говорят, он настолько опасен, что и его самого, и его банду при взятии ликвидировать надо. Честно вам скажу – мне наплевать, что говорят наверху! Если я увижу, что он не такой ненасытный душегуб, каким его малюют, то подойду к нему соответственно. Но если я сам решу, что он опасен для общества хуже чумы – то сам его и прикончу, как дворнягу взбесившуюся. А если он попробует меня опередить... – Я улыбнулся, и они поежились – видно, нехорошая улыбочка у меня получилась. – Так вот, завтра – Восьмое марта. Чтоб в славный международный женский день здешним женщинам настроения не портить, поняли? Развлекайтесь, но в меру. Мы с вами, можно сказать, душа в душу будем жить, если у меня из-за вас неприятностей не будет. – И я пошел прочь.

Оставалось мне лишь одно дело, и делать мне его очень не хотелось. Может, так и оставить? Все равно уже все и так ясно. Я добрел до конторы. Дежурный доложил, что никаких событий не было.

– Хорошо, – сказал я. – Мне еще проверочный обход предстоит, но я хочу передохнуть полчасика. Может, документами займусь. А может, усну. Если усну – через полчаса меня разбудить.

И я ушел в свой кабинет. Через полчаса...

Давай предположим, будто я тебе свой сон рассказываю. А может, это и был лишь сон. Мне часто потом это снилось, вот я и подумал однажды – а не приснилось ли мне это и в первый раз. Словом, хочешь сном считай, хочешь – явью.

Так вот, снилось мне, будто дежурный разбудил меня через полчаса. Я уснул прямо за столом, уронив голову на папку с делом Сеньки Кривого. Проснувшись, я, не мешкая, отправился в путь, в деревню Митрохино. Бабка-коровница встретила меня во дворе. Затревожилась сильно, меня увидев.

– Чего вам надо, гражданин милиционер?

– В дом меня проведи. Хочу твоего сына-инвалида видеть и с вами обоими потолковать.

Она засуетилась, машинально отерла руки о ватник, провела меня в дом. В жарко натопленной, чисто прибранной комнате стояло кресло, а в кресле сидел парализованный молодой человек. Ладный был парень, видать, до того, как его прихватило. Некрасив, но все равно лицо привлекательное – из добрых, знаешь, таких лиц, которые всегда вызывают сочувствие. И злобы не было в его взгляде, скорей умоляюще он на меня посмотрел.

– Ну, здравствуй, – сказал я. – Как зовут тебя?

– Володя, – сказала его мать. – Володей его зовут. Нет, вы не думайте, с головой у него все в порядке, и говорить он может. Робеет он сейчас. Да и переживает.

– Знаю, что переживает, – сказал я, на ножки кресла поглядел. – Колесики к ним Тяпов приделал?

– Да, он, – это уже Володя заговорил.