355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александра Рипли » Наследство из Нового Орлеана » Текст книги (страница 30)
Наследство из Нового Орлеана
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 01:00

Текст книги "Наследство из Нового Орлеана"


Автор книги: Александра Рипли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Глава 56

– Мари, тебе следует знать, – заметила Mémère, – что именины, в отличие от дня рождения, у нас принято отмечать с большой пышностью. И в августе, в День Мари, мы с тобой устроим замечательный вечер.

– А разве сегодня у нас не замечательный вечер?

Они сидели при свечах за покрытым кружевной скатертью столиком на балконе с железной решеткой, любуясь разбушевавшейся стихией. Мэри велела слугам накрыть стол здесь, вернувшись с прогулки.

– Мне очень хотелось устроить наше празднество на балконе, Mémère. Дело в том, что я приехала в Новый Орлеан поздно вечером. Я ехала вдоль улицы и увидела на одном из балконов девушку примерно моего возраста, она сидела за столом вместе со своими родителями. Я так завидовала ей тогда… А теперь я чувствую себя так, как если бы я была той девушкой. Тогда я завидовала ей, сейчас все завидуют мне. Потому что у меня есть вы, Mémère. И я вас очень люблю.

– Дитя мое. – На глазах бабушки выступили слезы. Мэри взяла ее за руку:

– Mémère, в мой день рождения плакать не дозволяется, только улыбаться.

Анна-Мари Сазерак прижала руку внучки к мокрой щеке – она чувствовала себя как никогда счастливой.

После обеда она пошли в гостиную, где их ждал кофе. На подносе рядом с кофейником стояла квадратная обитая бархатом шкатулка.

– Мари, это мой подарок тебе, – промолвила Mémère. Она открыла шкатулку.

Внутри оказалась пара браслетов – тяжелых золотых браслетов, усыпанных неограненными изумрудами.

– Мари-Элен не снимала их с рук, – произнесла бабушка. – Ей нравилось щеголять своими необычными руками.

Мэри взглянула на портрет прапрабабушки. На ее руках действительно были эти браслеты. И веер – тот самый, что в ее шкатулке. Портрет словно ожил.

– А что еще она любила, Mémère? Вы ее знали? Какой она была?

– О, я хорошо ее помню. Мне было двенадцать, когда ее не стало. Все мои подружки в школе при монастыре урсулинок страшно завидовали тому, что у меня такая потрясающая бабушка. Она путешествовала по всему свету и говорила на языках, о которых мы даже не слышали. Она побывала в Санкт-Петербурге, Сан-Паулу, Александрии, Дели, Константинополе, – в общем, повсюду. Ее свадебное путешествие длилось пять лет, и, когда они с дедушкой вернулись в Новый Орлеан, у них было уже трое детей.

Мой дедушка тоже был замечательным человеком, хотя мы, дети, редко имели возможность видеть его. Он был личным советником испанского короля и месяцами не бывал дома, разъезжая по дипломатическим делам.

– Почему испанского, Mémère? Почему не французского?

– Да потому, что он был испанцем, Мари. И французский король для него ровным счетом ничего не значил.

– Тогда как же он оказался в Новом Орлеане? С какой стати испанский король послал сюда своего советника?

– Неужели ты не знаешь, Мари, что испанцы владели Новым Орлеаном гораздо дольше, чем французы?

– Просто не верю своим ушам. Тогда почему жители Нового Орлеана говорят по-французски, а не по-испански?

– Да потому, что французский гораздо красивее, это же очевидно. И испанский был вытеснен французским. Так ты хочешь, чтоб я рассказала тебе про своего испанского дедушку или нет?

– Да, Mémère, извините.

– Так вот. Его звали Хосе Луис. Он приехал в Новый Орлеан в семьсот шестьдесят девятом году, вместе с испанской армией. По его словам, он разглядел Мари-Элен еще с корабля, через бинокль, и послал ей воздушный поцелуй. Нам, девушкам, эта история казалась очень романтичной.

Но разумеется, в действительности все произошло иначе. Испанские солдаты тогда вовсе не были расположены к воздушным поцелуям. Ведь Новый Орлеан был французским городом. Жители его, узнав, что их король, Луи Добряк, отдал город своему кузену, испанскому королю Карлу; пришли в ярость. Это произошло задолго до прибытия Хосе Луиса. Французы не пожелали подчиниться ни испанским губернаторам, ни испанским законам. И принудили испанского губернатора к бегству.

Тогда Карл прислал нового губернатора. Он был выходцем из Ирландии, и звали его Алессандро О'Рейли. Наемник, шкура продажная. Он явился сюда с целой флотилией кораблей и двумя тысячами солдат. Первым делом он казнил тех, кто возглавил восстание, и заставил население Нового Орлеана принести присягу королю Испании. Жителям пришлось подчиниться, потому что население Нового Орлеана тогда насчитывало всего три тысячи человек, включая детей. К тому же надо учитывать, что из этих трех тысяч примерно треть составляли рабы. Вот тогда-то родители Мари-Элен и решили выдать свою дочь замуж за испанца.

Мэри покачала головой:

– Мне, кажется, больше нравится та, другая версия, с поцелуем.

Mémère улыбнулась:

– История действительно красивая, я с тобой согласна. И Хосе Луис говорил, что так оно и было на самом деле. Я слышала это собственными ушами. Но ты, Мари, должна знать не только легенду, но и то, что имело место в действительности. Когда-нибудь у тебя самой будут дети; истории владелиц шкатулки – их общее достояние, хотя шкатулка переходит только к старшей дочери.

Мэри снова взглянула на портрет:

– Но если бинокль и поцелуй – всего лишь легенда, как же тогда Хосе Луис влюбился в нее?

Бабушка рассмеялась:

– Вот это действительно загадка. По словам Мари-Элен, она отправилась в Кабильдо, где были правительственные учреждения, чтобы заверить у нотариуса какой-то документ ее отца, и Хосе Луис попросил позволения проводить ее до дома. Если верить ей, не успели они дойти до ее дома, как он сделал ей предложение руки и сердца.

– Как по-вашему, Mémère, так оно и было?

– Когда Мари-Элен рассказывала это, я верила ей, но ведь я тогда была очень молода. Повзрослев, я стала задаваться вопросом: как это ее, молодую женщину, отпустили одну в здание, битком набитое мужчинами. И с какой стати важному чиновнику жениться на четырнадцатилетней девушке, родители которой были настолько бедны, что не могли дать за ней приданого? Но к этому времени Мари-Элен уже умерла, и задавать вопрос было некому.

– Но вы могли бы спросить об этом у вашей матери.

– Ни за что на свете. Моя мама была их первенцем, она и мысли не допускала, что именно она и явилась причиной столь невероятного бракосочетания. Она родилась во время их свадебного путешествия – потому и не было никаких кривотолков на этот счет.

– Ах, Mémère, вы смеетесь надо мной. По-вашему, эту историю мне следует рассказывать своим детям?

– Только когда они станут достаточно взрослыми, любовь моя. И получат право судить обо всем самим. Нельзя забивать детям голову одними романтическими россказнями, Мари. Рано или поздно им придется столкнуться с реальным миром, и тогда им придется очень туго. – В эту минуту Анна-Мари казалась очень старой.

– Mémère, расскажите мне о других владелицах шкатулки. Веер принадлежал Мари-Элен, а перчатки чьи? А медальон?

– Деточка, хватит на сегодня. У меня просто раскалывается голова. Позови Валентин. Мне, пожалуй, лучше прилечь.

Оставшись в гостиной одна, Мэри снова посмотрела на портрет. Надев на запястья браслеты, она приложила ладони к изображенным на холсте. Они казались неотличимы.

– Спасибо за браслеты, – сказала она своей прапрабабушке. – Ах, что же это я, – спохватилась она, – даже не поблагодарила бабушку. Это первое, что надо сделать утром.

Мэри долго сидела в кресле, глядя на портрет. Время от времени она переводила взгляд на собственные руки в браслетах, на свои длинные, тонкие пальцы. Теперь она уже никогда не будет стыдиться их.

Наступил июнь, и жара усилилась. Она нависла над городом пеленой тяжелых облаков, которые, казалось, прижимали горячий воздух к земле, упорно отказываясь излиться дождем, который мог бы принести хотя бы кратковременное облегчение.

Мэри совсем забыла, как изнурителен и мучителен продолжительный влажный зной. Она начала жалеть о том, что они с бабушкой так опрометчиво затеяли коренную переделку в доме летом. Беспокоило ее и состояние бабушки, которая все больше и больше времени проводила в своей затемненной комнате, спасаясь от духоты мокрыми полотенцами и лекарствами.

По словам Валентин, летом бабушке всегда становилось хуже. Ей было трудно дышать спертым, гнилостным воздухом, и она чаще прибегала к настойке опия.

Мэри решила немедленно переговорить с Жюльеном.

– Пока она еще пребывает в этом мире и в состоянии слушать нас, ее надо поскорей вывезти из города, – сказала она ему. – Мне кажется, я еще способна договориться с ней. Но может статься, пройдет неделя, и мы опоздаем, она будет невменяема.

– Элеанор с детьми отдыхают в нашем доме на заливе. Завтра мы отвезем туда Maman.

– Это Можете сделать вы с Валентин. Мне нельзя уезжать из города, Жюльен. Слишком много работы в связи с переустройством дома. И кому-то надо следить за всем этим.

Жюльен пытался ее переубедить, но Мэри упорно стояла на своем. Раз дело начато, его нужно закончить. Однако Мэри понимала его тревогу по поводу того, что она останется одна, и уступила, согласившись, чтобы ее младший дядя Бертран переехал на это время в свои бывшие апартаменты в доме, чтобы в случае необходимости ее было кому защитить, да и вообще, чтобы ей не было одиноко.

У Мэри были определенные основания полагать, что Бертран не будет торчать все время дома, мешая рабочим.

На следующий день она проводила пребывающую в наркотическом забытьи бабушку, поцеловав ее на прощанье и пообещав приехать к ней, как только работы по дому будут завершены.

Затем она отправилась домой, чтобы внести кое-какие изменения в порядок работ. Теперь, когда отпала необходимость соблюдать тишину в часы отдыха Mémère, дело можно было ускорить. Интерес, который Мэри проявляла к переустройству поначалу, постепенно целиком захватил ее. Она и думать забыла о жаре. Ей нравилось перебирать образцы тканей и материалов, это как-то возмещало ей потерю домика в Кэрролтоне. В конце концов ей пришлось сдать домик в аренду, потому что времени заниматься им у нее совершенно не было. А жаль, она скучала по нему. Ведь он был ее творением.

Вопреки ожиданиям Мэри Бертран Сазерак проводил много времени дома. Его совершенно не смущала царящая суматоха: мебель то вносили, то выносили, занавеси и шторы сегодня развешивали, а завтра снимали опять, повсюду непрерывно сновали или висели на стремянках маляры и обойщики. Когда Мэри извинилась перед ним за беспокойство, Бертран лишь рассмеялся:

– Дорогая моя, каждый развлекается по-своему. Вероятно, для вас, женщин, вся эта возня с нарядами и устройством дома – излюбленное времяпрепровождение.

Сам он, по его словам, проводил время, как и подобает истинному джентльмену-креолу: то заглянет в кофейню поболтать за чашечкой кофе о том о сем, то на биржу – поинтересоваться, не поднялись ли акции, то на аукцион – перекинуться парой фраз с приятелями, то в бар – опрокинуть стаканчик-другой или просто пообедать; нельзя забывать и про парикмахера – стрижка, бритье, маникюр; портных, сапожников, шляпников, магазинчики, где всегда бывают наимоднейшие трости и шпаги; кроме того, он берет уроки фехтования, а также любит понаблюдать, как дерутся другие, регулярно бывает в театре, опере, на петушиных и собачьих боях, а весной и на скачках; в сезон надо появляться на каждом приеме, вечере, званом обеде и балу, посещать время от времени публичный дом и, конечно же, игорный. Собственно, там он и проводил большую часть времени – в закрытых частных клубах и номерах-люкс общественных клубов, в залах лото, которые имелись в каждом районе города. По уверениям Бертрана, игра была основным занятием всех новоорлеанских мужчин.

– Сами видите, – заключил Бертран, – я день и ночь тружусь как пчелка. И тем не менее имею репутацию бездельника и бонвивана. А между тем, вся разница между мной и, скажем, Жюльеном, который каждый день отправляется в свой банк, или Роланом, который не вылезает из своей брокерской конторы по продаже хлопка, – кстати, я никогда не мог понять, что в этом интересного, – в том, что, в отличие от них, я каждый день меняю места своих занятий.

Обычно Бертран обедал с Мэри. Они устраивались во дворике, приоткрыв внешние ворота, чтобы ветерок гулял туда-сюда.

И в один прекрасный вечер этот ветерок принес к ним Филиппа Куртенэ.

– Мне казалось, что мы договорились встретиться у Хелетта и перекинуться в фараон, – удивился Бертран. – Садись, выпей с нами кофе.

Филипп поклонился Мэри:

– Бонжур, мадемуазель Макалистер.

Мэри протянула ему руку:

– Рада тебя видеть, Филипп. Ради Бога, отбрось все эти церемонии. Садись и зови меня Мэри, как прежде.

Филипп с горячностью пожал ее руку:

– Я тоже очень рад видеть тебя, Мэри.

– А я и не знал, что вы давние друзья, – сказал Бертран. – Может, вы хотите побыть вдвоем, а я вам мешаю?

– Вот уж нет, – буркнула Мэри. Филипп уставился на свои ботинки. Бертран хмыкнул.

– Схожу-ка я к себе за сигарами. – И прежде чем Мэри успела что-то сказать, он удалился.

– Извини его, Филипп, – сказала Мэри. – Ты же знаешь Бертрана. Надеюсь, он не смутил тебя. Поверь, я вовсе не думаю, что ты пришел поухаживать за мной.

– Но мои намерения именно таковы, – пробормотал Филипп. Он сделал глубокий вдох и заговорил более решительно: – Послушай, Мэри, мне необходимо высказаться как можно скорее, иначе я так и не решусь сделать это. Прошу, выслушай меня спокойно, не перебивай.

Мы неплохо ладили прошлым летом и, мне кажется, поладим и в дальнейшем. Теперь, когда стало известно, что ты из семьи Сазерак и могла бы составить достойную партию, ничто не мешает мне жениться на тебе. Ну как, согласна?

Мэри внимательно изучала его взволнованное лицо – сейчас оно было свекольного цвета. Она едва удержалась от соблазна поддразнить его, однако сдержалась и строго произнесла:

– Нет, Филипп.

– Но почему, чем я тебя обидел? Я не вижу оснований для отказа.

– Ну, во-первых, Филипп, в таких случаях принято сказать несколько слов о любви.

– Черт возьми, Мэри, ты нравишься мне! А это, по-моему, значит гораздо больше, извини за чертыханье.

– Извинение принято. Ты тоже нравишься мне, однако замуж за тебя я не собираюсь. И будем считать этот разговор законченным. А теперь расскажи мне о своих делах. По-прежнему работаешь на плантации дядюшки?

– Минуточку, Мэри. Нет, наш разговор еще не окончен. Позволь мне открыть тебе глаза на кое-какие вещи. Как только пронесся слух о том, что ты принадлежишь к роду Сазераков, отец велел мне поторопиться с предложением, пока ты не вышла замуж за кого-нибудь другого. Ведь известно, что за тобой дают огромное состояние. Я послал его ко всем чертям.

Но эта мысль запала мне в голову, неотступно преследовала меня. Я имею в виду мысль жениться на тебе. Ты ведь знаешь, какой я, Мэри. Я терпеть не могу женщин за их жеманство и непрерывную трескотню. Но тебе это несвойственно. Я никогда не задумывался о браке с тобой, поскольку знал, что это совершенно невозможно. Я не настолько богат, чтобы позволить себе взять в жены бесприданницу. К тому же известно, что я незаконнорожденный и не могу жениться на ком-то себе под стать. Ты же принадлежишь к известному роду, богата, ты способна составить подходящую партию для меня.

Но главное, что ты мне нравишься. И я предлагаю тебе свою руку не потому, что ты из приличной семьи и богата, а потому, что ты нравишься мне такой, какая есть. Остальные – я имею в виду тех, кто будет предлагать тебе выйти за них замуж, – вряд ли будут интересоваться твоей личностью. Их будет интересовать лишь твое состояние.

И мне кажется, лучше уж тебе выйти замуж за меня. Так что подумай об этом.

Закончив, он откинулся на спинку кресла и, скрестив руки на груди, выжидательно посмотрел на нее. Мэри посидела-подумала и наконец сказала:

– Нет. Я не сомневаюсь, что ты прав, и благодарна тебе за совет. И тем не менее нет.

– Не будь же такой упрямой, Мэри! А впрочем, может, ты уже наметила себе кого-нибудь в женихи?

– Нет-нет, – быстро ответила Мэри. – Просто я еще не готова к замужеству. Может, я вообще не выйду замуж.

– Однако, если соберешься, предпочтешь меня?

– Не знаю. Не настаивай, Филипп.

– В таком случае я повторю свое предложение позже.

– Подожди, когда я буду представлена свету. Mémère очень строга в отношении соблюдения ритуала.

– Хорошо. До встречи в опере. Где же старина Бертран? Мы собирались пойти поиграть. – И Филипп ушел в дом за Бертраном.

Мэри осталась за столом одна. Она тихо смеялась. Цветущие апельсиновые деревья, которые росли вокруг, источали благоуханье. Вода в фонтане отливала серебром, в ее брызгах отражалась луна. Неподалеку кто-то пел под аккомпанемент гитары.

«Сплошная романтика», – подумала Мэри. Но слова Филиппа она запомнила.

Несколькими днями позже, рассматривая в магазине бахрому для занавесей в гостиную, она вдруг услышала знакомый голос:

– Мэй-Ри!

Она обернулась и очутилась в объятиях Жанны.

– О, Мэй-Ри, неужели правда, что ты выходишь замуж за Филиппа? Я так рада! Теперь мы с тобой станем настоящими сестрами.

– Нет, Жанна, это неправда.

Жанна надула губки:

– Ах, Мэй-Ри, ты ни капли не изменилась – все такая же скрытная хитрюга. Но мама сказала мне, что он сделал тебе предложение. Конечно, ты наверняка согласишься. Он же симпатичный, и ты так кокетничала с ним в Монфлери. Ты ведь любишь его, признайся!

– Жанна, я не собираюсь выходить замуж за Филиппа. Я еще даже не представлена в свете. Пока я вообще не могу выйти замуж за кого бы то ни было. – Мэри старалась говорить как можно строже – чтобы Жанне стало наконец понятно, что этот разговор ей неприятен.

– Ясное дело, ты хочешь вначале окружить себя толпой поклонников. Я поняла, Мэй-Ри, и никому ничего не скажу, буду молчать как рыба.

Итак, цель достигнута. Мэри улыбнулась:

– А как поживаешь ты, Жанна?

– Замечательно. Занимаюсь отделкой своего будуара. Подыскиваю кружево, но тут их столько, что просто голова идет кругом. – Она схватила Мэри под руку. – Мэй-Ри, пойдем ко мне. Ты мне что-нибудь посоветуешь. Ведь ты такая умница! Мы будем пить кофе и болтать, сколько нам вздумается, как когда-то.

В глазах Жанны, в той настойчивости, с которой она сжала руку Мэри, было столько мольбы, что Мэри не смогла отказать ей.

Глава 57

Мэри совсем забыла, какой болтушкой была Жанна, – та трещала без умолку, не переводя дыхания. Всю дорогу до огромного особняка на Эспланада-авеню Жанна рассказывала о вечеринке, которую устроила в честь Мэри: она обиделась на Мэри за то, что та не пришла, Мэри поступила не по-дружески, а ведь вечер получился очень удачный. Она рассказала и обо всех присутствовавших – кто в чем был и с кем танцевал.

Она продолжала в том же духе, пока они не очутились в ее спальне. Тогда Жанна закрыла дверь поплотнее и заперла ее.

– Мэй-Ри, – сказала она. – Мне столько нужно тебе рассказать!

Мэри сняла шляпу и перчатки и уселась поудобней.

Новости Жанны оказались и вправду потрясающими. У Мэри просто мороз пошел по коже от этих рассказов.

По всей видимости, Жанна находилась целиком во власти чар Мари Лаво. Она вызывала ее каждый день под предлогом парикмахерских услуг, лишь бы повидаться и поговорить с царицей вуду. Она даже заявила домашним, что ей необходимо сделать кое-какую перестановку в доме – все для того, чтобы остаться летом в городе. Она не могла уехать от Мари.

Та по-прежнему снабжала ее противозачаточными травами, а теперь Жанна зависела от нее и в другом: Мари давала ей масла и мази, чтобы сохранить красоту, порошки – «добавляешь в вино и спишь себе спокойно», – колдовские травы для защиты от болезней, тоски, врагов и даже от старости.

В качестве платы Жанна отдавала свои драгоценности, одну за другой.

Мэри попробовала было прервать поток слов Жанны, попытаться образумить подругу, сказать, что, в сущности, ей все это не нужно. Ведь она молода, красива, всеми любима, и у нее нет причин ни для тоски, ни для бессонницы.

Но Жанна и слушать не хотела. Она говорила и говорила и с каждой минутой все больше возбуждалась. По ее словам, Мари Лаво удостоила ее особой чести. Ей, Жанне, было разрешено присутствовать на шаманских обрядах в доме Мари. Она была принята в их тайную секту и никогда в жизни не забудет, какое потрясающее впечатление произвел на нее обряд посвящения.

– Мэй-Ри, ты обязательно должна прийти туда в следующий раз. Ведь ты теперь богата и можешь себе позволить это. Там много белых женщин, так что тебе нечего опасаться. Я спрошу у Мари разрешения привести тебя. Это удивительно, Мэй-Ри, вот увидишь.

Мэри резко поднялась.

– В жизни не слышала ничего ужаснее. Жанна, ты должна положить этому конец. Ведь ты губишь себя. Мне кажется, ты сошла с ума. Твоя Мари Лаво умеет укладывать волосы, но она никакая не колдунья. Весь этот шаманский бред – сплошной обман. Где твое благоразумие? Ты же не невежественная рабыня, танцующая на площади Конго!

Жанна сузила глаза:

– А ты всего-навсего американка. Ничегошеньки ты не знаешь. Вот Мари, та знает все на свете. Она предсказывает будущее и предупреждает меня, когда мне грозит опасность. Знаешь, есть одна женщина – она ведьма, принявшая мой облик. Я видела ее собственными глазами. Мари сказала мне, где она живет. И я пошла к ней, взяв свои колдовские травы. Я постучала и, когда эта женщина открыла дверь, увидела свою копию!

«О Боже! – подумала Мэри. – Она говорит о Сесиль Дюлак. Жанна никоим образом не должна знать, что они сестры». Ей понадобилось немало мужества, чтобы принять то, что Жанна произнесла в следующую минуту:

– Эта ведьма приняла мой облик, чтобы украсть у меня Вальмона Сен-Бревэна. Она его любовница.

Мэри словно ударили по голове. Но ведь она знала, давно знала, что у Вальмона есть любовница. Однако она сумела забыть это.

«Меня это совершенно не волнует», – сказала она себе, точно как тогда, когда услышала об этом впервые от Ханны. Ноги ее подогнулись, она опустилась в кресло, презирая себя за эту слабость. Но слишком уж неожиданно упомянула Жанна его имя.

– Ага! Поняла? – торжествовала Жанна. – Говорю тебе – Мари знает все, так что я права.

– Жанна, не слушай ее. Это может быть опасным для тебя.

– Не боюсь я ничего, ведь у меня есть колдовские травы. А если понадобится, куплю у Мари еще. Они оградят меня от любой напасти.

Мэри почувствовала себя больной.

– Однако Мари обладает большей колдовской силой, чем та ведьма. Она произнесла надо мной свои заклинания. И они подействовали. Та ведьма потеряла Вальмона, он собирается жениться на какой-то богачке из Чарлстона. Мне Филипп сказал. В июле Вальмон отправится на своем огромном пароходе за невестой.

– Сесиль, я собираюсь уехать на месяц. – Вальмон сидел в кресле, вытянув ноги и потягивая очередную порцию коньяка.

– Я знаю. – Сесиль пила кофе. – Что ж, счастливого путешествия.

Вальмон еле сдержался, чтоб не ответить ей резкостью. Сесиль с ее неизменным равнодушием стала все чаще раздражать его, когда он являлся с очередным визитом на Сент-Питер-стрит. Она никогда не заводила разговор сама, ограничиваясь лишь односложными ответами на его вопросы. Ее душа оставалась для него потемками. Однако он чувствовал себя в какой-то степени ответственным за нее.

– Сесиль, почему бы вам не поехать во Францию? Мои тамошние друзья будут вас опекать. К тому же там ваш брат. Вы могли бы устроить свою жизнь: выйти замуж, завести семью, дом.

– Я уже говорила вам, Вальмон. Я не хочу во Францию. Вэл задумался. Можно было увезти Сесиль в Канаду. Его судно стояло на якоре в рукаве дельты реки, неподалеку от плантации. Все было готово к плаванью. Беглые рабы поджидали подходящего момента, скрываясь на его плантации в Бенисоне. На сей раз их было больше, чем обычно, они прибывали с верховьев и низовьев реки, с востока и запада – отовсюду. Новость о том, что предыдущее плаванье увенчалось успехом, быстро пронеслась по «подземной железной дороге».

Кто знает, может, Сесиль недоставало именно того чувства свободы и общности цели, которое объединяло ее соплеменников в Канаде. Но Вальмон совершенно не знал ее, а следовательно, не мог довериться ей. Слишком много жизней зависело сейчас от него. Не мог он рисковать ими. Он молча потягивал коньяк.

Чего-чего, а молчания в этом доме было в избытке. Допив, Вэл поднялся и так же молча ушел. Сесиль потянулась, словно кошка, и улыбнулась. Приближался день, которого она так долго ждала.

Всю дорогу до плантации Вэл гнал коня и, когда наконец добрался, конь был в мыле, а с него ручьями стекал пот.

– Успокой его, – сказал он мальчику, который принял у него поводья. Он похлопал животное по крупу: – Извини, старина. Мне не терпелось покинуть этот вонючий город.

Вальмон сунул голову в наполненный водой лоток, что стоял возле конюшни, и тряхнул волосами; теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Насвистывая, он направился к дому.

На ступенях его встретил дворецкий, Неемия. Выражение его лица заставило Вальмона замолчать.

– Судя по всему, неприятности, – сказал он. – Что случилось?

– Еще двое беглых, господин. Мужчина и паренек. Приплыли на каноэ два дня назад.

Вэл похлопал дворецкого по плечу:

– Только и всего? Ну и напугал же ты меня. Увидев твое лицо, я решил было, что у нас обыск. Подумаешь, двое, найдем место и для них.

– Дело в том, что мальчик сегодня заболел. Я поместил его в изолятор.

– Какая-нибудь инфекция?

– Похоже на лихорадку.

Резко повернувшись, Вэл пошел к хижинам рабов; рядом, возле часовни, стояло небольшое здание, которое в поместье называлось изолятором. Если у мальчишки лихорадка, плаванье придется отменить. Как передается лихорадка, неизвестно. Однако инфекция наверняка распространится. На корабле ее не избежишь; всякий, кто был в контакте с мальчиком, может оказаться носителем болезни.

Не успев дойти до домика, он услышал плач и испуганные возгласы. Снаружи уже собралась толпа мужчин и женщин, они стенали, плакали, пели траурные песни, молились. Все ждали его.

К нему подбежала какая-то женщина:

– Господин, он умер. Умер минуты две назад. И перед смертью харкал черным.

Кроваво-черная рвота означала последнюю стадию желтой лихорадки.

– Принесите из кладовых щелочной раствор, – сказал Вальмон, – обработайте им свои хижины. Мы не пустим в Бенисон «желтого Джека». И обязательно отправимся в плаванье, позже, чем собирались, но поплывем, непременно поплывем, я обещаю вам это.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю