Текст книги "Паноптикум (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
– Приеду. – Спокойно солгала я. Ничего не почувствовала. Потому что это было правильно. И самое страшное – уже почти привычно.
Она сказала, что ей оставили этот телефон и порекомендовали звонить на мой новый номер только с него. У меня сердце оборвалось, потому что моя сестра дурой не была, как бы я своей ложью из нее эту дуру не вынуждена была делать.
– Ты за городом… проблемы поправимы? – она была не уверена в формулировке. Но я поняла, что она все поняла и подавила желание расхохотаться. Зареветь. Заскулить.
– Да.
Очередная ложь, потому что я не знала точно. Потому что усиленная охрана. Потому что документы о соглашении на мое бессрочное проживание в его вилле. Потому что он лжет настолько хорошо, что я не знаю, когда он это делает.
Пара отвлеченных диалогов, чтобы дать фальшивое подобие успокоения обоим. И завершение вызова.
Телефон вернула Аслану. Вилла, второй этаж, первая попавшаяся спальня. Душ и постель. Холодная и такая же чужая как и все вокруг.
* * *
Ночью спала хреново. В основном потому, что в пять утра я проснулась и мне пришла замечательная мысль в голову. Пересчитала все, сверила еще пару раз, но два дня задержки никуда не делись.
Утром хмуро сообщила Аслану, что мне нужно в аптеку. Он кивнул и через сорок минут мы с ним выходили из внедорожника, который вел какой-то кавказец из присланной Эмином охраны. Я попросила телефон у Аслана, сказав, что никому звонить не собираюсь, мне просто нужен онлайн-переводчик. Перевела требуемое словосочетание на испанский и, продемонстрировав три пальца и свое корявое произношение на испанском улыбчивой фармацевту, стерла запрос из истории и отдала телефон Аслану. Заметив, что тот слегка напрягся. В испанском сечет, наверное. Потому что лицо у него стало еще суровее чем обычно до того, как фармацевт принесла упаковки и положила их на прилавок.
Зря напрягался. Первый отрицательный. Второй тоже. И внутри меня разлилась злость, подавившая секундное облегчение. И разочарование.
Аслан вынуждал меня наложить на него руки. Когда вторые сутки подходили к концу. Когда я намотала километры по дому и скурила две пачки сигарет. Когда явно напрягала его своим злым, бледным видом, но это была моя стандартная реакция на сраные сломы внутри – агрессия. Я едва подавляла порывы разъебать все тут к чертям, и дать незаслуженных, но желанных пиздюлей Аслану, приросшего жопой к дивану. Он молчал. Иногда смотрел телевизор, редко курил. Когда раздавались звонки ему и его разговоры на басурманском, я торопливо удалялась, если была поблизости, потому что меня начинало выворачивать от злости и желание вдарить стулом рослому крепкому Аслану становилось вообще непреодолимым. Вот и сейчас. Опять ему позвонили, я замерла, вперив в него взгляд, потому что Эмин обещал набрать, но Аслан, посмотрев на экран, поднял трубку и снова херню какую-то понес не на русском языке.
Не сдержалась и громко ебнула дверью выходя на террасу. Сюда мне можно было выходить. Тут по периметру трое псов из охраны тусовались. Упала в подвисное кресло, трясущимися пальцами подкуривая.
В пяти метрах от террасы у бассейна стоял блондин. Нравилась я ему – снова задержал взгляд. Блядь, идиот, что ли совсем? Или с Асаевым не знаком? Или вообще допереть не в состоянии, что какая бы смазливая баба не была, столько охраны в закрытой и охраняемой резиденции не случайно? Мозгов вообще нихуя нет? Дебилов, блядь, понаберут по объявлению.
– У тебя спрашивали про запасные глаза. Еще и член запасной есть, что ли? – Вкрадчиво уточнила я, приподнимая бровь, выдыхая дым в его направлении и мысленно страстно умоляя его хоть слово мне сказать, хоть немного с мимикой ошибиться, хоть один предлог, пожалуйста, один… Рука уже подергивалась в сторону какой-то хрени, напоминающей кочергу, стоящей у стола.
Но он отвернулся, а у меня пальцы скрючились от волны ярости, которую подавить мне не удавалось вообще. Вторая сигарета, пристальный взгляд в его спину. Не повернулся. Сука бесполезная.
Снова ебнула дверью за собой. Аслан не перевел на меня взгляда от плазмы, все так же разговаривал по телефону, но когда я проходила мимо него, направляясь в коридор, молча протянул мне трубку. И я едва не упала в два широких скачка преодолевая расстояние до телефона.
– Чего буянишь, жэнщина? – его голос был еще более усталым, чем вчера, на заднем фоне играла музыка. – Ты мне двери там не ломай, они на заказ из Италии. Вот стол в обеденной мне не особо нравится, можешь его сломать, но только не Асланом, он тебя и так уже побаиваться начинает.
И все. Будто вырубили. Я вышла в коридор и сползла по стене в тишину и полумрак, впитывающихся под кожу с его голосом.
– Ты там в клубе зажигаешь, да? – сипло спросила я, позорно не справляясь со сбитым дыханием из-за полившихся слез.
– Угум. В цирке. – Музыка стихла. – Уродов.
– И… как?
– Честно? – на миг пауза, щелчок зажигалки, затяжка и медленный выдох. – Заебало. А мне все «ой, Эмин Амирович, давайте еще пару выступлений посмотрим». И гостям не откажешь, ведь цирк-то мой, а я гостеприимный хозяин.
Он так говорил, будто бы… все шло хорошо. Будто бы совсем и не нужна охрана в этом доме, левые мобильные номера, будто бы все хорошо. Он лгал прекрасно, но его снова сдавали обстоятельства. Потому что я все еще здесь и меня все еще охраняют.
Эмин протяжно выдохнул и едва слышно спросил:
– Тест положителен?
Я прикусила губу, чувствуя себя слабой истеричной дурой, потому что снова беспричинные слезы. Прикусила губу уже до боли и ровно отозвалась:
– Нет.
– Жаль. – Едва ощутимое эхо разочарования. Еще более тихое, но такое твердое, – исправим.
Я исподлобья смотрела в стену перед собой. Внутри и в голове все смешалось. Скрутило до боли. Хотелось заорать, что он ебанутый и я ему ничего «исправить» никогда не дам, и вообще не дам и пусть идет на хуй вместе со своим цирком. И одновременно хотелось до дрожи, до зубовного скрежета, до безумного болезненного чувства в солнечном сплетении просто ощутить тепло и силу его рук на своем теле, прижаться, уткнуться носом в плечо, глубоко вдохнуть его запах и провалиться в небытие. Зло утерла слезы и ровно спросила:
– Главный клоун выступил?
Он ответил не сразу. Взвешивал, просчитывал. Специально едва слышно порвала свой выдох.
– Должен скоро объявить его выход на арену. – Протяжно зевнул и устало продолжил, – в столичный цирк его повезут, начальство мое повеселить. Не знаю вот, как отпущу. От сердца прямо отрывать придется. Дорого мне его содержание обошлось. И его выступления. Не хочу его отпускать, прикипел прямо.
– Эмин… – я знала, что сгущается в его глазах. Знала. Потому что оно сейчас напитывало его спокойный глубокий голос.
– Да придется отпустить, не переживай. Я же говорил, что много людей заинтересованы в моем комфорте, им очень не понравился такой маневр примы моего балета, когда меня едв… вот хотят видеть его. Очень хотят. Как же я своей администрации возражу? Права ж не имею, – он не сдержался и прыснул. С оттенком холодного сарказма. – Да и официальное начальство клоуна не против, и топоры с секирами обратно в ангар убрали. Даже, можно сказать, почти извинились за необоснованные наезды. Вчера вот беседовали, Григорьев тебе привет передавал, поздравил с замужеством. В общем… представление почти завершено, осталось объединенными усилиями найти креативного артиста, так что потерпите чуть, госпожа Асаева.
* * *
Терпела. Я терпела еще два дня. К исходу второго едва не ебнулась в обморок. Забыла пожрать. Как в Доминикану прилетели моей едой был никотин, нервы, немного воды и иногда черный ром в ночи и шуме волн, когда ноги уже ныли от моих бесконечных перемещений по дому и находиться я там больше не могла. Я впервые увидела как разозлился Аслан. Я как раз пятисотый круг по дому завершала, шла мимо дивана, где от его задницы уже должна выемка навсегда остаться. У меня мир поплыл перед глазами, гул в голове резко утих и мне показалось, что я оглохла. А секунду спустя я смотрела в перекошенное лицо Аслана, почему-то держащего меня на руках.
Врач, забор крови, вопросы через переводчика, пара капельниц. Сдвинувший брови Аслан, сидящий в кресле напротив кровати. Потом море жратвы, которую он приказал мне в себя впихнуть. Приказал так, что я поняла, что если не стану есть, он сам будет в меня все это засовывать. Насильно. Очень злобно. И через все отверстия. Прямо на лбу написано. Так что пришлось самой. Потом у меня была пара призывов ихтиандра в туалете. Третий отрицательный тест и сигарета в окно, с взглядом полным ненависти в чертово чужое небо.
Тело слабое, неверное, но почти пришедшее в норму. Стены давят. Спустилась по стеночке в гостиную и безапелляционно заявила Аслану, чтобы брал черный ром, потому что мы идем с ним любоваться на волны, иначе меня сейчас опять вывернет, если я хоть на минуту тут задержусь. Ожидала подобие сопротивления, но нет. Видно, я ему осточертела настолько же, насколько и меня он выбешивал и вступать в конфликт нам нельзя, потому что никто остановиться не сможет и Эмин Амирович будет слегка недоволен, а его гнева мы оба опасались. Поэтому вскоре я сидела на берегу, глотала ром нанося ущерб печени и принося расслабленность в натяжение нервов. Морской бриз в лицо травился никотином.
Мелкодисперсный песок под босыми ступнями, до которых почти докатывались волны. Полная луна высоко в небе стелила свою дорожку в темных гладких водах. Вроде бы внутри тише. И в душе и во внутренних органах. Даже в мыслях тише.
Звук шагов по песку. Если Аслан сейчас скажет отдать ему бутылку, то получит ею в морду. Заебал уже, пусть пиздует дальше выемку в диване жопой просиживать, а меня не трогает.
Я перехватила ром за горлышко, убрав локти с разведенных и согнутых в коленях ног. Затянулась особенно глубоко, прищурено глядя на лунную дорожку и заталкивая внутрь порыв ударить Аслана еще до того, как он начал предпринимать попытки спасти мою печень, но он просто накинул мне плед на плечи. И сжал их. У меня сигарета выпала из пальцев, когда прозвучал глубокий низкий голос:
– Уже прохладно.
И Эмин сел на песок позади меня, плотнее запахивая на мне плед и притягивая спиной к себе на грудь. Дыхание сорвалось. Я вжалась спиной, вжалась в его руки, обнимающие крепко и сильно. Повернула голову и уткнулась носом в шею, не в силах подавить всхлип.
Тепло его тела. Его запах мне под кожу, его губы мягко сцеловывающие мои слезы. Его руки, сжимающие до боли, до перехвата дыхания, все это отогревало, убивало ад внутри, напитывало освобождением и ощущением когда просыпаешься от кошмара и понимаешь, что это всего лишь сон. Отступающий, становящийся глупым и нереальным, когда он поймал мои губы своими и теснее вжал мое тело в себя.
Повернулась к нему, вставая на колени и крепко обхватывая его голову руками, целуя глубоко и жадно. Жадно настолько, что наверняка причиняла ему боль, но он не отстранялся, никак не гасил мою алчность, пускающую дрожь в тело, судорогу в руки, обхватывающее его за голову и плечи.
Руками мне под футболку, сжимая кожу спины до боли, разрывая ощущение давления этого чужого мира, отодвигая его, заставляя теснее вжаться в самого себя.
Отстранился, потерся лбом о мое плечо, надавливая на спину, подсказывая сесть. Не могла. Физически не могла разжать руки на его голове. Прижалась губами к виску. Тело все еще дрожит, все еще страшно, все еще не верится. Что он тут. Рядом. Обнимает, обжигает дыханием кожу.
Упала на песок и обняла его за плечи, уткнувшись носом чуть выше воротника белой рубашки. Глухо, дрогнувшим голосом спросила:
– Все?
– Да. – Краткий выдох мне в волосы, пальцы с упоением медленно по спине, по коже, покрывающейся мурашками.
Убрал руки, чтобы снова накинуть на меня плед. Ждал. Пока мое измученное кошмаром и собственным отторжением происходящего тело перестанет бить дрожь.
– Аслан сказал… – негромко начал он, положив подбородок мне на макушку.
– Аслан пиздит много, – буркнула я, понимая, о чем сейчас пойдет разговор и не желая этого. – Я на нервах не могу есть и иногда забываю про это. Только и всего. Потом он впихнул в меня половину холодильника, пригнал местных докторов и все сейчас нормально. Видишь, вон побухать даже успела. – Не глядя кивнула в сторону, где должна была валяться бутылка. – Аслан ему сказал… Вообще язык за зубами не держит. Про тест сказал, про это тоже успел. Находка для шпиона.
– У него работа такая.
– Как в обратную сторону, так нель… – я отстранилась, вскидывая голову и вглядываясь в карий теплый мрак.
– Нельзя. Работает он на меня. – Эмин порицательно щелкнул меня по носу, заставив поморщиться. – Чего бледная такая? Думал, не отличу тебя от местных по цвету кожи. Вообще отдыхать не умеешь нихрена, как-нибудь научу. Не в этот раз, к сожалению, у нас утром вылет…
– Ты дурак, Асаев… – выдавила я, не в силах подавить вновь накатившие глупые слезы, прочертившие дорожки на щеках и закрывая обеими руками его поганый рот.
Он фыркнул и вновь прижал к себе. Курил и ждал, пока из меня не выйдет все. Со всхлипами, со скулежом, с дрожью. То, что жрало и ломало изнутри эти дни, то что напитывало защитной агрессией. Не давало спать, есть, думать. То, что сейчас подавляло его присутствие, его рука на моих плечах его теплое дыхание мне в волосы.
Я затихла, восстанавливая дыхание, глядя на сгиб его локтя, расположенного на его согнутом колене. На пальцы с почти скуренной сигаретой. Он затянулся в последний раз, выдохнул в сторону, и, ткнув окурком в песок возле своей ноги, достал из правого кармана брюк коробочку. Пальцы с щелчком отбросили крышку.
– Странная последовательность, конечно. – Тихо произнес он, едва касаясь губами моего виска, пока я разглядывала поблескивающие в лунном свете кольца. Для меня и него. – Собирался весной, сделал раньше. Сначала документы тебе поменял, потом кольцо подарил. Пусть это будет единственная странная последовательность в нашей жизни. Дай руку.
Кольцо село как влитое. Он повел руку к губам и поцеловал, прикрыв глаза. Сжал мои холодные пальцы и посмотрел мне в глаза. Шепнул одними губами «и в радости и в горести», у меня ошиблись пальцы, когда брала его кольцо. Тянущиеся секунды, как при замедленной съемке, когда благородный металл скользил по его пальцу. Подняла на него взгляд и на выдохе, стискивая его пальцы:
– И эта сука не разлучит нас. – Зло утерла слезы твердо глядя в потеплевший карий мрак. – Мне плевать что ты атеист. Я тебя и после смерти заебу.
– Всю романтику сгубила, – улыбнулся уголками губ и кратко коснулся твоедо сжатых моих, чтобы скрыть их дрожь, снятую одним его кратким прикосновением. Недалеко отстранился, и едва слышно выдал, – деу уарзон. Эта сука не разлучит.
Обняла и сжалась в его руках. Секунды тишины, шепот волн и впервые в жизни полный штиль в душе, на губах привкус свободы, вкус его поцелуев, сквозь легкую солоноватость своих слез.
– Весной закатим как полагаетс…
– Нет. – Тронула большим пальцем ободок со стороны ладони, переводя взгляд на его руку, накрывшую мою ладонь с его кольцом.
– А как же белое платье? – хмыкнул, второй рукой приобнимая за плечи и пальцами приподнимая подбородок снова, заставляя посмотреть в его глаза.
– Лучше красный плед.
Эмин едва заметно прищурился, вглядываясь в мое лицо. Я уткнулась в его плечо. Просительно.
– Там будут… эти. – Глухо выдохнула я. И меня передернуло от этого.
– Там будем мы. Моя семья и твоя. Остальные просто из-за…
– Нет. – Уткнулась сильнее, чувствуя, что вот-вот зареву. – Пожалуйста. Правда, не хочу. Пожалуйста, Эмин.
Он промолчал. Наверное, вернется к этому позже. Когда решит, что рассчитал идеальный момент. Не рассчитает. Эти сутки здесь никогда не дадут его безупречному умению хоть один шанс. Причины этих суток. Я не хочу их видеть. Все самое важное случилось здесь и сейчас. Без них. Красочный бал императора где будут поданные с фальшивыми масками на лицах чтобы скрыть их уродство, ни к чему. Я знаю, что под этими масками лицемерия и видеть этих тварей не хочу.
* * *
Вылет должен быть утром. Охраны дома не было, не было даже Аслана. Потому что Эмин приехал и в них во всех отпала всякая необходимость.
Я лежала на постели и не отрывала взгляда от двери ведущей в душ. Вышел с полотенцем вокруг бедер. На ходу что-то печатая в телефоне, пошел к кровати и повалился рядом на живот, не глядя заграбастав меня и притянув фактически под себя. Дописал смс. Пара звонков, разговоры на басурманском. Они когда-нибудь оставят его в покое?..
Я перевернулась на спину, разглядывая его осунувшееся лицо. Круги недосыпа под глазами, бледная кожа. И ощущая капельки влаги под пальцами мягко помассировала его затылок. Он устало прикрыл глаза, перешел на русский, сказав абоненту что все вопросы они будут решать завтра и отключил звонок.
Отложил телефон и поставив руку над моим плечом, ослабил узел полотенце на моей груди. Кожа к коже, и он просто навис сверху, глядя мне в глаза.
Я смотрела на него, пропитывалась им. Так жадно и открыто. Смотрела в его темные теплые глаза и чувствовала себя ребенком, который получил долгожданный подарок, нашел его под елкой в самый волшебный в детстве праздник.
Это так сокровенно, потому что я никогда такого не чувствовала, никогда не была тем самым ребенком у елки. Но вот внутри все в трепете и дрожи и так на грани счастья, настолько заполняющего душу, что просто хочется расплакаться и рассмеяться.
Это так невыразимо, просто невыразимо необходимо ощущать близость его тела. Тепло его кожи на моей, покрывающейся от этого мурашками. Это так важно, так непередаваемо важно чувствовать его прикосновения подушечками пальцев, уходящие сейчас вниз по ребрам. Импульсы от его прикосновений по нервным волокнам, теплом в сердце, наслаждением в разум. И я хотела его. Хотела до безумия. Его голос, такой будоражащий, всегда негромкий, очень глубокий. Его смех. Совершенно особенный, разложенный на тоны, вплетающийся в струны души, трогая их, заставляя губы невольно растягиваться в ответной улыбке. Мой внутренний магнит и компас с таким сложным механизмом, с таким магнетически прекрасным и опасным строением, мой вектор и надежда. Свет и его отсутствие. Дар и да, проклятье.
Любовь это когда хочется любить, а не чувствовать, что тебя любят. Хочется любить каждой клеточкой тела, каждой мыслью, каждым душевным порывом. И это делает такой уязвимой, когда улавливаешь отражение того же самого в глазах, вглядывающихся в твою глубину. Такой уязвимой и такой сильной. Это ощущаешь в одном воздухе, которым дышишь с ним, а вдох и выдох сливаются и звучат в унисон. И ничего больше не нужно, никаких потребностей, обстоятельств, совсем ничего, только одно важно – его близость, и я приму его любого. Потому что я его знаю. И на кончике языка вертится это «я тебя знаю», когда я смотрю в его глаза, когда я вижу те самые отражения того что благоговейно напитывает силой и слабостью все внутри. Он не был моим, никогда им не был. Был моим наваждением и моим помешательством поначалу, а сейчас частью. Он был частью меня. Необходимой. Бесценной. И реакции моего тела срываются в дрожь, потому что я вижу то же самое. И снова поддаюсь к нему навстречу одновременно с ним и иду ко дну под его тихим шепотом: «моя», прежде чем он прильнул к моим улыбающимся губам поцелуем.
Мы никогда не будем идеальными, да и куда нам, парочке психопатов… но мы всегда будем слышать дыхание. В унисон.
И мы сгорали этой ночью. До тла.
* * *
Как только мы вышли из-за аэропорта, ему позвонили. Мы шли к машинам, ожидающим невдалеке, я бросила взгляд на его лицо, и его взгляд мне не понравился. Как и твердо сжатая челюсть.
– Что-то можно сделать? – Эмин кивнул Гураму, забиравшему мой рюкзак и открывающему мне дверь. – Когда будет известно?..
Я поняла, кто ему звонит и что говорит парой секунд позже. Когда мне набрала сестра. И сообщила что у Степаныча развилась печеночная недостаточность и подозревают пневмонию. И все это вместе дает очень плохую перспективу. Вылет откладывается. Их вылет.
Закончив звонок я посмотрела на Эмина, курящего рядом в окно и разговаривающего уже на басурманском. Когда он закончил, не переводя на меня взгляда от экрана телефона ровно и спокойно сказал:
– Давид возвращается с Берлина сегодня вечером. Прилетит сюда и вместе помчите в Москву.
Я сглотнула и сжала его пальцы. Он посмотрел на наши руки и, вздохнув, притянул меня к себе, перекидывая мои ноги через свое колено и плотнее придвигая мое напряженное тело.
Время дома тянулось, телята не отходили от меня ни на шаг. Ближе к вечеру позвонил Эмин, сказал, что поедем на ЗКС. Отвлечь пытается.
Почти отвлек.
Мы уже покидали тренировку, когда произошел неприятный эксцесс. Я остановилась в воротах, рядом со мной стоял Рим. Эмин разговаривал с кинологами о грядущем экзамене на ЗКС в паре метров от нас, поглаживая уши глядящего ему в рот Доминика.
Я пошла к машине и, оскользнувшись, попыталась взять равновесие, отступила назад и придавила лапу идущего вслед Рима. Вскинувшегося и рявкнувшего.
Я испуганно обернулась, чтобы увидеть как Рима с громким рычанием просто сметает с лап Доминик, и они, вцепившись друг в друга, покатились по обледенелому тротуару. Мгновение и Асаев молниеносно оказался рядом с ним. Пинком отшвырнул громко заскулившего Рима и резко вжал за шею в землю порыкивающего и скалящегося Доминика.
Рим откатился на полметра от них и тут же встал, чтобы снова броситься вперед, но резко вскинутая ладонь и мрачный взгляд Эмина заставили его остаться на месте. Доминик зарычал, вцепляясь взглядом в Рима, и Эмин вжал его шею в мерзлый асфальт сильнее, заставив рык сорваться на хрип и прекратить все попытки встать.
– Эмин, я Риму на лапу насту… – перепугано начала я.
– Ты можешь ему хоть вилы в задницу воткнуть, а он должен это позволить. Позволить молча и без сопротивления, а он почти напал. За это и огреб от Доминика. – Спокойно произнес Эмин, расслабляя пальцы на шее Доминика, но тут же снова их стискивая, потому что пес попытался резко вскочить. – Ход у него правильный, проучающий, только агрессии много. Увлеклись слишком, уже другое стали выяснять. Риму намордник, шлейку и в багажник. Аслану скажи, что едем за город. Я с этим праведником в другой машине поеду, не успокоится никак. Будут в парной шлейке ходить до посинения сегодня, жрать, срать и спать вместе, а то охуели совсем. Драться начали, статус выяснять. Оба на одном положении, охуевшие… И пусть Аслан наберет Басову, перенесет нашу с ним свиданку на десять вечера. Иди.
Пошла. Рим как-то подхрамывал нехорошо. Пробежалась пальцами по его ребрам, но он не отреагировал, значит целые. Когда коснулась задней лапы вздрогнул. Эмин, вышедший минут через пять, за которым понуро опустив голову плелся Доминик, отмахнулся и сел в подъехавший автомобиль.
Дорога за город, парная шлейка, мы с Асланом поодаль от машины, припаркованной на обочине. Эмин курящий на заднем сидении, опустив ноги на ступеньку.
Телята, не отличающиеся особой грацией и ловкостью толкаясь и периодически падая, грустно ходили по снегу метрах в десяти. Ходили молча. Страдали. Это было видно. И мне было их очень жалко, но без разрешения Эмина я их расцепить не могла.
Но мне было их жалко, поэтому каменное сердце Асаева дрогнуло под моим умоляющим взглядом. Он сказал Аслану дать мне поводки, а мне было выдано царское позволение расцепить шлейку сидящим передо мной затравленным телятам.
Асаев, все так же балакая на басурманском вышел из машины, на ходу потягиваясь пошел ко второму внедорожнику, стоящему поодаль.
Я только отцепила Доминика, отдав Аслану его шлейку и начала расстегивать ремни Рима, когда произошел полный пиздец.
– На землю! – внезапно заорал Эмин, я испуганно обернулась и Аслан повалил меня в снег, придавливая собой, а Асаев посмотрел на Доминика и жестом указав за свой внедорожник, к которому на сумасшедшей скорости по трассе приближался автомобиль и громко скомандовал, – фас!
И я умерла глядя, как Эмин молниеносно выходит на трассу фактически под мчащуюся машину, которая его огибает. И из открытого заднего окна видно дуло оружия. Череда выстрелов, смазанных из-за длинного и безошибочного прыжка громко рявкнувшего Доминика влетающего в открытое окно, в салон машины, фактически ушедшей в кювет но выровнявшейся. Но я этого не видела. Потому что тех выстрелов хватило. Эмин упал.
Время остановилось. Я рванула с земли, не слыша крика Аслана, орущего что-то выскакивающему из автомобиля Гураму. Не слышала. Не поняла, как преодолела десять метров расстояния по подъему. Как рухнула на колени возле Эмина. Мой мир разрушала кровь на белом свитере, разрушал свист при хриплых выдохах, разрушала пенящаяся кровь на его губах и невидящий взор в небо. Туманящийся.
– Эмин, ты обещал!.. – заорала я, с силой прижимая руки к его груди. Но это почти не заглушало жутчайшего, кошмарнейшего какого-то бурлящего свиста из груди на его сорванных неровных влажных хриплых вдохах. – Эмин… ты клялся, сука!.. – голос в срыв, в сломленный стон, в злобный рев. – Эмин, пожалуйста, не надо… пожалуйста… ну пожалуйста, не надо… ты же обещал мне… обещал… Эми… Эми-и-ин…
Меня оторвали от его тела, хрипло и страшно дышащего. Поверхностно, быстро, сорвано. Оторвали от него. Истекающего кровью.
– Нет-нет-нет… – рванула к нему, но меня снова оттащили, отвернули, вжали в чью-то чужую грудь. Гурам, удерживающий меня и что-то орущий по телефону.
Я выла, глядя как Аслан, зажимая телефон между плечом и ухом, что-то страшно вопит, и дергает Эмина, приподнимая его, тащит к бамперу, склоняя на левую сторону и зажимает грудь.
Меня держали, пока в паре метров от меня умирал Эмин.
