Текст книги "Штурм Берлина
(Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин)"
Автор книги: Алексей Сурков
Соавторы: Евгений Долматовский,Цезарь Солодарь,Евгений Герасимов,Владимир Шмерлинг,Зигмунд Хирен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
Гвардии старший сержант
В. ВЛАДИМИРОВ
В эфире
Накануне великих боёв за Берлин мы стояли на формировании в небольшом немецком селе Альтензорге, вблизи Ландсберга.
Однажды командир роты гвардии капитан Кораблёв сказал нам перед строем:
– Товарищи! Надвигается последняя операция – мы пойдём на Берлин! Нам предстоит выполнить приказ товарища Сталина, свой долг перед Родиной. И к этому последнему испытанию мы должны подготовиться как можно лучше.
Радист, особенно работающий на мощной радиостанции, не имеет возможности проявить героизм непосредственно в бою. Всё, что от него требуется, это обеспечить непрерывную связь и тем самым помогать действующим впереди войскам.
Я поставил перед собой задачу – повысить свою квалификацию. Готовился терпеливо и упорно и сдал экзамен на радиста второго класса. Накануне наступления мы с начальником радиостанции гвардии старшиной Мещеряковым в последний раз проверили свою аппаратуру. Всё оказалось в порядке: движок работает хорошо, умформеры, приёмник и передатчик исправны, отклонение амперметра максимальное.
В ночь, когда началось наступление, вернее выдвижение, наших войск на исходные позиции, я дежурил на радиостанции в штабе артиллерии. У меня уже скопилось пять радиограмм, но передавать их нельзя было. До начала наступления разрешалось работать только на приём. В эфире стояла тишина.
Но вот наши войска двинулись вперёд, прорвали первую линию немецкой обороны, и долгожданное разрешение на передачу, наконец, получено. Скоро я услышу весёлый голос «Педагога» – моей корреспондентки, с которой мы познакомились по эфиру, работая в одной сети от самого Сандомира.
Начинаю связываться со штабом. Большие помехи. На небольшом участке сконцентрировано огромное количество войск, а следовательно, и радиостанций. На всех диапазонах слышны голоса наших радистов и радисток, то спокойные, то порывистые и нервные. Кажется, ни у одного передатчика не хватило бы возможности разместить все радиостанции на разные волны. Я прибавляю обороты движка, даю повышенное напряжение, вывожу реостат, добиваюсь максимального отклонения стрелки амперметра. Всё равно: главная радиостанция в сети меня не слышит. Забивают помехи. И тут мне на помощь приходит радистка Шура Сматохина. Послышался её приятный звонкий голос:
– 08–58! Я «Педагог», давайте вашу радиограмму для «Грозы», у меня с ней связь отличная.
Беспрерывно гудели умформеры. Передатчик неустанно излучал в эфир свою невидимую энергию… Через несколько минут я передал все радиограммы и принял от «Грозы» через «Педагога» две шифровки.
Герой Советского Союза красноармеец
В. БЕРДЫШЕВ
Через минные поля
Я начал Отечественную войну в декабрьские дни 1941 года под Москвой. И вот теперь позади Ока и Десна, Сож и Днепр, Висла и Одер. Трижды на переправах меня ранило: на Оке, Соже и Днепре. Дважды я лежал в госпиталях. Последний раз после Днепра.
Одер мне не довелось форсировать. Через эту последнюю реку перед Берлином нашу часть переправили на завоёванный уже плацдарм. Перед рассветом загрохотала наша артиллерия. Первый залп дали «катюши». Огненные языки метнулись в сторону вражеских позиций, а что было потом, трудно передать словами. Казалось, земля разрывается на части, а ставшее багровым небо вот-вот свалится на землю и раздавит всё живое, находящееся на ней.
В назначенное время мы, сапёры, выползли вперёд. В который уже раз мы впереди. На пути – минное поле: шесть рядов мин – противотанковые и противопехотные. Немцы не вели по нас огня, им было не до этого. Над нами пролетали осколки наших же снарядов – мы выползли слишком далеко вперёд. Но об этом никто не думал, никто не слушал свиста осколков. Руки привычными движениями нащупывали мины, вставляли чеку, вывинчивали взрыватели. Каждый из нас знал, что это – последнее наступление, что впереди Берлин. Сколько тысяч мин обезвредил я на пути к Берлину, сколько дорог очистил! Теперь я обезвреживал последние мины. Теперь я очищал последнюю дорогу – в Берлин. То же, что и я, думали мои товарищи, минёры Черёмкин, Салимов, Андриевский.
Дорога на Берлин должна быть свободной, а оттуда, от Берлина, она повернёт во все стороны, на запад и восток, к нашим жёнам, к нашим детям, жизни которых грозил Берлин.
Пройден шестой ряд минного поля. Проход обозначен проволокой. Сто сорок мин, теперь уже неопасных, осталось по бокам прохода. Наша артиллерия не умолкала. Она перенесла огонь в глубину. Мы шли вместе с пехотой. Но здесь, на первых метрах земли, которая ещё только что была занята врагом, нам, сапёрам, не было работы. За нас всё сделала артиллерия. Я ещё ни разу не видел такого за всю свою боевую практику. Артиллерия так взрыла немецкую оборону, что и клочка целого не осталось на земле. Правда, нас иногда звали на помощь. Но наша помощь была иной, чем обычно. Мы не уничтожали вражеские препятствия, – они были уничтожены огнём, – мы помогали нашим войскам проводить технику через рытвины, образованные снарядами нашей артиллерии.
Гвардии красноармеец
Д. ЧИБИСОВ
Вместе с пехотой
Хмурое германское небо, в черных тучах, нависшее над землей, поливало нас дождём. Надвигалась ночь, долгожданный час приближался – мы должны были перейти в последнее, решающее наступление.
Приготовления закончены. Скоро начнётся артиллерийская подготовка. Командиры орудий заботливо проверяют своё хозяйство. Ко мне подходит мой командир гвардии старшина Курташов и спрашивает:
– Ну как, Чибисов, всё в порядке, боеприпасы на месте?
– Всё в порядке, товарищ командир.
– Ну, значит, и хорошо, давай закурим, у нас ещё десять минут остаётся.
Время бежит. Теперь осталось всего три минуты. Расчёт занимает места, ящики с боеприпасами открыты. Я доложил: «Орудие к бою готово», но моих слов командир уже не расслышал. Дали залп «катюши», затем загремели орудия разных калибров, и я со своим орудием, хоть и небольшим, вошёл в эту общую музыку.
Когда артиллерийская подготовка заканчивалась, я увидел, что орудие сдвинулось почти на метр; я подумал, что это ещё немного – почва была здесь болотистая и нам ночами крепко пришлось поработать, чтобы подготовить неустойчивый грунт под огневую позицию.
И вот пехота поднялась и пошла вперёд. Мощные танки, лязгая гусеницами, мчались по полю, расстреливали бежавших в панике немцев, прямой наводкой выбивали их из укрытий и окопов.
Подошли передки, мы прицепили к ним орудия и двинулись вслед за пехотой.
Наши самолёты не давали немцам покоя: сбрасывали бомбы, поливали струёй трассирующих пуль и освещали ракетами местность, чтобы мы могли вести огонь по отступающему врагу.
Мы подъехали к горевшему зданию, справа от железной дороги. Вдоль дороги шла немецкая траншея, наполовину залитая водой. Наш взвод придали для поддержки роте капитана Новикова, которая заняла оборону вдоль железнодорожного полотна.
Ещё не начинало светать, но при отблесках пожара можно было выбрать место для установки орудия. Орудие сняли с передков, передки отправили в укрытие. Мы начали отрывать площадку для пушки.
Когда густой утренний туман начал рассеиваться, я увидел метрах в четырехстах от нашей позиции четыре дома. Там засели немцы.
Командир орудия кричит мне:
– Наводчик!
– Я!
– Видите белый дом впереди?
– Вижу!
– На чердаке пулемёт – подавить!
Я увидел в окне трёх немцев и пулемёт, который они устанавливали. Заряжающий Садчиков зарядил пушку, я навёл орудие на цель, докладываю:
– Готово!
Команда:
– Огонь!
Мой первый снаряд разорвался правее. Не ожидая поправки, я сам навёл точнее. После второго выстрела окно было окутано дымом и пылью от разбившейся черепицы. Когда дым немного рассеялся, не было уже ни окна, ни пулемёта. По команде «Пять беглых, огонь!» я выпустил ещё пять снарядов. Я предполагал, что где-нибудь там в уголке ещё какой-нибудь немец притаился, – так пусть он оттуда не сможет слезть.
Вдруг из-под деревянного сарая по моей пушке начал бить немецкий пулемётчик – с бешеной яростью, длинными очередями. Но мы были за высоким бруствером и щитовым прикрытием, пули нам никакого вреда не причинили.
В прицел я увидел на правом срезе сарая свеженакиданный бруствер. Из-за него выглядывали два немца. Я навёл орудие точно в цель, нажал спусковой механизм. Куски земли взлетали выше сарая. Из нашей траншеи послышались голоса:
– Хорошо, молодец Чибисов!
Это говорили солдаты стрелковой роты. Похвалил меня и парторг батальона Денисов, наблюдавший за моей дуэлью с немецкими пулемётчиками.
Наши танки двинулись дальше, и пехота за ними, а мы пошли к тому дому, по которому я недавно стрелял. Двор был завален обломками черепицы и кирпича – один из моих снарядов попал в левый угол дома. Интересуясь своей работой, я поднялся на чердак. Там лежали два трупа в мундирах, побелевших от пыли. Их головы были разбиты осколками. Третьего немца я не нашёл. Должно быть, его разорвало на куски.
Потом мы двинулись с нашими пушками вперёд, продолжая путь к Берлину.
Герой Советского Союза гвардии майор
Е. ЦИТОВСКИЙ
На Зееловских высотах
Наши окопы проходили рядом с шоссейной дорогой, идущей вдоль Одера к Франкфурту. По ночам мы видели прожекторы и вспышки зениток над Берлином. Когда союзники летели бомбить Берлин, они разворачивались как раз над нами.
Ночью в землянку пришёл мой заместитель по политической части лейтенант Гребцов. Он ходил в штаб полка. Выражение лица его было такое торжественное, что я сразу понял – начинается… Гребцов выложил пачку листовок. Это было обращение Военного Совета фронта. Когда я прочитал о том, что товарищ Сталин от имени Родины приказал нам взять Берлин, я подумал, что эти слова обращены к нам, именно к нам, потому что мы стоим прямо перед Берлином и первыми должны войти в него. Я сказал Гребцову, чтобы он в беседах с бойцами объяснил, что нам предстоит участвовать в самой великой исторической битве и победе.
Проверив, как подготовился к удару весь батальон, я пошел в окопы к своим гвардейцам. В четыре часа утра в окопах появились заместитель командира полка и офицер из штаба. Они несли гвардейское знамя полка с приколотым к нему орденом Красного Знамени. На знамени вышит портрет Ленина. Когда знамя проносили по траншее, оно касалось лиц бойцов и словно благословляло их на подвиг.
Это знамя мы завоевали в Сталинграде, донесли до Одера, теперь нам предстояло идти с ним в Берлин. Хотелось крикнуть «ура!», – но кричать было нельзя.
В мелкой траншее хлюпала вода, люди стояли в грязи, с автоматами в руках. Пулемёты были выкачены на позиции. Прямо к окопам подъезжали огромные грузовики – выдвигались на передовую прожекторы. Мы не видели раньше этого оружия на передовой и ещё не знали, какая роль предназначалась сегодня прожекторам.
Я подтянул телефон в переднюю траншею и остался там. Мне было приказано выделить автоматчиков для танкового десанта. Полсотни моих гвардейцев сели на танки и таким образом оторвались от батальона.
Вдруг засияли прожекторы. На одну-две секунды мы увидели траншею противника, вдали Зееловские высоты. Но одновременно ударила артиллерия, и впереди всё заволокло дымом, в котором видно было только сверкание разрывов.
Уже началось долгожданное, а я с двумя оставшимися ротами ещё стоял на месте. Нам приказано было оставаться во втором эшелоне. Начало чуть-чуть светать. За гулом артиллерии мне не было слышно, как передние цепи пошли в атаку. Я ждал, когда нас введут в бой. Через наши боевые порядки уже шли первые раненые. Они говорили, что противник сопротивляется бешено.
Всё утро я провел в ожидании, стараясь быть терпеливым. Наконец, в одиннадцать часов мне позвонил командир полка Герой Советского Союза подполковник Важенин:
– Противник подвёл танки, не пускает дальше. Приказываю выйти к подножью Зееловских высот, там дерутся наши. Вместе с ними атаковать и взять станцию Дольгелин, которая находится на вершине высот.
Я повёл батальон развернутым строем по земле, сплошь изрытой нашей артиллерией. Тут и там были видны брошенные немцами пушки и миномёты, автомашины, повозки с барахлом. На одной из повозок играл заведённый нашим бойцом патефон.
Батальону надо было пройти два километра. Это был чрезвычайно тяжёлый путь. Мы шли, огня не вели, а по нас била артиллерия противника. Тут же, рядом, шли танки прорыва. Огромное взрытое поле, впереди – высоты. На поле – громадные танки и маленькие фигурки людей. Люди шли, не пригибаясь, ручные пулемёты несли на ремнях, станковые катили. Я встретил некоторых своих бойцов из десанта. Они были ранены и шли в тыл. Они сообщили, что наши уже взбираются на высоты.
Вскоре и мы подошли к склонам высот. Я узнал, что наши в восьмистах метрах от вершины, в километре от станции Дольгелин. Я повёл своих гвардейцев в наступление. Наступали цепью. Продвинулись на четыреста метров. Мы шли по голым, безлесым склонам высоты. Противник занимал превосходные позиции. А артиллерия была ещё далеко и не могла действовать по нашим заявкам. Батальон всё же продвигался. Моего заместителя Гребцова ранило в голову, тяжело ранило и комсорга батальона.
К ночи мы очутились на высоте, в пятидесяти шагах от траншей противника, вырытых у насыпи железной дороги.
Казалось, что невозможно подвезти сюда боеприпасы и продовольствие. Однако всё было, как обычно. Старшина хозвзвода Потешин доставил нам горячий суп, мясо, по сто граммов водки. Люда Тамохина и Валя Окулова, наши медики, вытаскивали раненых, лежавших у самых траншей противника. Приехали к нам и наши тылы. Они словно говорили – раз мы располагаемся здесь, значит, передовая должна быть где-то дальше. Они нас, что называется, подпирали.
Я принял решение забросать противника гранатами и ворваться в его траншеи. По сигналу красной ракеты солдаты поднялись и с гранатами в руках, молча, побежали вперёд. Они закричали «ура», когда были уже в траншее противника. Мы захватили с десяток пулемётов, две скорострельные противотанковые пушки. Те немцы, что остались живы, убежали за линию железной дороги.
Половина задачи была выполнена. Но только половина. Станция находилась в руках противника. Кроме того, мы имели все основания предполагать, что немцы постараются скинуть нас с высот. Бойцы всю ночь строили оборону, отрыли окопы в полный профиль. На рассвете мы увидели стволы танковых орудий, торчавшие из-за полотна железной дороги. Те триста метров, что отделяли нас от станции Дольгелин, были совершенно открытым полем. Но медлить нельзя. Как только дали залп «катюши», мы бросились в атаку. Ни один немецкий танк не успел выстрелить. В окопах валялось много трупов. Живые немцы стояли на коленях и молились.
Наши танки, артиллерия, автомашины взбирались на высоту и шли в прорыв. У здания станции, в котором засели гитлеровцы, произошёл гранатный бой. Я упал раненный, не мог подняться. Лежал и смотрел, как войска идут вперёд. Радовалось сердце, смиряя боль. Когда немцы были выбиты из подвала станции, мой ординарец башкир Бакей Язаров оттащил меня в здание. Потом с его помощью я добрался до штаба полка. Тут мой верный ординарец был убит осколком снаряда. Горько думать о нём и о всех тех, кто не дожил до Дня Победы.
Гвардии сержант
А. КУБАСОВ
На командном пункте гвардейских миномётов
Командир дивизиона гвардейских миномётов гвардии майор Друганов стоит у стереотрубы. Рядом на полу, у походной рации, возимся мы, радисты. В углу дремлет связной.
Командный пункт расположился в угловой комнате второго этажа полуразрушенного немецкого дома. На полу разбитые стёкла, тряпьё, поломанная мебель. Стены испещрены пулевыми отметинами. Между окном и дверью на балкон зияла пробоина от болванки, выпущенной немецким «тигром». На площади виден и он сам: обгорелый, с развороченной башней и беспомощно задранной вверх пушкой. Это следы недавних уличных боёв, после которых фашисты отступили из местечка и окопались на ближних от него высотах.
Бой на дальних подступах к Берлину, не смолкая, тянется уже двое суток. Майору, видимо, нестерпимо хочется спать, он трёт воспалённые от бессонницы глаза и снова смотрит в трубу.
Иногда он отрывается от линз, осторожно выглядывает в окно (отсюда до переднего края всего четыреста метров) и простым глазом проверяет свои наблюдения.
Над командным пунктом то и дело повизгивают немецкие снаряды, свистят мины. Стены дрожат от взрывной волны, сыплется штукатурка. В воздухе иногда появляются вражеские самолёты. Тогда с разных сторон начинают неистово бить зенитки, сильнее содрогаются от мощных взрывов стены, и в небе звучат пулемётные очереди наших истребителей. Воздушный бой скоротечен: не проходит и несколько минут, как в землю врезаются горящие факелы немецких самолётов, оставляя в небе длинный тёмный шлейф дыма, а остальные, беспорядочно сбрасывая бомбы, спешат уйти в свой тыл… Даже ночью не прекращаются грохот и гул. В тёмном небе полыхают орудийные зарницы, гудят немецкие самолёты, причудливо переплетаются разноцветные пунктиры трассирующих пуль, ослепительно сверкают ракеты.
Майор на минуту отрывается от трубы и озабоченно спрашивает:
– Как связь?
– В порядке, товарищ майор!
– Из бригады ничего нет?
– Нет, товарищ майор!
– Разведка, огневые?
– Без изменений.
– Передайте Попову, чтобы чаще сообщал.
Передаём приказание майора. Обстрел заметно усиливается. В дело вступают всё новые батареи противника. Чаще отвечает наша артиллерия. Гул нарастает. Снаряды и мины начинают рваться по соседству. В небе раздаётся гул моторов, слышится рёв пикирующих самолётов и противный, воющий звук летящих бомб. Они рвутся совсем близко, там, где сосредоточена наша техника. Густым дымом заволакивается передний край. Стены неистово дрожат. Чаще стучат осколки.
Майор подходит к рации, присаживается на корточки.
– Спросите Попова, что происходит у него. Огневой передайте: быть наготове!
Передаём приказание и переходим на приём. Начальник разведки гвардии лейтенант Попов докладывает:
– Наблюдаю усиленное движение в тылу противника, вражеские танки и самоходки сосредоточиваются на опушке большой рощи… – он называет закодированные координаты. – Судя по всему, занимают исходное положение для атаки…
Майор задаёт вопросы и озабоченно смотрит в трубу. Он развёртывает карту, что-то подсчитывает и даёт нам данные для передачи на огневые позиции.
– Передайте, чтобы выезжала батарея Буковского! – приказывает он. – Исполнение доложить!
Я наблюдаю за майором. Сонливость и усталость прошли. Лицо делается строгим, почти суровым, движения уверенные и точные. Он, наконец, обретает утраченное спокойствие. Таков он всегда в бою.
Вражеский огонь достигает предельного напряжения. Временами нельзя различить отдельных выстрелов. Всё сливается в сплошном гуле. Трудно разобрать, когда бьёт наша, когда вражеская артиллерия. Передний край затянут дымом. Стены КП ходят ходуном, звенят уцелевшие кое-где стёкла.
Майор, не отрываясь, смотрит в трубу. Он что-то заметил. Я определяю это по жёсткой складке у рта и глухому ругательству, сорвавшемуся с губ. Я уже без слов понимаю его, и в тот момент, когда он коротко бросает: «Попова!», гвардии лейтенант уже у микрофона.
– Вражеские танки и самоходки выходят из рощи, с хода ведут огонь… – докладывает он майору. – Отчётливо вижу: сзади автоматчики и пехота силой до батальона… Направление на развилку дорог…
– Буковского! – нетерпеливо приказывает майор.
Буковский докладывает, что установки готовы к открытию огня.
Дым и пыль рассеиваются, открывая поле боя. Простым глазом видно, как немецкие танки и самоходки, лязгая гусеницами и стреляя из пушек, ползут к нашему переднему краю… За ними группы людей. Их много, они идут быстро, в полный рост. Буковский вновь докладывает, что его установки готовы к открытию огня. Передаём это майору, но он как будто не слышит. И вдруг кричит, точно радисты где-то далеко, за окном:
– Огонь!
Летят секунды. Сколько их? Сказать трудно. Наконец, с облегчением слышу, вернее угадываю, ответное – «Есть огонь!».
Ещё немного, и сквозь неистовый грохот боя различаем справа от КП знакомый говор и урчание «катюш». В воздухе в сторону врага устремляются огненно-дымные стрелы…
Секунда, другая – и там, где стреляли бронированные машины с чёрными крестами, вдруг возникают грохочущие молнии, вихрем взлетает земля, и всё заволакивается дымом и пылью.
Когда рассеялась мгла, мы увидели громадные горящие факелы: их было четыре. То пылали немецкие танки. За ними там и тут темнели трупы немецких автоматчиков. Уцелевшие машины поспешно разворачивались обратно, но по ним уже прицельно ударили пушки и стоявшие в укрытиях советские самоходки и танки.
– Дельно сработано! – с удовлетворением проговорил майор.