Текст книги "Наследство из Нового Орлеана"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
Глава 22
В вечер открытия сезона вдоль Орлеан-стрит, где находился оперный театр, выстроилась цепочка экипажей длиной в целый квартал. Обычно люди ходили в оперу, как и в любое другое место, пешком. Во французском квартале все поблизости, а перемещаться по узким улочкам удобнее на ногах.
Но в день открытия сезона имелись особые причины воспользоваться экипажем. Дебютантки опасались запачкать белые платья на грязных, пыльных улицах; даже престарелые и больные не желали пропускать первое представление. Дамы надевали самые изысканные и дорогие украшения и очень нервничали – ведь в темных закоулках могли таиться воры. Зрители прибывали за сто миль со всей округи и, добираясь в оперу, затаившуюся на глухой улочке позади соборного сада, вынуждены были полагаться на наемных извозчиков. Американцы, которые любили оперу или мечтали об успехе в обществе, приезжали из предместья, где они обитали, преодолевая довольно большое расстояние до Старой площади.
Те же, кто шел, по обыкновению, пешком, качали головами при виде шумного хаоса, привычно перешагивая или обходя кучки конского навоза и поздравляя себя с тем, что уж они-то не пропустят увертюры.
В карете Куртенэ Жанна была близка к истерике. А Берта безуспешно пыталась скрыть свою нервозность.
– Папа, давай выйдем и пойдем пешком, – молила Жанна. – Ведь тут так близко, а мы совсем не продвигаемся. Если мы опоздаем, я этого не перенесу.
– Сиди спокойно, Жанна, – сказал отец. – Для твоего парадного выхода времени более чем достаточно. Берта, прекрати дергаться. Ведешь себя не лучше Жанны.
Жанна зарыдала.
– О chérie,[19]19
Дорогая (франц.).
[Закрыть] не плачь! – горестно возопила Берта. – У тебя будут полоски на щеках, и тогда все узнают, что я разрешила тебе припудриться. Подожди-ка, у меня где-то под рукой носовой платок.
– Возьмите мой, мадам, – сказала Мэри. – Держи, Жанна. Смотри, мы же едем! Так что не плачь, ты ведь не хочешь, чтобы у тебя покраснели глаза.
Разочек всхлипнув, Жанна перестала плакать.
– Смотри, мама, – сказала она. – Вот еще одну девушку вывозят в свет. Вон там, видишь, выходит из кареты перед нами. У нее букет в руках, и она вся в белом. Кто это?
– Жанна, не высовывайся так из окна. Веди себя как подобает леди. – Берта и сама украдкой выглянула. – Это Катрин Демулен. Господи Боже, я-то думала, что ее дебют был уже много лет назад. Ее отец, поди, просто не хотел раскошелиться. Такой скряга!
– Берта, – прорычал Карлос, – не забивай Жанне голову сплетнями. Она же может повторить на людях.
– Ей-Богу, Карлос, теперь она много такого услышит. У нас уже несколько десятков приглашений. Сезон, похоже, будет просто замечательный… А-а, вот и приехали. Теперь, Жанна, не забудь, что сначала надо подождать, пока не сойдет отец. Потом он подаст мне руку и спущусь я, а только потом ты. Букет держи в левой руке, а правой возьми папу под руку. Осторожней, не запутай ленты. И не глазей по сторонам. Можешь слегка стрельнуть глазками, но главное – смотри под ноги. Ступеньки очень узкие и коварные.
Когда дверца экипажа открылась, Берта остановила поток наставлений. Милостиво улыбнувшись привратнику, она протянула руку мужу, который уже вышел из кареты.
Мэри была потрясена, до чего изменилась Берта. Пока мадам кудахтала над Жанной, она оставалась все той же Бертой, только в другом наряде. Теперь она совершенно преобразилась. Степенная, с королевской осанкой, она и по виду, и по сути стала светской дамой. На ней было вечернее платье муарового шелка цвета лаванды, с глубоким вырезом и густо-фиолетовыми бархатными лентами на воланах юбки и рукавов. Ее вечерняя накидка была из того же бархата, укрепленного подкладкой и обрамленного шелковыми рюшами. На шее у нее была нить бриллиантов, с которой свисал кулон – аметист в форме слезинки размером с перепелиное яйцо, окруженный бриллиантами. Уши были украшены висячими серьгами, тоже с бриллиантами и аметистами помельче. Широкая цепочка с вправленными в нее бриллиантами тянулась вокруг талии, затянутой тугим корсетом. Скреплялась цепочка аметистовой застежкой. Бутоньерка из тепличных фиалок была вставлена в сложную прическу, почти скрывая маленькую бриллиантовую брошь-полоску, которая не давала прическе рассыпаться.
Вид Берты в роскошном вечернем туалете произвел на Мэри сильное впечатление. Она была совершенно изумлена, когда Берта, открывая один бархатный футлярчик за другим, принялась вынимать оттуда драгоценности. Но втайне Мэри считала, что драгоценности лишние и совсем не идут этой вечно занятой, усталой женщине, которую Мэри так хорошо знала. Берта была более похожа на себя, когда суетилась над простым жемчужным ожерельем, застегивая его на шее Жанны, или рылась в кожаной шкатулке, полной золотых цепочек и брошек, откуда она извлекла брошь из гнутого красного и желтого золота в форме банта и протянула ее Мэри. «Это тебе в подарок, – сказала она тогда, – в благодарность за то, что ты сделала с платьем Жанны». Тогда все внимание Берты было поглощено Жанной. Для нее не существовало ничего, кроме дочери.
Теперь же она была мадам Куртенэ, одетая по моде, под стать своему мужу, красивому месье Куртенэ, чувствовавшая себя как дома в высшем обществе, к которому оба они по праву принадлежали. Издалека с царственным одобрением она смотрела, как Карлос помогает дочери, а затем и Мэри выйти из кареты и как Мэри поспешно поправляет юбку Жанны и длинные нежно-голубые ленты, свисающие с ее букета. Затем она взяла мужа под руку и степенно прошла в оперный театр, улыбаясь, останавливаясь и заговаривая с друзьями, кивая знакомым. Будто такое понятие, как спешка, было ей неведомо.
Мэри слышала, как Жанна скрежещет зубами от нетерпения. По крайней мере, ей показалось, что она слышала именно этот звук. Звуки доносились до нее то отчетливо, то приглушенно и смутно. Ей казалось, что и свет, и звук отступают и накатывают волнами, что пол шатается под ее ногами. Она споткнулась на лестнице, и только плотное кольцо людей вокруг удержало ее от падения.
В ложе, на большом расстоянии друг от друга, стояло четыре кресла. Карлос Куртенэ выдвинул три из них вперед и усадил Жанну между собой и Бертой. Мэри была только рада остаться позади, в одиночестве, не привлекая к себе внимания. Она задвинула свое кресло в уголок и привалилась к стене. Ее колотил нестерпимый озноб. Стали гаснуть люстры. Разговоры, шуршание юбок, шорох программок – все стихло. Воцарились тьма и тишина.
«Иисусе милосердный! – взмолилась она про себя. – Помоги мне». Ей показалось, что она в одно мгновение ослепла и оглохла.
Наконец заиграла музыка и, разрастаясь, заполнила весь зал. Поднялся занавес, и сцену залил свет.
Мэри никогда не была в театре, никогда не слышала оркестра, никогда не видела оперы. Прошло всего несколько секунд, и она была полностью зачарована происходящим. Она забыла о своих страхах, дурном самочувствии, своих спутниках и самой себе. Упираясь ладонью в стену, она наклонилась вперед, словно желая войти в мир волшебных звуков, движений и цвета, развернувшийся под ней.
Когда занавес в конце первого действия опустился, очарование не покинуло ее. Она не слышала ни аплодисментов, ни шевеления в ложе. К горлу у нее подступили слезы. Ей хотелось, чтобы волшебство длилось вечно.
«Вот черт! – выругался про себя Вальмон Сен-Бревэн. – Уже антракт! Придется начать обход лож с дебютантками. Если я не нанесу визит вежливости, какой-нибудь папаша, братец или кузен вызовет меня, чтобы отомстить за оскорбление».
Он встал и, поправив манжеты, обратился к друзьям, сидевшим с ним в одной ложе:
– Джентльмены, пора на вахту. Пойдем радовать юные сердца en masse[20]20
Все вместе (франц.).
[Закрыть] или рассредоточим силы по более широкому кругу?
– Один за всех, и все за одного, д'Артаньян, – сказал самый младший, кузен по имени Жан-Люк. – Веди нас, мы последуем за тобой.
– Но прежде всего, Вальмон, веди нас к моей тетушке Атали, – добавил тучный старый холостяк, которому весьма подходило его имя Макс. – Она с меня голову снимет, если я не создам толпу вокруг кузины Каролины.
Филипп Куртенэ открыл дверь:
– Мне все равно, куда мы пойдем сначала. Только не забудьте, что у меня есть сестра, к которой надо заглянуть. А это поважней кузины.
– Мы ко всем заглянем, – сказал Вэл. – Шампанское, по крайней мере, будет первосортным.
В ложе Куртенэ уже разливали первосортное шампанское. Едва зажглись люстры, в дверь раздался первый вежливый стук. Жанна произвела фурор – самая прекрасная из всех дебютанток. Один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой… Молодые кавалеры из кожи вон лезли, чтобы представиться. Весь получасовой антракт проход возле ложи был битком набит поклонниками. Всего было принято двадцать шесть человек – они представлялись и удалялись, уступая место следующим. Когда перед вторым актом стали гаснуть огни, еще с полдюжины кавалеров дожидались счастливой возможности.
– Au revoir… au revoir… mes hommages…[21]21
До свидания, до свидания, мое почтение… (Франц.).
[Закрыть] – говорили те немногие, которым посчастливилось попасть в ложу, откланиваясь на прощание. – Au revoir.
– Мама, – прошептала Жанна, – во мне признали красавицу! – Она села в кресло и посмотрела на тысячи голов в зале, предлагая им для восхищения свое сияющее личико.
Мэри устроилась в углу, довольная, что может снова сесть. Круговорот лиц, имен, слова, слова, слова – все это утомило ее без меры. Куртенэ педантично представляли ей каждого из кавалеров Жанны, называя ее при этом «подруга Жанны Мэри Макалистер». Но Мэри понимала, что она оставалась невидимой для них, ибо глаза их были устремлены на Жанну. Ей это было безразлично. Ее интересовала опера, а не антракт. Она пригубила шампанского, которое навязала ей Берта, и обнаружила, что вино проясняет голову. Теперь она сможет полнее сосредоточиться на музыке. Если верить программке, осталось еще четыре акта. Мэри вздохнула в счастливом предвкушении.
Когда занавес вновь упал, Мэри захлопала вместе с остальными зрителями. Она жалела, что не осмелилась крикнуть «браво», как делали многие. Снова потянулся поток кавалеров, но теперь это ее нисколько не беспокоило. В сознании у нее все еще играла музыка. Она автоматически произносила ничего не значащие вежливые слова и улыбалась, сама того не сознавая.
– Здравствуйте, мисс Макалистер, – произнес низкий голос.
Мэри встрепенулась. Девушка так давно не слышала английской речи, что она показалась ей почти иностранной.
– Здравствуйте, – ответила она.
– Вы, должно быть, из-за шума не расслышали. Меня зовут Уилл Грэм.
– Здравствуйте, мистер Грэм. – Мэри с удивлением обнаружила, до чего приятно говорить по-английски. Удивили ее и голубые глаза Уилла Грэма. Она почти забыла, что в мире существуют голубые глаза. Или волосы светлее, чем у креолов, у которых они такие темные, что кажутся почти черными. У мистера Грэма были такие же, как у нее, темно-каштановые волосы, но с небольшой серебринкой на висках. Он был высок, с чуть сутулыми плечами – словно желал, чтобы мужчины пониже чувствовали себя на равных с ним. Лицо у него было длинное, с квадратной челюстью, а кончик носа чуть задран вверх. Мэри сразу ощутила к нему некое родственное чувство, хотя понимала, что никакие они не родственники.
– Вам нравится опера, мистер Грэм?
– Раз уж вы тоже американка, мисс Макалистер, признаюсь, что предпочту песню Стивена Фостера[22]22
Американский композитор-песенник (1826–1864).
[Закрыть] любой арии. У меня никогда не было времени выучиться культуре в нужной степени. Я бизнесмен. И все же, вопреки старой пословице, полагаю, что хоть я и старый пес, но еще могу научиться новым штучкам.
Карлос заменил пустой бокал Грэма полным, а другой дал Мэри.
– Я не сомневался, что ты обрадуешься случаю поговорить с соотечественником, Мэри, – произнес он по-английски с сильным французским акцентом. – Я уже говорил вам, Уилл, Мэри учит мою Жанну говорить по-американски.
– Она потрясно говорит, – сказал Уилл и улыбнулся Мэри: – Вы, наверное, хороший учитель. Когда я приехал в Новый Орлеан, то хотел выучиться французскому, да только дальше «мерси» и «бонжур» дело не пошло. По-моему, во всем виноват учитель. В таком случае мне не нужно признаваться, что у самого башка слишком тупая.
– Но, мистер Грэм, вам следует попытаться еще раз. Надо только представить себе, что французский – это очередная новая штучка.
Смех обоих американцев привел Карлоса в полное недоумение.
Уилл Грэм поклонился Мэри:
– Рад был познакомиться, мэм. Пожалуй, попробую еще раз одолеть, так сказать, парле ву. – Он протянул руку: – Карлос, спасибо, что пригласили меня.
Месье Куртенэ пожал руку американца, второй ладонью накрыв рукопожатие.
– Ваше посещение – честь для меня и моей семьи, – сказал он.
Мэри улыбнулась уходящему мистеру Грэму. Затем улыбка ее сделалась еще шире.
– Филипп! – воскликнула она.
Он вошел в ложу, когда дверь еще не успела закрыться за Уиллом Грэмом.
– Мэри, дружочек мой, – сказал Филипп, – как поживаешь? Я тебя с переднего ряда не заметил. Пряталась, наверное… Ты что-то очень бледная. Куда ж девались розовые щечки? Тебе надо бы позагорать. Или, по крайности, выпить еще шампанского. Дай-ка я налью тебе полный бокал.
– Спасибо, Филипп. Только не лучше ли тебе поздороваться с Бертой и Жанной? Как-никак у нее сегодня дебют.
– Милая Мэри, моя очаровательная сестрица вонзит в меня свои прекрасные зубки, если я отодвину кого-то из ее кавалеров и займу его место. Только взгляни на нее.
Мэри обернулась. Что-то больно кольнуло ее, когда она увидела Вальмона Сен-Бревэна, улыбающегося приподнятому личику Жанны. Такая же сцена в Монфлери отозвалась у нее болью в сердце, но на этот раз боль была сильнее. Она убедила себя, что переболела этим нелепым увлечением, что Вальмон Сен-Бревэн – просто символ героя любовно-приключенческих романов и ничего общего с ее чувствами не имеет. Ее больше не задевало, когда Жанна заговаривала о нем, вновь и вновь произнося его имя.
Во всяком случае Мэри так себе внушила.
Но вот он оказался рядом. Высокий, стройный, мускулистый, красивый, сильный и нежный. Последнее она поняла по тому, как он смотрел на Жанну.
Это было невыносимо.
Мэри снова повернулась к Филиппу.
– Мне показалось, ты собирался принести мне шампанского, – сказала она. – У меня праздничное настроение. Это же моя первая опера, и я от нее в полном восторге.
«Плакать запрещается, Мэри Макалистер», – сказала она про себя.
– Не будьте таким жестоким, Вальмон, не заставляйте меня плакать, – сказала Жанна и посмотрела вправо, на Макса. – Согласитесь, Макс, что Вальмон жесток. Он напоминает мне о том, что я делала в детстве, а ведь знает, что теперь, когда я повзрослела, мне хотелось бы все забыть. – Она чуть надулась, и стала заметна очаровательная ямочка на ее мягком подбородке и соблазнительно пухлый ротик.
«Ну и ну! – подумал Вэл. – Малютка сестра Филиппа ввергла Макса в полное смущение. Его, закоренелого старого холостяка. Через минуту, если я не проявлю осторожность, тоже начну заикаться. Она красивая дикая кошечка и знает это. Прелестнейшее существо, ворвавшееся в высший свет Нового Орлеана с тех пор, как я вернулся. Стало почти законом, чтобы молодые женщины были очень бледны и очень непорочны. Но малышка Куртенэ вся покраснела от своего сегодняшнего триумфа, а что до непорочности, не сомневаюсь, она с восторгом избавится от нее». Он оценивающе посмотрел на обтянутые шелком холмики полных грудей Жанны, на ее гладкие плечи и безупречно белую шею.
Вэл почувствовал, что и она смотрит на него. Грудь ее то вздымалась, то опадала от учащенного дыхания. Острым розовым язычком она облизывала губы.
Она даже не понимает, что делает, почувствовал он. Это было для него настоящим открытием. Жанна смотрела на него глазами женщины, у которой вот-вот наступит оргазм. Зрачки ее были сильно расширены, отчего глаза казались совершенно черными и бездонными, – они словно свидетельствовали о тайне, соединяющей мужчину и женщину.
Вэл заставил себя отвести взгляд. Он еще не готов принять подобное предложение. Не говоря уже обо всех сопутствующих обстоятельствах – ухаживании, браке, детях, утрате свободы. Пока еще не готов.
– Нам не следует монополизировать самую очаровательную красавицу сезона, – поспешно сказал он и выругался про себя: какой у него хриплый голос. – Беру назад все, что говорил о твоем детстве, Жанна. Если из-за меня ты будешь плакать, у меня разорвется сердце.
– Я заплачу, если вы уйдете так скоро.
– Но я должен. С тобой жаждет познакомиться целый полк обожателей. Au revoir.
– Вальмон! Вы к нам придете?
– С величайшим удовольствием.
Он поспешно удалился.
Филипп остановил его, прежде чем он успел дойти до двери.
– Вэл, ты совсем не выпил шампанского. По моему просвещенному мнению, оно неподражаемо. – Филипп был чуточку пьян.
Вэл мудро воздержался от спора. Он принял бокал, попробовал и объявил, что вино великолепно.
– Ты знаком с моей подругой Мэри? Конечно же, знаком. По Монфлери.
Вальмон посмотрел на мертвенно-бледную девушку рядом с Филиппом. Она осушала свой бокал.
«Сделай так, чтобы мне стало лучше, – умоляла она вино. – Внутри у меня все пусто. Пот течет по спине, руки липкие, ноги дрожат, вокруг все то исчезает, то появляется снова. Если я потеряю сознание, то лучше мне умереть, чем прийти в себя. Смелей же, Мэри, – приказала она себе. – Этот мужчина – такой же человек, как и все остальные. И ты должна, по крайней мере, поблагодарить его за то, что он спас тебя от большой беды».
– Мы встречались раньше, – сказала она, и в тот же момент Вэл произнес:
– Мы не встречались раньше.
Филипп моргнул:
– Так что же все-таки? Да или нет?
Мэри поспешно заговорила:
– Не в Монфлери, Филипп. Месье Сен-Бревэн вряд ли помнит меня, но я его помню, потому что он пришел мне на помощь, когда я была в большой опасности. Может быть, он даже спас мне жизнь.
– Это уж слишком похоже на театр, Мэри. Что случилось? – Филиппа качнуло. – С лошади упала, что ли? – Он оглушительно расхохотался. Вальмон протянул руку, поддерживая его.
– Я чувствую себя крайне глупо, мадемуазель, – сказал Вэл. – Не помню, чтобы мне приходилось спасать жизнь молодой даме. Но мне приятно, что я смог оказать вам услугу. Извините меня, кажется, теперь я должен оказать услугу моему другу Карлосу Куртенэ и препроводить его сына обратно к нам в ложу.
Мэри в первый раз взглянула в глаза Вальмону. Он никак не прореагировал.
– Да, – сказала она, и в голосе ее была та же свинцовая тяжесть, как и на сердце. – До свидания, Филипп. – Но тут в ней что-то всколыхнулось. Яростное желание, чтобы Вальмон Сен-Бревэн признался, что они не полные незнакомцы, что жизни их соприкасались, что он держал ее в объятиях. – Пока вы не ушли, месье, примите мою благодарность. Я чувствую, что обязана поблагодарить вас. Это было Четвертого июля, на улице меня ударил хулиган. Вы прогнали его. Я у вас в долгу.
Вэл нахмурил, а потом разгладил лоб.
– Так это были вы? Боже мой! Я никак не мог связать ту потасовку с сегодняшним… событием. Как вы познакомились с Куртенэ? Через Филиппа?
– Мадам Куртенэ была столь добра, что дала мне крышу над головой. Видите ли, я пошла искать убежища в монастырь, а там все и устроилось.
– Понятно. – Вэл посмотрел на лихорадочно горящие глаза Мэри и на ее дрожащие руки.
Филипп пошатнулся и навалился на него. Начали медленно гаснуть люстры.
– Нам пора идти, – сказал Вэл. – Прощайте, мадемуазель.
Перед самым началом третьего действия Жанна подбежала к Мэри и схватила ее за руку:
– Видела, Мэй-Ри? Он пришел. По-моему, я ему понравилась, даже очень. А ты заметила, Мэй-Ри? Как ты считаешь, я ему понравилась?
– Да. Да. Я уверена. Я заметила, и я совершенно уверена. Теперь поторопись на свое место, мать тебе машет. – Мэри уперлась лбом в стену. В голове у нее стучали молотки. Язык во рту казался распухшим и рыхлым. Она чувствовала горький металлический привкус.
Но тут вновь подействовало волшебство музыки. И она смогла позабыть о боли.
В следующем антракте она не вставала со своего кресла в углу и отказалась от шампанского. Она молчала, сидела очень тихо и выглядела совсем больной. Берта и Карлос Куртенэ шепотом решили вести себя так, будто ее здесь вообще нет.
– Никто из нас не может сейчас отвезти ее домой, но у нее очень больной вид. Пусть себе посидит тихонечко.
Мэри отдыхала с закрытыми глазами, целиком отдаваясь музыке. Она окутывала ее, неся сквозь приступы головокружения и тошноты, пока те не отступили. Наконец в середине последнего акта Мэри смогла открыть глаза и посмотреть последние кульминационные сцены. Потом она аплодисментами встретила все семнадцать вызовов на поклоны. И без заметного напряжения спустилась по лестнице и вышла на живительный свежий воздух. Когда они вернулись домой, Мэри чувствовала себя почти нормально.
«Наверное, я выпила слишком много шампанского, – подумала она. – Никогда не буду пить больше одного бокала. Ни при каких обстоятельствах».
Жанна едва сдерживалась, пока ее раздевали.
– Иди, Миранда, – приказала она. – Забери с собой мою одежду. Я сама надену ночную рубашку. Уходи.
Она потянула за шнурки корсета, и они стянулись в тугой узел.
– Ой-ой, – заныла она и разрыдалась.
– Ш-ш-ш, – сказала Мэри. – Я распутаю. Только постой спокойно. Ты слишком перевозбудилась, вот и все. Жанна, все было именно так, как тебе мечталось. Ты была самая красивая, у тебя было больше всего кавалеров, ты будешь первой красавицей сезона. Плакать совсем не о чем.
– Все пропало, Мэй-Ри. – Жанна рыдала с самозабвенным отчаянием маленького ребенка.
– Ничего подобного, Жанна. Просто узел завязался. Я его в момент развяжу… Вот. А сейчас распущу шнуровку. Без корсета ты почувствуешь себя намного лучше.
– Мэй-Ри, ты ничего не понимаешь. Он же был там! Ты говорила с ним, я видела. Я этому никогда не верила, но это так. Папа хочет выдать меня за того американца. – Жанна кинулась в объятия Мэри и истерически разревелась. Мэри подвела ее к кровати и усадила на краешек.
– Ты какую-то чепуху говоришь. Не может твой отец силой заставить тебя выйти за кого-то замуж. Подними-ка руки.
Она натянула на Жанну ночную рубашку, протащив ее руки в рукава, а голову – в горловину. Она словно одевала куклу. Рыдания Жанны перешли во всхлипы, сотрясающие все ее тело.
Мэри намочила полотенце и принесла его Жанне.
– Оботри лицо и высморкайся, – сказала она. – Ты расстраиваешься из-за пустяков. Напридумывала себе всяких кошмаров.
Жанна обтерлась полотенцем и бросила его на пол.
– Мэй-Ри, ты ничего не знаешь, – сквозь слезы проговорила она. – Папа всегда хотел, чтобы я вышла замуж за американца. Он говорит, что победа будет за ними и что весь Новый Орлеан будет принадлежать им раньше, чем я доживу до его лет. А заставить меня он может. Если я пойду против его воли, он откажет мне в приданом, и тогда никто на мне не женится. Мэй-Ри, ты совсем другая, ты ничего не понимаешь. Я просто не могу остаться старой девой. Я лучше выйду замуж за чудовище, чем вообще останусь без мужа… Если бы только я больше понравилась Вальмону! Сначала я подумала, что он влюбился в меня, но он не пришел в ложу второй раз. А я была уверена, что он вернется. Мне казалось, что все к этому идет. Я так его люблю, и ему папа отказать не сможет. Его земли примыкают к нашим, к тому же он богат, как американец. Я думала, все будет, как я хочу, Мэй-Ри. И на всякий случай молилась в День всех святых, чтобы так и было. Мне казалось, что по-другому и быть не может. Наверное, я недостаточно усердно молилась. Я помолюсь сейчас. – Она протянула вверх молящие руки. – Пресвятая Богородица, – воскликнула она, – Отец наш небесный, Иисус Благословенный… пожалуйста! – Это был вопль отчаяния. И вновь последовали неудержимые, горестные рыдания.
Привычной торопливой походкой, со всегдашним выражением озабоченности на лице вошла Берта.
– Что такое? Дитя мое! Тише, тише. Иди к мамочке. Она прижала Жанну к себе и покрыла ее склоненную голову горячими поцелуями. – Что произошло? Мэри, ты не знаешь?
– Она говорит, что боится выходить за мистера Грэма. Я пыталась поговорить с ней, но…
– О-о… Жанна. Послушай маму, ангел мой. Я не должна говорить тебе это, но все же скажу. Папа вечером получил записку. Ее принес капельдинер во время последнего антракта. Она была от Вальмона. Он просит отца встретиться с ним после оперы в клубе Курциуса. По его словам, ему нужно переговорить с отцом о чем-то важном и безотлагательном.
Жанна подняла голову.
– Сегодня? Он хотел видеть папу сегодня? – На ее распухшем лице проступили пятна. Оно сияло надеждой.
– Он сказал – важно и безотлагательно. Я сразу вспомнила свой дебют. Твой отец всю ночь ходил по тротуару возле нашего дома, ожидая, когда проснется мой папа и можно будет попросить моей руки.
