Текст книги "Время - московское!"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Полина нахмурилась.

– Ну допустим. А трубу они зачем раскурочили?

– Дублирующая диверсия. Положим, немного люксогена все-таки есть. Он мог бы остаться, в размерах одной-двух порций, скажем, в промежуточном жиклере. Так вот, чтобы было невозможно отправить отсюда даже короткую записку, неведомые диверсанты уничтожили водяное охлаждение Х-передатчика.

– Более-менее понимаю... Но скажи, Роло: разве тот прибор, который надо охлаждать, не сможет проработать некоторое время, если сломается система охлаждения?

– Сможет, конечно. Но он будет работать только до тех пор, пока сам не сломается, не загорится или не взорвется. Х-передатчики, например, взрываются.

– Это само собой. Но ведь клонский передатчик нам нужен, чтобы послать именно короткую записку! Вот пошлем, и пусть взрывается, нам бы главное передать! Разве он успеет так уж перегреться за те несколько секунд, которые потребуются для отправки сообщения?

– Не успеет. Но и включить нам его не удастся.

– Но почему?! Ведь ты сам сказал, есть такой промежуточный жиклер, где наверняка застоялась пара порций люксогена?!

– Я сказал, что там может остаться люксоген. Проверить это довольно сложно. Но дело не в этих чертовых остатках люксогена, а в автоматической блокировке. Если во внешнем контуре не циркулирует вода, то блокировка просто не позволит подать напряжение на Х-передатчик! Еще раз повторяю: тут постарались люди, отлично знавшие болевые точки клонской стратегической связи.

Полина быстро выходила из себя, когда слышала слишком уж много технических терминов в минуту.

– Так, ладно, хватит с меня деталей. Говори по-простому: мы можем связаться с Землей? Да или нет?

– Нет.

– А с другой колонией?

– Нет.

– И даже с Кларой?

– Даже с Кларой.

– Впрочем, какая Клара, там же клоны... А что, трудно починить водопровод?

– Я уже десять минут об этом думаю. Понимаешь, даже если бы я нашел такую же точно трубу, резак и сварочный аппарат, то отсутствие люксогена...

– Никаких подробностей! Короче говоря, сверхсветовой связи у нас нет... – (От уютного слова «сверхсветовой» на Эстерсона пахнуло чем-то безнадежно далеким, земным, книжным.) – А как обстоят дела с обычной?

– Ты только не смущайся, дорогая, но...

– Тоже сломана?! С виду же все целехонькое?! – Полина скроила трогательную гримаску отчаяния.

– Питания нет. Понимаешь, основой энергетики у них здесь была мобильная ТЯЭС с лазерной детонацией, она вроде целая. Но пусковое напряжение для нее обеспечивалось...

– Ни-ка-ких. Боль-ше. Под-роб-нос-тей.

– Хорошо. Если без подробностей, то радио нет и в обозримой перспективе не будет.

– Но хоть свет ты можешь дать, Роло? Вечер на носу!

– Без подробностей? Не могу. – Эстерсон демонстративно сложил руки на груди.

– А если с подробностями? – Полина примирительно улыбнулась.

– Надо поискать карманные фонарики.

– Нас ждет романтическая ночь! Разгромленная база, духи мертвых клонов и гаснущий карманный фонарик!

– Это была твоя идея: плыть на базу.

На некоторое время они замолчали. Темнело. Полина досадливо покусывала нижнюю губу.

Эстерсон делал вид, что думает, хотя на самом деле сосредоточиться на чем-либо у него никак не получалось.

Мысли галопировали по кругу.

«Связь – на кой черт она нужна? – ТЯЭС не запускается – потому что пусковой генератор сломан – а на кой черт нужна ТЯЭС? – для радиосвязи достанет любого внешнего источника киловатт на десять – через час будет совсем темно – внешний источник это, скажем, флуггер – а где ты видел у флуггера выходы для других потребителей? – был бы флуггер, можно было бы думать».

Наконец Эстерсон сказал:

– Знаешь что, зови Качхида и поплыли, наверное, назад. На биостанцию. Как раз к темноте поспеем.

– Ты океан слышишь? Не слышишь, так погляди в окно.

– Ой.

– Вот то-то же.

Волны за узеньким, похожим на бойницу оконцем с толстенным бронестеклом были как раз такими, чтобы сказать: не-ет, на моторной лодке лучше даже и не пытаться...

«В таком случае пошли искать этот javla[1]1
  траханый (шведск.).


[Закрыть] фонарик!» – приготовился уже в сердцах воскликнуть Эстерсон. Разумеется, без «javla».

И воскликнул бы, но тут перед ними совершенно бесшумно возник Качхид. Вид у него был торжественный, загадочный и очень-очень довольный.

– К нам плывет большая летающая лодка, – сказал Качхид. – И поскольку я первый ее увидел, эта лодка уж точно моя.

Эстерсон глянул в окно, но ничего не увидел.

– Тебе не кажется, мой друг, что это противоречие: «летающая лодка», которая «плывет»? Либо нечто – «лодка», тогда летать оно не может. Либо нечто летает, тогда зачем ему плавать и называться лодкой? – заметил инженер, ни на секунду не сомневаясь, что у сирха припадок поэтического вдохновения. А вдохновение у сирхов, как известно, сопровождается безудержным, хотя и совершенно безобидным враньем.

– Ты прав, бесцветик Роланд. Но все-таки это летающая лодка, – вздохнул Качхид.

«Летающая лодка?! Боже, я идиот! Это гидрофлуггер! Так ведь гидросамолеты еще в XXI веке и называли: летающие лодки! Но где он?!»

Эстерсон вскочил.

– Качхид, они видели тебя?!

– Кто?

– Клоны!.. Ну, однолицые бесцветики?

– Они все мертвы.

– Те, которые в гидрофлуггере!

– Роло, ты чего разорался? – попыталась вмешаться Полина.

– Подожди! Качхид, еще раз спрашиваю: видели они тебя?!

– Очень громкий бесцветик, – сказал Качхид с достоинством и направился к выходу.

Эстерсон между тем продолжал вести себя, со своей точки зрения, вполне адекватно сложившейся ситуации.

А именно: опередив Качхида у двери, он обернулся, сделал страшные глаза, приложил палец к губам, крадучись вышел за порог и, все еще таясь, выглянул из-за угла здания.

И впрямь, примерно в полукилометре от берега, в южной части залива покачивался на высоких волнах гидрофлуггер. Ветер и течение гнали его к берегу.

Подобная картина, будучи осмыслена поэтически, у любого народа служила бы символом неприкаянности, заброшенности и, возможно, мирской тщеты. Однако на аэрокосмического инженера – а Эстерсон в глубине души никогда не переставал им быть – вид невероятно сложной инженерной задачи, блестяще решенной конкордианскими коллегами в металле, подействовал в самом мажорном ключе.

Одновременно с приливом воодушевления Эстерсон вспомнил множество разных вещей: название этого гидрофлуггера; цвет глаз своего коллеги, инженера Грузинского; бодрящий, кисловатый привкус воздуха в залитых бестеневым рабочим освещением цехах «Боливара»; травянистый запах свежего хризолинового напыления; мнемоническую формулу для первых ста семнадцати знаков числа «пи»; вкус водки «Абсолют»; номер своего банковского счета; писк имени «Роланд», переданного азбукой Морзе.

Эстерсон вдохнул воздух полной грудью и посмотрел на гидрофлуггер взглядом укротителя мустангов.

«Я должен обладать им», – вот какая по-ветхозаветному основательная мысль посетила инженера.

– Смотри-ка, действительно флуггер, – сказала у него за плечом Полина.

– Да, напрасно я тревожился. – Инженер обернулся к ней. – Машина, похоже, беспризорная. Ни один пилот не позволит гидрофлуггеру дрейфовать бортом к волне так близко от берега...

«Сэнмурв» – так они назывались.

Гидрофлуггеры были пионерами клонской колонизации Фелиции. Эти машины появились над планетой в декабре прошлого года. Они сели на воды залива Бабушкин Башмак и привезли с орбиты первые партии военных строителей, первые тонны цемента и первый Священный Огонь.

Позже, когда были вырублены качаговые рощи и засыпаны суходолы, когда на еще куцую бетонированную площадку космодрома начали прибывать машины потяжелее, а за ними и транспортные суда, «Сэнмурвы» потеряли статус единственных челноков на линии «орбита – планета».

Большинство гидрофлуггеров улетело с Фелиции до конца января. Из пяти оставшихся три погибли под обстрелом с орбиты во время освобождения балерин с яхты «Яуза» российской эскадрой.

Из двух оставшихся «Сэнмурвов» один исчез бесследно.

И, наконец, их «Сэнмурв», подарок местных морских богов, под крылом которого Эстерсон с Полиной пили чай и обсуждали дальнейшие планы, оказался последним. Во всех отношениях последним клонским флуггером на Фелиции.

– И как ты его оцениваешь? – поинтересовалась повеселевшая Полина. – Можно даже с умеренными техническими подробностями.

– Никаких подробностей, dusha moya! Невероятно, но машина находится в идеальном состоянии! Аккумуляторы заряжены! Вспомогательная силовая установка на ходу! Реактор запустился с полпинка! Топлива полные баки! Кстати, флуггерное топливо есть в одном из бункеров космодрома, заправок десять... В общем, наш с тобой флот из моторки и скафа теперь обзавелся достойным флагманом. Можем плыть хоть вокруг экватора. И шторм нам не страшен, потому что «Сэнмурв» абсолютно герметичен!

– Плыть?

– Ну, видишь ли... – Эстерсон замялся. – Лучше не злоупотреблять...

– Злоупотреблять чем?

– Благосклонностью судьбы. Я же не пилот, я инженер... Так, на средней тяге, без отрыва от поверхности воды– это пожалуйста. Километров двести в час могу дать в открытом море. Но лететь куда-то... Я бы остерегся.

Инженер поднял глаза и посмотрел на Полину. «Тьфу, черт. Снова что-то не то сказал».

Все следующее утро они спорили. Ругались, расходились в разные стороны от «Сэнмурва», как дуэлянты, бросали друг на друга испепеляющие взгляды...

Полина: если флуггер есть, значит на нем надо летать. И точка.

Эстерсон: логики ноль; это как сказать, что если есть женщина, то ее надо... Ой, извини.

Полина: летать совершенно необходимо; и не важно, что приемник «Сэнмурва» ни на каких диапазонах ничего не ловит, кроме солнечного ветра; надо все равно лететь в Вайсберг, искать своих.

Эстерсон: вряд ли «свои», даже если они там почему-то остались, будут рады, когда им на голову упадет флуггер; а «Сэнмурв» именно упадет, потому что аккуратно посадить его на бетонку космодрома выше скромных сил твоего... гхм... гражданского супруга!

Полина: а я привыкла в себя верить! И в тебя верю, как правило!

Эстерсон: а я слепую веру привык поверять рассудком!

Полина: идиот!

Эстерсон:аналогично.

Качхид между тем осваивал «свой» флуггер. Именно так. По аналогии с клонской моторной лодкой он считал «Сэнмурв» своей собственностью по праву первообнаружителя, причем на этот раз Эстерсон с Полиной были лишены козырного аргумента относительно территории, на которой состоялась находка. Океан-то был ничей, а побережье залива Бабушкин Башмак так и вовсе принадлежало общине сирхов.

Итак, имущественные права на «Сэнмурв» были де-юре закреплены за Качхидом.

Разжившись на клонской базе цветными маркерами, он покрывал борта гидрофлуггера длинными змеистыми узорами, из которых «вдруг», «совершенно неожиданно» складывались очертания дварва. Притворно пугаясь каждого очередного чудища, Качхид ронял маркеры, бормотал проклятия, иногда даже убегал, но раз за разом вновь возвращался к творчеству. На то, чтобы в таком темпе полностью разрисовать хотя бы один борт флуггера, требовалось, по оценке Эстерсона, дней сто.

К полудню Качхид умаялся.

– О чем спорят бесцветики? – спросил он у Полины.

– Я пытаюсь уговорить Роланда куда-нибудь слетать.

– На чем?

– На летающей лодке.

– А она высоко летает?

– Роло, она высоко летает? – Полина переадресовала вопрос Эстерсону.

– Полмиллиона километров от Фелиции хватит?

– Так она и в космос выходит? – удивилась Полина.

– Само собой. Это же флуггер.

– Насчет космоса ты мне не говорил.

– Насчет космоса ты не спрашивала. А что, есть идеи? Напоминаю для астроботаников: космос это такое место, где нет ничего. Ни воздуха, ни воды, ни людей.

– Спасибо, что напомнил.

– Зато там есть звезды, – заметил Качхид.

– Это ценно. – Эстерсон, по инерции прений с Полиной, упивался ядом сарказма. – Что еще?

– Там есть солнце. Две луны... – Сирх на секунду задумался. – Падающие звезды... Летающие звезды...

– А чем отличаются падающие звезды от летающих? – спросила Полина.

– В летающих звездах больше качи, – предположил Эстерсон.

– Роло, имей совесть! Так чем же, Качхид?

– Падающие крупнее, – ответил Качхид.

– И все?

– Но летающие звезды не падают.

– А что же они делают?

– Летают.

Тут инженер наконец сообразил, что сообщение Качхида насчет «летающих звезд» не является чисто натурфилософским трюизмом. Раз уж он специально отличает летающие звезды от падающих...

– И много их летает на небе, Качхид? – спросил Эстерсон.

– О! Много! Когда пришли однолицые бесцветики, их стало вот так... и еще так...

Дети показывают числа при помощи растопыренных пальцев. Сирхи, если речь идет о небольших числах, в пределах двадцати одного – при помощи лица. Шерсть темнеет вертикальными черточками, количество черточек обозначает число. Сирх показал сперва «семь», потом «четыре». Итого – «одиннадцать».

– А потом?

– Потом был первый громовой огонь с неба. Здесь все тряслось на оба горизонта. В одну ночь я видел семьсот семь летающих звезд! Некоторые становились падающими! Было весело. Но после этого летающих звезд сделалось вот так..,

Качхид показал «пять».

– Русские, когда напали в конце января, сбили часть клонских спутников раннего оповещения и связи, – быстро пояснил Эстерсон Полине. – Я так думаю... Ну а сейчас, сейчас их сколько?

– Не спеши. Интересно только то, что рассказано в линию. А линия не любит, когда ее рвут... Потом, как ты видел, их стало пять. Потом был второй громовой огонь с неба, короткий. И летающих звезд не стало вовсе. Но недавно небо опять изменилось.

– И сколько их теперь? Сколько? – Эстерсон молитвенно сложил руки.

«Одна», – показал Качхид.

Когда сирхи хотят сделать сильное смысловое ударение на единице, они показывают ее хвостом. Что Качхид и проделал. Хвост его, выпрямившись, как палка, указал точно в зенит.

«Это знак», – подумал Эстерсон.

– А теперь для необразованных астроботаников, пожалуйста, – попросила Полина.

– Что-то летает на орбите. Если Качхид все правильно рассказал – звездолет.

– Клонский?

– Понятия не имею.

– А откуда Качхид это знает?

Сирх тем временем вернулся к своим дварвам, поэтому некому было ввернуть «Качхид знает всё».

– Видишь ли... – Эстерсон смущенно улыбнулся. – В отличие от нас с тобой ему еще интересно смотреть на небо. Если бы мы в последние месяцы чаще обращали свой затуманенный заботами взор к звездам, мы бы его тоже увидели. Не забывай, что спутники, а тем более звездолеты, которые находятся на низких орбитах, ночью хорошо различимы даже невооруженным глазом. В виде звездочек, пересекающих небосклон.

– А почему тот звездолет, о котором ты говоришь, не ведет никаких передач? Ты ведь прослушивал эфир приемником «Сэнмурва»?

– Два варианта. Либо он действительно ничего не передает, а почему – бог весть. Скажем, зачем-то соблюдает радиомаскировку. Либо в то самое время, когда я прослушивал эфир, звездолет находился вне пределов прямой радиовидимости. Ведь из слов Качхида явствует еще и то, что все спутники связи исчезли. Именно они должны были бы ретранслировать...

– Не важно. Так давай сейчас снова приемник включим, а вдруг?..

– Давай.

Стоило им вернуться в кабину «Сэнмурва» и включить приемник, как оттуда разнеслись залпы взволнованной клонской речи. Эстерсон инстинктивно убавил громкость.

Быстрее, чем они успели настроить «Сигурд», передача закончилась.

Но через минуту началась снова. Звездолет вел трансляцию в автоматическом режиме.

«Говорит Нуман Эреди... эскадренного буксира... Терплю бедствие... неопознанным противником в системе Секу... Выходил из-под удара... Х-матрицу... повреждения... баллоны и регенератор...»

И в следующий раз повторилась та же запись, только теперь прозвучали некоторые «потерянные» слова, а часть слов, наоборот, выпала.

«...Эреди, старший лейтенант флота... „Мул-19“... семь часов девятнадцать минут по ста... удара на предельной скорости... получил повреждения... уничтожены кислородные балло...»

После этого они смогли расслышать только «...помощи... таюсь верным сыном...» и в эфире воцарилось молчание.

– Очень плохой прием, – пожаловался Эстерсон. – Как ты слышала, с интервалом в несколько секунд выпадали фрагменты.

– Может, запись повреждена?

– Нет, запись цела – иначе откуда бы брались слова, которых раньше не было? Единственное, чем я это могу объяснить, – корабль не стабилизирован относительно вектора своего движения. Он вращается вокруг главной оси или, возможно, кувыркается по орбите. Поэтому его антенна делает «мазок» радиоволнами по поверхности Фелиции, а следующие несколько секунд ведет передачу в открытый космос. Примерно так, я полагаю.

– Ты-то понял, что у них стряслось?

– В общих чертах. Некий клонский эскадренный буксир был атакован в системе Секунды. Если ты знаешь, там находится планета Грозный с кучей наших поселений.

– Клонские газеты пишут, что Грозный оккупирован.

– Логично. Если бы Грозный не был оккупирован клонами, зачем там нужен был бы эскадренный буксир?

– А что такое эскадренный буксир?

– Это такой небольшой звездолет. У него, несмотря на скромные размеры, очень мощные люксогеновые двигатели с гигантским лямбда-фактором...

– Роло!

– Ну, в общем, хорошие двигатели. Благодаря таким двигателям буксир может взять, скажем, большую орбитальную крепость и перетащить ее через Х-матрицу на пятьсот парсеков. Или, скажем, эвакуировать корабль, который почему-то остался без хода. Такие буксиры еще называют «стратегическими». Если ты в свое время смотрела «Товарищ Космос»...

– Не смотрела. Я такую галиматью вообще не смотрю... Давай дальше, что там на нашем буксире стряслось?

– Атаковал его противник... Заметь: неопознанный! Они от него решили убежать через Х-матрицу. Неопознанный противник их основательно повредил. Буксир почему-то сюда прилетел, на орбиту Фелиции. Хотя выбор странный... Может, были проблемы с астропарсером? В общем, буксир из Х-матрицы вышел. Начал звать на помощь. А клонов-то больше на Фелиции нет! Экипаж буксира этого явно не знал.

– Большой, кстати, на этих кораблях экипаж?

– Не-ет. Там и четырех человек хватит.

– А двух хватит?

– Чтобы что?

– Чтобы лететь.

– Видишь ли, я по флуггерам специалист, а не по звездолетам...

– Хорош прибедняться. Все ты знаешь.

– Не знаю. Мне кажется, двух должно хватить. Собственно, один человек нужен в ходовой рубке, чтобы нажимать кнопки на астропарсере. И еще один – в двигательном отсеке, чтобы по команде из ходовой рубки запустить люксогеновый двигатель.

– А что, прямо из рубки его нельзя запустить?

– Где как. На наших звездолетах обычно можно. Но, представляя себе вкусы клонских инженеров, я бы не удивился, если бы оказалось, что там вообще три рубильника в разных выгородках и все три нужно рвануть одновременно.

– Зачем?!

– А чтобы ни один, ни двое психов не смогли звездолет угнать куда им вздумается. Там еще и ключики всякие могут быть. Для каждой приборной панели отдельный ключик, и к каждому ключику свой офицер приставлен... Слушай, а ты что, серьезно хочешь слетать на орбиту, к этому чертову «Мул»? – неожиданно для самого себя спросил Эстерсон.

Полина посмотрела на него длинным, испытующим и, как заключил инженер, восхищенным взглядом.

– Роло, ты делаешь успехи в телепатии, – сказала она. – Я очень хочу слетать на орбиту, к этому чертову «Мул». Более того: я очень хочу улететь на нем с этой чертовой планеты. Очень.

Если женшина три раза повторяет слово «очень», то мужчине категорически рекомендовано к ее словам прислушаться.

И тогда Эстерсон понял, что все так и будет.

Нужно освоить пилотирование «Сэнмурва»? Что же, значит, освоим.

Пару раз наложить в штаны в ходе стыковки? Что же, значит, постираем штаны.

Придется иметь дело с трупами клонских пилотов, умерших от удушья? Ерунда, всего лишь трупы.

Глава 11
НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Апрель, 2622 г.

Город Полковников

Планета С-801-7, система С-801

На следующее утро меня разбудил «Лебедь» Сен-Санса в исполнении симфонического оркестра Новосибирской Государственной филармонии – душка лейтенант Юхтис зарядил свой будильник отборной слезоточивой классикой.

Просыпаться под «Лебедя» совершенно не хотелось.

Напротив, необоримо тянуло спать дальше. Спать вопреки всему, спать и видеть сны – пастельные, прозрачные, как юбочки балерин. Сны, лучащиеся бриллиантовым светом несбыточной мечты, еще больше самых лучших, самых волшебных снов, и так до самой смерти...

Кстати, о смерти. «Лебедя» обожала моя покойная мать. Неудивительно, что ее растушеванное памятью лицо я и увидел перед своим мысленным взором, когда видеосвязь прогундосила: «Лейтенант Пушкин, вас вызывают!»

И лишь когда звуки виолончели угасли под низким потолком моей лилипутской комнаты и на смену им пришло буравом ввинчивающееся в мозг пиликанье вифонного вызова, я открыл глаза и, на ходу прилизываясь, подскочил к экрану.

– Лейтенант Пушкин? Как поживаете? – На меня смотрело востренькое недоброе лицо молодого офицера, обладателя щита и меча ГАБ в петлицах.

Вопрос был странным. Не только неуставным, но и совершенно не соответствующим суровым реалиям военного времени. Как может «поживать» офицер во время войны? Только хорошо. В смысле, жив – и то хорошо.

– Все в норме, – сказал я.

– Вас просит к себе генерал-майор Колесников, – сообщил офицер. – Ровно в полдень. Сегодня. Вас устраивает время?

– М-м... – Я просто-таки сомлел. В кои-то веки кто-то интересовался моим комфортом! Причем этот кто-то представляет ГАБ – организацию довольно неучтивую, которая предпочитает не «просить к себе», а «настоятельно требовать» и «предписывать».

– От вас требуется однозначный ответ, – поторопил меня востренький.

(«Вот-вот! Требуется! Это уже ближе к теме».)

– Мне-то... лично мне удобно. Но сегодня в одиннадцать ноль-ноль я должен принимать пополнение для своей эскадрильи. Боюсь, комэск Бабакулов...

– Об этом забудьте. Товарищ Бабакулов уже вошел в ваше положение.

«Когда успел?.. Ах, нуда... ГАБ!»

– А по какому вопросу меня... м-м... просят?

– Об этом вам сообщит генерал-майор лично.

– Куда именно мне следует явиться?

– Район 12-2, строение 17, комната 1801. На входе сообщите свою фамилию. Этого будет достаточно. И постарайтесь не опаздывать!

Экран погас, а я скорчил презрительную гримасу, дескать: «Поучи жену щи варить!»

Уж чему-чему, а пунктуальности я научился еще в родной Академии, где за опоздание в десять минут без уважительной причины могли преспокойно отчислить даже отличника. Как говорится, невзирая на. Да ведь и верно. Тому, кто не чувствует каждую секунду хребтом, в пилотах делать нечего.

Однако в тот день словно бы какой-то мелкий бес путался у меня под ногами, желая во что бы то ни стало посрамить меня перед ГАБ – интеллектуальным щитом Отчизны!

Я загодя узнал местонахождение района 12-2 и прикинул, сколько времени мне потребуется, чтобы добраться до него на своих двоих, А как иначе? Штатный монорельс разбомблен, полагаться на попутку неумно, а личного транспорта лейтенантам не положено!

Вышел с запасом в двадцать пять минут. Однако сюрпризы начались прямо у дверей офицерского общежития. На улице работали саперы, весь район был оцеплен, из здания никого не выпускали: в соседнем квартале на глубине пятьдесят метров, под руинами, нашли три неразорвавшихся линкорских снаряда. Дело серьезное.

Выбираться на улицу пришлось окольным путем, через подземный аварийный выход. Десять минут – коту под хвост.

Погодка тоже не подвела. Жаровня Небесного Грузина тлела сегодня зловеще-алым, потусторонним светом. Дул пронизывающий ледяной ветер такой исполинской силы, что гудели на низкой ноте стальные арматурины и дребезжали остатки кровли разрушенных складов. Я продвигался с максимальной скоростью два километра в час, сгибаясь едва ли не до земли. Пожалуй, кабы не одна добрая душа на штабном мобиле, которая подбросила меня до места, на встречу я и вовсе не попал бы...

– Гвардии лейтенант Александр Пушкин! – выплюнул я в лицо сержанту на проходной. – Мне назначено.

– Между прочим, вы опаздываете, – ехидно заметил сержант, сверившись со списком. – На двенадцать с половиной минут!

– Да знаю я, знаю, – досадливо проворчал я, растирая ладонями окоченевшие щеки.

Наплевав на условности, я трусцой побежал через чинный вестибюль Территориального Управления ГАБ по Восемьсот Первому парсеку к лифту, который должен был доставить меня и минус восемнадцатый этаж, к месту встречи.

Тоже вот, мистика интеллектуального щита Отчизны! Клоны разбомбили почти все капониры, накрыли командные пункты ПКО, перепахали хранилища люксогена (почти пустые, хвала Пантелееву!). Но ни бомба, ни ракета, ни снаряд не отыскали скромное строение 17.

Все у них там было. Исполинские бегонии в кадках. Зеркальные деревоплиты на полу. И даже колесный поломойник гостиничной модели, который погнался за мной, истребляя каждое пятнышко грязи, каждую пылинку.

Я, конечно, догадывался, что мой вызов связан с «делом Тани». Но когда среди сидящих я увидел перепуганную большеглазую ксеноархеологиню, улетучились последние сомнения.

«Значит, все-таки Глагол».

Помимо Тани, ради такого случая нарядившейся в серое платье с белым воротничком, в кабинете генерал-майора Колесникова обнаружились: осанистый каперанг с большим желтым лицом, представившийся Кролем; похожий на высушенного кузнечика генерал-полковник Долинцев; некто в штатском, отрекомендовавшийся Иваном Денисовичем; и сам хозяин кабинета, собственно Демьян Феофанович Колесников – грузный простоватый мужчина пятидесяти лет.

Нужно ли говорить, что присутствующих, кроме, конечно, Тани, я видел впервые в жизни? Слышать о них мне тоже не доводилось. Впрочем, на то они и генералы ГАБ – о таких не сочиняют анекдотов. И по каналу «Победа» не показывают.

Меня представили (к счастью, обошлось без выволочки за опоздание).

Мне поднесли кофе по-венски и шепнули: «Будьте как дома!»

Меня усадили в кресло перед длинным овальным столом. И Демьян Феофанович продолжил свой экскурс в историю секты манихеев (нашей земной, исторической), прерванный моим появлением.

Я обнял онемевшими пальцами горячую фарфоровую чашку и невольно залюбовался. Из моего кресла открывался отличный вид на широкий, ухоженный орнитариум, вмонтированный в стену.

За толстым стеклом хлопотали над цветущими кустами граната переливчатые крохи-колибри. Порхали луллиш – конкор-дианские птички величиной с тех же колибри, но только в отличие от колибри снежно-белые, с ярко-красными гребешками и затянутыми слепыми бельмами глазками, «птички-слепышки».

Их очень любила Исса, все собиралась завести себе таких, когда мы поженимся...

В орнитариуме светло и пестро – как в раю. И казалось, что не в мертвых недрах чужой, неприютной планеты собрались все мы, а на дивном острове Мадагаскар, у широкого окна в тропическое лето.

Не секрет, что интерьер кабинета может многое рассказать о его хозяине. Но самое веское слово о хозяине всегда говорит аквариум, орнитариум или террариум. Чем они больше – тем персона значительнее.

Но это еще не все.

Злочев когда-то целую лекцию мне на Глаголе прочел на эту тему, от нечего делать. По его наблюдениям – а кабинетов он повидал побольше моего, – аквариумы держат тихие зануды высокого полета: стратеги, штабные операторы, любители кропотливой работы. Террариумы обожают силовики, эксперты по диверсиям и ликвидациям. (Злочев мечтал именно о террариуме.) А орнитариумы, штуку дорогую и редкую, устраивают в своих подземных и надземных обиталищах те, кто работает с эксклюзивными, подчас непроверенными сведениями, с дерзкими проектами и инновациями. Те, кто пытается управлять будущим из дня сегодняшнего.

В кабинете Колесникова – орнитариум. Что же это получается, мы с Таней – «инновация»?

Полюбоваться птичками всласть я не смог. Стоило мне отдышаться и сделать первый обжигающий глоток, как Колесников повернул шишковатую голову белорусского фермера в мою сторону и сказал:

– А теперь оставим в покое манихеев и обратимся наконец ко второму вопросу, то есть к лейтенанту Пушкину.

Я весь напрягся. Вставать, не вставать? Что делать-то, когда обстановка, что называется, формально неформальная?

– Во-первых, я хотел бы воздать должное Александру Ричардовичу за проделанную работу. Благодаря вашей бдительности, Александр Ричардович, благодаря остроте вашего ума мы получили в свое распоряжение ценнейшую информацию, связанную с местоположением планеты, которую вы в своих отчетах назвали Глагол. Кстати, мы решили поддержать вашу инициативу. С некоторых пор в нашей документации эта планета проходите таким же названием. – Колесников сделал паузу, словно бы приглашая меня сказать слово. Было видно, что ткань разговора он чувствует так же хорошо, как опытный закройщик – сукно под своим лекалом.

– Благодарю вас, товарищ генерал-майор. Мне очень лестно слышать... насчет Глагола... Правда, это название придумал не я. Когда я прибыл в лагерь для военнопленных, другие офицеры уже называли планету именно так. А еще я хотел бы добавить, что к нашей удаче я имею косвенное отношение. Ключевой здесь была информация, полученная мною от Татьяны Ивановны Ланиной, а ею – от чоругов. Вот ей-то и нужно сказать спасибо.

– Ваша скромность делает вам честь, товарищ Пушкин. Но вы не беспокойтесь, доцента Ланину мы уже поблагодарили. Искренне поблагодарили. – Колесников учтиво кивнул, обернувшись к Тане.

Таня потупила глаза и, как обычно, зарделась. Я уже заметил, что вогнать ее в мак может даже услышанная мимоходом солдатская шутка, не говоря уже о похвале генерал-майора.

– Но я позвал вас сюда не только затем, чтобы петь вам осанну... Впрочем, вначале – слово капитану первого ранга Кролю, командиру Х-крейсера «Геродот». Он лично побывал в окрестностях планеты несколько дней назад.

Каперанг с желтым лицом и мраморными глазами (уже известные мне приметы бывалого волка Х-матрицы) поднялся и вытянулся по струнке – видимо, «будьте как дома», сказанное адъютантом Колесникова, он всерьез не воспринял. Обвел присутствующих стеклянным взглядом. И заговорил – коротко, дельно.

– Вверенный мне крейсер прибыл в указанный сектор пространства и обнаружил планетную систему с ожидаемой формулой. Четвертая планета имеет атмосферу. Присутствие конкордианских объектов в районе планеты стало очевидным с первых же секунд нашего пребывания. Эта планета, как вскоре выяснилось, и является искомым Глаголом. Помимо спутников связи и раннего предупреждения, на низких орбитах Глагола расположены крепость и четыре исследовательские станции типа «Рошни». Наблюдения за поверхностью планеты также подтвердили данные о геофизических, электромагнитных и гравитационных аномалиях, упомянутых в отчете лейтенанта Пушкина и других пленных офицеров. Помимо прочего, нашими приборами были зафиксированы эффекты, которые подпадают под определение «комплексных аномалий», то есть аномалий, связанных с отклонением от целого ряда физических законов.