Текст книги "Тайна музейного экспоната"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава VII
МАТЬ И ДОЧЬ ИЗ ПОСЛЕДНЕГО КУПЕ

Груня секунду поколебалась, не стоит ли на всякий случай спросить у Алексея и Игоря разрешения, чтобы появление на концерте матери и дочери из последнего купе – если те захотят пойти – не выглядело очень уж странным.

Но потом решила, что тут ничье разрешение не требуется: на концерт и так уже приглашена уйма народа, и, кроме того, Сашок упоминал, что вход вообще будет открыт для всех желающих. И Груня, миновав купе «телевизионщиков», решительно постучала в дверь последнего купе.

– Войдите! – раздался женский голос, глубокий и мелодичный.

Груня открыла дверь и вошла.

На диване лежала старая женщина. Она читала и при появлении девочки опустила книгу – большой том в обложке с золотым тиснением, который назывался «Любовницы Наполеона», что девочка сразу отметила, хихикнув про себя. Ее дочь сидела напротив, с книжкой карманного формата в мягкой обложке – детективом, кажется, – но, судя по ее рассеянному виду, она уже некоторое время не читала, а смотрела в окно, на заснеженные поля и поселки, различимые лишь по редким золотым огонькам в темной январской ночи, на проносящийся за окнами снег. Большой свет был погашен, горели только два ночника, но даже в этом приглушенном свете молодая женщина произвела на девочку довольно сильное впечатление, и не столько своей красотой и привлекательностью, хотя и этого в ней было достаточно, сколько яркой, почти броской косметикой, которой пользовалась. Ее губы были подведены таким густым и сочным кармином, что казались чуть ли не приклеенными – и вместе с тем смотрелись вполне естественно. Лак на ее длинных ухоженных ногтях был почти фиолетового цвета – точнее, цвета махровой сирени, когда ее озаряют вечерние зарницы, или грозового неба, когда в гуще синих облаков просвечивают дальние красноватые сполохи.

Все это Груня отметила своим глазом художника, все это пришло ей на ум – и появилась даже какая-то легкая зависть к молодой женщине. Груне вообще нравились яркие люди и яркие цвета, и портрет этой женщины, если бы его удалось хорошо нарисовать, получился бы очень броским, впечатляющим. Груня иногда думала – никому не открывая своих тайных мыслей, – что, когда вырастет, будет пользоваться очень яркой косметикой, саму себя превращая в живую картину (наподобие ярких картин Матисса, которого очень любила), чтобы в любом обществе сразу становиться центром внимания. И немножко завидовала тем девочкам и девушкам, которым уже разрешено пользоваться косметикой. Придумывая свой «взрослый» образ, она изобретала самые немыслимые сочетания цветов. Лишь одно она твердо знала: она никогда не будет пользоваться лаком для ногтей с золотыми блестками. Всякая позолота ее раздражала.

Словом, эта молодая женщина была раскрашена в Грунином вкусе, если можно так сказать. При всей яркости, ее косметика гармонично сочеталась – а глубина и благородство оттенков позволяли догадаться, что косметика эта не из дешевых и что молодая женщина использует ее не от безвкусицы и не из желания сэкономить. Разница между этой косметикой и ширпотребом была такая же, как разница между дорогущей акварелью «Санкт-Петербург», изготовляемой исключительно на меду, и дешевенькой из школьных наборов, продающихся в каждом магазине канцтоваров: вроде цвета одни и те же, а на бумаге получается совсем не то.

Тут уж трудно сказать, поняла ли Груня и это благодаря острому глазу художницы, или просто благодаря тому острому женскому глазу, которым каждая девочка наделена от рождения. Как бы то ни было, эта женщина своей яркостью – «пристрастием к боевой индейской раскраске», как называла мама Грунины вкусы, – сразу завоевала расположение девочки.

– Здравствуйте, – сказала Груня. – Я вот что хотела сказать… В нашем вагоне едет одна очень известная певица, исполнительница романсов, и поклонники этой певицы договорились в вагоне-ресторане, что она даст там концерт. Весь вагон уже знает, вы в последнем купе, и вас тоже надо предупредить, вдруг вам захочется пойти…

Старая женщина присела и поглядела на Груню. Глаза у нее оказались черными-черными, на удивление живыми – и словно обжигали, как раскаленные угольки.

– Как зовут певицу? – спросила она грудным и глубоким поставленным голосом.

– Ольга Анджелова, – ответила девочка.

– Анджелова? – переспросила старуха. – Ах да, помню. Что ж, для певицы не первого класса она не плоха. Школы у нее никогда не было, все больше на энтузиазме. Эти ее «фррр», – старуха изобразила руками нечто вроде ветряной мельницы, – должны были, конечно, производить впечатление на болванов.

– Ну, ты, мама, сказанешь, – заметила молодая женщина. Но при этом не смогла сдержать улыбки.

– Нет, не пойду, пожалуй, – сказала старуха. – Не то, чтоб она меня как-то особенно раздражала, но не хочу ее смущать. Она собьется, конечно, если меня узнает.

– Простите, а вы кто? – Груня не могла сдержать любопытства. И не требовалось предлога, чтобы завязать разговор, – разговор завязывался сам собой.

– Моя мама – одна из лучших исполнительниц цыганской песни, – спокойно сообщила молодая женщина. – В свое время и в театре «Ромэн» пела, на первых ролях.

– Так вы цыганка? – у девочки это вырвалось почти непроизвольно.

– Наполовину, – ответила старуха. – Моя мать была цыганкой. А отец – крупным ученым, из тех, что к правительству были приближены, из-за особой важности их работ. Любитель был всего красивого, как и многие тогдашние «секретчики», не чета нынешним. В театры на премьеры, в рестораны хаживал… Рассказывают, он мою мать у самого Михаила Царева отбил – если, конечно, твое поколение еще знает, милочка, кто такой был Михаил Царев…

– Ну, мама!.. – дочка нахмурилась. Видно, она не любила, когда ее мать погружалась в подобные воспоминания, да и считала, что подробности семейной хроники посторонней девочке знать не обязательно.

– Я это к тому, – продолжала старуха, – что я-то уж знаю толк и в актерской игре, и в цыганском романсе. Поэтому товар второго сорта мне подсовывать не советую! Анджелову я помню, старательная была. Но глупая. Я ведь ей говорила – ну, не подходит тебе псевдоним Анджелова, он на ту сладость намекает, которой в тебе, милочка, нет! Тебе надо что-то более прошибающее, мускулистое – например, Регатова или нечто такое. А хочешь быть Анджеловой – так и имя смени, называйся не Ольгой, а Дарьей, чтобы хоть имя покрепче звучало, тогда и все вместе смотреться будет. Нет, не послушала. Вот так и увядает цыганский романс!

– Из-за неправильного псевдонима? – удивилась девочка.

– А ты мою маму побольше слушай! – сказала молодая женщина. – У нее свои идеи, которые даже до меня порой не доходят, хотя образование я получила соответствующее…

– То есть тоже музыкальное? – сразу спросила Груня.

– И музыкальное тоже, – кивнула молодая женщина. – Но по музыкальной линии не пошла. Не мое это.

– Предательница… – проворчала старуха.

– Ну, мама!.. – в который раз повторила дочь. – Ты ведь знаешь…

– Не знаю и знать не хочу! – ответила та. – При твоих способностях, и бросить все ради каких-то козявок!..

– Не козявок, а микробов, мама, – улыбнулась молодая женщина.

– Так вы врач? – спросила Груня.

– Не совсем. Наверно, надо говорить шире – медик. Или биолог. Я – вирусолог, занимаюсь заразными вирусами.

– А музыку совсем забросили? – поинтересовалась Груня.

– Можно считать, что совсем. Могу иногда сбряцать на гитаре. Ну, если в компании попросят… А ты чем занимаешься?

– Я – художница, – ответила девочка. – Только не смейтесь, я и вправду настоящая художница, хотя, конечно, мне еще многому надо учиться. Мои рисунки и картины уже были на нескольких выставках, а сейчас я еду в Санкт-Петербург получать приз как лучший художник кабельного телевидения! Они и не знают, что присудили этот приз школьнице! – хихикнула Груня. – Воображают меня взрослой, и такое официальное письмо мне накатали – что вы! Просто красота!

– Настоящая художница, вот как? – во взгляде старухи появился неподдельный интерес, и она уже не выглядела такой грозной.

– Да, – кивнула Груня. – И, вы знаете… Мне бы очень хотелось нарисовать ваши портреты! Или вместе, или по отдельности. Вы такие…

– Выразительные? – спросила старуха, увидев, что девочка замялась, ища нужное слово.

– Мечта художника! – выпалила Груня.

Мать и дочь рассмеялись.

– Что ж, если мы – «мечта художника», то почему бы нам не попозировать тебе? – сказала дочь. – Вот только когда это сделать?

– Насколько я поняла, вы на концерт не пойдете? – спросила Груня. – Я тоже не пойду. Вот можно было бы во время концерта, если для вас это не поздно.

– А во сколько начинается концерт? – спросила старуха.

– В одиннадцать, – сообщила юная художница. – То есть, где-то с половины одиннадцатого все начнут перебираться в вагон-ресторан, и я могла бы быть у вас.

– Детское время! – фыркнула старуха. – Я-то в любом случае раньше двух ночи не засну. Так что если тебе не поздно, то мы согласны.

– Мне нисколечко не поздно! – с жаром ответила Груня. – Я вообще самостоятельная.

– Да уж, мы заметили, – пробормотала старуха, разглядывая девочку довольно благожелательно. – А почему тебе не хочется на концерт?

– Ну… – Груня пожала плечами. – У меня были свои планы, и вообще…

– И вообще ты не любишь всю эту замшелую старину? – с едкой усмешкой спросила старуха.

Это был тот редкий случай, когда Груня смутилась и не нашла, что ответить.

– Понимаю тебя! – усмехнулась старуха. – Но ты не права, это не старина, а будущее. Подрастешь – поймешь. Мы вот что сделаем. Ты будешь нас рисовать, а я тебе устрою свой собственный концерт – для тебя одной. Раз в вагоне никого не будет, значит, можно и попеть – я в последнее время терпеть не могу лишнюю публику! Ты поймешь, что такое настоящий романс. Это не размазня на киселе, как его сейчас представляют. Настоящий романс должен быть сильным, почти жестоким – чтобы, когда ты им проникнешься, тебе начинало казаться, будто с тебя кожу сдирают! Голос у меня, конечно, теперь не тот, но уж как-нибудь справлюсь. Еще бы гитару хорошую найти, да где здесь…

– Да, гитара есть только у Петра Васильевича – ну, мужа и аккомпаниатора Анджеловой, – сказала Груня. – Потрясающая гитара, это даже мне понятно. Вот только, он упоминал, у него были какие-то проблемы с ее настройкой…

– Вроде были, – усмехнулась старуха. – Одного не понимаю – зачем он ушел настраивать ее в туалет?

– В туалет? – Груня насторожилась. Кажется, сейчас она выяснит нечто, имеющее прямое отношение к загадке гитары.

– Ну да, – кивнула старуха. – Настраивал в том туалете, что у нас за стенкой, – она указала на перегородку, у которой сидела ее дочь. – Поезд как раз стоял, долгая была остановка, минут двадцать, если не полчаса… какой же это был город? Ну, не важно!.. В общем, треньканье было очень тихим, как будто человек боялся лишний звук издать, но в тишине все было слышно довольно хорошо, и я сразу сказала дочери: слышишь, гитара, и великолепная! Редкая русская гитара так звучит. Пяток гитар я слышала, что из собрания Высоцкого сохранились…

– Какого Высоцкого? – спросила девочка. – Того самого, Владимира?

– Нет, не того, – ответила старуха. – А был такой великолепный гитарист в девятнадцатом веке. У него брали уроки игры на гитаре и Лермонтов, и многие другие… Вроде у него же Лермонтов и с Мочаловым познакомился… Но это не важно. Суть в том, что были у него несколько инструментов, подобранных так, что во всей России больше не сыскать. Правда, мне бабка рассказывала, что еще гитара цыганки Тани так звучала – ну, той, что была женой Нащокина, близкого друга Пушкина, и не только пела Пушкину, но и гадала ему на судьбу. Тут я врать не буду, потому что сама Татьяниной гитары не слышала, затерялась где-то эта гитара, еще во времена революции и гражданской войны. Но та гитара, что за стеной тренькала, была такого класса. И неважно, что всего-то несколько раз струны звякнули – отменный инструмент с одного звука себя выдает!

– Очень интересно! – сказала Груня. – И зачем ему было настраивать гитару в туалете?

На самом-то деле она отлично понимала, зачем: гитару настраивал, натянув струны, не сам Сидоренко, а неизвестный похититель пирожных – по всей видимости, курьер наркомафии. Этот похититель четко прикинул, что меньше чем за час Анджелова с мужем в ресторане не обернутся, но, чтобы его не услышал и не заметил в купе кто-то другой – проводник, например, – он выгадал момент, когда в коридоре никого не было, и тихо проскользнул в туалет. Правильно рассчитав, что его никто не услышит, кроме обитателей последнего купе, если он будет действовать тихо. А двух женщин он не боялся – наверно, уже успел отметить, что они ни с кем не жаждут общаться и никому ничего рассказывать не будут. Да и много ли они услышат сквозь перегородку? Несколько звуков максимум – и скорей всего подумают, что это какой-нибудь краник в туалете звякает или вода журчит. Откуда ему было знать, что эти женщины на гитарах, что называется, собаку съели!

Конечно, он рисковал: его мог кто-нибудь заметить, когда он выходил из туалета. Но, видно, и тут он придумал, как можно сначала убедиться, что за дверью никого нет, а уж потом возвращаться в пятое купе.

– Мало ли зачем? – едко бросила старуха. – Может, жена его услала, и он решил ей не мешать!

– Да, скорее всего… – согласилась Груня. Ей не терпелось вернуться к ребятам и поведать им все, что удалось узнать. – Так, значит, я к вам подойду… – она поглядела на часы, – через два часа?

– Будем ждать, – заверила старуха, а ее дочь, увидев, что Груня выходит, тоже поднялась.

– Выброшу мусор, – коротко объяснила она матери.

Когда молодая женщина и девочка оказались в коридоре, она тихо сказала Груне:

– Ты не бойся моей мамы. Она вообще-то добрая, но сегодня у нее ноги опять болят и она практически ходить не может. В такие дни она очень злится на собственную беспомощность, а язык у нее – как бритва, это ты могла заметить. Вот она и пускает его в ход, язвя по любому поводу. Но, кажется, ты ей пришлась по душе… Думаю, если б не ноги, она не стала б ворчать, а с большой охотой пошла на концерт.

– Спасибо вам большое, – сказала Груня. – Я все это учту.

И она поспешила в седьмое купе, где ее дожидались друзья.

– Ну? – набросились они на нее. – Почему так долго?

– Ребята, это фантастика! – ответила Груня. – Я столько всего узнала! И меня такое приключение ждет! Сейчас, соберусь с мыслями и расскажу вам все по порядку.

И Груня поведала друзьям, какая у нее состоялась удивительная встреча.

– Обалдеть! – подскочил Мишка, когда она закончила. – Это что же получается? Какой-то тип таскает драгоценную гитару через полвагона, и всем наплевать? Если б эти тетки из последнего купе не смыслили в музыке, то вообще все осталось бы шито-крыто? А эти Анджелова с Сидоренко тоже хороши! Оставлять такую вещь без присмотра! Вот сперли бы ее у них, тогда знали бы!

– В этой истории вообще много интересного, – сказал Витька. – Во всяком случае, мы знаем, что мать и дочь из последнего купе настраивать гитару наверняка умеют…

– Но ведь ты их не подозреваешь?! – сразу вскинулась Груня.

– Вовсе нет, – поспешил успокоить ее Витька. – Хотя… Хотя я понимаю, что они могли бы взять гитару, пока Анджелова с мужем были в вагоне-ресторане – просто полюбоваться на нее. Такие, как эта убойная старуха, бывают абсолютно сумасшедшими, если задеть какой-то из их пунктиков. В данном случае, гитары. Увидели они, как Анджелова и Сидоренко садятся в вагон со своей гитарой, и потом мать послала дочь на полчасика взять гитару – просто чтоб полюбоваться на нее. Открыла чехол – и пришла в ужас и негодование, увидев в каком состоянии драгоценный инструмент! Мало того что струны сняты – еще и пирожные с бутербродами внутрь запрятаны! Пирожные и бутерброды она с отвращением поручила дочери выкинуть в мусор, а сама натянула струны и настроила гитару. Просто чтобы обозначить для Сидоренко, что гитару кто-то брал. Пугнуть его, чтобы он не был таким раззявой! Больше у нее на уме ничего не было… А подозревая, что Сидоренко начнет исподтишка выяснять, не брал ли кто его гитару, они поведали тебе байку о том, что гитару кто-то настраивал в туалете. Просто на тот случай, если Сидоренко и у тебя спросит. Тогда ты ему расскажешь про незнакомца в туалете – и он успокоится. Ну, более или менее успокоится… По-моему, логичная версия, а?

– Логичная, – согласился Мишка.

– Если они так и поступили, то я их полностью оправдываю, – сказала Груня. – Да если б я была на их месте, я бы еще и спрятала гитару часика на два, на три! Чтоб Сидоренко побегал в поисках, обливаясь холодным потом, и чтоб ему неповадно было издеваться над инструментом!.. Однако тут есть одно «но», – добавила она, наморщив лоб. – Ведь Анджелова с Сидоренко садились в поезд, неся гитару в чехле, а у этой старухи глаз хоть и алмаз, но все-таки не рентген, чтобы сквозь чехол отличить одну гитару от другой.

– Ну, тут можно найти самые разные объяснения, – задумчиво проговорил Витька. – Если мать и дочь знакомы с Анджелой и Сидоренко, то могут знать, и какая у них гитара. И потом… Ну, конечно! – Он подскочил и хлопнул себя по лбу с такой силой, что очки свалились с его носа и Витьке пришлось ловить их на лету. – Вокзальный буфет – в зале ожидания! Если они были в зале ожидания в то время, когда Сидоренко тайком от жены пополнял свои запасы, то, конечно, спокойно могли заметить, как он открывает чехол… Увидели роскошную гитару со снятыми струнами и то, как он прячет в гитару пакет со жратвой! И тогда они еще до посадки на поезд договорились его проучить за такой вандализм!

– Тогда они тем более правы, – сказала Груня.

– Разумеется, – кивнул Витька. – Разве ж я спорю? Остается только неясным, были в гитаре наркотики или нет. И если в гитаре их не было, то где они? Ведь где-то в вагоне они есть – иначе бы Сашок не путешествовал вместе с нами!

– Ребята, – проговорила Поля, до этого молчавшая и напряженно думавшая, – мать и дочь ведь сказали, что слышали треньканье гитары, потому что поезд стоял, так?

– Верно, – кивнула ее сестра. – Именно поэтому так хорошо было слышно.

– Ребята, но ведь этого просто не может быть! – Поля обвела всех потрясенным взглядом. – Вы забыли правила, которые мы читали на вокзале. Если поезду предстоит долгая остановка в крупном городе, больше чем на пятнадцать минут…

– …То проводник обязан запереть туалеты не меньше чем за пятнадцать минут до остановки и открыть через пятнадцать минут после отхода поезда! – подхватил Витька. – Черт! Я все время чувствовал в их рассказе какую-то неувязку, которая меня смущала, но никак не мог сообразить, в чем она! Молодчина, Поля!

– Так, выходит, в туалет никто не мог войти? – осведомился Мишка. – И весь их рассказ получается сплошным враньем?

– Ну да! – кивнул Витька.

– Надо еще выяснить, не забыл ли проводник запереть туалеты, – осторожно заметила Груня.

– Вряд ли, – сказал Витька. – Но это легко выяснить. У самого проводника спросить как-нибудь, между делом.

– Я могу спросить! – сразу предложил Мишка. – Я ведь все равно собирался порасспрашивать проводников насчет спортсменов. Ведь мы договорились, что это мне поручено, да?

– Отлично, – сказал Витька. – Берись за дело.

– С-щас и возьмусь! – Мишка подскочил, переполненный желанием тоже совершить что-нибудь полезное.

– Только поосторожней… – предупредил его Витька. Но Мишка уже вышел из купе.

Глава VIII
ПРИКЛЮЧЕНИЯ С БУКЕТОМ ЦВЕТОВ

Мишка бодрым шагом направился в начало вагона. Задача, стоящая перед ним, представлялась простой и ясной. Подумаешь, расспросить проводников о том, кто эти известные спортсмены, устроившие всем такое представление! Любой пацан пристал бы к проводникам – и не отцепился бы, пока не получил ответа. Поэтому в его интересе нет ничего подозрительного или неестественного.

Но все сложилось несколько иначе, чем он предполагал. С одной стороны, намного удачней и лучше, а с другой…

Дверь первого купе была приоткрыта. И его окликнули из этого купе, когда он проходил мимо. Окликнул не кто другой, как Сашок.

– Эй, пацан, вертай сюды!

Мишка осторожно заглянул в купе. Два спортсмена сидели рядышком, напротив них развалился Сашок, беспечно закинув ногу на ногу. Спортсмены уже не выглядели такими угрюмыми, хотя все еще с недоверием косились друг на друга. А Сашок сиял и вроде был вполне доволен жизнью – и тем, как справился с ролью миротворца.

– Слышь, пацан, – осведомился он, кивнув на спортсменов, когда Мишка остановился на пороге. – Знаешь, кто это?

– Ну… – Мишка решил разыгрывать перед Сашком тот спектакль, который приготовил для проводников. – Мне сразу показалось, что лица знакомые. Понимаете, я увлекаюсь спортом и собираю фотографии известных спортсменов, в самых разных видах спорта… И мне показалось, что есть у меня фотография…

– Правильно показалось! – одобрительно хмыкнул Сашок. – Это, рекомендую, братья Нахлестовы, наша лучшая пара в таком, понимаешь, спорте, который пляжным волейболом называется. Знаешь, что это такое?

– Ну… знаю, – ответил Мишка, припоминая то, что он видел, читал или слышал о пляжном волейболе. – Это такая игра, которую бразильцы изобрели. По два человека с каждой стороны играют, и мяч ногами и головой поддают, как в футболе, руками трогать нельзя, только перекидывают этот мяч через волейбольную сетку. Так?

– О! Знаток! – Сашок весело повернулся к братьям Нахлестовым. – Соображает, понимаешь… Так вот, про братанов наших писали много, потому как они единственные у нас пока, кто может с бразильцами потягаться. Вот и потягались, да не очень удачно.

– Так вы от самой Бразилии едете? – изумился Мишка.

– Ага, – кивнул один из братьев. – Правда, с заездом в Японию, на коммерческий турнир. Поэтому и добираемся через Владивосток и Сибирь… Ну, и все дела…

– В Японии дела пошли получше, чем в Бразилии, – Сашок взял на себя все объяснения. – Но умудрились канадцам в полуфинале проиграть, хотя потом утешительный матч за третье место вытянули. А проблема в том, что ребята премиальных недосчитались, потому как хотя бы на второе место очень рассчитывали. Усекаешь?

Мишка кивнул. Пока все в точности совпадало с догадками Алексея. Правда, Алексей не смог точно угадать сам вид спорта – ну и немудрено.

– В общем, получили вдвое меньше, чем надеялись, – продолжал Сашок. – Но это бы все ничего. Главное, что сумма на руки вышла неровная, после всех подсчетов и вычетов. Сколько-то тысяч, сколько-то сотен и семь долларов. Так? – осведомился он у братьев.

– Все так, – энергично закивали братья.

– Вот эти семь долларов и подкузьмили, потому как Андрей и Сергей сперва постановили: лишний доллар достается тому, кто сделал меньше ошибок, а значит, больше в успехи вложил. Ну, чтобы все по справедливости было, и чтобы этот доллар вроде как символом стал. Решили как будто правильно, а как стали ошибки считать… тут-то все и началось. Что называется, приехали!

Братья поугрюмели, один из них потрогал свой нос, другой – фингал под глазом.

– Так вот, почему я тебе все это рассказываю, – продолжал Сашок. – Чтобы ты понял всю важность возложенного на тебя поручения. То есть поручения, которое сейчас на тебя возложат, въехал?

– Въехал, – пробормотал донельзя заинтересованный Мишка.

– Это хорошо. Тогда слушай дальше. И не подведи. Мы тут посовещались, побазарили и пришли к выводу, что надо избавиться не только от этого злосчастного доллара, но и от всех семи, которые сумму неровной делают. А как избавиться благородней всего? Правильно, купить букет певице, чтобы поднести ей на концерте. И в дальнейшем считать, что ошибок совершено поровну, поэтому и букет преподносится одинаково от двух братьев. И вот сейчас будет остановка на двадцать две минуты. Нынче в зданиях вокзалов почти всегда имеется киоск с цветами. Твоя задача – взять всю сумму, по курсу в рублях, выскочить в здание вокзала и отовариться самым роскошным букетом. Ну, словом, все деньги истратить. Понял? Считай, что этим ты предотвращаешь братоубийственную войну… Годится такой нейтральный посыльный? – осведомился Сашок у братьев.

– Годится, – закивали оба.

– Тогда выдавайте ему деньги и пусть дует. Поезд уже подходит к вокзалу.

– Сейчас! – оживился Мишка. – Я только куртку и шапку напялю!

Примчавшись в «мальчишечье» купе, он в двух словах, поспешно влезая в рукава куртки и натягивая лыжную шапку, рассказал друзьям, что происходит. Они были потрясены, но высказать своего потрясения не успели, Мишка опять умчался.

– Интересно, зачем им понадобился Мишка, «нейтральный посыльный»? – полюбопытствовала Груня.

Рассудительный Витька подумал немного и сказал:

– Я так понимаю, одному из братьев идти за букетом зазорно – кто согласится пойти, тот вроде как косвенно признает, что именно он был больше виноват в проигрышах. Вдвоем их отправить – еще опять передерутся, выбирая букет. Сашку идти нельзя – он ведь «новый русский», а не мальчик на побегушках, так что несолидно для него. Остается искать нейтрального посыльного – такого, которому можно довериться. И мальчишка подходит идеально.

Девочки согласились с этими доводами. И в целом Витька был прав. Но не до конца. Было кое-что такое, чего он угадать не мог.

Когда Мишка получал деньги, которые вручил ему Сашок, как миротворец, взявший все в свои руки, то среди купюр он незаметно сунул маленькую бумажку!

Мишка сразу сообразил, что реагировать никак нельзя, и спокойно убрал деньги вместе с бумажкой во внутренний карман куртки.

Выходя в тамбур, он столкнулся с проводником, запиравшим туалет.

– Скажите, – спросил Мишка, – вы всегда запираете туалеты перед долгими остановками?

– Да, – ответил проводник. – Всегда. А что?

– Да мне перед прошлой длинной остановкой приспичило, а туалеты оказались запертыми, – объяснил Мишка. – Я даже хотел попросить вас отпереть один из них. Еле дотерпел.

– Нет, отпирать туалеты внутри санитарной зоны городов никак нельзя, – ответил проводник. – А когда остановка длинная, всегда спокойно успеешь сбегать в туалеты на вокзале. Учти на будущее. А куда ты теперь-то намылился?

– Да вот… – Мишка кивнул в сторону купе. – Собрали, понимаете, деньги на букет певице, а меня послали купить.

– Что ж, дело хорошее. Смотри не промахнись с букетом, – усмехнулся проводник.

Второй проводник уже стоял в тамбуре, готовился открыть дверь. Мишка встал чуть позади проводника, и тут кто-то положил руку ему на плечо. Мальчик оглянулся. Это был один из братьев-спортсменов.

– Отойдем чуть в сторонку, – прошептал спортсмен. – Дело есть.

Мишка отошел с ним в дальнюю от проводника сторону тамбура, недоумевая, что это за дело. Спортсмен сунул ему в руку несколько банкнот и зашептал прямо в ухо – склонившись буквально вдвое, чтобы его губы оказались на уровне уха мальчика:

– Еще один букет купишь, понял?

– Тоже для Анджеловой? – спросил мальчик. Он решил, что таким образом пляжный волейболист хочет все-таки утереть нос своему брату.

– Ни в коем случае! – почему-то испугался тот. – Это… Это личное дело. Я как-то не сообразил про цветы, тупая башка, а ведь давно можно было… – с досадой добавил он в пространство. – Словом… Не обращал внимания на пассажирок из последнего купе?

– Нет, – ответил Мишка. Он, кажется, начинал догадываться, в чем дело. – А что?

– Возьмешь букет и постараешься аккуратно, чтобы посторонние не очень видели, передать той молодой, что в последнем купе едет. Скажешь – от Андрея. От Андрея из Бразилии, понял? Скажешь, специально поездом, а не самолетом поехал, чтобы с ней встретиться… И жду, что скажет. И главное, чтобы мой брат не видел. Он и так злится, что я настоял на поезде – говорит, сколько времени зря теряем. И что я вообще из-за этой Любы ополоумел. Ее Любовь Александровна зовут, понятно? Может, если б он на меня так не злился все эти дни, до драки бы и не дошло… Но если он увидит, что я ей букет посылаю… В общем, все надо втихую сделать, чтоб было тип-топ, усек?

– Усек, – ответил Мишка.

И Андрей Нахлестов, довольный, поспешил вернуться в купе.

«Ни фига себе! – думал мальчик, пока поезд тормозил. – Ну и наворот в одном вагоне! Все переплелось! Ребята упадут, когда услышат!»

Поезд остановился, проводник распахнул дверь, Мишка выскочил на платформу. Здание вокзала было прямо перед ним – поезд подошел к первому, главному перрону.

Быстро выскочив из поезда и забежав в вокзал, Мишка оказался в огромном, ярко освещенном помещении. Там он первым делом нашел тихий уголок, отыскал среди денег записку и прочел: «Позвони по межгороду Крокодилу (телефон и код нашего города пишу внизу, если не помнишь), скажи ему, или на автоответчик, или кто возьмет трубку: «Связи нет. Ко мне приглядываются. Выясните, где мог быть промах». Если надо, ответишь на вопросы. Бумажку уничтожь».

Мишка присвистнул и отправился искать междугородные круглосуточные таксофоны. Он не сомневался, что Сашок втихую доложил к деньгам на цветы столько, чтобы можно было оплатить междугородный звонок. Таксофоны он нашел быстро, купил карточку – сюда тоже докатилась волна перевода таксофонов с жетонов на карточки – и набрал номер.

– Алло? – сказал хорошо знакомый голос Крокодила Гены.

– Это Мишка, – быстро сообщил мальчик. – Сашок послал меня позвонить, пока поезд стоит. Вот, читаю, что нужно сказать.

Он прочел по бумажке послание Сашка, и Крокодил Гена после секундной паузы осведомился:

– Можешь в двух словах доложить мне, что у вас происходит?

– Полный бардак, – с восторгом отрапортовал Мишка. – Певица цыганских романсов… даже две! Влюбленные спортсмены, которые бьют друг другу морду, пирожные в гитаре… ах да, еще какой-то большой начальник, надутый, как индюк, который ко всем цепляется. Путешествие – класс!

– Понял, – сказал Крокодил Гена. – Что за пирожные в гитаре?

– Певица держит мужа на диете, а он прятал пирожные в своей гитаре, – радостно сообщил мальчик. – А кто-то у него эти пирожные спер!

– Сашок знает?

– Нет. Мы ведь не общаемся, как вы и велели. Записку мне незаметно сунул, и все.

– Постарайся ему рассказать. Скажи, будем разбираться, а он пусть решает на месте.

– Хорошо, – сказал Мишка.

– Все. Беги.

И Крокодил Гена повесил трубку.

Мишка первым делом изорвал записку в мелкие клочки и выкинул в урну, а потом отправился искать цветы. Цветочный ларек он нашел очень быстро и, истратив все деньги – как и было велено, – приобрел два роскошных букета. Букет для Анджеловой он понес назад в руках, а букет для Любови Александровны спрятал под куртку – благо, куртка у него была объемная, пухлая и мягкая – мама специально купила на вырост, чтобы не покупать каждый год. Мишка ходил в ней уже два года, и все равно куртка была ему еще великовата.