Текст книги "Наследство из Нового Орлеана"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
Глава 58
Все произошло в точности как и неделю назад. Мэри с Бертраном опять обедали во дворе. На столике так же мерцали свечи. И так же неожиданно появился Филипп. Мэри хотела было отчитать его, но он прервал ее на полуслове:
– Мэри, вы не видели Жанну? – Он был явно обеспокоен. – Ее служанка сказала, что не видела ее. Никто не знает, где она. Милли отправилась к папе разузнать, не появлялась ли Жанна там.
– Успокойтесь же, Филипп. Жанна не ребенок, она взрослая женщина. Пошла, наверное, к какой-нибудь подруге, – Мэри от души надеялась, что ее слова прозвучали достаточно убедительно. Но в эту минуту она подумала о слухах, которые ходили вокруг имени Жанны, и об эпизоде в ее домике в Кэрролтоне. Может, у Жанны свидание с любовником?
Бертран указал Филиппу на стул, и тот кивнул с благодарностью. Однако, говоря, он обращался к одной Мэри. Он словно читал ре мысли.
– Я вытряхнул из Милли все что мог и уверен, что она говорит правду. Жанна отправилась не на свидание. Все ее выходные платья на месте, и парикмахерши сегодня у нее не было. Милли призналась, что в подобных прискорбных случаях моя сестра придерживается определенного распорядка. Хорошо еще, Берты нет в городе. Достаточно и одного папы. Он готов был прибить Милли на месте – я едва его удержал.
Бертран налил Филиппу вина.
– Выпей-ка и успокойся. Она появится. Мэри права – твоя сестрица скорее всего засиделась у какой-нибудь подружки. Сплетничают, небось, напропалую, жалуются друг дружке на мужей. Послушай моего совета, Филипп, оставайся холостяком. Даже если объект твоих воздыханий просто неотразим. – И он поднял свой бокал, глядя на Мэри.
Филипп издал стон:
– У кого больше оснований для жалоб, так это у моего зятя. Грэм уехал в Батон-Руж по делам. И сейчас, по нашим подсчетам, возвращается домой. Не представляю, что он сделает, вернувшись сегодня вечером и не застав жену дома. Он ведь, в конце концов, не слепой. По словам отца, он уже намекнул ему, что готов возвратить и жену, и приданое, в общем, развестись.
Бертран оживился, предчувствуя скандал:
– И что же сказал ему Карлос?
– Пригрозил, что отхлестает его кнутом. Он не верит ни единому слову из того, что говорят о Жанне. Он просто не в состоянии поверить этому. Сама мысль о том, что его малышка далека от совершенства, может убить его.
А Мэри раздумывала, стоит ли ей поделиться с ними своими соображениями. В конце концов она решила, что поступить иначе не имеет права.
– Филипп, Жанна может находиться в доме своей парикмахерши. Я знаю, что она бывала там и прежде. Эту женщину зовут Мари Лаво, она устраивает там какие-то магические обряды.
– Мари Лаво! – воскликнули оба в один голос, при этом Бертран трижды перекрестился.
– Так вы ее знаете? – спросила Мэри.
– Бертран! – закричал Филипп. – Ты помнишь, какой сегодня день? Двадцать третье июня.
– Канун Дня святого Джона, – ответил Бертран и вскочил так резко, что упал стул. – Мне надо кое-что взять с собой.
– О чем это вы? – потребовала Мэри ответа у Филиппа. – И куда вы собрались? И что такое канун Дня святого Джона?
По словам Филиппа, канун Дня святого Джона был самым значительным днем для тех, кто исповедовал вуду. Каждый год они праздновали его где-нибудь на берегу озера Поншартрен. Всегда в строжайшей тайне и всегда в разных местах. И хотя всякий раз находились охотники поглазеть на это зрелище, мало кому удавалось их обнаружить. Но и те, кому повезло, предпочитали помалкивать об увиденном, настолько жуткое это зрелище.
– Как бы то ни было, мы должны ехать за Жанной, – сказал он.
– И я с вами, – заявила Мэри.
– Вот это абсолютно исключено, – ответил ей Бертран, вернувшись.
Они только потеряли время, пытаясь переубедить Мэри, которая доказывала, что ей легче будет уговорить Жанну покинуть это место. Пока они препирались, явился Карлос Куртенэ – он искал Филиппа. Вникнув в суть спора, он в момент разрешил его, вскричав:
– Наша задача – найти ее во что бы то ни стало, а там уж неважно, кто чем будет заниматься. Филипп, – скомандовал он, – отправляйся на конюшню, вели приготовить лошадей. А мы последуем за тобой.
Мэри не могла припомнить, когда ездила верхом в последний раз. Наездницей она была никудышной и терпеть не могла верховой езды. Ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не отставать от остальных. Она сосредоточилась на управлении лошадью, и ей было некогда ощущать тот страх, который могла вызвать еле виднеющаяся дорога, освещаемая фонарем, который держал в руке Карлос Куртенэ. Она даже забыла свою былую ненависть к нему, теперь он раздражал ее лишь тем, что мчался как угорелый, и она не поспевала за ним.
Наконец они добрались до озера и, повернув в топкие леса вокруг него, сбавили шаг. Вот тут ее охватил ужас. Свет фонаря разбудил и перепугал птиц и невидимых во мраке животных, которые то и дело проносились над их головами и издавали тревожные резкие крики. В темноте Мэри ощущала прикосновения к лицу вьюнов и испанского мха, и ей хотелось закричать. Казалось, отовсюду им грозила опасность, подстерегающая на каждом шагу.
Все молчали. Они напряженно прислушивались, надеясь услышать что-то, что могло бы привести их к цели. Мэри казалось, что все это напоминает сказки, которые она, как и каждый ребенок, слушала в детстве, – о маленькой девочке, заблудившейся в лесу ночью. Она внушала себе, что уже взрослая. Но с каждой минутой, с каждым новым прикосновением ветки к лицу ей становилось все страшнее и страшнее.
Они пробирались на ощупь среди деревьев, по топи, в непроглядном, кромешном, адовом мраке. И вдруг вышли на тропу – Мэри почувствовала свободное пространство кругом; над их головами сияли звезды. Она прикусила губу, чтобы не расплакаться, так легко ей стало.
– Это пустая трата времени, – сказал Бертран. – Мы можем часами бродить тут, но так и не обнаружим их. Ширина озера – двадцать шесть миль, и одному Богу известно, на сколько миль тянется береговая линия. К тому же надо учитывать впадины, заливчики. Нам нужна лодка. Наверняка они зажгли костры. И мы сможем увидеть их с лодки. Ступайте за мной. – Он направился в сторону озера, опять в глубь леса.
– Тут тропинка! – крикнул он через минуту.
Тропинка привела их к причалу с лодкой.
Филипп привязал лошадей к деревьям, а Карлос опустил фонарь на землю, поближе к воде, чтобы было видно, куда возвращаться.
– Слава Богу, – сказал Бертран, – тут есть и весла. Бертран сел на весла, и они отплыли; вода была теплой, казалось, весь мир вокруг состоял из воды. Потом Карлос сменил Бертрана. Затем Филипп. Затем снова Бертран.
Они двигались, стараясь держаться поближе к темнеющему берегу; слышен был лишь мягкий плеск воды от взмахов весел.
Наконец они услышали где-то вдалеке бой барабанов, мерный, ритмичный бой.
Постепенно, по мере приближения, этот грохот заполнил все вокруг, казалось, в такт ему поднимались и опускались весла, бились их сердца.
Береговая линия делала плавный изгиб; они обогнули нечто вроде мыса и увидели мечущееся пламя огромных костров – огонь отражался в воде, и тени, отбрасываемые им, казались даже более жуткими, чем царивший вокруг мрак. Теперь гул барабанов был явственно различим: «Бум-ди-ди-бум, ди-ди-бум!..» Он звучал непрерывно, тревожно, завораживающе.
Бертран повернул лодку.
– Пожалуй, лучше высадиться здесь, подойдем к ним со стороны леса. – Он сказал это спокойно и доверительно, однако слова его на фоне гула барабанов прозвучали грозно.
Они увидели огромную открытую поляну, освещаемую со всех сторон пламенем костров. Посреди ее горел костер поменьше. Над ним был подвешен огромный чугунный котел. Рядом было небольшое возвышение, посреди которого стоял стол, а на нем – деревянный ящик.
Со всех сторон раздавался барабанный бой: «Бом-ди-ди-бом-ди-ди-бом-ди-ди-бом!..»
Площадка была пуста, церемония еще не началась. Позади костров, в тени, виднелись бесформенные очертания человеческих фигур, они беспокойно двигались, шелестя и шумно дыша, – явно в состоянии напряженного ожидания и еле сдерживаемого волнения. А воздух вокруг звенел от ударов.
Мэри схватила Филиппа за руку. Ей было просто необходимо чувствовать рядом живое человеческое тепло, нечто родное и знакомое. Ей потребовалось неимоверное усилие, чтобы заставить себя подойти ближе к пугающему открытому пространству, озаренному светом костров.
Бертран повернулся и поднял руку, давая остальным знак остановиться.
– Придется подождать, пока не станут видны люди, – сказал он. – А вдруг Жанны нет среди них?
Его голос дрожал и казался непривычно высоким и резким. Он повел всех в тень одного из деревьев, окружавших площадку, оттуда удобнее было наблюдать.
Мэри обхватила руками тонкий ствол ближайшего дерева и прижалась щекой к шершавой коре. Ей было страшно стоять здесь одной. Казалось, звон барабанов проникал в каждую клеточку ее тела, пронизывал все вокруг: и ствол дерева, и самый воздух, который она вдыхала. «Бом-ди-ди-бом-ди-ди-бом-ди-ди!..»
Удары барабанов стали быстрее, громче, они казались беспрерывными. Мэри зажала уши руками, но это не помогло. Вибрация воздуха вливалась в нее сквозь кожу, отдавалась звоном в голове, груди, животе. Ей почудилось, что земля плывет у нее под ногами, и в отчаянии она снова ухватилась за ствол дерева.
На фоне барабанного боя послышался еще один звук. Он был не таким громким, но казался еще более резким, пронизывающим, жутким.
Тени у костров внезапно пришли в движение. На открытую площадку выскочили мужчины; их черные сверкающие тела были обнажены, если не считать узких красных набедренных повязок и крошечных колокольчиков у колен и щиколоток. Босыми ногами мужчины отбивали на примятой траве ритм в такт барабанам, образуя все более узкое кольцо, они приплясывали и прыгали, прыгали и приплясывали, и колокольчики на их ногах беспрерывно звенели. Кружась и подскакивая, сверкая белками глаз и белозубыми улыбками, они заполнили всю поляну, их были десятки, сотни – кружащихся, притопывающих в такт барабанному бою и звону колокольчиков сплетений красного, белого, черного.
Потом из темноты выскочили женщины, тоже танцуя, в воздухе мелькали их обнаженные руки, головы, ноги; тела под тонкими белыми хлопковыми рубашками, открытыми и короткими настолько, что то и дело виднелись лоснящиеся от пота бедра и нижняя часть живота, выпуклые груди и ягодицы, изгибались и извивались. Одна из них подбежала к возвышению, держа в высоко поднятых руках трепыхающегося цыпленка. С громким криком она швырнула цыпленка в кипящий котел. За ней последовали другие женщины, и каждая бросала в котел какое-нибудь живое существо – лягушку, птицу, змею и, наконец, отчаянно мяукающую черную кошку. Каждое жертвоприношение сопровождалось пританцовыванием, прыжками и торжествующими возгласами.
Мэри и хотела бы не смотреть, но не могла отвести глаз и лишь крепче прижималась к стволу дерева.
Внезапно барабаны замолчали, танцы прекратились. Наступившая тишина вселяла больший ужас, чем обряд жертвоприношения.
В центр площадки вышла женщина. Золотые браслеты на ее руках скользили, с громким стуком ударяясь друг о друга – в полнейшей тишине этот звук резал слух. На женщине было свободное одеяние, состоящее из красных полосок, связанных друг с другом и удерживаемых на талии голубым поясом. Черные волосы каскадом ниспадали по ее плечам и спине. Сквозь черные завитки у ушей были видны сверкающие кольца золотых серег.
Взойдя на возвышение, она повернулась к собравшимся лицом. Отблески пламени освещали ее казавшееся бронзовым, поражающее царственной красотой лицо.
Мэри затаила дыхание. Это была Мари Лаво.
Царица вуду подняла руки. Она заговорила. Казалось, она говорила сама с собой, подняв лицо к небесам, почти шепотом. Ее голос, однако, был слышен даже в самых дальних концах поляны:
– L'Appé vini…
Бом-ди-ди-бом – снова забили барабаны. Мэри изо всех сил пыталась понять, о чем она говорит, но половина слов была непонятна ей.
– L'Appé vini, le Grand Zombi.
Бом-ди-ди-бом-ди-ди-бом-ди-ди-бом…
– L'Appé vini, le Grand Zombi, l'Appé vini, pou fe gris-gris![27]27
Приходи, желанный, приходи, великий Зомби, приходи и сделай гри-гри (луизианский патуа).
[Закрыть]
Женщины и мужчины, окружавшие царицу, стали раскачиваться в такт молитве, присоединившись к ней.
– L'Appé vini, le Grand Zombi… – Бом-ди-ди-бом… – L'Appé vini, pou fe gris-gris!
– Le Grand Zombi, Zombi, Zombi! – Пение становилось все громче, все сильнее били барабаны.
Из темноты к Мари Лаво вышел человек, в вытянутых руках он держал за ноги небольшого белого козленка. Тонкое блеянье животного привело толпу в еще большее возбуждение, люди начали не только распевать, но и притопывать. «Зомби, Зомби, Зомби!» Крики слились с ровным ритмом барабанов.
Мари Лаво взяла со стола нож – сталь сверкнула в свете костра. Взяв козленка полусогнутой левой рукой, правой она вонзила ему в горло нож. Ее грудь и плечи обагрились кровью. Она вытянула руки вперед, чтобы кровь, сочащаяся из горла козленка, стекала в чашу, которую держал стоящий внизу человек. Топот ног и движения тел слились в едином порыве, все глаза были устремлены к царице.
Мэри пыталась разглядеть в толпе Жанну, но из-за света костров лица и тела танцующих слились в сплошную массу, то вспыхивающую, то гаснущую в отблесках пламени.
Затем толпа, словно по команде, дружно издала протяжный звериный вопль.
И Мэри увидела, что царица вуду пьет из чаши кровь козленка.
Потом Мари Лаво одним движением поставила чашу на стол, открыла деревянный ящик и извлекла оттуда огромную, толстенную, извивающуюся змею.
– Зомби! Зомби! Зомби! – оглушительно кричали собравшиеся.
Мари подняла лицо – на губах ее краснела кровь. Ее тело начало ритмично извиваться; ноги, однако, оставались неподвижны, в то время как бедра, колени, талия и плечи изгибались, копируя движения змеи, которая, вытягиваясь и сокращаясь, медленно и постепенно обвивала ее тело, скользя по обнаженным плечам и шее до тех пор, пока треугольная змеиная головка не оказалась у самого лица Мари Лаво. Вытянув раздвоенный язык, змея слизала капли крови со щеки, затем с подбородка и, наконец, с губ колдуньи – все до последней капли.
– Айи! Айи! Вуду-маньян! – вскричала Мари Лаво, все сильнее извиваясь в такт бою барабанов. Она гладила змею, притягивая ее головку к горлу, к груди, в то время как змеиные кольца обвивали ее ноги, ягодицы, дрожащий живот.
– Э! Э! Бомба-э! Э! – кричала колдунья.
Канга-бафи-тэ!
Данга-мунэ-дэ-тэ!
Канга-ду-ки-ли!
Канга ли! Канга ли! Канга ли!
Толпе передалось ее возбуждение, она скандировала теперь вместе с ней:
– Э! Э! Бомба-э! Э!
Топот, прыжки, приплясывание становились все более разнузданными и быстрыми, то и дело слышались крики. Чашу с кровью передавали из рук в руки. Мари Лаво подалась вперед, к рукам, протянутым ей навстречу. Ее тело по-прежнему находилось в движении, оно изгибалось, извивалось и дергалось. Бой барабанов усилился, стал яростным.
Она ухватилась за первую попавшуюся руку, и человек подпрыгнул, издав громкий стон, словно его ударило током.
Затем он коснулся руки женщины, оказавшейся рядом, и та тоже закричала.
Энергия Зомби переходила от бога-змеи к царице, а от нее – к ее подданным, от руки к руке через прикосновение, сопровождавшееся криками, прыжками и плясками. И так до тех пор, пока площадка не превратилась в море идолопоклонников, охваченных экстазом и не помнящих себя.
Один за другим люди падали как подкошенные. Остальные, ничего не замечая, продолжали плясать, топча упавших.
Мэри опустилась на землю, она дрожала от страха, кровь стучала у нее в ушах в такт стремительным барабанам.
Ей хотелось, чтобы Филипп, Бертран и Карлос оказались рядом; однако они, как и она, прятались среди деревьев.
Вдруг она увидела Жанну.
Рубашка ее была порвана, одна грудь обнажена. Она была вся запачкана кровью, сгустки крови темнели и в уголках ее рта. Она пронеслась мимо деревьев, и Мэри услышала ее смех, точнее, не смех, а звериное рычание.
Послышался треск сучьев – это Карлос Куртенэ ринулся было вперед, но упал под тяжестью навалившегося на него сына.
– Нет, папа, – услышала Мэри. – Они разорвут вас на части.
– Жанна! – застонал Карлос. Но чья-то рука зажала ему рот.
Несмотря на гул барабанов и дикие вопли танцующих, Мэри услышала шум рядом с собой. Это Филипп и Бертран вдвоем оттаскивали Карлоса подальше от полосы света.
– Не смотрите на это, – просили они его.
– Нет, я должен, – стенал тот.
Мари Лаво танцевала тем временем уже одна. Змея была возвращена в покрытый магическими письменами ящик. Теперь сама Мари превратилась в Зомби, ей передались его силы и способность изгибаться так, словно у нее не было костей. Ее руки, скользя по телу, снимали с него одну за другой красные повязки и швыряли их в огонь до тех пор, пока она не предстала перед всеми обнаженной. Ее красивое тело лоснилось от пота.
– Канга ли! – закричала она. – Канга ли!
– Канга ли!!! – прокричали в ответ сотни глоток. Набедренные повязки одна за другой полетели в огонь, мужчины с коричневой, черной кожей стали прыгать, звеня колокольцами и выставляя напоказ свои мужские достоинства. Они хватали извивающиеся тела женщин и валили их на землю.
– Канга ли!!!
В одну минуту пляски сменила ужасающая сцена оргии. Обнаженные мужчины и женщины ползали на четвереньках, завывая и кусаясь, сдирая друг с друга одежды, сцепляясь в клубки и совокупляясь, словно животные, хватая ближайшее тело независимо от возраста, пола и цвета кожи. Среди них Мэри узнала мадам Альфанд, мадемуазель Аннет и почтенную даму-креолку, живущую в доме напротив особняка Сазераков.
Где-то совсем близко зазвенел смех Жанны. Затем ее красивое белое тело пронеслось мимо них и нырнуло в кучу чернокожих тел, прорываясь в центр с криком: «Меня! Меня! Меня!»
За спиной Мэри среди деревьев послышался другой смех, и она увидела, как к ним грациозной походкой подошла Сесиль Дюлак.
– Миши Карлос, и вы тут? – произнесла она. – Наслаждаетесь увиденным? А я привела мистера Грэма, пусть тоже поразвлечется.
Глава 59
После всех ужасов того кануна Дня святого Джона Мэри двое суток провела взаперти в своей комнате. Люди – мужчины и женщины, белые и черные – вызывали в ней отвращение. Ей хотелось забыть все, что она видела и чувствовала, кошмары продолжали терзать ее и тогда, когда она была, как ей казалось, уже в безопасности, у себя дома, в своей комнате, в постели.
В конце вторых суток она сказала себе, что прятаться всю жизнь невозможно. Надо набраться мужества и выйти к людям.
«Нет, не надо, – возразила она себе. – Можно убежать от них. Хотя бы ненадолго».
И, положив в сумочку последнее письмо от бабушки, она отправилась к Жюльену, в его контору, чтобы поговорить с ним об этом.
Днем позже она уже плыла на пароходе, направляясь в летнюю резиденцию Жюльена на заливе.
– Mémère все просит меня приехать, – сказала она дяде. – Я могла бы погостить у нее с недельку.
Жюльен отнесся к ее решению с одобрением. От Бертрана он знал о том, что произошло на озере, а по осунувшемуся лицу Мэри было видно, что она тяжело переживала случившееся.
Мэри любовалась переливавшейся красками – голубым, бирюзовым, зеленым – поверхностью Мексиканского залива; ей в жизни не приходилось видеть ничего красивее.
– Мне все это кажется сном, – с восхищением призналась она бабушке.
– А мне кажется сном, что ты здесь, опять рядом со мной. Я так скучала по тебе.
– И я тоже, Mémère. – К удивлению Мэри, ее ответ, произнесенный почти автоматически, во многом соответствовал действительности. Анна-Мари Сазерак, если только она не находилась в состоянии наркотического забытья, могла быть очень интересной собеседницей. И Мэри любила слушать истории из детства своей матери и бесчисленных кузин, живших или и поныне здравствующих в Новом Орлеане.
К тому же Мэри открыла для себя, что именно бабушка является центром огромного дома на Ройал-стрит. Даже когда она накачивалась наркотиками, дом продолжал жить налаженной жизнью, слуги старались сделать все наилучшим образом, дабы не нарушить ее покой; видимо, они любили свою хозяйку. Стоило Mémère уехать, и все переменилось, в отношениях между слугами появились вражда и соперничество, поэтому, а может быть, просто желая испытать новую хозяйку, они беспрестанно теребили Мэри по разным поводам, требуя от нее каких-то решений, жалуясь друг на друга и выпрашивая особых привилегий для себя. Разговаривая со слугами, Мэри чувствовала себя неловко. Институт рабства вызывал в ней отвращение, и ей едва ли удавалось скрыть это. Поэтому наличие рабов в собственном доме заставляло ее чувствовать себя виноватой.
«Скорей бы уж жара кончилась и бабушка вернулась в город!»
– Мне кажется, дом вам понравится, Mémère. Ремонт почти закончен. Знаете, какого мастера я нашла, чтоб поправить тот золотой лепесток на плафоне…
В долгие безмятежные послеполуденные часы Мэри сидела вместе с бабушкой на открытой морскому ветру широкой террасе, обращенной к заливу; раскачиваясь в креслах-качалках, они читали, разговаривали или просто молчали, думая каждая о своем. Mémère вытребовала это время и террасу для личного уединения.
– Я обожаю своих внуков, – заявила она, – но не все же двадцать четыре часа в сутки.
Мэри вполне понимала причины, побудившие бабушку сделать подобное заявление. У Жюльена и Элеанор было семь детей самого разного возраста, старшему, Полю, было четырнадцать, а младшей, Августе, два. И хотя сама она была всего на три года старше Поля, после утра, проведенного с детьми, Мэри чувствовала себя постаревшей и вымотанной донельзя. Поэтому она с радостью согласилась разделить с бабушкой уединение и покой террасы.
Однажды у них снова зашел разговор о сокровищах шкатулки, и Мэри спросила, не ее ли матери принадлежала перчатка.
– О нет, детка. Пальцы твоей матери были совершенно обычными. Потому-то я и была так потрясена, узнав о твоих, ведь я была уверена, что это фамильное сходство окончилось на моей матери. До меня все Мари имели такие пальцы. Вероятно, именно поэтому первая Марии приехала в Новый Орлеан. Должно быть, она была из бедной семьи и, чтобы выйти замуж, у нее не было приданого. Впрочем, я предпочитаю верить легенде, которая живет в нашем роду, – о том, что она была первой обладательницей длинного мизинца и поэтому ее считали ведьмой. В те времена люди еще верили в них.
«Некоторые верят до сих пор», – подумала Мэри, вспомнив жаркие речи Жанны.
– Значит, Мари Дюкло приехала в Америку. И что же случилось с ней дальше? – потребовала продолжения Мэри. Ей не хотелось вспоминать о Жанне.
– Она вышла замуж за одного из солдат короля, как и подобало обладательнице шкатулки. Женщин присылали из Франции и до «девушек с гробиками», но большинство из них замуж выходить не пожелало. Жизнь женщины в новой колонии была трудной, и, чтобы не обременять себя обязанностями жены и матери, они предпочли заниматься своим старым ремеслом, тем самым, из-за которого во Франции угодили за решетку, – там их и набирали люди короля. Те женщины были проститутками и воровками.
Конечно же, они посмеивались над девушками и их шкатулками. Иногда я думаю, может, кто-нибудь из девушек и не выдержал, присоединился к компании старожилок. Легенда о том умалчивает.
Во всяком случае известно, что Мари Дюкло этой участи избежала. Она вышла замуж за пехотинца, его звали Анри Виландри, и у них родилось четырнадцать детей; однако до совершеннолетия дожили лишь пятеро.
Мэри была поражена.
– Как, она потеряла девятерых? Почему? Это ужасно!
– Это случается во все времена, Мари, и смерть детей всегда трагедия. Они умирают при родах, во время эпидемий, от несчастных случаев и от множества других причин. Та Мари, которая была владелицей твоих перчаток, была третьей по счету, две первые умерли в младенчестве. Нашу Мари звали Жанной-Мари. Она родилась в семьсот тридцать втором году, Новому Орлеану тогда было всего четырнадцать лет.
Тогда площади назывались островами, потому что, когда шел дождь, канавы, окаймляющие их, доверху наполнялись водой, превращая отдельные районы в острова. Через эти канавы были переброшены широкие доски, которые служили мостами, соединяющими их во время наводнений, и улицы с обеих сторон тоже были застланы досками, по которым можно было пройти, не утопая в грязи. Так появились первые тротуары. Тогда все население города, включая детей и рабов, едва ли насчитывало пятьсот человек. Люди знали друг друга гораздо ближе, чем сейчас. Говорят, в те времена не было и сотни домов, да и они по большей части были обыкновенными хижинами.
Однако Пляс д'Арм уже была. И церковь, и монастырь урсулинок. Это они, святые сестры, принесли цивилизацию в Новый Орлеан. Они были сестрами милосердия, учительницами, а самое главное, они верили в будущее Нового Орлеана. Можешь представить, чего стоило в этой грязи, слякоти, отбросах, при дожде и урагане высаживать и растить тутовые деревья. Затем они развели шелковичных червей и научили молодых женщин изготовлять шелк, чтобы из него можно было шить одежду.
Но я отвлеклась. Мы ведь говорили о перчатках Жанны-Мари. Ей было, должно быть, всего десять, когда из Франции прислали нового губернатора. Это был необычайный человек. Звали его маркиз де Водрель. С ним прибыла его жена маркиза и целый штат придворных. Вели они себя так, словно их заляпанный грязью кирпичный дом был настоящим Версалем. Они привезли с собой уйму мебели, серебро, зеркала, ковры, роскошные одежды, парики, косметику и даже пышный экипаж и к нему – четверку белых лошадей. И если было не слишком грязно, маркиза со своей камеристкой разъезжала в нем по улицам, любезно раскланиваясь с жительницами города, которые в это время возились у себя в огородах, пасли скотину или присматривали за детьми, играющими возле домов.
Естественно, что все молодые девушки, не исключая Жанны-Мари, хотели походить вовсе не на своих мамаш, а на маркизу. Мари отнюдь не пришла в восторг от того, что ее папенька, который был солдатом, просватал ее за дубильщика кож. Жиль Шалон был, наверное, неплохой партией. Он считался хорошим мастером, да и спрос на кожу всегда был высок. И его жена не знала бы нужды. Правда, к несчастью, он был кривой – потерял один глаз во время военной кампании против индейцев. Да и запах от него исходил пренеприятнейший.
Тем не менее она вышла за него замуж. И, судя по всему, была ему хорошей женой. Она родила пятерых сыновей и пятерых дочерей. В знак благодарности он, когда кампания против индейцев закончилась, поместил свою дубильню на некотором расстоянии от дома, а ей сшил пару перчаток, в которых не постыдилась бы выйти и сама маркиза.
– Какая замечательная история, Mémère!
– Все женщины в нашем роду по-своему замечательны, Мари. И запомни, что моя бабушка Мари-Элен, та самая, что на портрете в гостиной, была дочерью Жанны-Мари Шалон. Должно быть, ее матушка была безумно счастлива, что дочери удалось достичь еще более высокого положения, чем у самой маркизы де Водрель.
Мэри была поражена. Эта мысль показалась ей совершенно неожиданной. Казалось невероятным, что женщина на портрете могла оказаться не совсем леди.
– Неужели Мари-Элен так гордилась своим высоким положением? И относилась к своим родителям свысока?
Mémère засмеялась:
– Детка моя, как же мало ты пока знаешь о своей семье! Отец Мари-Элен заключил выгодный контракт на поставку кожи для испанской армии в Луизиане. И разумеется, нажил на этом колоссальное состояние, причем без малейших усилий. Он построил огромный дом, в котором живет теперь твой кузен Кристоф. Его отец, Лорен, был мне дядей, а Мари-Элен старшим братом. Он стал правительственным чиновником. Позаботился их отец и о других своих сыновьях и зятьях, все они получили хорошие места. Мэри взмахнула руками:
– Нет, нет, Mémère! Когда вы начинаете сыпать именами кузенов и кузин, у меня все мешается в голове.
– Ты их все выучишь, Мари. Это всего лишь вопрос времени.
– Ну нет, мне никогда не запомнить их имена, – стенала Мэри. По случаю празднования Дня Независимости из города приехал Жюльен, а вместе с ним еще человек семнадцать родственников, кузенов разных степеней родства. С восхищением, граничащим с благоговением, Мэри наблюдала, как Элеанор спокойно разрешала проблемы питания и размещения неожиданных гостей. Вытеснив собственных детей с их законных мест и пустив в ход раскладушки, гамаки и детские кроватки, не забыв о подушках и постельном белье, она сумела устроить так, что в шести спальнях их коттеджа нашлось место для каждого гостя или гостьи, которые вольны были жить сколько угодно.
Жюльен привез с собой все необходимое для фейерверка. И вот стар и млад, вдоволь налакомившись арбузами и полюбовавшись закатом на берегу, с восторгом приветствовали ракеты, которые одна за другой взмывали в темное небо, рассыпаясь на множество разноцветных звезд. Такие же фейерверки устраивались на соседних виллах. Примерно с час все небо в округе пылало огнями.
Мэри вспомнила фейерверк, который видела ровно год назад, и порадовалась тому, что теперь она отмечает Четвертое июля уже не одна, среди незнакомой, выкрикивающей угрозы толпы, а в кругу родных.
Вспышка красного света вычертила курчавый профиль ее кузена, его силуэт напомнил Мэри о Вальмоне Сен-Бревэне, который в ту ночь, словно рыцарь из старинных преданий, пришел ей на помощь. Разве думала она тогда, что он окажется таким жестоким? И чтобы не поддаваться нахлынувшей волне ярости и обиды, она стала думать о нынешнем действительно прекрасном вечере.
На следующее утро Жюльен пригласил ее прогуляться с ним по берегу, наедине.
– Мэри, мне необходимо решить один вопрос, и я хотел бы прежде переговорить с вами. Я получил письмо от управляющего приютом, в котором находится моя сестра Селест. Он полагает, что ей полезно было бы провести какое-то время среди родных, это способствовало бы ее выздоровлению. Элеанор тоже хотела бы видеть ее. Разумеется, ее будет сопровождать кто-то из приютского персонала. Но, если вы против ее приезда, я не дам своего согласия. Я хорошо понимаю, что обида, которую Селест нанесла вам, незабываема.
Мэри улыбнулась:
– Жюльен, обо мне не беспокойтесь, поступайте по собственному усмотрению. Я ведь и так собиралась уехать вместе с вами в воскресенье в Новый Орлеан. Я задержалась здесь несколько дольше, чем намеревалась, а мне не терпится увидеть новые шторы в гостиной Mémère. К тому же почта сюда не доходит. И признаться, мне не терпится дочитать роман, который печатает «Пчела». Я оставила Новый Орлеан, когда герой «Несчастного ангела» оказался в довольно затруднительном положении.
Бертран ужасно обрадовался приезду Мэри.
– Ах, моя прелестная племянница, – заявил он с серьезным видом, – пока вас не было, я не раз был готов подпалить дом. Потому что эти мастера подстерегают меня буквально на каждом шагу. Гремят своими лестницами прямо под моей дверью, а стоит чуть приоткрыть ее, норовят покрыть меня слоем отвратительной зеленой краски.
