Текст книги "Паноптикум (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Теплее. – Усмехнулся Эмин, приоткрыл глаза, задумчиво глядя на меня и ровно произнес, – образование экономическое. Госуправление. – Он усмехнулся, иронично глядя на прицокнувшую языком и покачавшую головой меня. – Почти сам закончил, на финише вообще не до учебы было. Практиковался люто. – Зазвонил его телефон. Эмин достал из кармана джинс мобильный и прежде чем ответить Аслану, негромко произнес. – Пошли провожать, Лютая. До порога.
* * *
Дни тянулись, я себя заваливала работой. Особенно жестко погружалась, после звонков Линке. Все стабильно. Все хорошо. Внутри ебанное оцепенение от которого не спасала рабочая суета, спасали редкие звонки Асаева. И телята.
Как ни странно, предъявленный Эмином «бартер» тоже вышел неплохим лекарством, с учетом того, что своим я ничем помочь не могла, а ожидание убивало. Рим и Доминик были послушными боевыми телятами, с восторгом для себя и удивлением для меня открывшие во мне такую способность как умиляться. Эмин был с ними сдержан, а им, как и всякому живым существам хотелось ласки.
Осечка у нас произошла лишь раз. На второй день, после отлета Асаева. Доминик предупреждающе зарычал когда ел, а я хотела заменить в миске воду и подошла к стойке.
«Упусти их сейчас – получи ублюдков. Не упусти».
Звонок кинологу и его краткий инструктаж который я слушала сцепив зубы и прикрыв глаза. Отправка обоих на места, убрав корм. Наказывать обоих, это стая, они должны понимать, что ответственность несут одинаковую. Если один перейдет грань второй тоже начнет давить.
«Подчиняться должны все».
Это было не просто. Не просто запрещать им уходить с места и оставлять без еды до самого возвращения с работы. А они так и лежали на местах. Молчаливая прогулка, с краткими командами, ничего лишнего, ни ласки, ни разговоров с ними, ничего. Шаг след в след и их опущенные головы.
Тяжелее было только держать руку в миске когда Доминик начал есть. Не потому что страшно, потому что его взгляд был затравлен. Но это ротвейлеры, а не комнатные собачки. И это ротвейлеры Эмина.
На третий день Асаев прямо откровенно соскучился. Выражал свои эмоции он всегда креативно, поэтому у меня едва бокал из руки не выпал, когда на работе я открыла его смс.
Он прислал мне селфи, на нем нижняя половина его лица. Улыбается, скорее ухмыляется. Щетина, ровные зубы, красиво очерченные губы. Легкая черная кожанка, под ней белая рубашка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Ракурс фото с руля, на заднем фоне бежевый салон.
Правой он держал телефон на уровне руля, а левая рука согнута в локте и поставлена на подлокотник, ладонью повернута к груди. И, сука, его пальцы. Их положение. Безымянный и мизинец чуть согнуты, а указательный и средний выпрямлены в откровенно пошлом намеке.
Я инстинктивно сжала ноги, чувствуя острый удар жара вниз живота, потому что в голове немедленно вспыхнул факт того, что он умеет делать этими пальцами в таком положении. Вот, сука. Никакой обнажонки просто себя сфотографировал, а у меня крыша уехала.
Почти сразу пришло еще одно смс:
«а ви фитографий можете пирисылать пожуйлиста»
Вот бывает такое ощущение, что человек вроде ничего такого не сделал, а тебе мучительно хочется его прибить. Потому что даже его смс я у себя в голове прочитала с кавказским акцентом.
И следом еще одно его смс:
«Только не откровенные, потому что мой телефон незаметно для меня прозрачен для некоторых служб. Пользуясь случаем, хочу передать привет Есипову и Ко – привет, придурки»
Я тихо взвыла, сжимая трубку в своих руках. Сфотографировала фак и отослала Асаеву.
Через пару секунд мне пришел ответ:
«Они явно на тебя обиделись, не будь такой грубиянкой (будь), моя роял-флеш»
Дрянь криминальная. Я старалась полностью погрузится в работу, тем более ее было навалом, учитывая, что субботний вечер был посвящён итальянской кухне со всякой соответствующей направлению ебутней. Но вот в мыслях у меня прямо конкретно висела та фотка и зрительные образы пережитого опыта с его пальцами, будоражащее кровь и путающие мысли. Сука, Асаев, ну как у тебя это получается?..
Он позвонил вечером того же дня, когда я уже после душа расслабленно валялась в постели. Всякую хуйню собирал, а я млела слушая его голос. Пара слов о присланной фотографии с вопросом, насколько мне понравилось. Фыркнула, поставила на громкую связь и открыла галерею. Заверила, что понравилось. Он рассмеялся. Голос стал тише, глубже, а у меня участилось дыхание от сказанного:
– Ты знаешь… вот вспоминается момент один. Там мои пальцы поверх твоих были. На груди. Помнишь этот момент? В ресторане. В первый раз.
– Помню. – Прикусывая губу и прикрывая глаза, возвратилась к тому дню, когда он впервые занялся со мной сексом. Вернее к тому, что было перед эти. Кабинет в "Инконтро". Эмин, сидящий на краю стола. Я, между его широко разведенных ног. И его руки. На моем теле
– Ты уверена, что хорошо все помнишь?.. – В глубоком голосе эхо терпкого, пьянящего и темного искушения, вплетающегося в вены, сужающего их, заставляющего кровь течь ускоренно и горячее. Обволакивающая хрипотца голоса, подталкивающая накрыть грудь правой рукой еще до его негромкого, будоражащего, – положи руку так, как это делал я.
Сдержала почти рефлекторное движения. Негромко и фальшиво утвердительно хмыкнула, а он тихо рассмеялся. Очень тихо, но вкрадываясь возбуждением под кожу.
– Слушай, Ян, я же все слышу. – Негромко произнес Эмин.
– Что?
– Твое дыхание. Я всегда по нему ориентируюсь, когда твоего лица не вижу… А твое дыхание сейчас ровное. Когда я сжимаю твою грудь пальцами, оно замир…Да… именно так. Потом второй рукой на живот. Ниже. До… Джинс?..
– Халат. И белье. – Губы пересохли, сердыебиение участилось. Под кожей зуд, отдающийся эхом на тональность его голоса.
– Распахни. – В голосе полуулыбка.
– Уже. – На моих губах тоже.
– Пальцами по животу. – И я подчиняюсь, соскользнув с груди рукой ниже. – Медленнее. С нажимом. До низа. Кружево?
– Да. – Выдох, когда пальцы на границе белья.
– Повтори. И пальцами ниже. За ткань. Повтори, я сказал.
Повторила. Скорее сказала. Когда пальцами ниже. За ткань. Намокшую. Нагретую телом, изнывающим от эха его голоса, возродившего темный, горячий клубящийся туман в мыслях, душе и крови.
А дальше… А дальше его голос ниже. Еще глубже. Руководящий огнем в сосудах, руководящий изнывающим нутром, когда он диктовал ритм движений пальцами на точке, посылающей истребляющие жаром волны по всему телу.
Медленнее. Под кожей протестующий ток, сжимающий мышцы, напрягающий их, напитывающий сопротивлением сказанному. Медленнее, сказал. Приказ темного горячего порока в хриплом, скраденном выдохе, пославшем тормозящий импульс по нервам, замедлившем движение пальцев. Хаос в разуме взвыл и отразился в смазанном стоне с пересохших губ. Быстрее. Нажим. Отражение сказанного в движении моей руки на своем теле. Еще. Отзыв сгущающегося горячего поглощающего мрака, стягивающего нутро в подготовке к обрыву. Еще. Его голос пропитывает жар в теле, насыщает силой, подчиняет пальцы. Душу. Разум.
Палец. Внутрь. Звучит почти в срыве на пороге. Сейчас, сказал. Миллисекунда и рука подчиняется, когда все напряжено до предела, пропитано его хриплым голосом. Сейчас, блядь. Палец внутрь и разрыв. Нирвана. Разносящая до остовов мощью жара, возносящая к пику и срывающая с него. Стон, всхлип с моих губ от непереносимости мощи волы невыносимо горячо разнесшейся по телу, заставляя его рефлекторно сжаться. И просто разрыв моего сознания, когда. Сквозным ранением понимание, что он здесь, он рядом, совсем близко и ему нужно быть еще ближе. Одно действие – вытолкнула надломом его имя с губ и набат сердца в ушах прорвал его сдавленный, сквозь зубы, рваный неровный выдох, а перед глазами упоением то, как он выглядит в эти моменты, как сильно вздрагивает, как ведет головой вниз и чуть вправо. Это отзвуком взрывной волны повторно под онемевшей кожей, по сократившимся мышцам остаточной волной наслаждения и пьянящим удовольствием в догорающие остовы разума.
Тянущиеся секунды, слабое тело, стихающее наслаждение. Дышит в унисон, тоже восстанавливается. Тоже медленно. Тоже было сильно.
– Эмин? – негромко, глухо позвала я, рассматривая свои влажные пальцы, тускло поблескивающие в отблесков подсветки подиума вокруг кровати.
– М? – голос тоже глух.
– Когда ты вернешься?
– Тут занимательно все вышло, так что через два дня. – В голосе расслабленность, сход неги.
– Я тебя трахну. – Усмехнулась, сжимая пальцы и роняя руку на постель.
– Тогда через день. – В тишине голоса наслаждение. Будоражещее. Побуждающее на больший спектр обязательств.
– Очень жестко трахну. – Мой голос в шепот, но обещание тверже.
– Ян, я не могу раньше… хотя… – Его совсем негромкий, тающий в тишину смех, – я постараюсь.
– Но не завтра, да? – на мгновение прикусила губу, подавляя волну горечи.
– Я действительно не смогу. – Неощутимое эхо извинения. Неощутимое вообще. Но оно там было.
Я промолчала. Я промолчала когда у меня язык жгла одна фраза. Далекая от оскорбления, грубости и прочего. Прикрыла глаза, постаралась упорядочить мысли. О реальности забывать не стоит, как бы не несло. Это Эмин. У него высокие полномочия. И ответственность соответствующая. Нельзя его подводить к грани, даже если он это позволяет. Особено потому что он это позволяет. Знает, что не переступлю, только поэтому откровенен, терпелив и снисходителен. Он ни разу не переступил мой предел, хотя мог даже без последствий для себя. Не сделал, и мне нельзя. Уважение на уважение. Никаких низких подходов. Нельзя. Его тоже ведет. Нельзя в эгоизм ударяться. Нельзя не оправдать его доверие и его уважение. Нельзя. Он себе этого не позволяет. Мне тоже нельзя.
– Хоть на полгода там зависай, Асаев. – Произнесла ровно, усмирив жадность, алчность, коварные эгоистичные мысли. – Фотки с карнавала пришлешь. И предохраняйся, когда шпилить будешь крутобедрых бразильянок и… можешь хоть на года зависнуть и весь карнавал выебать, только чтобы… Понятно, Асаев?
– Да, хер майор. – Негромко рассмеялся, и добавил тихо, совсем не громко, мягко очень – эж уазрон деу, Яна.
– Ты меня сейчас проклял? – Сердце болезненно замерло.
– Фактически. – Довольно фыркнул. – Еще в тот самый момент, когда ты мне нож чуть в яйца не всадила. С тех самых пор только это и думаю, когда на тебя смотрю.
Повисла пауза. Было и холодно и жарко. Не знаю, почему губы сковало. Хотя нет, знаю. Для меня эти слова значили очень многое. И впервые в жизни я их сказала только Линке.
«Я тебя тоже, Эмин» – замерло на губах. Чувствовала себя каким-то подростком, но побороть бурю внутри я вообще не могла. Только и Асаев был далеко не идиотом.
– Я тебе завтра не наберу, скорее всего. Мы с чукчей в ебанутую даль едем, там и с местной связью проблемы, так что не трясись. И будь хорошей девочкой. – Судя по протяжной к концу интонации Эмин со скукотой так зевнул. Обозначил, что ответа не ждет. Снова его понимание меня пробивающее на вылет.
– Я…
– Позже, Ян. – Тон совершенно ровный, без эмоций. – В глаза.
– Как ты любишь усложнять… – облегченно хохотнула я, при этом страдальчески поморщившись.
– Напротив. Ладно, мне на боковую надо, через три часа вставать. Спасибо за снятие стресса, непременно обращусь к вам еще. А да, едва не забыл. Минут через сорок приедет Аслан. Постелешь ему в гостиной, он за тобой по пятам будет ходить, пока не вернусь. – Сказал опять-таки совершенно ровно и спокойно, как о погоде говорил.
– Думаешь, изменять буду? – слабо съязвила я, чувствуя как останавливается сердце и холодеют пальцы.
– Аслан тебе откажет, он глубокий семьянин, потому и приставил.
– Все… серьезно? – сглотнув, несмело уточнила я.
– Если бы серьезно, я бы уже дома был. Перестраховываюсь. Не накручивай, поняла? – оттенок приказа в ровном голосе. – Просто перестраховываюсь.
Я отключила звонок и стиснула телефон в пальцах. Нет, отчаяния не было. Я знала куда лезу. Еще два года назад шаг сделала, сейчас по горло. Да и… отступать не стану. Слишком все, уже все слишком. Не отступлюсь. Тут тоже мое.
Аслан действительно приехал через сорок минут, молча отправился спать. Утром так же молча пил кофе и ковырялся в телефоне, пока я собиралась злясь на себя за неверные пальцы.
В машине появилась рация. А за нами автомобиль сопровождения. Это напрягало. Било по нервам. Он сказал не накручивать. Пиздец совет, конечно, практичный такой очень. Особенно когда за тобой один-два головореза идут шаг в шаг. Эмин сутки молчал, потому что с Казаковым в какие-то там дали укатил, где связи нет. Аслан порекомендовал пока на ЗКС с телятами не ездить, на прогулках за городом далеко их от себя не отпускать и вообще не отходить от машин больше десяти метров, а вообще лучше посидеть дома. Заебись, чего тут накручивать? Только и я истеричкой никогда не была. Но я была женского пола. Это пиздецовое сочетание, когда мозги осознают, а с собой поделать ничего не можешь.
Эмин позвонил вечером следующего дня, когда Аслан пил чай в кухне, а я сидела в спальне у кровати и метала в коридор мячики, которые приносили обратно радостные телята.
Я не сразу взяла трубку. Сначала глубоко выдохнула, чувствуя как внутренний мандраж сотрясает уже не внутренне. Асаев, как последняя свинья, которая очень хорошо меня чувствует и понимает, начал с сарказма. Пока я сидела у кровати, не в силах сказать ни слова, уткнувшись в покрывала, пыталась подавить ебанутые слезы. Эмин прямо молодец. Бодро так:
– Слющай, бр-ратан, с Арбиджаджана приэхал, нас тута восем чэлоэк, дай переночевать, бр-ратан. А то тута нету никакого вапще условэй.
– Ты прилетел? – уточнила я, тщательно сделав голос ровным и отстраняя ластящиеся чепрачные морды, стремящиеся слезать слезы с щек.
– Почти. Через два часа в городе буду. Бизнес-джет арендововал, он сейчас работает по принципу маршрутки. Там пару человек высадили, тут высадили, мне с Казаковым на конечной выходить. Сэкономил я время и нервы. В пизду, блять, пусть в следующий раз сами пусть добираются, заебался уже… Аслан порадовал, что вела ты себя очень примерно, я тебе за это магнитик даже купил, молодец. – Асаев довольно фыркнул и миролюбиво и успокаивающе добавил, – хватит нюни пускать, нытик, я все слышу. Все закончилось. Я рядом.
Я сдержала злобный трехэтажный мат, Асаев хмыкнул и, посоветовав печь каравай, отключился.
– Ваш хозяин просто свинья, – сбито прошептала я, обнимая радостных телят, тыкающихся мне в лицо.
Два часа почти на исходе, Аслан за рулем, я курю на заднем сидении. За нами четыре машины сопровождения. Во мрак салона вплелось вступление трека, отозвавшегося болезненным уколом в сердце. «Мой рокнрол», Би-2 и Чичериной. Аслан протянул руку к консоли, чтобы переключить с аукса на радио.
– Оставь, – негромко произнесла я, выдыхая дым в приоткрытое окно и оглядываясь на внедорожники занявшие полосы попутного направления. Настроение самое то, сука. – И включи на повтор.
Аэропорт. Сопровождение на территорию. Мы ждали у открытого въезда. Сначала выехал кортеж Казаковской стаи. Три сраные тройки, четыре внедорожника. Десять минут и еще шесть машин. Только потом Аслан тронул Крузак.
Морозная зимняя ночь. Ксенон фар вплетается в яркое освещение прожекторов освещающих широкую взлетно-посадочную. Невдалеке бизнес-джет, в окружении семи автомобилей. Толпа людей у трапа, ровный полукруг из-за которого плохо видно саму высокую фигуру Асаева. По мере неторопливого приближения Крузера, окружение медленно расходилось по автомобилям. Аслан остановил машину в пяти метрах от Асаева. Он курил, что-то говорил пяти людям оставшимся перед ним. Докурил, щелчком пальцев отбросил сигарету, направился к машине.
Аслан забрал чемодан у стюардессы, стоящей у трапа и загружал его в багажник, пока Эмин целовал меня на заднем сидении.
Дорога домой. Загородная трасса. Он сжимал мои пальцы на подлокотнике, разделяющем заднее сидение. А я смотрела в боковое окно и прикусывала губу, наблюдая как с обочины через равные промежутки расстояния трогаются внедорожники и пристраиваются в конце, усиливая кортеж. Краткий приказ Аслана на басурманском по рации и три автомобиля обгоняют машину и едут в нескольких метрах впереди, занимая три полосы попутного направления пустой ночной трассы. Наблюдая как перестраивается кортеж, обходя попутные автомобили и становятся снова вкруговую замок, я курила в окно.
Эмин с непроницаемым лицом рылся в телефоне.
Сука.
Ничего не кончено. Я закурила вторую, сильнее сжимая его руку. Он успокаивающе провел большим пальцем по тыльной стороне моей ладони. Меня не везли его встречать. Меня не хотели оставлять одну. Потому что ничего не кончено. Что-то происходит. Кортеж вплотную. И рация в салоне ожила:
– Эмин Амирович, в хвосте по левой и средней две ку восьмых. Нечаевские. Пять человек, Нечай в правой ближней. Оттеснить?
Аслан взял рацию и, согнув руку в локте на подлокотнике, поднял ее между сидениями, нажав на тангенту.
– Подпустить. – Ровный голос Эмина, взгляд все так же в экран. Аслан убрал пальцу с клавиши и отложил рацию на пассажирское сидение.
Почувствовал как сердце ускорило ритм, разгоняя кровь по организму, но пальцы, напротив похолодели. Выкинула сигарету и закрыла окно. Оглянулась назад, чтобы увидеть как машины сопровождения разъезжаются по боковым полосам, уступая место ксенону фар быстро перестроившихся на середину автомобилей. И я тихо проскулила, когда у идущего метрах в пяти чужого автомобиля открылось окно с водительской стороны и раздалась краткая автоматная очередь. Пока в воздух.
– Охуели совсем, пидоры!.. – Аслан резко обернулся, озверело глядя в окно багажника. – Эмин Амирович…
– Тормозни, раз так умоляют. – Эмин совершенно спокойно листал страницы в интернете и не поднимая взгляда от экрана, ровно произнес. – Рацию вруби. – Аслан начал сбавлять скорость и снова поднял руку на подлокотнике с рацией, нажав на кнопку. Эмин включил блокировку экрана, кинул телефон в карман полупальто и, ровно глядя на рацию твердо и холодно приказал, – никому не дергаться пока не скажу, иначе кастрирую. – Аслан убрал рацию, съезжая на обочину, а Эмин достал сигареты и, метнув на меня пронзительный взгляд, негромко предупредил, – никаких творческих порывов, поняла? – он ждал ответа, а я, прикусив губу, безнадежно пытаясь подавить истеричную улыбку, оцепенело смотрела на него. – Я тебе вопрос задал.
Я опустила голову, глядя себе в колени. Прикусила губу, чувствуя, как адреналин взрывает суженные страхом вены и кивнула.
Глава 9
– Как же тяжело с тупыми. – Выдох дыма вплетающегося во мрак салона.
Его палец ударил по кнопке на ручке двери и стекло опустилось вниз. Я с заходящимся сердцем смотрела, как к машине подходит Никита Нечаев. Как останавливается у двери Эмина, глядящего в подголовник перед собой. И как Нечаев с ненавистью неразборчиво что-то прошипев, вскинул оружие.
– Вышел из машины, блядь… – Нечаев не оборачивался на тесно, с визгом и игрой друг с другом тормозящие автомобили позади него.
Он не оборачивался на двенадцать машин, перегородивших шестиполосную дорогу, как в попутном, так и во встречном направлении.
Режущий морозную ночь свет фар автомобилей, сгруппировавшихся вокруг него, меня и спокойно затягивающегося Эмина, к виску которого было приставлено дуло оружия.
– Я сказал тебе выйти из машины, с-с-сука!.. – Сквозь зубы прошипел Нечаев, с ненавистью глядя в ровный профиль Эмина.
– Если я выйду, ты ляжешь. – Эмин едва заметно прищурился, все так же глядя в подголовник перед собой, а меня сковало холодом – я уже видела, что напитывает его взгляд.
– Лягу? Убьешь меня? – он рассмеялся. Зло и безумно. Он гашенный. Снова. Как тогда, в «Империале». Блеск глаз. Смех гиены. – Не гони! Одна хуйня, что ты сместил меня, а другое… Я в теме и завязано на мне… и ты, с-сука, тоже в ней… и она не даст тебе… Не дас-ст… как любому своему маменькиному сыночку…
– Маменькому сыночку… – Эмин улыбнулся. Спокойно и жутко. Мрак в глазах стал насыщенным. – Моя мама – анархия, Нечай. – Ровный, негромкий голос режущий по нервам напряженным до предела. Эмин неторопливо и со вкусом затягивается.
И медленно поворачивает лицо в сторону Нечаева. Смотрит в глаза твари. Тут же бледнеющей под этим взглядом Эмина, сгоняющем искусственно занесенный в его тело дурман и возрождающий в нем естественный, закономерный страх перед тем, кому он сейчас так глупо посмел угрожать. Я знала, что он увидел в глазах Эмина. Что вот-вот выйдут из берегов реки с кровью. Что из-за его неосмотрительно начатой войны со стонами будут сломлены сонмы. Асаев здесь свой. Среди них чужих. Они ждали принца на черном коне, но земля уже дымится и облака над ней тоже. Пришел не принц. Пришла сама система. Ей угрожать нельзя. И я ледяными пальцами сжала колено Эмина.
Секунда, несущая холод мрака по венам у всех нас. Только реакции на это у каждого свои. У Нечаева. У меня. У Эмина. Нечаев начал осознавать, что он себе подписал приговор, я сжала челюсть, чувствуя себя на краю бездны, а Асаев начал падать в то, что стирало ему границы себя. Он был на пороге. В сантиметре от того, чтобы одним своим решением столкнуть меня во тьму и ледяной ад того, что несло наслаждение ему. Сжала пальцы на его колене до судороги, в мольбе не толкать меня в эту пропасть. И он отозвался. Очнулся. Отринулся от соблазна того, чем управлял, чем наслаждался порой почти до оргазма, и… с каждым разом падал глубже. Для самого себя.
Едва ощутимо повел коленом, подсказывая ослабить хват моих дрожащих пальцев. Подсказывая, что он тут. Он рядом. Он… снова в себе.
Перевел взгляд от Нечаева снова в подголовник перед собой, откинув голову чуть назад. В его глазах все еще клубился мрак настолько затягивающий теменью обещанного, что даже мне смотреть на него было тяжело до боли нутра и до дрожи, не то что Нечаеву, в руках которого дрогнуло оружие.
Эмин улыбнулся глядя перед собой в черную кожу подголовника. Затянулся и тихо выдал в выдыхаемый собой сигаретный дым:
– «Кедр» от меня убери, шваль. У моих нервы не железные. Сдохнуть можешь немедленно, бесславно и прямо сейчас. Как твой трахарь Каша. Хочешь увидеть его? Держи ствол еще пару-тройку секунд и вы встретитесь. Привет от меня передавай.
Почти в тот же момент послышался тихий юз тонированных стекол уходящих в двери. Мороз ночи разрезал зазвучащий из кожаных салонов гомон мелодий. Смешивающихся друг с другом. Но в нарушаемой тишине выплеталось из негромкой какофонии одно единственное – предупреждение. Нет, не за необдуманный шаг. За его последствия.
Предупреждение за холод металла у виска того, кто сейчас сидел рядом со мной, спокойно пригубив стакан с кофе глядя перед собой.
– Я приеду к тебе завтра в одиннадцать. Будь к этому готов. И еще. – Едва-едва слышный голос Эмина. Не глядя щелчком пальцев отшвырнул сигарету, ударившуюся о куртку вздрогнувшего Нечаева. – Со мной в машине жена и ты ее напугал. Второй раз. Вот это проеб, Нечай. – Эмин медленно поворачивает голову и выдыхает дым в лицо инстинктивно отступившему Нечаеву, снова встретившегося глазами с Эмином.
Который отдал негромкий, но четкий приказ на не русском языке, и его палец нажал на кнопку на подлокотнике двери. Стекло пошло вверх, а Аслан тронул машину с места. Одновременно с этим внедорожники начали движение. Чтобы выпустить машину Эмина и взять в оцепление замеревшего Нечаева и его автомобили.
Я сдерживала истеричную улыбку, глядя в окно, на пролетающую за ним ночую трассу. Не время. Не место. Не сейчас. Нельзя.
– Керчин просит встретиться. – Аслан нарушил тишину. – И Машков попросил пораньше…
– Отмени все на сегодня. – Его голос абсолютно спокоен, будто бы ничего из ряда вон. Будто привычно.
Я, не сдержавшись, прыснула, но торопливо взяла себя в руки и совсем по животному ощерилась, когда он, не поднимая взгляда от экрана телефона у себя в руке, протянул ко мне пальцы. Тут же опущенные на широкий подлокотник между нами.
Я дрожащей рукойдостала свою пачку сигарет. Последняя. Прикурила не сразу, прикрывая глаза и заталкивая в себя то, что вот-вот готово было накрыть разум. Оно уже пускало токи напряжения по телу, уже горячило кровь и и змеилось в мыслях. Если он хоть одно движение ко мне сейчаст сделает, ему пиздец, я не сдержусь. Падла.
Но он не делал ничего. Рылся в телефоне и не смотрел на меня. Это убивало. Вернее всего остального. Но и помогало удержать самообладание, уже трещащие по швам.
Въехали в город. Сигарета быстро кончилась, я сунула обледенелые пальцы в куртку и, не моргая, глядела в окно. Мы ехали по мосту. Широкому и высокому. Отсюда часто прыгают. Насмерть. И у меня желание было попросить Аслана остановить. И перелезть через парапет. Взгляд расплывался, когда повернула голову к Аслану и из спазмированого горла почти вырвалось безумие, темное и отчаянное, заключенное в один приказ.
– Ну-ка, сюда иди. – Нотки рычания в негромком голосе Асаева.
И его фатальная ошибка – перехватил меня за плечо, чтобы рвануть на себя. Рефлекс сработал немедленно. Звучная пощечина и взрыв внутри, готовый перейти в апокалипсис, если тронет еще.
В его взгляде ярость, но руку убрал. Сука. Почти взвыла, с ненавистью глядя в его глаза. Потому что снова он все понял. Снова. Тварь.
Медленно, с колоссальными усилиями брала под контроль то, что опять ломалось. Больно и страшно. И ко мне подходить нельзя. Меня нельзя трогать. Вот эта ванильная херня с утешениями и соплями-слезами на хуй не нужна. Нельзя ко мне подходить. Убью на хуй.
Двадцать минут до дома, подземная парковка. Лифт. Его этаж. Стеклом резало внутренние органы от напряжения внутри, почти рвущего жилы. Пошла на балкон, ведущий к пожарной лестнице. Он следом.
Пустая пачка моих сигарет. Сжала в ледяных пальцах. В голове бурлящий поток мыслей, пока смотрела на нее.
«Ты в ней… не позволит»
«Анархия».
Скривилась почти от физического удара.
«Завтра в одиннадцать».
Жилы почти порвались. Протянула руку и взяла из кармана его куртки пачку сигарет. Молча, не поворачиваясь ко мне, подал зажигалку. Щелчок, затяжка, ватная слабость в ногах. Прищурено смотрела с балкона вниз. На парковку. Которую не видела. Смаковала дурной вкус никотина и не зная как начать на выдохе:
– Ты его убьешь?
Вопрос рассыпается в ночной тишине и потерялся в усилившимся снегопаде.
Эмин хмыкнул. Забрал свою пачку. Достал сигарету не сразу, отрешенно глядя на пачку у себя в пальцах. Вынул сигарету, щелчок зажигалки, глубокая затяжка. Стряхнул пепел и облокотился предплечьями о парапет, переводя взгляд на линию шоссе.
– Это не так просто, в этом он был прав. – Негромко и задумчиво. – И, для твоей моралистичной душеньки – скорее всего мне откажут, потому что он красный. Звездочки на погонах, четырнадцать лет работы на два фронта и хорошие подвязки, потому что рулил транзитом и оборотом дури через вашу область и хоть и наебывал по деньгам, да не критично. Ну и отсасывать кому надо умеет хорошо. Так что по ходу увы, не убью.
– Увы? Раньше приходилось, да? – Повернула голову, вглядываясь в его спокойный профиль
Он выдохнул дым и не ответил. Полуулыбка уголками губ, полуприкрытые глаза, затяжка и медленный выдох. Перевел на меня взгляд. Чуть склонил голову и слегка прищурился.
– Н-да. Странно, что я этому удивляюсь… – пальцы онемели. Я хотела затянуться, но сигарета выпала. Проводила ее полет взглядом. Внутри так же. Тихо, беззвучно и угасает, когда достигает… дна.
Глубоко вздохнула, на мгновение прикрыла глаза и пошла к двери. Но Эмин, резко выстрелив рукой, перехватил меня за локоть. Егоголос негромок, спокоен когда он взглядом все так же вдаль, на линию шоссе за соседним домом:
– Приходилось.
Я напряженно смотрела в его лицо и понимала, что если я сейчас поведу локтем, он отпустит. Не хочет, но отпустит. Почему-то сорвалось дыхание и стало больно. Он сейчас прояснит. Скажет одну фразу и мне станет понятно. И будет принято, потому что понятно. Я его знаю. Каждое действие обосновано, даже… такое. Я стиснула челюсть отчаянно не желая слышать вот то, что он скажет, и что у меня в голове нарисует страшную, отталкивающую картину.
– Кровь за кровь, слышала такое выражение?
Но я слушала, и оно нарисовало.
Меня сковало. Отозвалось болью. Давно забитым на дно желанием, задавленным и темным. Отозвалось… нет, не пониманием и принятием, но сродством к нему. Он просто подготовил. Просто подсказал. И дал, сука ебучая, время, чтобы подготовиться еще:
– Еще одну и зайду. Вискарь достань. Разговор для меня тяжелый.
Зашел минут через пять. Я в полумраке гостиной. Слышала как телята, радостно похрюкивая, крутятся вокруг него. Скучали. Очень. Он по ним тоже.
Он зашел не сразу. Тянул время, пока мыл руки, переодевался. Менял воду собакам, отправлял их на места. И долго сидел с ними. Тянул время. И у меня онемели пальцы, разливающие виски по бокалам, когда я поняла, что не для меня. Что он брал паузу для себя. А значит там что-то поистине… Я не считала его животным, пачками приканчивающим народ или тварей или мразей. Там интеллекта дохуя, это и обеспечило ему очень высокое положение при… нынешних условиях развития мира.
Он зашел в гостиную не глядя на меня, подкатил кресло к углу дивана, где сидела я. Взял бокал с подлокотника и сел в кресло, вытянув длинные ноги и скрестив их на низком журнальном столике. Лицо непроницаемо. Махом осушил окал не поморщившись. Молча налила еще и опустила бутылку на пол.
Рим и Доминик только переступили порог, но он кратким жестом, не глядя на них приказал идти на место.
Бокал на подлокотник, палец медленно постукивает по грани бокала, взгляд в стену перед собой. Голос негромок, пробирающий до мозга костей:
– В день, когда мне исполнился тридцать один год, моего отца не стало. Утром он подарил мне двух щенков, а вечером я сидел на корточках перед своим братом, пока в оперблоке за моей спиной пытались вытащить нашего отца. Я сидел перед братом и говорил, что не время для истерики. Ничего не напоминает, Ян? – я, чувствуя как обрывается сердце, смотрела в его невесело усмехнувшееся лицо, задумчиво глядящее на бокал в пальцах. Эмин прикрыл глаза медленно откидывая голову на спинку кресла и продолжил совсем негромко, – сидел вот в той же позе что и ты, интонация была почти та же. И взгляд тот же. Говорил немного иное, чем ты своей сестре. Потому что я знал, что отца не спасут. Мы оба знали. На глазах застрелили. Патрон семь шестьдесят два, сороковой Ремингтон, раздробленная височная кость и в мозг. Нашел всех через полторы недели. Остановил Давида. Себя не смог. – Пачка из кармана, щелчок, зажигалки. Приоткрытые глаза, невидящий взгляд в потолок. – Твой взгляд на сестру, Яна… Твой взгляд на шваль в поле. А теперь сопоставь то, что ты чувствовала с тем, что испытывал я и сделай выводы, смог бы я остановиться.
