Текст книги "Репей в хвосте (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава 9
Очнулась я от резкого запаха нашатыря. И, видно, далеко не сразу, потому что надо мной уже склонялась незнакомая женщина в белом врачебном халате. «Скорая»? «Скорые» на дачные участки быстро не приезжают. Сколько же я провалялась в отключке? Попыталась повернуть голову, и все передо мной поплыло, да так противно, что я снова зажмурилась.
– Эй, не засыпай! – «сердобольная» врачиха ощутимо шлепнула меня по щеке.
От ее пощечины у меня словно отложило уши. Я внезапно услышала Наташкин плач где-то в стороне, к нему приплетались громкие всхлипывания Васьки. Рядом бубнили незнакомые мужские голоса. А это-то кто? Открыла глаза опять. Постепенно вращение остановилось. За столом у окна двое полицейских стояли по сторонам Перфильева. Откуда он-то взялся? Да и они… Перед Васькой стоял человек в обычном гражданском костюме и что-то делал такое… Ну да! Он надевал на Перфильева наручники! Час от часу не легче!
– Лежите, лежите. И без вас дел по горло, – голос усталый, раздраженный.
Врачиха сунула мне в пальцы вскрытую ампулку с нашатырем и ушла куда-то вглубь дома. Туда, где плакали мои дети?
– Господи, да что случилось-то?
Кто-то подошел ко мне. Иван? Нет. Какой-то незнакомый дед.
– Убийство. Вот этот, – ткнул пальцем в Перфильева, – убил другого.
– Кого? За что?
Из глубины дома вышел еще один полицейский. Остальные обернулись в его сторону.
– Ну как?
– Пока жив. Но все равно, по-моему, не жилец.
– Кто не жилец? – пролепетала я, пытаясь все-таки подняться.
– Ох, Мария Александровна, вы очнулись?
Подошел ближе, и я узнала в нем нашего местного участкового.
– Когда с вашей-то дачки вызов поступил, грешным делом подумал вас того-с, хлопнули. После сегодняшней-то передачи. А тут бытовуха обыкновенная. Да еще такая глупая.
– Если вы мне сейчас же не объясните, что тут стряслось, дело дойдет до еще одной бытовухи!
Хмыкнул.
– Да дело-то простое. Вот этот вот, Перфильев, значит, приехал к вам сюда. Видно уже был на взводе. Потому как только увидел вашу Наташу с этим Ивановым, так сразу ему в морду и дал. Да силу-то не подрасчитал. Те-то двое на террасе были. Потом дочка ваша объяснила – скорую они для вас стояли высматривали. Говорили. Она, Наташа-то, плакать принялась, воспитатель ваш вроде успокаивать, а тут и Перфильев этот подоспел. И говорю, как увидел – сразу в морду. Ну а тот не ожидал, должно быть, такого поворота. Даже и не понял, видно, бедняга, ничего, только от удара этого кувырнулся через перила и вниз на бетон… Так-то вот.
* * *
В следующий раз я очнулась уже в больнице. Боже, как не хотелось приходить в себя! Лучше бы я умерла, так ничего и не узнав! Ванечка! Бедный мой Ванечка! Взглянула за окно – светает. Потянулась к кнопке вызова медсестры.
– Я хочу позвонить. Где мой телефон?
Пожала плечами, позевывая.
– Его не было с вами. Попозже захотите – кто-нибудь из родственников вам его подвезет.
– Где я?
– Склиф.
Вскинулась.
– Я хочу знать. Одновременно со мной должны были доставить человека. Раненого. Иван Иванович Иванов. Узнайте, пожалуйста. Это очень важно.
– Хорошо. Только лежите.
Вернулась через пять минут.
– Есть такой, – быстро назвала отделение и номер палаты, и я ухватилась за эту информацию с маниакальной жадностью. – Состояние тяжелое. Спите. Слезами горю не поможешь.
– Я не засну.
– Заснете.
Укол, который она сделала, и правда, вскоре погрузил меня в сон. Поздним утром, когда я открыла глаза, рядом сидела Наташа.
– Где Вася?
– Арестован, – заплакала.
– Я имела в виду твоего брата.
– А… Он у деда с бабкой. Приехали, забрали. Как ты себя чувствуешь?
– Невнятно.
– Я привезла твой телефон и так кое-что.
– Спасибо… Наташа, сходи, пожалуйста, узнай о состоянии Ивана.
– Я уже узнавала недавно. Говорят, состояние тяжелое, но стабилизировалось. Я даже не поняла, как все это, собственно, произошло, – слезы одна за другой катились из ее глаз, и она не пыталась вытирать их, будто не замечала.
Ей было лучше. Я плакать, похоже, просто не могла.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста. Я вела себя так ужасно… Я не хотела, просто…
– Да ладно, что уж теперь. Все мы иногда бываем… Лучше расскажи, что все-таки произошло после того, как я покинула ваше общество?
– Васька поднял крик. Мы с Иваном прибежали, он поднял тебя и уложил на диван, попытался привести в чувство, не смог, отправил меня вызывать «скорую», а Ваську на кухню за водой. Я позвонила, потом постояла возле тебя, ты все не приходила в себя, и я испугалась. Тут Иван отправил меня на улицу, встречать врачей. Через какое-то время вышел сам. Я разревелась. Он стал меня утешать, обнял. А тут Василий налетел как ураган…
– Он что-то говорил, как-то объяснился?
– Сказал: «Ах ты сволочь!» и все…
– Ничего не понимаю. Конечно, Васька младший порол ему какую-то чушь по телефону…
– Какую?
– Ну он спросил, что мы делаем, а Василек ему – мол мы с мамой телевизор смотрим, а Иван в своей комнате тебя ремнем порет. Это как раз тогда было. Он принялся орать на меня – дескать совсем с ума посходили. Я начала успокаивать его, а он хлопнул трубку. Вот и все.
– О господи!
– Чего его черт понес к нам? Что он себе в голову вбил? Почему драться полез? Глупость какая-то. И закончилась-то как ужасно! – я откинулась на подушку, прикрыла глаза, потом собралась с духом и осторожно села. – Проводи меня к Ивану. Я должна…
Наташка кинулась на меня и так стремительно, что я не успела опомниться, как уже снова оказалась лежащей на постели.
– Тебе нельзя вставать. Врач сказал – категорически. А потом к нему все равно никого не пускают. Правда. Я пыталась.
Не знаю, что бы я стала делать, если бы в этот момент в палату не вошел Незнающий. Осмотрелся, кивнул.
– Нормально. Хорошо другой раз быть накоротке с Министром здравоохранения и Главным врачом Склифа.
– Так вот почему я оказалась здесь.
– Да, моя дорогая. А то бы валялась сейчас в палате на восьмерых в местной больничке. Наташа, вы совершенно правильно сделали, что сразу позвонили мне. Какая-то совершенно дикая история. И так не вовремя… Уж всего ждать было можно. Любых страстей, начиная от заложенной бомбы до снайперов на соседней крыше, но такого… Вечно ты, Мария… М-да. И что это на Перфильева нашло?
Наташка опередила меня с ответом.
– Это совершеннейшее недоразумение, Максим Александрович. Он не хотел… – и вдруг закончила умоляющим, каким-то униженным тоном, таким странным в ее устах. – Нельзя ли похлопотать, чтобы его отпустили из тюрьмы? Под подписку или еще как-нибудь? Он ведь не нарочно… Это я во всем виновата! – не выдержала, заревела в голос и выскочила из палаты.
Максим потоптался и сел на ее место.
– Почему это она считает виноватой именно себя?
– Она поругалась со мной, я – в обморок. А тут все и произошло. Может из-за этого?
– Ерунда какая-то… А ты-то чего, голуба душа, с детьми что ли никогда не ссорилась, чтобы так реагировать на их выкрутасы?
– Да нет. Не в этом дело. Мне, понимаешь, позвонили…
Глаза Максима сузились.
– Неужто твой дружок из ФСБ?
– Он самый. Не представлялся, конечно, но пообещал смешать с дерьмом, причем в самых доходчивых выражениях. Да, а перед этим звонил другой. Тот, знаешь ли, даже представился. Крутых, говорит, Леонид Иванович. Этот посоветовал детей беречь. Хорошие они у вас, говорит. Сука!
Максим успокоительно похлопал меня по руке, лежащей поверх одеяла. Потом задумался, покусывая ноготь.
– Странно. Это что ж получается? Они, что ли, не договорились, кому звонить и что говорить?
– Не знаю я, Максим. Не знаю! Пойми, сейчас совсем не этим голова занята.
– Да… История… Перфильев в кутузке… И воспитатель твой ни за что, ни про что… Теперь и на даче-то этой тошно будет после таких дел.
– Да черт с ней, с дачей! Ведь люблю я его, а он там при смерти лежит! А я тут, как бревно! О господи!
Максим растерялся, а я, похоже, все-таки смогла заплакать, хотя выходило это так мучительно и неловко, что лучше б не выходило вовсе. Как же больно! Как страшно и больно! Ну почему все у меня вечно так?! Да и у Ивана… Мало ему Энских дел, так еще это! Глупо, до обидного глупо! Васька… Всегда такой милый, добродушный… Даже тогда, когда и следовало бы применить силушку, предпочитавший все спустить на тормозах, на хохмачестве. Что с ним-то случилось? Как же все сплелось, скрутилось. Не распутать… Полный букет радостей земных! Полный?! Господи!
– Максим, мне нужно сделать заявление в полицию! Необходимо, чтобы моих детей охраняли! Он же ясно намекнул, да и второй, я думаю, говорил о том же. Я не хочу, чтобы и ребят втянули в эту безобразную разборку.
– Не беспокойся, эти скоро сами за тебя возьмутся, как только врачи позволят. Витаминыч к тебе уже приходил?
– Кто это?
– Врач. Твой врач, балда! Его зовут Юрий Вениаминович, в местном фольклоре – Витаминыч. Первоклассный специалист, живо тебя на ноги поставит. Ну ладно… Пойду. Лечись. Здоровой и помирать веселее. И не волнуйся, я потрясу связями, где нужно. О звонках с угрозами уже сегодня будет сообщено в эфире. И еще… Да! Необходимо будет предупредить охрану внизу, чтобы не пускали к тебе никого, кроме отдельно взятых. На-ка ручку. Пиши список тех, кто имеет доступ к телу.
Подождал, пока я нацарапала с десяток фамилий, а потом, простившись, вышел. Дверь за ним закрывалась медленно, и я успела услышать, как Наташа снова начала просить его похлопотать за Ваську Перфильева. Да уж! Чего только не бывает в жизни. Правду говорят – раз в году и веник стреляет. Но почему именно в человека, которого я люблю?!!
Я попыталась представить себе Ивана. Как он сейчас? Весь в бинтах? Упал с высоты террасы на бетон… Позвоночник! Господи… И голова… Бедная его головушка. Неожиданно пришел на память мультик «Том и Джерри», когда кот ударяется головой и ему вдруг начинает казаться, что он мышь. А потом в течение всей серии его бьют по голове, стараясь привести в чувство, а он то снова становится котом, то опять превращается в мышь. Я начала хихикать, и еле смогла взять себя в руки и перестать, какой-то не охваченной общим настроением частью мозга отчетливо понимая, что это самая настоящая истерика.
В палату вернулась Наташа. Почти сияющая.
– Он обещал похлопотать. Быть может, Перфильева смогут освободить? Главное, чтобы Иван не умер… Ох!
– Да, это действительно главное, – резковато подтвердила я. – Что с ним? Что говорят врачи?
– Мне сказали только, что, судя по всему, позвоночник не поврежден, а значит, паралич ему не угрожает. Руки, ноги целы. Так что основное – ушиб головы. Пока он без сознания.
– Надо сообщить им, что он страдает амнезией. Это важно.
– Амнезией? – Наташка изумленно вытаращила глаза.
– Да. Четыре года назад попал… в катастрофу. Видимо, тоже был сильный ушиб головы. Когда очнулся, из памяти ушла вся прошлая жизнь. Восстановить не удалось даже имя…
– Так вот почему Иван Иванович Иванов…
– Да. И вот опять… Господи, ну за что?! Где врач? Когда мне можно будет вставать? Я хочу его видеть! Ох! Нет! Не это сейчас главное! Дай мне телефон. Я должна позвонить деду. А ты сядь рядом и слушай. Это тебя тоже касается.
Отец откликнулся почти сразу и, как обычно, по-военному четко.
– Лунев. Слушаю.
– Папа…
– А… Оклемалась?
– Да. Спасибо, – хотя за что? Ну ладно. – С Васей все в порядке?
– Да. А что, собственно, может произойти?..
– Мне звонили и угрожали. Угрозы эти непосредственно касаются детей. Пока я в больнице, мне бы хотелось, чтобы ты взял под свою опеку не только Васю, но и Наташу. Только… Папа, это может быть опасно. Аслан…
– Да я эту чеченскую морду в лепешку размажу, если он только посмеет…
Далее разговор сделался неконструктивным, но главное все же я для себя уяснить смогла – дети будут под надежным присмотром. Отключила телефон.
– Мама… – Натка дотронулась до моего плеча.
– Так-то, милая, – собственный голос долетел словно издалека.
Как же я устала… Уже… Стиснула зубы. Мне нельзя болеть! Только не сейчас! Где этот Витаминыч, черт его дери? Посмотрела на дверь. Нет, не вошел. Странно. Мне было показалось…
– Наташа, езжай к деду и оставайся там. Мне так будет спокойнее. И прошу тебя, сдерживайся. Дед у тебя не подарок…
– Не волнуйся, мама. Я уже знаю, к чему может привести… – закусила губу, встала, потом неловко клюнула меня в щеку и, подхватив сумочку, пошла к дверям. – Я буду звонить.
– Хорошо.
Улыбнулась, открыла дверь и с размаху врезалась в чей-то живот. Он был так объемист, что казался чем-то отдельным и самостоятельным, тем более что виден был только он – сам его хозяин все еще оставался в коридоре. Наташа извинилась, обогнула эту поразительную плоть и, махнув мне последний раз, исчезла. Живот же двинулся вперед, постепенно перерастая в коротенького, совершенно лысого и потому особенно шарообразного человечка в белом халате, который он и не пытался застегивать. Витаминыч, а я почему-то совершенно не сомневалась, что это именно он, докатился до моей кровати и с некоторой опаской, кряхтя, опустился на стул.
– Ну-с. Мария Александровна, как настроение?
– Раздраженно-потрясенное.
– А вот мы укольчик, и все будет ладненько и спокойненько.
– Не надо мне такой укольчик. Мне бы, Юрий Вениаминович, другой, чтобы на ноги скорее встать.
Деловито сопя, обернул мне руку черным полотном тонометра, накачал воздух, вздернув короткие бровки, посмотрел на результат.
– Поспешишь, людей насмешишь, Мария Александровна.
– Пусть смеются, а мне не до смеха.
– Слышал, слышал.
– Вы видели его?
– Его?
– Ну… Иванов его фамилия. Привезли вместе со мной.
– А… Нет. Не моя епархия, – завладел моей рукой.
– Мне бы узнать… Глядишь, и укольчика бы не понадобилось, – улыбнулась заискивающе, стараясь не думать о том, как сейчас выгляжу.
Посмотрел задумчиво – то ли пульс считал, то ли что прикидывал. Потом засопел еще громче, словно пар разводил, и поднялся.
– Зайду еще разок ближе к вечеру.
– Да подождите же! Что со мной? Долго мне еще валяться?
– Тише-тише. Учитесь у древних. И спешить надо медленно.
Вышел, и почти сразу же в палату вплыла медсестра, позвякивая подносом, на котором был нехитрый больничный обед. А на десерт оказался шприц… Я проснулась, когда за окнами уже темнело. Меня опять навестил уютно сопящий Витаминыч, и все повторилось – давление, пульс, пожелание хранить спокойствие и уверения в том, что все болезни у нас исключительно от нервов, а потом ужин и опять шприц…
В этот раз я проспала недолго. Наверно в том был повинен сон. Мне приснился Иван, лежащий неподвижно на больничной кровати. Глаза закрыты, беспомощно раскинутые руки поверх одеяла. Сама я находилась в ногах постели, и когда попробовала приблизиться, то не смогла… Потом ощутила еще чье-то присутствие в темной и тихой комнате, а через мгновение увидела какое-то движение. Шевельнулась занавеска на открытом теплому летнему ветерку окне, шорох, потом какие-то звуки… Словно кто-то закашлялся сухим лающим кашлем, а на белой простыне, укрывавшей Иван, прямо у него на груди вдруг расцвели одна за другой красные гвоздики… Я закричала отчаянно, но почему-то беззвучно и… проснулась. Было темно, тихо, в открытую форточку долетали запахи нагретого за день асфальта, и шумы редких машин, пролетавших по Садовому кольцу. И ужас! Каким немыслимым ужасом дышало все это умиротворенное спокойствие! Я не могла, больше не имела сил лежать и терпеть его удушающе крепкие объятия. Потихоньку встала. Сначала опираясь на постель, потом по ее спинке добралась до стены, а вдоль ее к двери. Потихонечку, потихонечку, как учил Витаминыч…
К счастью и моя, и его палаты располагались практически напротив лестницы и мне не пришлось по-пластунски преодолевать пост дежурной медсестры. Ванечка лежал один – вторая высокая реанимационно-мудреная постель, что была поближе к дверям, пустовала. Я с замиранием сердца подошла, совершенно искренне страшась увидеть на его груди те самые цветы смерти, что привиделись мне в моем кошмаре, но нет. Слава богу, сон остался сном. Правда лежал Иван точно так же, как мне снилось, но широкая грудь его размеренно вздымалась и окно было закрыто… Да и то – когда это в наших больницах окна бывают открыты? Даже в июле все они оказались добротно заклеены полосами уже пожелтевшей и кое-где отвалившейся бумаги.
Я подошла еще ближе. Длинные темные волосы его разметались по подушке, лицо заросло черной щетиной, густые ресницы опущены, линия рта расслаблена. Ни бинтов, ни пропитанной кровью ваты, которые виделись мне. Лишь аккуратно приклеенный пластырем сложенный в несколько раз кусок марли над правым ухом ближе к темени. Не будь его, да каких-то трубочек в носу, видно помогавших ему дышать, подумала бы, что милый мой просто спит. Осторожно придвинула от стены стул и с облегчением уселась.
– Ванечка… – потом погромче. – Ванечка!
Нет, не слышит. А может, слышит? Ведь говорят, что нужно общаться с больными, лежащими в коме. Кома! Слово-то какое страшное.
Я вдруг вспомнила, как Ильченко, после того, как наш вертолет сел на Люлькинском аэродроме, оглаживая изрешеченный пулями бок спасшей нас машины, сказал:
– В Афгане говорили, что вертолеты – это души подбитых танков.
На что Вадик, хмыкнув, заметил:
– Видимо, поэтому они считаются лучшим средством борьбы с ними.
То же и люди. Ни один зверь, никакая стихия не приносит столько несчастья, как сам же человек себе подобным.
– Ванечка, миленький, вернись ко мне. Ну пожалуйста. Я умру, если ты не поправишься. Слышишь? Я не смогу жить без тебя. Я думала, что любила Никиту, и наверно это было так, но я смогла справиться с его уходом и после даже нашла в себе силы на борьбу с отцом. Я была убеждена, что люблю Аслана, но то, что он оставил меня, задело в основном мое самолюбие, не став катастрофой. Если же меня покинешь ты, я просто не смогу… Ванечка! Ты меня слышишь? Я люблю тебя, я хочу тебя… Ванечка! Я боюсь! Ты слышишь? Эти сволочи угрожают уже моим детям. Ты мне нужен! Мужчина ты, в конце концов, или нет?!! Кто поможет мне, кто защитит? Ванечка!
Я плакала и прижималась щекой к его расслабленной руке, целовала пальцы, но в ответ слышала лишь негромкое попискивание и сопение приборов, которые, казалось, одни жили в давящей тишине темной палаты…
…Я просидела возле него до утра. Лишь когда солнышко заглянуло в палату, поднялась, поставила на место стул и все так же по стеночке вернулась к себе. Днем принимала гостей, говорила по телефону, ела, лечилась под неусыпным контролем Витаминыча, а в основном отсыпалась. Ночью же опять пробралась к Ивану. Причем на сей раз чувствовала себя намного увереннее не только потому, что теперь твердо знала, как мне нужно поступать, но и даже чисто физически. А еще через ночь меня поймали с поличным. И виновата в этом была только я сама – как-то незаметно заснула прямо на стуле, уронив голову на постель Ивана. Меня повязали и депортировали в палату. Витаминыч, вызванный бдительной медсестрой, сопел более чем укоризненно.
– Мария Александровна, голубушка…
– Мне надо расхаживаться! А спать можно и днем.
– Не пойдет. Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Пропишу слоновью дозу снотворного ежевечерне и вся недолга. Что такое, я не знаю?
– Юрий Витамины… э… Вениаминович…
Грозно насупился, потом вдруг хихикнул этаким озорным и слегка разжиревшим херувимчиком и погрозил пальцем.
– Разрешаю посещение с двенадцати до часу днем, потом обед, отдых. После еще пару часиков можете посидеть там, а потом ужинать и спать. И никаких споров. Замечу нарушение режима – посажу под арест.
Несмотря на мое категорическое несогласие с его распоряжениями, именно они дали мне возможность встретиться с лечащим врачом Ванечки. Это произошло на следующее же утро, когда я только-только устроилась на стуле у его высокой кровати. Дверь отворилась, и в палату вошел седой худощавый мужчина в белом врачебном халате. На карточке, пришпиленной к его правому лацкану, я прочитала, что его зовут Яков Зиновьевич, и дружелюбно улыбнулась, кивнув. Его же реакция была, прямо скажем, несколько иной. Он замер на пороге и подчеркнуто долго рассматривал меня, а потом внезапно оглоушил неприязненно-вызывающим вопросом:
– Кто вы и что вам здесь надо?
Я, как это со мной обычно и бывало в такие моменты, мгновенно вспылила.
– А вы кто, и что здесь надо вам?
Он смерил меня убийственным взглядом и, шагнув назад, выглянул в коридор. Через минуту в палату вошла дежурная медсестра.
– Почему здесь посторонние?
Слегка испуганная девушка пожала плечами.
– Я что? Мне сказали – я и пропустила.
– Кто сказал?
– Юрий Вениаминович Кротков.
– Пф-ф! С каких пор он отдает здесь распоряжения?
– Нет, но он считает…
– Меня не интересует, что он считает!
За годы постоянного общения с самыми различными людьми, что было неизбежно при моей профессии, я научилась сразу определять тип, к которому относился тот или иной человек. Этот не был самодуром или мелкой сошкой, дорвавшейся до власти – эдакий синдром уборщицы. Нет, совсем нет. Хотя почему-то очень старался казаться именно таким. Тогда в чем дело? Что-то было с ним не так, и я не могла понять, в чем тут дело. Черт! Так – не так! Сейчас он выставит меня отсюда и все. Зиновьич продолжал препираться с медсестрой, а я вытащила из кармана халата телефон и набрала номер главного врача Склифа, который оставил мне Незнающий на всякий случай. По всему видать, случай этот наступил, и мне оставалось только благодарить бога за абсолютную память на цифры, которой он меня наградил.
Разговор мой с местным начальством прошел в гробовой тишине, наступившей сразу после того, как я поздоровалась и назвала собеседника по имени-отчеству. Правда, оказался он достаточно коротким и состоял из увертюры – привет от Незнающего и всяческие благодарности, первого акта, в котором я интересовалась, по какой причине не могу навещать мужа («Главное ведь не печать в паспорте, вы же современный человек и все понимаете»), и второго, завершающего, в котором желаемое разрешение на посещения было получено.
– В порядке исключения, вы ведь понимаете? – ласково-стервозным тоном адресовалась я к Зиновьичу, складывая аппаратик и опуская его обратно в карман. – Я не помешаю ни вам, Яков Зиновьевич, ни тем более ему, но рядом быть должна.
– Черт знает что такое! – пробурчал себе под нос эскулап и двинулся к кровати Ивана, а сестра, воспользовавшись моментом, тут же улизнула в коридор.
Зиновьич начал осматривать пациента, светить маленьким фонариком ему в глаза, приподнимая для этого веки, слушать сердце, проверил капельницу, потом просто задумчиво уставился на приборы, чьи стрелочки и зелененькие синусоиды на маленьких экранчиках были для меня китайской грамотой. Я затаила дыхание, как всегда перед тем, как сунуться к человеку, уже проявившему ко мне неприязнь, но говорить с которым, тем не менее, было необходимо. Потом выдохнула и начала:
– Как он, Яков Зиновьевич?
– Мне казалось, что-то было сказано о том, что мешать здесь никто не будет.
Вот ведь сука, прости господи!
– Вы встали сегодня не с той ноги или только что прищемили палец?
Зыркнул, разинул было рот, а потом захлопнул столь же беззвучно, как рыба на берегу.
– Господи, да скажите же что-нибудь! Неужели так трудно отнестись по-человечески? Я ведь не из праздного любопытства спрашиваю!
Вздохнул, присел на краешек соседей кровати, устало потер ладонями лицо.
– Говорить-то пока что нечего. Рано. Все так шатко… Упал он удачно, если вообще можно говорить здесь об удаче. Видимо, все-таки успел сгруппироваться и как-то смягчить удар. Однако для такого легкого, судя по полученному ранению, падения, бессознательное состояние, в котором он находится, продолжается слишком долго. Это очень плохой знак.
– Это может быть следствием ранее полученной травмы?
– Скорее всего, так оно и есть, – помолчал, словно собираясь с силами, и наконец-то выдавил. – Спасибо за информацию касательно его амнезии. Что это была за катастрофа, в которую он попал?
Я была готова к этому вопросу. Еще ночами, когда сидела у кровати Ивана нашла для себя оптимальный ответ на него – так, чтобы и овцы были целы и волки сыты.
– Он и сам не знает, что случилось. Однако произошло все в Якутии, в городе Энск, и в тамошней городской больнице наверняка сохранилась медицинская карта. А если нет, так заведующий хирургическим отделением вспомнит Ивана – он потом принимал определенное участие в его судьбе и вряд ли забыл обстоятельства, при которых тот попал в больницу.
– Что ж… Имеет смысл послать запрос. Так он забыл только то, что касалось непосредственно его?
– Да. По-моему это называется выборочной амнезией?
– Да… – задумался. – Вы не замечали за ним каких-то странностей? Не разговаривал ли он во сне? Не было ли каких-то просветлений памяти?
– Странностей? Нет, конечно. Во сне?.. Слышала только как стонал однажды. А память… Можно ли назвать просветлением то, что, услышав французскую речь, он внезапно понял, что понимает ее и сам может говорить по-французски?
– Нет. Это другое. Хотя…
– А правда, что после этого ушиба он может вспомнить все? Лечить подобное подобным, так ведь?
– Может. Если вообще придет в себя.
– Это было бы слишком… несправедливо, доктор.
– Жизнь вообще штука несправедливая.
Встал, собрал свои бумажки, пришпилил их прищепкой к специальной открытой папочке, поправил на шее фонендоскоп и повернулся к дверям.
– Яков Зиновьевич, а если?..
– Я не гадалка, а он не кофейная гуща. Во всяком случае, пока. Если верить индусам, после смерти все мы можем оказаться в самом незавидном положении.
– Особенно некоторые, – проворчала я себе под нос, с неприязнью провожая глазами его спину, скрывшуюся в туманной дали коридора.
* * *
Больничное бытие тянулось однообразно и размеренно, к несчастью, ничего не меняя в состоянии Ивана и быстро продвигая к выписке меня. Собственно, при любых иных обстоятельствах, я бы уже давно удрала на волю, но сейчас ни на чем не настаивала, понимая, что как только меня выпишут, я уже не смогу столько времени проводить у Ванечки. Дети регулярно навещали меня под неусыпным надзором хмурого и как всегда язвительного деда. Они с ним не больно-то ладили, но я с теплотой видела, что эти нелады, тем не менее, носят уже оттенок семейности – посторонние люди так не ссорятся друг с другом. А потом что-то в поведении отца, в том как он вдруг пытался поправлять Ваське воротничок рубашки, или в том, как он сердито рыкнул на какого-то молоденького практиканта-медика, засмотревшегося на Наталью… Не знаю. Вдруг да действительно старый вояка наконец-то почувствовал себя дедом и по отношению к моим ранее столь неугодным ему детям? По какой-то ассоциации я вдруг подумала о Лиде. Как там у них со Славкой? Решилось? И, не подумав, брякнула:
– Как дела у Лидочки?
Родитель мой тут же насупился, и его синющие глаза двумя колючками от кактуса впились в меня.
– Чего это ты вдруг заинтересовалась?
– Ну так… Хорошая девочка. Понравилась мне тогда, на моем дне рождения… – начиная уже ругать себя за болтливость, замямлила я.
– М-да?
И вдруг:
– Все хорошо у нее. Слава богу, нашла наконец-то себе нормального человека вместо того говнюка, что был до этого. Теперь ребеночка ждет.
– На развод подала?
– Да. Вчера. Было стала сопли жевать, да этот ее новый настоял на своем.
Наташа, до сих пор сидевшая молча, оживилась.
– Надо ей позвонить. Давно не болтали. Только… Она ж теперь наверно не дома живет?
– Нет, – отец качнул головой. – У этого парня. Слава Васильев его зовут. Познакомила.
– Слава?!! – Наташа, которая прекрасно знала вышеупомянутого соискателя Лидиной руки, вытаращившись, уставилась на меня, но прочитав на моей постной физиономии сигнал: «Стоп!», поперхнулась и начала деловито рыться в своей сумочке.
Отец, подозрительно переводивший глаза с меня на нее и обратно, насупил белобрысые брови.
– Ох, чую и тут без тебя, Мария, не обошлось. Ну да ладно. Видно, на этот раз все к благу.
– Он хороший парень, папа. И я тут почти не при чем. Просто они познакомились на моем дне рождения.
– Он что – из этих твоих?!
– Ну… почти. Только ты не думай…
– Да ладно, не балаболь попусту. Главное, что мужик настоящий, а не кисейная барышня, да еще с претензией. Ух, просто терпеть ее Кольку не мог!
– Как Ирина к этому всему отнеслась?
– Раскудахталась, конечно, как курица на насесте. А потом ничего… Да и Михаил ей сказал… В общем все уже утряслось. Но давеча было дело! Представляешь, Слава этот заявился к ним в дом и прямым текстом Мишке с Иркой говорит, что я, мол, люблю вашу дочь, она любит меня и носит моего ребенка, я собираюсь на ней жениться, а сейчас пришел за ней и ее вещами. А Колька-то рядом сидит и только глазами лупает. Жаль, меня там не было…
