Текст книги "Внуки красного атамана"
Автор книги: Алексей Коркищенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
И тогда Конобеев пронзительно свистнул. Из мочажины брызнули веера пуль, срезая ветви и последних охотников за драгоценностями махновца Осикоры.
Егор, пораженный поведением Афони, не успел сделать ни одного выстрела так все быстро кончилось, не в кого было стрелять. Вымахнув из мочажины на лужайку, он быстро оглядел трупы врагов – Гордея Ненашкова, Поживаева, унтер-офицера Гешке и других... Пауля среди них не было!
– Пауль удрал! – переполошенно закричал он. – Ловите его! Упустили проклятого гада!..
– Не уйдет, – сказал Конобеев, быстро забираясь на вербу. Оглядел цепким взглядом камыши и увидел: не очень далеко от острова резко покачивались султаны камыша – Пауль, продирался сквозь него.
– Вон он! Попер прямо на зыбунные места. Мы его загоним в западню – в болотные "окна". Белоусов, Алексеенко,, Кандыба, Быкадоров, развернутой цепью вперед!
Конобееву сверху отчетливо были видны в сплошной зелени пять точек, где раскачивались серебристые султаны, – там двигались люди сквозь тростник. Та, передняя точка, продвигалась медленно: Пауль, видно, вообразил, что уже избежал опасности. Бойцы догоняли его. А он шел прямо в центр зыбунных мест, выгнутых дугой, – там когда-то была глубокая речная излучина. Там проглядывались "окна" и бездонные зыбуны, затянутые сплавиной – зеленым предательским ковром...
– Все в порядке! – сказал старшина, слезая с вербы. – В капкане бешеный волк!
Афоня был еще жив. Хрипел и вскидывался в луже своей крови. Придя в себя, притихнув, непомерно удивился, когда увидел Пантюшу, Егора, красноармейцев в форме:
– Господи помилуй!.. Не трожьте мое золото!.. – Сумасшедшими, белесыми глазами пригляделся к Егору. – Ты?.. Ты, Ёрка?.. Не заходи в мой двор... Не подходи к моей кабыце... Ты не узнаешь... не... – Афоня вскинулся и умер.
– Почему он так сказал? – недоумевающе спросил Егор у Пантюши.
– Понятно, почему, – усмехнулся Панько. – Захоронка якась у него в кабыце... От, бедолага!
– Отряд, слушай мою команду! – сказал Конобеев. – Собрать трофеи, подготовиться к походу.
Чего только не было в ящиках старого махновца Осикоры!
Золотые царские десятки, кольца, зубы, чаши, портсигары, серьги, брелоки и даже бриллианты, драгоценные камни.
Вскоре вернулись бойцы, преследовавшие Пауля. Сержант Белоусов рассказал:
– Скулил, сволочь! Как шурханул по пояс в болото, пистолет отбросил, кричит: "Сдаюсь!" Я ему говорю, сдаешься, так хенде хох и дуй к нам. А он дергается и все глубже погружается в жижу. Кричит: "Спасите!.. Я много знаю, буду полезен..." Мы ему отвечаем, водяному ты будешь полезен.
Иди доложись ему!..
В тот день еще одно событие потрясло жителей станицы Ольховской.
Соседи слышали, как громко ссорились у себя во дворе Масюта и его невестка, мать Витоли. Неизвестно, что произошло между ними, но Масюта вдруг выскочил на улицу с разрубленным черепом и упал на дорогу.
Бабка Меланья пробежала мимо, крестясь:
– Господь свой праведный суд творит... Господь судит!.. Да будет на то воля твоя, господи!
Так и лежал в пыли мертвый Масюта. Никто не подходил к нему.
Мать Витоли исчезла, оставив курень на произвол судьбы.
Даша, Васюта и Митенька до вечера вели наблюдение с чердака Дашиного куреня. Они слышали выстрелы в камышах, гадали, что там происходит.
Спустились вниз уже после захода солнца. Никто не вышел из камышей.
– Живы ли Ёра и Гриня? – тихо сказала Даша.
– Чего за них бояться, они с Конобеевым! – грубовато отозвался Васюта. Меня не взяли, маленьким посчитали...
– А вот я верю, живы они и обязательно вернутся, – горячо сказал Митенька.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Отряд Конобеева перебрался по речке Ольховке на край Федькиного яра поближе к хуторам Ольховому и Бирючему. Дело в том, что двое бойцов заболели малярией (Гриню тоже трясла лихорадка), у двоих гноились раны, а никаких лекарств не было. И еще один боец ослабел настолько, что не мог пускаться в далекий и нелегкий путь – пробиваться через фронт. Всех пятерых отправили к знакомым жителям этих небольших степных хуторов, куда оккупанты заявлялись редко.
Конобеев собрал оставшихся.
– Маловато нас. Семеро смелых. Егор – восьмой. – Посмотрел на Гриню, который трясся под тремя шинелями на сене возле куста держи-дерева. – Ну что ж, братцы, отряд у нас отборный образовался, подвижной, и мы теперь можем не одну операцию провернуть. Немцы, надо полагать, завтра с утра облаву устроят по хуторам и станицам, расположенным около лимана. Поскребут и станицу Ольховскую. А мы ночью прошмыгнем в райцентр, в Старозаветинскую. Там укроемся у Егоровой двоюродной бабушки. Осмотримся, сделаем разведку при ясном солнышке. На базе горючего бывшей МТС, видел я, запасается танковое топливо и всякие там смазочные премузии. И там же паркуются бензовозы. А у нас есть противотанковое ружье с патронами. Бутылки с зажигательной смесью тоже имеются. Как ударим по бакам и цистернам...
– Да, товарищ старшина! – загорячился Егор. – Разнесем базу горючего, опять укроемся у бабушки в подполье, отсидимся там, потом еще выйдем и что-нибудь раскурочим!
– Нет, Егорша, нет! – сказал Конобеев. – Отсиживаться у твоей бабушки нам никак нельзя. Следует произвести толковую прифронтовую разведку и потом через фронт, к своим...
Сверху донесся голос наблюдателя:
– Товарищ старшина, вижу деда Пантелея! Прямиком с полевого стана скачет к нам на добром коне.
– Да что ж он без скрытности гарцует? Еще наведет кого на нас... Точно ли это дед Пантелей?
– Он самый.
Пантелей Григорьевич оставил коня наверху и скатился вниз с оклунком продовольствия. Свежего хлеба привез, мяса жареного. Оживленный, довольный чем-то. Ероша сизую бороду и непомерно отросшие усы, стал рассказывать:
– Не беспокойтесь, хлопцы, меня заведующим этого табора назначили! Можете тут пожить недельку-две, никто вас не побеспокоит. Будем хозяйством заниматься...
– Нет, Пантелей Григорьевич, – остановил его Конобеев. – Мы этой ночью уходим. А теперь рассказывайте все.
– Значит, так... Назначил меня заведующим Ригораш, Ригорашев, то есть. Комендант Што Пошто сказал ему: ты, мол, теперь будешь атаманствовать... В станице тихо-тихесенько. Што Пошто с охраною не дождался своих ходоков за золотом, ну и убыл он в Старозаветинскую несолоно хлебавши. А Масюту Ненашкова невестка топором зарубила. Нема его – черти взяли!.. А она в речке утопилась, бедная женщина... Сын повесился, мужа убили... Так вот, Егор и Гриня, можем вертаться в станицу без опаски. Ригораш уже спрашивал, что это не видать Егора и Грини. Неужто до сих пор отлеживаются после плетюганов?.. Никто в станице не знает про вас, где вы были и что делали в эти дни, так что можно, хлопцы...
– Я не собираюсь возвращаться в станицу, – перебил его Егор.
– Тебе такой приказ дается – вернуться в станицу.
– Кто это еще мне дает такой приказ?! – воскликнул Егор.
– Я тебе даю. От имени твоего деда Мини и от имени Советской власти. Послухайте, як дела в станице повернулись. – Пантюша уже обращался ко всем бойцам. – Дойное стадо, которое погнали в эвакуацию, вернулось с доярками и скотниками домой. Коровы – не кони, галопом не погонишь. Надо на отдых поставить, подоить обязательно, чтоб молоко не сгорело, вымя не усохло. Ну, а немец прет да прет – вот и Подали они в окружение. Пришлось домой возвращаться... Дойное стадо у нас – первой марки, лучшее в районе, на Всесоюзную выставку мы с ним попадали... Теперь вот развели этих коров по дворам. И вам с Панётой, Егор, двух дали. Будет теперь па вашем подворье три коровы. Ту, вашу, которую Афоня уводил, Фрося возвернула вам... Кому ж за ними глядеть, а? Панёта, бабка твоя, хворая, одна с ними не справится... А колхозное добро надо сберечь. Сам знаешь, каким трудом и кровью оно нам далось... У нас, товарищи бойцы, кроме того, почетное свинопоголовье имеется: кнури английской породы и матки. Знаете, какие гроши мы за них заплатили? Ого-го!.. А кто будет кормить-поить их, ухаживать за ними?.. Надо на это дело, Егор, подлетков таких, как вы с Гриней, организовать. Тебя уважает пацанва... Значит, будут слушаться. Эге?
Егор молчал, обдумывая слова деда Пантелея. А тот, посмеиваясь в свои непроходимые усы, добавил:
– Ригораш сказал, мол, надо вернуть магнету и другие части с трактора и молотилки, которые ты с Федосеем Кудиновым поснимал и попрятал.
Егора даже подбросило от этих слов:
– Он откуда про это знает?!
– А ты сам покумекай – откуда? Ты ж ему самолично не говорил про это? Эге?.. Вот и сложи два да два... Значится, Федосей с Ригорашем заодно были.
– А что он за человек, этот Ригорашев? – спросил сержант Белоусов.
– Наш он человек, станишный. Издавна они тут живут, Ригорашевы. Толковая хлеборобская семья. А Ригораш Алексей завхозом был у нас с самой коллективизации. В тюрьму Ригораша сажали перед войной, потом выпустили, а за что сажали – грец его знает. Разное говорили... Ну, Гордей Ненашков, бывший атаман, в хозяйстве ни бельмеса не понимал, взял Ригораша себе в помощники в атаманскую управу. Ригораш, я вам скажу, мужик себе на уме, его с кондачка не понять, но человек он нашенский, крепкий. – Дед Пантелей засмеялся. – Ну и сват он мне, а Грине – двоюродный дядько.
Егор испытал чувство облегчения от слов, сказанных о Ригорашеве, непонятном мужике, который представлялся ему недобрым, враждебно настроенным человеком, а на деле оказывается таким, с которым, гляди-ка, заодно был Федосей Кудинов. И дед Миня, помнится, хорошо отзывался о Ригорашеве. Значит, он, Егор, мало понимает в людях. С кондачка, выходит, судил о своих станичниках. Да, прав был Миня, когда говорил ему: "Плохо еще разбираешься в людях, а судишь о них и того хуже – по первому взгляду; полуда самоуверенности мешает видеть ясно..."
– Но зачем же сейчас ремонтировать трактор и молотилку? – спросил Егор. Федосей сам говорил: косить, мол, надо. спешить, но молотить следует погодить, а то ведь загребут оккупанты зерно.
– То при Ненашковых такой разговор был. А теперь, При Ригорашеве, дело другой поворот приняло: можем сделать все, что надо. Обмолотим – станишникам на прожитье дадим. Оккупанты, ясное дело, будут забирать зерно, но мы лучшее, семенное, зерно спрячем, надежным людям также на сохранность раздадим. Надо спешить и косить и молотить. Если хлеб в скирдах останется лежать – пропадет. А обмолоченную пшеничку легче спрятать. Эге?.. Красная Армия вернется кормить надо ее, а кто нам, старикам да бабам, помогать будет, а?.. Так что, хлопцы, понять надо вам свою главную задачу, а она такая: помочь своим дедам, бабкам, матерям – народу нашему.
– Верно сказано! – заключил Конобеев.
– Ну что ж, хлопцы, будем собираться в дорогу – вам туда, а нам сюда – и прощаться, – сказал Пантюша.
– А что мы будем делать с этим добытком? – спросил Алексеенко, ткнув ногой вещмешок, в котором находился один из железных ящиков. – Неужели потащим эту тяжесть через фронт?
– Не потащим, ясное дело, – ответил Конобеев. – Передадим на хранение местному органу Советской власти. Вот перед нами сидит депутат станичного Совета Пантелей Григорьевич.
– Вот как! – воскликнул Белоусов. – А не боитесь ли вы, Пантелей Григорьевич, возвернуться в станицу – ведь запросто могут повесить вас немцы, как депутата и активиста.
– А чего ж бояться? – с улыбкой ответил Пантюша. – Депутат должен быть вместе со своим народом и в радости и в горе. Да и немцы того ж не знают, что я депутат и активист, а кто на меня зубами скрипел – того черти взяли!.. Ригораш поставил полицаями своих людей. Из прежних только Клим-ков остался. Не пошел он тогда в камыши – больным сказался. Ну, этого мы в рамках будем держать.
– А где Темка Табунщиков? – спросил Егор. – Он же с дойным стадом был.
– Немцы схватили Тимофея Петровича, держат в Старозаветинской. Говорят, скотник какой-то выдал его по дороге обратно...
– Кто ж там был из скотников?.. Федя блажной? Варакушин?..
– Федя – святой человек. Любил он Тимофея, как родного. Доярки намекают, мол, Варакуша чертов это сделал. Он все на колхозную кассу, которая была с председателем, зарился. И отлучался он тайком в станицу Старозаветинскую... А как взяли немцы Тимофея – и касса пропала. Тысяч сорок колхозных денег в ней было.
– Вот собака!.. Пропадет Темка, – с болью сказал Егор.
– Да, Тимофей не сдастся, не поклонится немцам в ножки.
– Я вернусь в станицу, Пантелей Григорьевич! – твердо сказал Егор. Только схожу на боевую операцию в Старозаветинскую. Задумали мы рвануть базу горючего для танков! Отомстим за Темку.
– Правильно, Егорша! – сказал Конобеев. – Мы все знали Тимофея Петровича, вашего председателя. Когда тут на позициях стояли, не раз встречались с ним. Славный он казак, прекрасный человек! Поквитаемся с фрицами за него.
В потаенном месте Федькиного яра закопали ящики с "добытком" и стали прощаться. Усадили полусонного, желтолицего Гриню на коня. Улучив момент, Егор шепнул ему:
– Зайди к Даше, привет передай. Скажи, скоро вернусь. Гриня мотал головой, морщась:
– Кажи громче! Ничего не чую.
– Ёрка, он же глухой: лихоманка ему уши затулила, – сказал дед Пантелей. Я передам привет Даше. Не беспокойся. Бойцы засмеялись. Егор, смутившись, отошел от Грини. Пантелей Григорьевич взял коня под уздцы. – Ну, хлопцы, удачи вам! Живы будем – побачимся.
Глава вторая
До Старозаветинской через степь, по буеракам, около пятнадцати километров. Вышли в полночь, и на рассвете Егор вывел отряд в балку, пролегающую за усадьбой бабушки Феклы, Бойцы остались там, а Егор с Конобеевым прокрались в сад, осмотрели двор. В нем стояли две легковые автомашины и один большой автофургон. Двое часовых – один во дворе, Другой у ворот – безостановочно прохаживались туда-сюда.
– У твоей бабули какое-то фрицевское начальство проживает, – шепнул старшина.
По самой кромке обрыва повел Егор бойцов к заветному месту, где росли корявые деревья: оттуда можно было спуститься прямо к подземному ходу.
– Смотрите внимательно и запоминайте, как сюда войти, – говорил Егор. Вот здесь, в этой дыре, под камнем, – кольцо на цепи. Потянешь его – и дверь откроется. Вот так... – Он потянул за кольцо, угловатый выход ракушечника сдвинулся с места, дверь открылась легко, без скрипа. – Санька, мой братан шахтинский, видно, петли смазал. Не раз он пользовался этим ходом, скрытно выбирался в балку... Побудьте здесь, я вначале посмотрю, все ли в порядке.
Посвечивая трофейным фонариком, добытым в камышах, Егор зашел в подполье и отпрянул назад: кто-то лежал в углу!.. Он пригляделся – на сене, застланном ряднушкой, валялось пёстрое лоскутное одеяло, а в изголовье – старое пальто Феклуши. В другом углу, около ступенек, ведущих вверх, виднелись фанерные ящики. В одном были банки с мясными консервами, в другом – папиросы, в третьем – конфеты, в четвертом – книги, тетради, карандаши и разная мелочь. Рядом стоял ополовиненный кувшин с клубничным -вареньем и сулея с водой. Всерьез тут устраивался Санька. Откуда-то натащил разного добра. Где же он сам? Судя по всему, ушел отсюда недавно...
Егор направился к тайнику и, вынув блок ракушечника, заглянул внутрь. Там, на полке, лежала тетрадь, на ней – карандаш. На обложке тетради крупными буквами выведено: "Записки Александра Запашнова". Очень хотелось посмотреть Егору, что написал братан, да некогда было. Сдерживая дыхание, прислушался: наверху, в доме, тихо. Где теперь ночует Феклуша? Фрицы, конечно же, заняли лучшие комнаты; горницу, зал и спальню, заходят туда с парадного входа, а тут, наверху, над подпольем, – чулан, рядом с ним – небольшая комнатка, в ней, наверное, и поместилась Феклуша. Выходит она во двор через черный ход. Егор осветил дверь, которая вела в погреб. Она была закрыта. Рычаг находился в верхнем положении. Выйдя наружу, под зеленый купол кустов, оплетенных ежевикой, он доложил Конобееву:
– Все спокойно. Можем располагаться и отсыпаться. Санька тут склад продовольствия завел. Есть консервы, конфеты и папиросы. Пригодятся вам на дорогу.
– Ну, молодец же твой братан Санька! – обрадовались бойцы.
Крепко, беспробудно спали бойцы: никто из них не слышал ни гула самолетов, ни взрывов бомб и пушечно-пулеметной пальбы со стороны станицы Ольховской. Отоспались они в охотку, вкусно пообедали – кстати оказались Санькины запасы, – затем Конобеев, Белоусов, Алексеенко и Егор пошли разведать подходы к базе горючего, определить точки, откуда удобно было бы вести обстрел емкостей с горючим из противотанкового ружья и винтовок. База находилась на окраине, возле причала, неподалеку от дома Феклуши, и вокруг росли высокие бурьяны, по которым они скрытно подползли к ней. На ее территории стояли шесть мощных бензовозов.
– Мы их тоже продырявим, – сказал Конобеев. Вернувшись в подполье, старшина объяснил задачу всем бойцам:
– Разделимся на три группы. Двое будут бить из противотанкового ружья по самым крупным емкостям. Старший этой группы – младший сержант Кандыба. Трое со старшим сержантом Белоусовым будут вести огонь из винтовок бронебойно-зажигательными по меньшим бакам и цистернам. Третья группа – я и рядовой Алексеенко – сделает иллюминацию: забросает бензовозы зажигательными бутылками.
– А я в какой группе буду? – спросил Егор.
– У тебя, Егорша, особое задание. Ты ляжешь на том пригорке, который я тебе показал, и оттуда поддержишь нас огнем. Перед уходом на операцию Егор сказал бойцам:
– Бабушка будет знать про вас. Если кому пригорит, приходите к ней, она поможет. Я ей такой пароль оставлю: "Здорово ночевали, тетя Феклуша! Есть ли новости от Ёрки Запашнова?" Хорошенько запомните. – Объяснив им, как открывать ляду наверх, в чулан, и дверь в погреб, добавил: – Чтоб Феклуша поняла, что кто-то из наших появился в подполье, положите кусок ракушечника на полку в погребе.
Конобеев крепко обнял Егора, взъерошил его чуб.
– Баской ты паря! Теплая душа.
Егор лежал в сухой траве, на взгорке, слева от базы, как -наказал старшина Конобеев, держа на мушке автомата выходную дверь конторы и окна. Он услышал, как звякнули разбитые бутылки, и увидел, как вспыхнули, один за другим, шесть раскаленно-белых огней, ярко высветивших бензовозы. И тут же гулко ухнул выстрел из противотанкового ружья, раздалась винтовочная стрельба – и словно бы лопнула, раздувшись, земля, и огромный столб пламени выбухнул из ее недр: взорвалась самая большая емкость с горючим, запылали бензовозы. Все осветилось вокруг. Заметались тени, горячим ветром ударило в лицо Егору. И вот в дверях и окнах конторы появились белые суетливые фигуры переполошенных гитлеровцев. Егор выпустил длинную очередь, затыкая пулями дверь и окна нижнего этажа. Потом стал стрелять короткими, прицельными очередями. Взрывались баки и цистерны. Клубящееся пламя, разматываясь и разбрызгиваясь, взметывалось под низкие тучи. Ветер рвал на куски алые полотнища, швырял их через взгорок, где лежал Егор, к Донцу. И вот здание конторы вздрогнуло, из окон брызнуло огнем и дымом, полетели рамы – это группа Конобеева швырнула гранаты с другой, темной стороны... Пора уходить!
Егор скатился с пригорка по отсыревшей траве; шел дождь, оказывается, а он и не заметил этого. Выбежав на берег реки, оглянулся. Быстрые удаляющиеся тени, чуть освещенные отблеском зарева, метнулись на берегу и пропали за кустами – это уходили бойцы Конобеевского отряда.
Что было сил бежал Егор по мелководью вдоль берега до устья балки, а потом, нырнув под навес невысоких деревьев и кустов, стал подниматься по неглубокому ручью, скачущему через каменистые пороги. Зарево пробивалось сквозь листву, освещая ему путь призрачно-красным колеблющимся светом. Где-то там, за бугром, у реки, стреляли из автоматов, резко кричали по-немецки, слышался лай собак. Наверху, во дворе Феклуши, взревели моторы автомашин. Лучи фар смахнули верхушки деревьев в саду и пропали. Автомашины на полном ходу помчались по переулку в сторону зарева.
Егор некоторое время сидел у открытого лаза подземного хода, дрожа от возбуждения и прислушиваясь к звукам извне. Продолжали стрелять где-то у реки и за бугром в степи. А зарево все ширилось, багрово-дымный шлейф ветром подвивало к тучам. Дождь все усиливался. Егор успокоился, ему захотелось спать. Он закрыл лаз, включил фонарик и, зайдя в подполье, разделся. Автомат положил в изголовье, пистолет под бок, замотался в теплое лоскутное одеяло и тотчас уснул.
Просыпался Егор несколько раз, таращил глаза в плотную темноту, не зная, не помня, где он находится, и снова засыпал. И вдруг вскинулся, схватился за автомат: над головой топали сапогами, разговаривали по-немецки. Что-то поволокли тяжелое из чулана, наверное ящики, царапая пол гвоздями. Тащили по коридору к черному ходу. Не зажигая фонарика, Егор выполз по ступенькам под самую ляду, приник к ней ухом. Вот вернулись двое, грохая подкованными сапогами. Послышался такой родной, певучий голос бабушки Феклуши:
– Уезжаете?
– Я, я! (Да, да!) – отозвался какой-то солдат. Егор обрадовался: "Ага, крысы, сматываетесь!" И сон окончательно покинул его.
Еще несколько ящиков выволокли гитлеровцы из чулана.
Пока они выметывались, решил Егор поесть и прочитать Санькины записки. Прихватив банку мясных консервов, вещмешок, где лежал хлеб, и Санькин дневник, он выбрался наружу под горячее полуденное солнце, процеженное листвой карагача, держи-дерева и ежевики. С жадностью съел банку тушенки и открыл тетрадь.
На внутренней стороне обложки было крупно написано:
"Ёрка, уважаемый братан, приветствую тебя! Знаю, если ты попадешь сюда, то обязательно заглянешь в тайник. Я парень рисковый, могу влипнуть в какое-нибудь смертельное дело, и никто не узнает, что со мной случилось и где могилка моя. Поэтому решил записать в этой тетради, как я прожил последние дни и почему оказался тут, в подполье...
Знаю, Ёрка, и тебе есть о чем рассказать, ты тоже от опасности не спрячешься под кровать, потому что мы с тобой – внуки красного атамана! Так напиши тоже в этой тетради, какие дела привели тебя сюда?
Со мной, братуха, такое было. Решили мы с Петькой, это мой давнишний кореш, через фронт к своим пробраться. Ну, добрались до Старозаветинской, солнце как раз садилось. И тут патруль из-за угла: "Хальт! Ком, ком. Документы ист?"
Нихт документов у нас. Да и откуда им быть?! Обшарили фрицы наши котомки, общупали нас и отвели в сарай на окраине станицы. А в сарае хлопцы, такие, как мы, женщины и мужчины, всего человек семьдесят. Услышали там такой разговор: немцы арестовывают людей без документов, грузят на баржи и отправляют куда-то на работы.
"Пропали мы! – сказал Петька. – Надо рвать когти".
А как рванешь? Сидим в сарае, голодные, жаждой замученные...
Утром погнали нас под охраной через Старозаветинскую к причалу. Потянулась наша колонна по дороге над балкой, за которой как раз жила бабушка Фекла... Шел я с Петькой с краю. Посмотрел я на дом Феклуши и как крикну: "Петька, за мной!" – и прыгнул с обрыва прямо в колючие кусты и на карачках побежал под ними... А наверху крики, выстрелы, и пули возле меня рикошетят – вжик! тьюв!.. Я качусь вниз, вниз – к ручью, потом пополз наверх. Подождал немного у белого камня, прислушался. Петьки не было, и никто за мной не гнался... Я Петьке не говорил про подземный ход, но показал, где живет бабушка Феклуша. Если он убежал благополучно, то придет к ней, думал я. Но вот уже прошло два дня с тех пор, а Петьки все нет...
Ободрался я сильно, исцарапался, есть, пить хотелось. В дом поднялся через чулан. Услышал громкий разговор. Выглянул из окна во двор – бабуля с соседкой, матерью Генки Рябошапки, разговаривает и рукой показывает в ту сторону, куда пошла колонна арестованных. Тут выхожу я тихонько на веранду и говорю: "Здравствуй, бабуля!"
Она посмотрела на меня и ахнула. Сразу догадалась, откуда я взялся оборванный же был. Удивилась она: как это я незаметно в дом проник. С подозрением меня расспрашивала. Знает она, видно, про подполье и подземный ход. Но я ничем не намекнул ей, что мне известно о них.
Лечила меня бабуля, одежду штопала. И уговаривала не рисковать, не пытаться перейти фронт, а дожидаться своих дома.
С Генкой Рябошапкой я встретился в тот же день, под вечер. Рассказал он мне про одного предателя Кузякина. Был он работником райсельпо, а теперь работал на немцев в комендатуре. Награбил он всякого добра из советских магазинов, набил чердак халупы, которая стоит у него в саду. Мы все разведали и на следующий день распотрошили чердак. Набрали и консервов, и папирос, и конфет, и всякого добра.
На всякий случай, я сделал себе постель в подполье из барахла, которое Феклуша держала в чулане. Вовремя успел. Утром па следующий день во двор Феклуши на легковых автомашинах заехали два немецких офицера и тот самый Кузякин. Я спрятался в саду. Они осмотрели бабулин дом и сказали, что здесь будут жить два гитлеровских офицера и денщики.
Когда они уехали, я стал прощаться с Феклушей: "Ну, все, бабулечка, я возвращаюсь домой".
Она поплакала, благословила меня, чтоб я благополучно добрался домой. Я вышел, дал кругаля и вернулся в подполье через балку. Жил тут еще три дня, писал дневник у выхода при солнечном свете. В чулане фрицы сделали какой-то склад, придавили ляду чем-то тяжелым.
Много думал обо всем. Конечно, я дурак!.. Ушел из дому и ничего не сказал ни родителям, ни сестренке Наде. Они, наверное, думают, что я погиб или меня угнали в Германию" О погибшем брате Мише думал и о Коле, который воюет с фашистами где-то на севере... А я вот в подполье затаился, как крыса-мыша...
Грустно мне, тяжело. Вернусь я в свой родной город Шахты. Не могу я тут жить. Ходят наверху фрицы, бормочут. Задыхаюсь я, не могу больше терпеть...
Пока, братуха! Если нам повезет, то встретимся..."
Грустно и Егору стало после прочтения Санькиных записок, сам испытал острую тоску по родным людям. Захотелось поскорей вернуться в станицу. Взял карандаш и тут же, в этой тетради, коротко описал, что произошло с ним за последние дни. Положил тетрадь в тайник и замер: сверху донеслось шарканье и плеск воды: Феклуша мыла полы в чулане. Потом она запела веселую песню: "Комарики, комарики мои, комарики – мушки махонькие..."
"Убрались фрицы из ее дома, сразу повеселела", – подумал Егор. Хотелось ему тотчас выбраться наверх через ляду, но он удержался от этого: испугалась бы бабуля до смерти.
Через подземный ход пробрался в сад, поближе к дому, залег за кустами крыжовника, осмотрелся. Феклуша, продолжая напевать, вышла во двор с ведром за чистой водой.
– Бабуле-е-ечка-а! – протянул Егор, от радости у него горло перехватило.
Она оглянулась, выронив ведро.
– Ой, кто это?
– Ты одна? Немцев нет? – Он приподнялся из-за куста.
– Егорушка, дорогой мой мальчик... – Она пошла к нему, раскрыв объятия, слепая от нахлынувших слез. – Я одна-одинешенька... Саня был недавно... Ушел... А ты-то откуда?.. Саню гнали под конвоем на причал... Он бежал, по нему стреляли...
Феклуша обняла его, заплакала:
– И вас, мальчишек, война с мест поснимала...
– Не мальчики мы уже, бабуля, не мальчики.
– А у нас тут такое было, Егорушка!.. Такое!.. Партизаны разнесли вдребезги базу горючего... А у меня как раз офицеры с этой базы стояли... Слава богу, убрались...
Допоздна беседовали Егор и Феклуша – не могли наговориться. Он рассказал ей про Отряд Конобеева и про то, что они перед операцией ночевали у нее в подполье.
– Так вы, шельмецы, оказывается, уже давно знаете про подполье и подземный ход! – поразилась она. – Это, конечно же, Санька-проныра обнаружил их? Меня не раз удивляло, как Санька внезапно то появлялся в доме, то исчезал... Как бывает, а! Миня, ваш дед, тут спасался со своими товарищами в гражданскую войну. И вам пригодилось.
Ушел Егор домой на рассвете. Напоследок сообщил Феклуше пароль, который дал отряду Конобеева.
Глава третья
Наутро после того ужасного дня, когда были перебиты на островах среди камышей эсэсовцы и полицаи, комендант Штопф организовал широкую операцию по прочесыванию низины и близлежащих станиц и хуторов. Убедил своих начальников, что в его оккупационном районе действует оставшаяся в тылу регулярная часть Красной Армии, и они выделили для проведения операции две эскадрильи штурмовой авиации и батальон солдат.
Около часа кружились штурмовики над лиманом, бросая бомбы и обстреливая из пушек и пулеметов острова и примыкавшие к камышам непроходимые заросли колючих кустов и трав. Затем крупный отряд был послан в камыши с местными полицаями. Ничего они не обнаружили, кроме трупов эсэсовцев и полицаев. И ни одного партизана или красноармейца!.. Но под кривой вербой наткнулись на неглубокую яму, в которой, судя по отпечаткам и остаткам ржавчины, находились небольшие железные ящики... После всего этого Штопф чуть не сошел с ума: надерзил своим начальникам, требовавшим от него быстрейшего внедрения "нового порядка" в районе... А тут еще, в ночь после "этой пустой, но хвастливой операции пузанка-Штопфа", как говорили в штабе, были полностью уничтожены база горючего и склад смазочных материалов, предназначенных для танковых частей. И этого ему не простили.
Штопфа сместили с должности коменданта и отправили на тяжелый Восточный фронт. Штопф до конца дней будет проклинать своего незадачливого помощника Пауля Ненашкова... Куда же он исчез, в конце концов?! И куда подевались золото и драгоценности, которые все-таки существовали, – они ведь лежали в железных ящиках?! Кто похитил "арнаутку" и таинственные пшеничные гибриды Уманского? Кто уничтожил горючее? Партизаны? Красноармейцы, оставшиеся в тылу?.. Он никогда об этом не узнает.
Новым комендантом района был назначен штурмбанфюрер Трюбе, любитель и знаток истории донского казачества, как он себя рекомендовал. Трюбе имел ученую степень бакалавра по истории славянских народов, мечтал написать большой роман о войне с ними, а пока собирал материал.
К приезду нового коменданта в станице Ольховской готовился массовый спектакль. Штурмбанфюрер Трюбе придумал не просто назначать старост и атаманов по хуторам, слободам и станицам, а выдвигать их на казачьем кругу, как было в старину на Дону и в Запорожье, голосованием, в прямом смысле этого слова – не с помощью рук, а голосом, криком. Он считал, что такие "выборы" повышают авторитет немецких ставленников у крестьян, делают их послушными, а это служит быстрейшему внедрению "нового порядка" на обширных оккупированных славянских территориях.
Панёта, обласкав и накормив вернувшегося внука, передала ему последние станичные новости:
– Спозаранку забегала Даша. Запереживательная такая: "Где Ёрчик? Еще не вернулся Егорчик? Чего ж он не возвращается?.." – Бабка чуть-чуть передразнивала Дашу. – А мне Пантюша сказал, мол, ты через день-два вернешься. Пошел, мол, проводить отряд Конобеева. А когда ночью заполыхало в Старозаветинской, догадалась я, как вы там провожались... Ну, Даша на огороде со своим звеном работает – овощи заготавливают. Гриню отпустила лихоманка. Пантюша хозяйнует на дальнем таборе. Во второй бригаде косят гарновку – собрал наш зять Витютя стариков, своих друзьяков, да молодиц...
