Текст книги "По ту сторону волков (полная версия)"
Автор книги: Алексей Биргер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
– Ясненько, – сказал я. – Вот что. Не знаю, что у тебя был за гость, но лучше тебе на допросах о нем помалкивать.
– На допросах? – поперхнулся он.
– А ты как думал? У тебя в подполе склад оружия, армию вооружить можно. Сейчас подводы подойдут, оружие вывозить. И оперуполномоченный НКВД приедет. Жаль мне тебя, но покрыть я тебя не могу, шила в мешке не утаишь. Да в тюрьме тебе сейчас и безопасней будет. А я обещаю поспособствовать, чтобы с тобой обошлись полегче.
– И на том спасибо, – вздохнул инвалид Коля.
– В этой комнате вы с твоим гостем беседовали? Здесь он стрелял? – спросил я.
– Да. Здесь, – он стал отвечать коротко и равнодушно, как будто на все рукой махнул.
– В каком месте ты сидел?
– Почти как сейчас сижу.
– В каком направлении и под каким углом пуля полетела?
– Вон туда.
Я провел мысленную линию и обшарил тот участочек комнаты, куда должна была уйти пуля. Сначала я ее не нашел, потом, повторив розыск, обнаружил, что она впилась в ножку стола. Вытащив складной нож, я выковырял ее и убрал в карман.
– Скажешь, что хотел почистить один из тех пистолетов старинных, что лежат в подполе, и нечаянно сам в себя курок спустил, – сказал я. – А я тем временем постараюсь насчет твоего гостя разузнать, что за птица. Если благополучно закончу свой розыск, то дам тебе знать в тюрьму, что можно всю правду рассказывать.
По правде говоря, я не думал, будто гость этот таинственный мог иметь достаточно власти, чтобы и в тюрьме достать старика. Но оставался еще маленький шанс поймать его в ловушку в усадьбе – и пока о госте знал только я, этот шанс был моим.
– А вон и машина с уполномоченным, – заметил инвалид Коля.
Уполномоченный по-хозяйски прошел в дом и брезгливо на меня глянул.
– Что такое? Почему меня не дождались? – вопросил он. – Что тут произошло? Зачем велели подводы прислать?
– Все вам доложу по порядочку, – сказал я. – Вы только в подпол для начала загляните, – я поднял половицы, открывая ему спуск в подпол. – Прошу!
– Мамочки мои!.. – донесся голос уполномоченного, едва он спустился в подпол. – Да тут то ли цельный музей, то ли арсенал!.. Да, без подвод не обойтись... И как вы на это хранилище вышли? – спросил он вылезая.
– Оно, можно сказать, само на меня вышло, – и я рассказал ему вкратце, как подранил оборотня, как слух об этом разнесся по всей округе, как мне пришлось спасать инвалида и как в результате обнаружился этот подпол.
– Он что, сам все это перетаскал? – уполномоченный бросил угрюмый взгляд на инвалида. – На одной-то ноге?
– Нет, брат у него сторожем на складах работал. Сейчас в бегах.
– В бегах? Это сколько ж времени?..
– Разве там второго сторожа не было, из такой же инвалидной команды? – не отвечая на его вопрос, спросил я.
– Второго сторожа еще в сентябре, кажись, схоронили, если не в августе, – хмуро бросил уполномоченный. – А ты, конечно, знать не знал и ведать не ведал, что у тебя в подполе? – повернулся он к инвалиду.
– Ну, не то, чтоб... Приблизительно... – ответил инвалид.
– Про пулемет он знал, – пояснил я. – Пулемет дожидался, пока его Сенька Кривой заберет. Жаль, шумная история вышла. Если б мы втихую этот подпол нашли, то Сеньку заманили бы на пулемет как миленького.
Уполномоченный выглянул в окно.
– Народ все еще толпится, – сказал он. – Разогнать пора.
Сказал он это тоном приказа, и я, кивнув, вышел на крыльцо.
– Расходитесь, – сказал я. – Дело ясное. В подполе склад оружия обнаружен, инвалид Коля его банде Сеньки Кривого поставлял. Сам себя инвалид поранил, когда вчера вечером с пистолетом возился.
По толпе прокатился оживленный ропот. Жена инвалида заголосила:
– Егор, окаянный, накликал на нас беду! Не Коля это, это все Егоркины дела, Коля в них и не участвовал!..
Слушали ее вопли с сочувствием. Как только окончательно стало ясно, что инвалид Коля – не оборотень и что местные жители на деле-то помогли своего арестовать – да еще за такие пустяки, как оружие в подполе и связь с бандой, – отношение к инвалиду стало меняться. Стыдливая растерянность какая-то появилась, если можно так сказать.
Соседки поспешили утешать плачущую жену инвалида Коли, говоря всем известные истины вроде той, что и в тюрьме жить можно, и так далее. Я вернулся в дом.
– Как подводы подойдут, двух солдат у тебя одолжу, арестованных в центр отконвоировать, – сказал опер.
– К вам? Арестованных? – спросил я, упирая на множественное число в слове «арестованных».
– Ну да, в НКВД, инвалида и его жену.
– Ах да, она же вроде как соучастница, – кивнул я.
– Не «вроде как», а просто соучастница, на все сто процентов, – резко поправил он.
Тут и подводы подошли. Инвалида Колю и его жену усадили в машину уполномоченного, два солдата сели по бокам от них, уполномоченный велел шоферу доставить арестованных и сразу возвращаться к отделению милиции.
Солдаты принялись вытаскивать из подпола оружие и грузить ящики на три подводы. Пулемет гордо устроился на видном месте.
– Пускай в милицию везут, – сказал я, улучив момент, когда мы с уполномоченным были вдвоем. – А нам пока лучше на след сходить.
– На какой след? – обернулся он ко мне.
– Ну, на след подраненного оборотня. Вы ж из-за этого сюда приехали? – и я рассказал ему о связанных с оборотнем вчерашних событиях.
– Ты что, хочешь сказать, что волк на ходу превратился в человека, а потом провалился в могилу? – с явной угрозой в голосе осведомился он. – Ты что мне потустороннюю пропаганду разводишь? Ты в своем уме?
– Никакой потусторонней пропаганды, – ответил я. – Я рассказал вам о том, что видел, и знаю, что все это – какой-то хитрый трюк, нацеленный на то, чтобы сбить с толку преследователя – меня, в данном случае. И еще я знаю, что при дневном свете я этот трюк разгадаю, если только следы не совсем затоптаны ротозеями. Что-то там простое должно быть – и весьма остроумное.
– Хорошо, пройдемся – когда подводы отправим, – кивнул энксведешник. – Но если ты мне насочинял...
Мы проводили подводы и направились по деревне в другую сторону, чтобы выйти на линию, связывающую железнодорожные пути и кладбище. Когда мы проходили мимо одного из последних домов, до нас донеслось мычание коровы.
– Э, да здесь эта старушка живет, что одного из убитых нашла? – встрепенулся я. – Вы ее допрашивали?
– Предшественник твой допрашивал, я в эту малость и не влезал, – ответил энкеведешник. – Старушка как старушка, увидела мертвого и чуть не померла со страху. Ничего ценного рассказать не смогла.
– Почему у нее корова осталась? – спросил я.
– Из гуманности советской власти. У нее сын парализованный, она одна за ним ходит. Про нас даже в московских газетах заметка была, когда мы ей корову передавали. «Забота о тружениках», или как там она называлась.
– «Передавали»? Значит, раньше у нес коровы не было?
– Почему, была. Мы ей ее собственную корову и передали. Оформили, так сказать.
– А, как бы взяли и вернули?
– Навроде... – он взглянул на меня с начальственной угрюмостью. – Ишь ты, какой пытливый. Еще вопросы есть?
– Есть, – я остановился перед ним, и ему тоже пришлось остановиться. – Почему район оголили?
– То есть? – в глазах его сначала возникло недоумение, потом он принялся буравить меня взглядом. – Ты что себе позволяешь?
– Я только вопрос задаю. Район этот, что я получил в наследство, на удивление охраны лишен. Даже если сравнить его с другими районами, тоже разоренными, где тоже бандиты лютуют. Но у нас ведь, в отличие от других районов, и склады, и тупики с запасными составами, и уголь у нас, и поставки лендлизовские, и ценные трофеи германские. Где еще такое есть? И все это, словно нарочно, без призора оставлено. Вы сами только сегодня узнали, что последний складской сторож в бега подался, после того как вдоволь наворовал, а ведь это без малого два месяца назад случилось. Где вы были все это время?
– Ты что, обвиняешь кого-то в том, будто это специально сделано?
– А что делать, если приходит такая мысль? Ворам у нас раздолье, о головорезах и не говорю. В другие районы и подкрепления шлют, и патрули военные, хотя там и охранять-то особенно нечего. А мы – как черная дыра. Только после того как предшественника моего убили, временно воинскую подмогу прислали. Так это ж несерьезно. От этих солдат ничего требовать нельзя, потому что они не приучены к такой ситуации и никто с ними разъяснительной работы не вел. И не сегодня завтра их отзовут отсюда, и буду я на все руки со скуки, точно как мой предшественник. Как я вам склады уберегу? Про вагоны с углем и говорить нечего... И почему про оборотня упоминать запрещено? Чтобы к району лишнего внимания не привлекать? Так ведь есть какой-то гад, людей убивающий! И почему банда Сеньки Кривого еще на свободе? У меня такое впечатление, будто всяк и каждый знает, где его логово. Почему это логово еще не выжгли? Дайте мне несколько людей, в захватах опытных, – я вам завтра голову Сеньки на стол положу!.. Да, так вот я и хочу знать, почему наш район такой до странности заброшенный? Как вышло так, что с ценных объектов охрану убрали? Как вышло так, что племенных лошадей воровать позволяют и не следят толком за ними, будто сами не знают, зачем их сюда привезли? Почему здесь народ по волчьим законам зажил, и власти над собой не чуя, и не надеясь на защиту со стороны власти? И почему я эти вопросы задаю, когда это вам, в НКВД, надо их задать и призвать кого к ответу, если есть виновный, и разобраться, что тут, головотяпство или вредительство?!.
Я умолк. Опер, слушавший меня с каменным лицом, пошел дальше, я двинулся за ним. Он заговорил, не оборачиваясь.
– Мог бы я тебя взгреть за неуместные мысли. Вправить тебе мозги, понимаешь? Но, так и быть, отвечу на твой вопрос – а то еще, укатай я тебя, мне этот вопрос будут снова и снова задавать прибывающие на твое место. Мы с тобой один раз все выясним – и дальше, надеюсь, будем сотрудничать без сложностей, душа в душу. Да, скрывать не буду, есть издержки в проводимой линии, но в целом линия правильная и заботе о народе соответствующая. Как, по-твоему, кому эти склады больше всего нужны? Я имею в виду то добро, что на этих складах хранится?
– Известно кому, людям, – удивился я.
– Вот и нет. Нужней всего они американскому и английскому империализму, чтобы подрывать веру в наш строй и разлагать его изнутри. Сам посуди. Зачем им почти задарма оказывать нам такую благотворительность, заваливать нас жратвой и всем прочим? Просто так в ихнем мире ничего не делается, а значит, у них прицел определенный есть. И прицел этот – каждой банкой тушенки, каждой парой брюк, «подаренных» якобы нашим трудящимся, проповедовать им нашу ущербность, спекулировать на наших послевоенных трудностях. Внушение такое, понимаешь? – Вот добрые дядюшки придут и все для вас сделают, если вы будете послушными. А потом, когда они народ развратят, то объяснят, как они это понимают – быть послушными: скинуть нашу советскую власть и капиталистам в ножки поклониться. А когда дрогнет изголодавшийся наш народ, продаст себя за миску чечевичной похлебки, то горькое будет у него похмелье. Да если б только жратва и мануфактура! У нас два склада забиты книжками, пришедшими по лендлизу – в дар союзникам, видишь ли. А кто их знает, что написано в этих книжках. Наверняка сплошная и зловредная антисоветчина. И они еще думают, что мы эти книжки нашим людям раздавать будем! Нате, выкусите! Наш долг – уберечь советских людей от этой провокации, и от вылазок империализма уберечь, и от самих себя. Все хорошо в меру, понимаешь? Зерно они нам дают, или мясо мороженое, или ткань, чтобы мы сами одежду шили, – мы берем и используем. Но все, на чем клеймо стоит, – все готовенькое, – мы с тщательной осторожностью в народ пускаем. Пусть они там, за океаном, не думают!.. Вот и был нам приказ забыть про эти склады. И, вообще, складировать на них то, что распространению не подлежит, понимаешь? Что лучше пусть пропадет, чем средством вражеской пропаганды станет. Тогда и охрану настоящую убрали, чтобы склады выглядели заброшенными, чтобы лишнего внимания к ним не привлекать.
– Но ведь как охрану убрали – так народ на них и напустился? – полувопросительно обронил я.
– Да, тут промашка вышла. Народ у нас несознательный, тащит напропалую, чуть учует, что где-то что-то плохо лежит. Надо было больше этот вопрос продумать.
– Значит, склады были оголены, чтобы о них все забыли? В знак того, что в них все действительно как в черной дыре должно сгинуть? – спросил я.
– Именно.
– Но как же с немецкими трофейными вещами? – продолжил я. – Уже ясно, что ценные коллекции сюда попали, которые пуще ока беречь надо. А их тоже разворовывают почем зря. Ну, хорошо, не у всех такие возможности были, как у этого сторожа, чтобы целую коллекцию музейного оружия загрести. Но наверняка ведь похищенных трофейных вещей и искать особо не надо – обходи деревни и поселки и изымай в каждом втором доме. Спасать их надо, разве нет?
– Не буду скрывать, тут дело сложное, – ответил уполномоченный. – Распоряжение использовать склады так, словно они и не существуют, было отдано до того, как прибыли составы с немецкими трофеями. Не скрою, я немного удивился, но решил, что начальство лучше знает. Прежнее распоряжение никто не отменял, и выглядело так, будто и эти вещи направили сюда для того, чтобы они навечно сгинули от глаз людских. С лошадьми вот заминка вышла...
– Да, ведь лошадь просто так не соскладируешь, – заметил я.
– Вот именно. К счастью, вспомнили, что у нас здесь конезавод есть, войной разоренный, где ни одной лошади не осталось. Быстро работников прежних собрали и объявили им: вот, мол, новые лошади вам прибыли, на развод, на восстановление производства.
– Значит, лошади не предназначались специально для конезавода? А накладные на них были?
– Никаких накладных. И черт его знает, куда они предназначались. Не нам – это точно.
– Понял. Лошади сюда попали случайно, и все это чувствовали. Более того, сам факт присутствия лошадей в наших местах надо было скрыть, поэтому не стали поднимать шуму даже тогда, когда убили сторожа. А это было первым из убийств, совершенных оборотнем, поэтому и об оборотне стали умалчивать – ведь дойди дело до Москвы, всплыли бы лошади, а никто не знал, положено им всплывать или нет.
– Правильно понимаешь, – кивнул энкеведешник.
– Но разве не могло быть ошибки? Слишком странно, чтобы такие ценные трофеи, которые культуре и просвещению нашего народа послужить могут, отдавались на тихое разграбление. Особенно меня это оружие смутило... Если б Сенька Кривой действительно пулемет получил...
– Да, и мне это немного странным показалось, – буркнул уполномоченный. – Наверху четко заведено: что в наши склады упало, то пропало. И мелькнула у меня мыслишка об ошибке. Может, думаю, трофейные ценности из-за неразберихи какой не на ту ветку ушли? С чего бы их хоронить и гробить? И я осторожненько так осведомился по инстанциям – полунамеком, чтобы в случае чего шею не намылили, нет ли ошибки по поставкам на наши склады и нет ли нового распоряжения о том, как их использовать. На меня только цыкнули. Сиди, говорят, и не рыпайся – все правильно, исполняй распоряжение и проводи в жизнь линию партии. Вот я с тобой и откровенен. И рассчитываю – ты верным моим помощником станешь. Обязан стать, если ты советский человек.
– Постараюсь оправдать доверие, – сказал я. – Значит, я так понимаю: район наш оказался чем-то вроде секретной зоны, к которой не надо привлекать внимания. Так?
– Так, – согласился он.
– И мы стали тем тихим омутом, в котором черти водятся. Я имею в виду, всякий сброд себя вольготно почувствовал. Но, предположим...
– Что «предположим»? – подозрительно глянул на меня опер.
– Предположим, я найду этого оборотня и разделаюсь с ним собственными силами. Пристрелю его, доложу вам об этом, и на том дело закроем. Так подойдет?
– Спасибо скажу, если справишься. А говоришь ты уверенно. Уж нет ли у тебя наметок, кто это может быть?
– Наметки есть. Изложу вам сейчас свои соображения. Но прежде еще два вопроса хотел уточнить. С Сенькой Кривым я тоже постараюсь справиться. Он уж тут так разгулялся, что всякую осторожность потерял. Но может и так обернуться, что я в одиночку не слажу – команда понадобится. Будет команда?
– Будет. И не только для этого. Надо как следует местные сорняки прополоть. И со складами додумать. Я говорю, с ними тут промашка вышла. Слишком много мух на них жужжит, как на мед слетевшихся. Не надо, чтобы это жужжание далеко слышно стало.
– Ну, насчет прочих сорняков, я их уже стал прибирать к ногтю. Они у меня еще со вчерашнего вечера малость присмирели. А вот склады... Да... Может, в железную обшивку забрать и двери заварить, чтобы в них потыкались-потыкались, опустили руки, да и забыли. И, вот еще что... – умоляюще проговорил я.
– Что?
– Если б вагоны с углем куда убрать. Охранять их у меня рук не хватит, диверсии идеологической в них нет никакой, а ведь с меня спросят, если весь уголь из них растаскают...
– Пусть стоят, чтоб милиция не дремала, – хмыкнул энкеведешник. – Ты мужик сообразительный, свалишь все в крайнем случае на своего покойного предшественника: мол, при нем все и потаскали, а при мне ни-ни – порядок был... А насчет железной обшивки – примерная идея. Узнаю, нельзя ли денька на два бригаду заключенных для этого получить. Во всяком случае, трофейные вещи... А лендлизовские... пусть их растаскивают помаленьку...
– Даже эти книги?
– Да кто среди быдла местного на книги польстится? Разве что на самокрутки. Ладно, я наверху проконсультируюсь и соображу. Так какие у тебя соображения насчет оборотня? Кто им может быть?
Ох, не хотелось мне этому индюку надутому в щеголеватом мундире – сразу видно, что на фронте не был, то-то б мундир у него поистерся – выкладывать все мои догадки, но я вроде как служебным долгом повязан был. Да и помочь мне он был способен. И я начал:
– Смутило меня вот что – в этих местах, где все знают все и про всех, никто не имеет подозрений насчет истинной личины оборотня; более того, уверяют, что оборотень всамделишный – не человек и смерти неподвластный, насмерть стоят, что это не может быть ни местный житель, ни приезжий. Хоть бы тень сомнения у кого мелькнула, я бы это почувствовал. Так ведь нет. Жизнь здесь такая, знаете, – у всех на виду, ничего не утаишь. Значит, надо им верить, что такого человека среди них нет.
– И где же он есть? – собеседник мой напускал на себя тон начальственной раздраженности, но видно было, что он заинтригован.
– Он есть среди тех людей, которых для большинства местных жителей как бы и не существует – настолько о них не думают, за своих не считают, если хотите.
– И что ж это за люди?
– Я думал, что таких людей – две категории, но сегодняшние события показали мне, что такая категория – только одна. Первой категорией я считал инвалидов и немощных – считал, они вне круга этой жизни, на них и подумать не могут, потому что с ними или не считаются, или нечто вроде инстинктивного уважения испытывают. Тем более, после этой истории с юродивым, который, по всей видимости, немецкого происхождения...
– Какой такой юродивый немецкого происхождения? – заинтересованно спросил опер.
Я рассказал ему о моих догадках по поводу немецкого Маугли и обо всем, что с этим Маугли связано. Опер покивал и одобрил мои выводы.
– Очень-очень вероятно... – сказал он.
– Кстати, – осторожно осведомился я, – вы не могли бы выяснить, не ехала ли в одном из трофейных вагонов и клетка с волками? Может, где-то в пути затерялась, а? Или кто из конвойных сдуру взял и выпустил?
– Да где теперь это узнаешь? – махнул рукой опер. – Ищи-свищи теперь тех солдат, что вагоны конвоировали и разгружали. Времени-то сколько прошло, с осени... Да ты и сам признаешь, что это очень маловероятно. Ты ж сам войну в Германии заканчивал, так?
– Так. Хоть и не в Берлине.
– Ну, все одно. Можешь ты себе представить, чтоб вот ты, солдат, занимающий вражеский город – тем более, столицу, – войдя в институт какой-нибудь, где полный разгром и кое-откуда еще враги постреливают и увидев там клетку с волками, побежал бы докладывать командиру: мол, волки в лабораторной клетке сидят и не представляют ли они какой-нибудь научной ценности? Нет, ты бы или мимо прошел, дальше здание брать, или, скорее, врезал бы очередью по этим волкам, чтобы хищники под ногами не путались. А доложи ты командиру – тем же бы кончилось. Так ведь и ты командиром был, вот и ответь: прибеги к тебе кто из солдат, мол, волков нашел и не надо ли их для науки сохранить, ты бы покрыл его трехэтажным за неуместные вопросы и велел бы волков этих поскорей пристрелить, абы чего не вышло. Разве нет?
Это он дельно подметил, и я зауважал его – не дурак, хоть по должности и несет иногда полную чушь. Да, братья Маугли скорей всего мертвы, пулями их изрешетили. А может, и самого Маугли не везли как специальный ценный груз? Просто, спятив от ужаса посреди идущего боя, он сбежал и, поплутав, забился в одну из наших теплушек – так и доехал сюда, подкармливаемый солдатами? А зимой, по голоду, в нашу округу волки забрели, вот он и блуждал по ночам, слыша их вой и надеясь найти их по запаху и к «родному племени» прибиться? Волков, правда, у нас отродясь не бывало, но когда разруха да многие деревни и поселки обезлюдели, странно ли, если у них хватило наглости совсем близко к Москве подобраться?
Ладно, все это были вопросы, которые можно было потом додумать, а пока я продолжил свои объяснения.
– В общем, после утренней истории с Колей-инвалидом, я понял, что даже инвалид подозрений не избежал бы, найдись хоть малейшая зацепка, и что местные, небось, даже параличного сына этой бабульки с коровой могли бы заподозрить, найдись только повод, – вообразили бы, что у него весь паралич как рукой снимает, когда час оборотней настает, и все такое, понимаете?.. Значит, категорию инвалидов и немощных мы откидываем. И остается только одна, очень малочисленная группа – это те, кого большинство местных жителей называет «начальство»...
– То есть? – опер явно не уловил поворота моей мысли.
– Ну, вот вы, я... мы вне их жизни. Мы не живем их жизнью, а ее регулируем – можно даже сказать, в каком-то смысле, препятствуем им жить так, как они хотят. И они могут знать, что у нас есть свои привычки, свои смешные и обыденные пристрастия, и все равно где-то в глубине души они относятся к нам не как к живым людям, а как к механическим инструментам власти. То есть для того, чтобы любой представитель власти попал в поле их зрения, им надо ненатурально задирать голову...
– Да что ты несешь? – возмутился опер. – У нас государство общенародное, не забывай об этом. И мы вместе с народом, каждый на своем посту, к светлому будущему идем. У нас нет антагонизма между государством и народом, какой у капиталистов есть. Там, да – и на полицейского, и на бюрократа рабочий класс смотрит как на орудия капитала и не видит в них ничего человеческого. А у нас наоборот...
Вот мужик! Я ему про Фому, он мне про Ерему, как будто не понимает, куда я речь клоню. Впрочем, ему, поганцу, надо ведь идеологическую чистоту блюсти – вот он и старается.
– Я ж не о сознательном народе говорю, – пояснил я, – а о том несознательном элементе, который иногда и силком приходится тащить в светлое будущее. О том самом, который в первую очередь может оказаться падок до американской тушенки, чтобы социализму изменить. А кто еще в этой местности есть, кроме несознательного элемента, чью психологию я пытаюсь понять?
– Понял тебя, – успокоено сказал опер. – Все правильно. Продолжай.
– Так вот, то ли они нас неизмеримо выше считают, то ли неизмеримо ниже: ведь души-то у нас, инструментов, нету, мы для них по-человечески как бы не существуем. Назовите это психологическим барьером, мешающим им взглянуть на «начальника» или на «грамотного» – то есть на человека образованного – без отчуждения. Две разновидности существ, обитающих вне их настоящей жизни, сливаются для них в одну, и возникает вопрос: «А нет ли среди них оборотня, раз среди нас его точно нет?» Это одна из немногих причин, по которой оборотень может быть как бы невидим.
– И, по-твоему, надо проверять всех людей, которых народ относит к «начальству»? – усмехнулся опер; теперь, когда идеологических препон для восприятия этой мысли у него не существовало, он быстро ее ухватил. – А что? Неплохая мыслишка? И кого, по-твоему, нам нужно проверять?
– Тут вам знать лучше, вы с людьми и с обстановкой знакомы. Ну, кто для местных может, так сказать, как бы «не существовать»? Прикинем. Кто-нибудь из исполнительной власти. Директор фабрики местной. Может, бухгалтер фабрики. Директор конезавода. Еще человека два-три найдутся. Вам бы список составить да пройтись по всем данным. Вдруг выяснится, что кто-то из них в один из дней убийств был в отъезде или в командировке, а у кого-то, наоборот, вообще никакого алиби нет. Или даже есть что-нибудь подозрительное. Вот так все фактики собрать, отсеять лишних, да к остальным повнимательней приглядеться – быстро найдем. И узнаем заодно, по какому принципу он людей убивал, чего ему надо было. А там – или я его, или в вашем подвале... В общем, ясно. Врача я в этот список предлагаю не включать, потому что сам уже к нему пригляделся. Невиновен он.
– Вот как? – остро вопросил энкеведешник. – Почему?
– Ну, кроме того, что по типу он не подходит, не надо было ему лошадей убивать.
– Не понимаю. Объясни.
– Видите ли, я знаю, каким оружием совершались все убийства. Понял, когда коллекцию в подполе инвалида Коли разглядывал. Там есть такие штуки, вроде секир и булав, с заостренными зубцами и крючьями, или по кругу вдоль древка засаженными, или по другую сторону от топорища. Всяких форм они есть, и зазубренных, и изогнутых. Такой штукой по горлу рубануть – как раз горло все перервет в такой манере, будто хищный зверь погрыз. Я об особом орудии еще раньше начал думать, с подсказки врача, потому что мне лошади покою не давали.
– Что за подсказка была?
– Он, конечно, не сомневался, что оборотень – это не сказочное существо, а обыкновенный бандит. Убийца земного происхождения. О волчьем вое у нас разговор зашел. И он заметил, что если волчий вой действительно с этим убийцей связан, то, может, этот бандюга ежедневно свой вой в укромном месте репетирует, чтобы ночью выть понатуральней. И вот тут я подумал – а если бандюга получил в руки оружие особенное, мощное в умелых руках, но с которым сам он не слишком-то умел управляться, разве он не потренировался бы сначала, чтобы бить без промаха? Может, он сначала на столбах и стволах упражнялся, а потом, руку набив, уже на лошадях попробовал. Может, он потом и сторожа уделал только ради того, чтобы ужас перед собой усилить? Ничего, поймаем его – узнаем, зачем ему это было надо. В общем, мысль у меня забрезжила, только не мог я придумать, что это за оружие такое особенное. А потом в подполе увидел как раз такое оружие.
– И почему ты думаешь, что это доказывает невиновность врача? – хмуро спросил опер.
– Ну, я так понимаю, что врач и руку должен иметь врачебную – точную, крепкую, – резать и операции делать привыкшую, и ему все эти тренировки и упражнения не понадобились бы... И, кроме того, говорю же я вам, что наблюдал за ним в подполе, и очевидно было, что все эти секиры и прочее он впервые в жизни увидел. Ну, и, общаясь с ним, я ему мелкие ловушечки ставил, в которые, будь он виновен, уж точно попался бы. Словом, по всему я заключаю, что невиновен он.
– Это мы еще проверим, – буркнул оперуполномоченный, и не понравились мне его слова.
– Всех надо проверять, – сказал я, пытаясь вывести его на новые следы. – Вы ведь партийных обходить не будете? Местного секретаря партии, там...
– Разумеется, не будем, – бросил он как нечто само собой разумеющееся. – Ты прав: всех, кто над народом стоит и чья жизнь народу поэтому меньше заметна... Может, ты и не прав в своих догадках, но есть в них что-то... толковое.
– А вот мы и пришли, – сказал я, указывая на цепочку следов, отмеченную пятнышками крови.
Мы вышли туда, где следы были еще волчьими. Пошли по ним. Опер прямо поперхнулся и побагровел, увидя то место, где в истоптанном и разворошенном снегу волчий след превращался в человечий.
А я внимательно осмотрел все вокруг. Потом еще раз к волчьим следам пригляделся, смерил расстояния.
– Нет, это не человек на подошвах в виде волчьих лап шел, чтоб потом снять их, меня запутать, – сказал я. – Он бы себя своей походкой выдал. Волк, самый что ни на есть натуральный, – я перешел туда, где начинались следы сапог. – Но и человек тут был натуральный. Допустим, хозяин волка. Да, вот сейчас, при дневном свете видно, что глубоко оттиски сапог вдавлены. И на пятки больше упор. В точности так бывает, когда тяжесть несешь. А этот взрытый снег, словно кто-то валялся и превращался... Ну, конечно, чтобы обмануть и внушить мысль, будто кто-то тут из волка в человека превращался. Иначе не было бы смысла дохлого волка скрывать. Но откуда же этот мужик тут взялся? Ведь не по воздуху он перелетел!.. И сколько следов посторонних! Хорошо хоть, как я и предполагал, на след «вурдалака» никто наступать не посмел. Да, интересно было бы порасспросить этого молодчика, как он прямо на этом месте оказался, следов вокруг не оставив... Ага, вот оно! Как же я не понял, почему снег взрыт? По шпалам он сюда шел, по обледеневшим, – я указал на проходившую совсем рядом боковую ветку железнодорожных путей – тупичок такой одноколейный, сам дивясь, почему сперва не взял ее в расчет, а отнесся к ней как к несущественному предмету обстановки, ну, есть, мол, и есть. – А потом сюда прыгнул, под уклон, и снег затем взрыл, чтобы никто не дотумкал, с какой стороны он появился. Видно, еще и на заднице проехался, расстояние-то солидное, метров пять будет, и этот след сразу бы все нам рассказал.
– Вопросец есть, – заметил опер. – А почему он на путях волка не дождался, чтобы и уйти, следов не оставляя? Зачем ему было лишние сложности себе создавать?
– Я только предположить могу, – сказал я. – Два варианта мне видятся. Первый – волк бежал, бежал и настолько ослабел от раны, что упал и последние пять метров до путей дотянуть не смог, пришлось спускаться за ним. Второй – он все это для форсу проделал, чтобы лишний ужас навести. Ну, полный маскарад создать, будто волк на самом деле в человека превратился, мужик-то он, судя по всему, рисковый и с выдумкой, только нас никакими маскарадами не проведешь...
В общем, он тут оказался, и раненого волка к себе подманил, свистом или еще как. Волк от меня к хозяину шел. А у кого есть волк, тот должен его содержать. Конуру иметь специально и так далее... Да, больше тут, пожалуй, ничего не выяснишь. Дальше пойдем?
