Текст книги "Повесть о таежном следопыте"
Автор книги: Алексей Малышев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава седьмая
ТИГРОВЫЙ ПОХОД
Учет тигров был намечен на середину зимы. Всю огромную территорию заповедника нужно было покрыть сетью маршрутов общим протяжением до трех тысяч километров.
Помимо Капланова, который шел вдвоем с лесником Федором Козиным, на учет тигров направилось девять тигроловов Хабаровской зообазы и еще два лесника заповедника.
Зообазе при этом было разрешено отловить в заповеднике пять-шесть тигрят.
Маршрут Капланова и его спутника пролегал от побережья к верховьям Имана, откуда они должны были снова подняться по Колумбэ до Сихотэ-Алинского хребта, а затем спуститься к западу по самому крупному притоку Имана – реке Арму.
Отправляясь зимой в тайгу, охотники обычно берут с собой нарты и двигаются с ними по льду речек. Но нарты замедляют продвижение и привязывают людей к крупным рекам, делают невозможным переходы через горы. Капланов решил обойтись без нарт. Они с Козиным ограничились котомками на фонагах[4]4
Фонага – приспособление для переноски грузов в виде узкой доски с плечевыми ремнями у охотников Дальнего Востока.
[Закрыть] весом около двадцати килограммов, причем для облегчения пришлось отказаться, как от лишней роскоши, даже от бинокля, телеобъектива и запасного белья.
Неприкосновенным запасом продовольствия на случай какого-либо бедствия в тайге являлись две собаки-лайки, которых вели на поводках. Их предполагали кормить остатками от добычи тигров, волков и харз.
Был декабрь. Стояли сильные морозы. На рассвете Капланов и Козин с карабинами и котомками за плечами вышли из Тернея на лыжах по свежевыпавшему снегу.
Радостное, возбужденное настроение не покидало Капланова весь день.
Достигнув ключа Зимовейного, где уже начинался кедровый лес, они решили заночевать. Натянув перед костром тент между двумя елями, набросали на снег хвою и постелили на нее оленьи кухлянки.
Нодья – костер из двух бревен, положенных вдоль одно на другое, – горела медленно и ровно и не требовала никаких забот до самого утра.
В котелке уже закипал чай.
Капланов, доставая продукты, оживленно проговорил:
– Ну, Федор, вот, наконец, и исполнение желаний. Ведь целый год я готовился и ждал этого дня – идти по тигровым следам. Здорово, братец!
– А что, Лев Георгиевич, тут особого? – с обычным своим спокойствием ответил Козин. – Тигра такая же таежная тварь, как и все остальные звери. К ней только свой подход надо знать. А нам ее даже не ловить, как моему батьке, а тропить. Чего здесь хитрого?
– У нас, Федор, дело не совсем обычное, – пояснил Капланов, – мы начинаем сейчас научные наблюдения над тигром. Такие наблюдения в нашей стране еще не велись. По следам надо не только учесть, сколько здесь тигров, но и раскрыть всю их жизнь, привычки, норов, узнать, как они ловят добычу и далеко ли уходят. Разве мы все знаем об этом скрытном звере?
– Да где там! – согласился Федор, – тигра, конечно, зверь стоящий, не то что зюбра какая-нибудь. Не зря за одного тигренка пять тысяч дают. А вот найди-ка его!
Он поправил горящие бревна в нодье и, сняв котелок, стал разливать чай.
После ужина Капланов достал дневник и, сидя на свежем лапнике, при свете костра начал писать:
«Впереди – долгие дни и месяцы скитаний по глубинам заповедника. Дни тяжелых трудов и очарования зимними тайнами тайги. Многие километры по следам могучего зверя…»
Он задумался. Ждет ли его удача? Хватит ли у него сил и умения проникнуть в загадочную жизнь этого редкого хищника?
Безмолвие зимней ночи нарушалось лишь слабым потрескиванием костра. Федор уже спал. А Капланов долго не мог сомкнуть глаз.
Заложив руки за голову, он лежал, мечтательно глядя вверх. Между вершинами деревьев сверкали крупные звезды. Над костром в струе горячего воздуха тихо покачивались ветки ели. Все было очень привычным и вместе с тем казалось каким-то необычно новым.
Так начинался этот тигровый поход.
Обход, участок работы Федора Козина, лежал в верховьях Имана, туда и направлялись они с Каплановым.
Здесь были самые глухие дебри заповедника. Не случайно тигры в этой стороне встречались чаще, чем в других местах. Но Федор безбоязненно охранял свой участок, обходя его изо дня в день легким неслышным шагом.
Капланов не раз уже бывал там, на западном склоне. Однако первый поход в верховья Имана, когда он повстречался с Федором Козиным, особенно ярко запечатлелся в его памяти.
Федор был сыном известного тигролова Алексея Григорьевича Козина, который не только занимался отловом тигрят, но за свою жизнь убил восемнадцать взрослых тигров. И хотя Алексею Козину исполнилось семьдесят лет, он все еще продолжал заниматься отловом тигров.
Федор, русый крепыш средних лет, всегда внешне невозмутимый, перенял от отца таежную сметку, ловкость и сноровку. Как и отец, с которым познакомился Капланов, Федор частенько вставлял в свой грубоватый сибирский говор отдельные украинские словечки. Козины когда-то переселились сюда, на Иман, с Украины.
Рассуждения Федора и его меткие наблюдения сразу обратили на себя внимание Капланова.
Рядом с заповедником велись крупные лесозаготовки. Федор рассказывал о неумеренных сплошных вырубках кедрачей, после которых в тайге оставались целые оголенные площади.
– Ведь если кедру без всякой совести так половинить, – неторопливо, словно рассуждая сам с собой, говорил он, хотя Капланов видел, что прищуренные глаза его полны едва сдерживаемого негодования, – то он здесь сроду больше не вырастет. Ну пусть оставили на корню хотя бы третью часть леса, тогда бы еще молодая кедра в рост могла тронуться. Ей ведь и защита и тень нужна. А нынче сплошь пластают! Тут тебе заместо тайги голимый пустырь останется. И что оно получается? Мы, значит, заповедники охраняем, а они рядом почем зря тайгу выбивают. Мы вроде нетронутого острова в море-океане, а кругом нас делай что хочешь – бей, кроши… Да и сколь эту кедру на месте бросают – сказать нельзя! Дорог здесь нет, а к речкам не везде пробьешься. Лес валят, однако брать не берут, он и гниет без пользы. Кедру же выбирают на корню в первую очередь. Она ведь в воде не тонет, а многие другие породы зараз ко дну идут. И вроде никому невдомек, что кедрачи – это наш хлеб таежный. И люди, и звери, и птицы от него кормятся. Не станет кедры – край наш запустеет, зверь уйдет. Надо, Лев Георгиевич, похлопотать, чтобы закон вышел насчет кедры. А то ведь начисто сведут. Наши дети и внуки спросят нас, что вы смотрели, где вы были?
Тогда же вышел у них первый разговор про тигра.
– Батька мой – зверолов отменный, – сказал Федор, – дай ему волю, он всю тигру в тайге выловит. Однако я другую, чем он, думку имею. Какая же без тигры тайга останется? Вроде уж и красота нашей земли не та получится. Не зря Дерсу Узала тигру не трогал. Мой батька смеялся над Дерсу. Он дружил с ним. А тот ему говорил: «Моя амба стреляй нет: амба там иди, я – здесь иди. Тайга места много. Моя амба – трогай нет». Если бы не заповедник, пожалуй, начисто прикончили бы тигру. Как думаете, Лев Георгиевич?
Капланов расспрашивал его про повадки тигров.
– Тигра – зверь хитрый, – говорил Федор, – она иногда чужим голосом рявкнет, а догадаться про то нельзя. У меня случай был. Сидел я ночью на солонцах, хотел за зюбрами понаблюдать. Гон у них в ту пору был. Солонец-то в пади лежал. Зюбры, значит, с увала сюда и спускались. Вот слышу где-то зюбра заревела, а вслед ей кто-то вроде филина ухнул. Тихо стало в тайге. Потом опять зюбра закричала, совсем близко от солонца, только чудно как-то. Начнет правильно, по-зюбриному, а кончает обрывом «ух». Будто филин заодно с зюброй кричит. Гляжу – тень на увале мелькнула. Ну, думаю, зюбра меня учуяла. Просидел впустую до рассвета, никто на солонец не пришел. А как рассвело, поднялся на увал и свежие тигровые следы увидел. Догадался я тут, что ночью тигра голос подавала, хотела зюбру приманить. Я и то было поверил.
Капланов позавидовал Федору, что тот так много знал о тиграх. И когда начались сборы в тигровый поход и надо было выбирать себе помощника, он, не раздумывая, сразу назвал имя Козина.
На обратном пути в Ясную Поляну – это было в августе– Федор провожал его до перевала. Пройдя уремой вдоль Имана, они стали подниматься на сопку, покрытую смешанными кедрачами.
Козин остановился, приподнял лист крупного папоротника и, почему-то понизив голос, проговорил:
– Смотрите, Лев Георгиевич, вот мы и панцуй нашли. Это «сипие» – женьшень в четыре листа.
Капланов впервые в своей жизни видел женьшень. Из средины пальчатых листьев поднималась стрелка с гроздью ярко-красных ягод. Если бы не эти ягоды, наверное, бы и не отличить женьшень от разных лесных трав, росших здесь в тени папоротника.
– У старых промысловиков пословица была, – заметил Федор: – «царь лесных зверей – амба, а царь лесных растений – панцуй». Ну что ж, давайте его выкопаем?
Он выстругал две небольшие палочки, тонко заточил их, а потом приступил к работе.
Разрыхлив вокруг корня почву, он подрыл ямку и, вставив колышек, стал осторожно его трясти для того, чтобы осыпать землю и освободить от нее корень с длинными мочками. Потом с помощью заструганных палочек еще раз тщательно очистил корень и, сделав из куска кедровой коры короб наподобие конверта, уложил его туда, обернув мхом и присыпав землей.
Короб Федор перевязал травой и передал Капланову.
– Граммов на двадцать корешок. Возьмите, пригодится, может, полечитесь или просто для интереса кому покажете. В тайге и то вещь редкая теперь стала. Раньше по Сице в Тернейском районе его находили, а сейчас там и следов не осталось. Семена панцуя мы посеем. Пускай здесь потомство его растет.
Он расчистил от хвои и травы небольшую площадку под кедром и, разложив на ней красные ягоды женьшеня, слегка заделал их в почву.
– Стебель и листья панцуя, китайцы говорят, надо сжигать, – усмехаясь, произнес он, – панцуй, по-ихнему, бессмертный, и без присмотра оставлять в тайге нельзя ни одной его части.
Он развел небольшой костер, сжег в нем остатки растения, потом засыпал огонь землей и затоптал каждую искорку.
Капланов расстался с Козиным на перевале.
Федор долго стоял на гребне сопки и смотрел вслед Капланову, уходившему в долину на Сахалинский ключ. Когда тот обернулся, он прощально махнул ему рукой.
И снова Капланов остался один. Он потрогал спрятанный за пазухой короб с женьшенем, словно это был талисман, и, вспомнив слова Федора, усмехнулся, подумал: «Ну, царь растений, помоги мне найти здесь царя зверей – амбу».
Мечта исполнилась. Тигра он встретил, а теперь даже надеялся открыть тайны его жизни. И то, что с ним на этот раз был Федор Козин, придавало Капланову уверенность в успехе дела.
Федор шел на лыжах впереди. У него на ногах были новые улы из сохатины, для прочности прокопченные дымом и прошитые жилами зверя. В улы, как и все таежники, он укладывал сухую волокнистую осоку – «ульную траву». Промысловики говорили: «В уссурийской тайге есть три сокровища: женьшень, золото и ульная трава».
Плотный слой осоки вокруг портянки хорошо согревал ногу. В такой остроносой обуви с ульной травой обычно ходил зимой и Капланов. Летом улы заменялись олочами.
С Федором интересно было идти в тайгу. Он обращал внимание на каждый след. И хотя Капланов и сам был хорошим следопытом, он с удовольствием прислушивался к объяснениям Козина, убеждаясь, что Федор знает здесь все лучше его, и радуясь, что многому у него научится.
При подъеме к перевалу на южном склоне им попался гигантский тополь. Капланов увидел большое дупло и предположил, что в нем зазимовал гималайский[5]5
Гималайский медведь – уссурийский черный медведь.
[Закрыть] медведь. Козин не согласился:
– Нет, белогрудец здесь не ляжет. Солнце рано весной дивно припечет, спозаранок его разбудит. Он больше на сиверах или ином косогоре на зиму дупло ищет. Чтобы солнышка не было.
Они перешли на восточный склон, и там Федор показал на замшелый ствол старого кедра с едва заметными царапинами от медвежьих когтей.
– Видели, следы по себе оставил? Этой осенью лез сюда, смола-то еще прозрачная. А вон повыше и дупло. Спит, язви его, и в ус не дует.
На высоте десяти метров в стволе кедра темнело широкое отверстие.
– Этот белогрудец жирный будет, – поглядев вверх, заметил Козин, – холодное дупло себе выбрал.
И, видя недоуменный взгляд своего спутника, объяснил:
– Если белогрудец тощий, он беспременно теплое узкое дупло себе выглядит. Да чтобы и поглубже было.
Подумав, он добавил:
– Сейчас у него мясо баское – первый сорт. С твердым белым жирком. Всю осень на орехе жировал. А ланысь[6]6
Ланысь – прошлый год.
[Закрыть] медведи на черемухе-трескуне[7]7
Черемуха-трескун – черемуха Маака.
[Закрыть] паслись. Должно, мясо горькое было.
Козин, как и все лесники заповедника, вел дневник наблюдений. Он носил его с собой в полевой сумке.
Перелистывая дневник вечером при свете костра, Капланов с интересом читал:
…«Утром затопил печь на кордоне, было дюже тихо, дым стал падать на ключ, и там загавкала зюбра. Захватила воздуха с дымом и долго гавкала. Вечером пришел с обхода, затопил, опять закричала зюбра».
…«Мороз до сорока градусов, горняк пластает вовсю, в тайге – треск деревьев, ни одного зверя нет. Нашел только свежую заячью тропу, зайцу шибко холодно, вот он и курсирует, греется на тропе. Дятел, хоть и мороз, а долбит изо всех сил, тоже греется».
…«Нашел пустую берлогу седуна[8]8
Седун – медведь, который спячку проводит сидя в берлоге.
[Закрыть]. Кто его поднял, не знаю, может, сидеть ему стало холодно, он и ушел. След свежий. Через два километра я его увидел. Мороз был крепкий, горняк дышать не давал. Медведь шел быстро, искал другую берлогу. Я бежал за ним на лыжах. Только где он лег, не узнал, обморозил себе щеку и вернулся».
…«Здесь кабан начисто разорил зимний запас бурундука. Аж пудовые камни из-под кедра выворотил. По остаткам корма я разобрал: бурундучок выкладывал его в разные углы по сортам. Будто лари в кладовке. Ланысь шишка рясная была. Дивно запасся бурундук».
…«Под вечер шел к себе на кордон. Собачонка под ноги жалась. Думаю, не к добру это, уж не тигра ли где? Только загадал, а тигра за двадцать метров поперек моей тропы стоит. Выстрелил в воздух, тигра повернулась и пропала. Стал подходить к кордону, она в распадке зарявкала».
Капланов особенно заинтересовался последней записью, перечитал ее.
– Чего ж, Федор, по-твоему, тигр хотел, когда поперек тропы вышел?
– Известное дело, собаку хотел утянуть. Ланысь тигра зверовую лайку у меня задавила. А на мою Белку – она сейчас на кордоне живет – тигра давно зубы точит. Осенью такой случай вышел. Проходил я под яром, на поводке позади себя Белку вел. Поверите ли, Лев Георгиевич, тигра около меня прыгнула, аж горячим дыханьем обдала. Белка успела к моим ногам прижаться, вот она и промахнулась. Хоть и не на меня шарахнула, а на собачонку метила, все одно – дрожь пробрала. Я для своей бодрости в воздух выстрелил. А она, язви ее, со злости в ответ два раза рявкнула. Может, страху хотела нагнать…
Капланов и Козин с сожалением вспоминали своих погибших четвероногих друзей. Не всякая собака могла идти на тигра. Тигроловы, например, для этого специально подбирали и долго тренировали собак.
– На тигру надо пускать самых нахальных и трусливых собак, – сказал Федор, – чтобы они умели и напасть и вовремя отскочить. А ваш Серко чересчур смелым был. Он и не подумал бы убежать. Вот и погиб.
– На Демьянке у меня еще одна зверовая лайка была. Оля звали. Ох и хороша! – оживился Капланов. – Мы с ней и Серко от сохатых часами не отрывались. А знаешь, как она брала? Обгонит сохатого и за ноздри его хватает. Сохатый и рогами хочет ее поддеть, и ногами затоптать, а она увертывается, хоть бы что! Держит его за нос, пока я подбегу на помощь.
О собаках Капланов мог говорить без устали. Он был заядлым собачатником. Да это и легко понять. Только тот, кто жил в таежном одиночестве, знает, что означает для человека собака. С ней он делит невзгоды и радости, так же, как и последний кусок хлеба; она его и развлекает, и выручает из опасности. В безлюдной тайге особенно остро чувствуешь, что собака – верный друг человека.
Но чаще всего путники говорили о тиграх.
Федор рассказал, что он не раз наблюдал следы тигрицы, у которой были очень маленькие лапы. Она ходила с двумя тигрятами. Козин в конце прошлой зимы недалеко от Больших скал, на реке Нанцы, видел задавленного тигрицей лося, а вокруг следы ее выводка. Однако весной эта тигрица почему-то осталась только с одним детенышем. Следы другого тигренка исчезли.
Капланов вспомнил, что этой зимой и он видел следы небольшой тигрицы и тигренка в Больших скалах. Наверное, это была та самка, которую тропил Федор.
Весной Козин обнаружил мертвого старого тигра, а вокруг него следы крупной самки. Наконец, он не раз замечал по реке Колумбэ след тигра, который косолапил, ставя ногу в бок.
Капланов признался своему спутнику, что это был его крестник, ушедший из-под самострела.
Наконец, в верховьях Имана встречались следы средних размеров еще одного, очевидно молодого, самца. Федор убеждался, что тот легко и часто находил себе добычу.
Достигнув западной части заповедника, Капланов и Козин постепенно отыскали следы всех этих зверей. Отличить их в самом деле было не трудно. Козин научил Капланова определять по ширине пятки на следу пол и возраст тигров. Но, кроме размеров лапы, были еще и другие заметные признаки.
Капланов дал каждому тигру кличку. Своего крестника, которого ему пришлось преследовать, он давно уже прозвал Косолапым. Другого самца, удачливого в охоте, фартового, по выражению Козина, Капланов решил назвать Жестоким – уж очень часто он убивал зверей. Крупная самка – следы ее встречались изредка и как-то путано – стала Скрытной. Трудно было понять, откуда она появляется.
Наконец, обитала здесь самка с небольшими изящными лапами, жившая ранее в Больших скалах. Эту тигрицу назвали Маленькой.
Однако, когда Капланову удалось увидеть очертания ее туловища и головы на снегу, где она отдыхала со своим тигренком, он убедился, что это была довольно крупная и уже не молодая самка.
Федор утверждал, что осенью он даже видел ее своими глазами на заброшенном Верхнем хуторе, недалеко от Сидатуна. Тигрица смело зашла в открытую дверь пустого дома и через минуту выскочила в окно.
Каждый из этих тигров, живших в верховьях Имана, совершал длительные переходы, и Капланову с его спутником нужно было потратить не менее десяти дней, чтобы проследить трехдневное путешествие только одного хищника. Пол-сотни километров в день для тигра – обычный переход.
Самка с выводком ходила уже не так далеко. Сам выводок обычно можно было обнаружить лишь тогда, когда мать приводила тигрят к пойманной добыче. Козин предполагал, что у Скрытной тоже должны быть тигрята, но следов их они не обнаружили, да и сама тигрица вскоре куда-то исчезла, возможно перекочевала в другой район.
Кроме этих хорошо знакомых Козину зверей, следы которых он наблюдал здесь еще в прошлом году, ему и Капланову теперь дважды попался след нового одиночного тигра. Зверь был очень крупный, ширина его пятки достигала 15 сантиметров. След глубоко продавливался даже на плотном санном пути. Тигр совершал сюда, видимо, какой-то длинный переход. В последний раз следы его заметили около загрызенной им рыси, причем люди убедились – хищник находился недалеко и, по всей вероятности, их видел. Они дали ему прозвище Могучий.
Эта кличка, очевидно, вполне ему соответствовала – вскоре им удалось увидеть большущего медведя, который, наткнувшись на след Могучего, испуганно вскачь бросился наутек.
Когда путники пришли в первый населенный пункт на Имане, они узнали, что только вчера в полукилометре от поселка, на виду у людей, среди дня, спокойно прошел огромный тигр.
Один старый охотник сказал им, что заметил на голове этого тигра причудливый темный рисунок. По его словам, такие знаки, протянувшиеся от затылка до глаз, промысловики раньше считали божественными. Они говорили, что эти знаки носит самый сильный тигр, которого обычно называют Великим Владыкой.
Осмотрев следы, Капланов и Козин убедились – здесь побывал Могучий.
Дальше их путь лежал в верховья Колумбэ. Следуя по намеченному маршруту, они, не отрываясь, «читали» тайгу. Вот здесь неделю назад тигрица охотилась за медведицей, лежавшей в берлоге. Судя по следам, это была Маленькая. Очевидно, здесь находился ее охотничий участок: недалеко высились Большие скалы, где Капланов впервые заметил следы этой тигрицы.
Берлога была выкопана медведицей под корнями кедра. Маленькая, обнаружив ее, проделала с противоположной от чела[9]9
Чело – вход в берлогу.
[Закрыть] стороны дыру и стала пугать лежащего зверя. Улучив момент, когда медведица отодвинулась к челу, она схватила ее за лапу и с огромной силой выдернула наружу. На оставшейся от медведицы передней лапе была вырвана кожа подошвы и разорваны пальцы.
На стволе кедра, у чела берлоги, виднелись глубокие царапины от когтей тигра. Вытащив медведицу, тигрица, очевидно, прокусила ей шейные позвонки, а потом стянула вниз по склону, привела сюда своего тигренка, и они съели всю тушу, оставив только голову и ноги.
Два годовалых медвежонка, весом по тридцать килограммов, были убиты тигрицей прямо в берлоге: стены там оказались забрызганными кровью. Она их пока не тронула, а отнесла и спрятала в зарослях молодых елочек. Ей и тигренку мяса медведицы хватило, вероятно, на всю неделю. Ушли они отсюда незадолго до прихода людей.
Капланов знал, что тигрица должна вернуться сюда, чтобы доесть припрятанную добычу. И в самом деле, через день он и Козин увидели сквозь чащу пробирающуюся к своей добыче Маленькую. Но тигрица заметила людей, быстро отступила в кустарник и исчезла.
Таких лесных происшествий, как это, в тайге было немало. Путники находили остатки убитых тиграми лосей, изюбров, кабанов, кабарог. Обычно они кормили ими взятых с собой собак, а нередко и сами пользовались этим мясом.
Лайки, встретив следы тигра, в первое время пугливо жались к ногам людей и не хотели идти дальше. Постепенно их приучали к тигровым следам, однако, если след был свежим, на собак нападал панический страх.
В январе, в период самых свирепых морозов, Капланов и Козин сделали небольшую передышку, остановившись в поселке Сидатун, что в верховьях Имана.
Тридцать лет назад, когда в Сидатуне побывал Арсеньев, там было лишь три юрты, в которых жило пять семей удэгейцев.
Сейчас это был крупный поселок геологов и охотников-промысловиков. Здесь находилась и метеорологическая станция.
В Сидатуне Капланов познакомился с удэгейцем Яковом Моговичем Аянка. Аянка, худощавый старик с темным морщинистым лицом, одетый в темный халат с ярким орнаментом из мелких спиралей и завитков, рассказывал ему об Арсеньеве и его проводнике Дерсу Узала, которых принимал в своей юрте.
Узнав от Козина, что Аянка славился как тигролов, Капланов с удивлением смотрел на этого слабого на вид, маленького, тщедушного старика, который, подобрав под себя ноги, курил длинную удэгейскую трубку и бесстрастно, ровным голосом вел свое повествование.
Хотя Капланов уже знал от Федора, как тигроловы отлавливают зверей, ему захотелось услышать это еще от самого охотника.
О ловле тигрят Аянка начал свой рассказ охотно. Как мастеру своего дела, ему, очевидно, было приятно говорить об этом.
Он сказал, что, найдя следы тигра, надо прежде всего узнать – старый он или молодой. Старый тигр шагает в полный шаг человека, а у молодого шаг короче. Следы трехлетних тигрят бывают почти одинаковы со следом матери. Но у них пятка всегда меньше отпечатков пальцев.
– Его пятка надо хорошо смотри, – говорил Аянка, – поймай можно только такой тигра, когда пятка закрывай один али один с половиной коробок спички. Когда пятка широкий, как два коробок, его поймай нельзя. Твоя понимай, капитан?
Капланов утвердительно кивал. Практично объясняет старик: длина спичечной коробки пять сантиметров, значит отлову поддаются те тигрята, ширина пятки которых не больше 5–8 сантиметров.
– Когда маленький тигра за своей матка иди, – продолжал Аянка, – его нога иди след в след. Когда один сбоку шагай, задний нога в свой передний след попадай нет. Понимай, капитан?
Удэгеец затянулся и неспеша выпустил дым.
– Охотник хорошо надо след смотри – тощий тигра али жирный. Когда его тощий – след худой, его снег маломало нажимай, на пятка – морщинки будто моя старый кожа. – Он потрогал себя за щеку.
– Когда жирный тигра, след шибко красивый, смотри как картинка. Когда матка идет, его след короткий, пальцы худо видны. Охотник все надо смотри: тигра пальцы сжимай – след маленький, его пальцы растопырь – шибко большой стал. Мало-мало ошибка будет. Все понимай надо. Когда следы не понимай – совсем плохой охотник.
Да, это была настоящая азбука следопыта. Капланову невольно вспомнился Дерсу Узала. Но Дерсу боялся трогать тигра. А вот Аянка бесстрашно ходил по следам этого зверя.
Удэгеец рассказал, что, обнаружив выводок, бригада охотников в 5–6 человек без остановки тропит тигрицу с малышами, стараясь подойти к ним как можно ближе. Зверей преследуют, не давая возможности тигрятам покормиться, пока те, устав, не начнут отставать от матери. Тогда охотники ружейными выстрелами и шумом отпугивают тигрицу, а тигрята, не видя мать, сбиваются с ее следа и уходят в сторону.
Наконец, за ними пускают собак, которых до того держат на привязи. Собаки их догоняют и останавливают.
Небольших тигрят охотники берут руками, накидывая на них одеяла и ватники. Более крупных прижимают деревянными рогульками, которые обычно вырубаются здесь же, на месте. Распластанному на снегу тигренку связывают лапы, набрасывая на каждую из них петлю, потом надевают на него веревочный намордник.
Поймав одного, стараются захватить другого, которого все еще держат собаки. Пойманных тигрят выносят на носилках к реке, а там везут по льду на нартах до поселка, где сажают в клетку.
– Только его шибко плакай, – заключил свой рассказ Аянка, – смотри не могу, жалко…
– Кто плакал? – не понял Капланов.
– Да тигренок, – пояснил Федор, – отец мне это тоже рассказывал: как свяжут тигренка, слезы у него текут. А были случаи – сразу и погибали они. От разрыва сердца.
Удэгеец рассказал, что в поселок, где тигрят держат в клетке в ожидании отправки, ночью по следам людей приходит тигрица. Такое случалось нередко. Она пытается проникнуть в сарай, где стоит клетка, чтобы спасти своих детенышей. И бывало, что тигрица разносила сарай, а иногда и клетку, и тогда она уводила за собой тигрят.
– Крепко карауль надо. А то его сразу таскай маленький тигра. Его тогда шибко плакай. Его шибко злой. Ай, беда какой злой!
Узнав от Капланова, что тигрица недавно убила медведицу, Аянка расстроенно сказал:
– Ай, как плохо. Его за свой дети накажи. Медвежуха давненько маленький тигра задави. Его теперь шибко сердится – медвежуха убивай.
Он считал, что звери умеют мстить друг другу.
– Его батька, Арсен, – помолчав, показал старик на Федора, – лучше моя тигра гоняй. Арсен хорошо Дерсу знай.
– Моего отца нанайцы и удэгейцы Арсеном зовут, – заметил Федор, – а что он с Дерсу крепко дружил – это верно. И Арсеньева он знал.
– Арсен умей будто тигра рявкай, – улыбнулся, показав остатки желтых зубов, Аянка.
Федор тоже рассмеялся.
– Тоже верно, мой дед еще тому обучил. Дружок дедов, Кондрат Севрюков, первым начал живую тигру брать. А дед для смеха пытался его спугнуть. Ночью в окно ему тигрой зарявкал. Так тот по ошибке из японской винтовки чуть его не шарахнул.
– Самые главные тигроловы, – после паузы добавил Федор, – здесь недалече живут, в Лаулю. Из кержаков они: Трофимовы, Черепановы, Калугины. От дедов к отцам, от отцов к детям ремесло это перешло, все до одного здесь тигрой занимаются.
Поселок Лаулю, лежащий на берегу Имана, граничил с территорией заповедника. Во времена Арсеньева здесь стояли удэгейские юрты. Предприниматели жестоко притесняли удэгейцев. Они даже запретили им охотиться по Иману.
Потом из южных районов Приморья в эти места пришли староверы. Отловом тигров они занимались еще и раньше, но долго сохраняли свои способы отлова в тайне. Был даже пущен слух, что тигров они удерживают за уши, садясь на них верхом. Первыми раскрыли свои охотничьи секреты братья Трофимовы, которые отловили около трех десятков тигрят.
Сейчас тигроловы вышли на учет и отлов тигров. Одного из них, Кондрата Калугина, Капланов встретил здесь, когда тот зашел в Сидатун по пути домой, куда его вызвали из-за болезни жены.
Высокий, сильный – мускулы так и переливались у него под рубахой – русый, с красивым энергичным лицом: смелый взгляд серых глаз, нос с горбинкой, волевая складка у рта – он и в самом деле был таким, каким воображение рисует тигролова, – человека трудной и опасной профессии. Не то что тщедушный Аянка.
Козин вспомнил случай, как Калугин в своем колхозе привез однажды на подводе бревна по ошибке не туда, куда надо. Его стали ругать, тогда он без слов перетащил их куда следовало из одного конца деревни в другой на своей спине.
Как-то во время отлова, когда Калугин рогулькой прижал трехлетнюю тигрицу к земле, она схватила его за ногу. Но он не отпустил зверя, а только закричал: «Она жрет меня, берите ее скорее!» Тогда в тайге у него чуть не произошло заражение крови.
Федор при нем вспомнил об этой истории, но Кондрат только посмеялся. Он хотел было показать Капланову следы тигриных клыков, но потом почему-то раздумал и лишь воскликнул с обычной сибирской приговоркой:
– Вот ясное море! Забыл, за какую ногу она меня цапнула.
От короткой встречи с Калугиным и Аянкой у Капланова осталось яркое впечатление.
– Да, все хочу тебя спросить, – вспомнил он как-то. – Почему старик расстроился, когда мы рассказали, как тигр убил медведицу?
Федор, подумав, заметил:
– Удэгейцы считают, – их народ произошел от свадьбы, девушки с медведем. Может поэтому Аянке было неприятно слышать, что тигр задавил медведя. Этот зверь у них тоже в почете.
Капланову удэгеец Аянка казался вторым Дерсу Узала. Он сожалел, что виделся с ним очень мало.
Позднее Абрамов рассказал Капланову, как ему однажды пришлось задержать Аянку за браконьерство. Тот охотился на границе заповедника и убил изюбра. Абрамов отобрал у него ружье и заставил поехать с ним на лодке в ближайший поселковый Совет, чтобы составить акт о браконьерстве. На реке лодку понесло на залом, под которым пенился водоворот. В тот момент, когда лодка ударилась о стволы деревьев, а затем могла быть втянутой под залом, Аянка успел выпрыгнуть и ухватиться за нос лодки. Абрамов решил, что тот хочет оттолкнуть лодку, чтобы от него избавиться.
Но Аянка сердито закричал:
– Или твоя совсем понимай нет? Прыгай!
Едва Абрамов выскочил на залом, лодка нырнула, и ее мгновенно засосал водоворот, словно легкую щепку.
Так Аянка спас ему жизнь.
Капланов с Козиным не раз шли тропой Арсеньева.
В свое время об этих местах знаменитый исследователь Дальнего Востока писал: «Верховья Имана покрыты густыми смешанными лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую…»
