Текст книги "Время - московское!"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

У второго управителя – два управителя, у шестого – три управителя.

Знаю, управителей шесть, управителей управителей пять. Знаю, Свет огражден, дурное не пройдет, злое не пройдет. Знаю, Свет родил Сыновей. Знаю, я Сын Света. Жду освобождения в жилище Света. Придет пятый управитель, прольется ртуть, случится освобождение. Свет покинет жилище, сожжет Тьму, освобождение станет везде. Светила ложного света погаснут, узилища души отворятся, ослепленные прозреют».

Да, а Меркулов-то какой молодец! Правильно перевел тогда на «Сухуми»! И без всякого «Сигурда»! Потерял пару нюансов, а так... Вот может же не быть идиотом – когда хочет!

– Скажите, Таня, а вот «благая обитель Света», о который здесь написано, это тоже типичная для исторического манихейства риторика? Я почему спрашиваю: дело в том, что свиточек-то не старый. Максимум – прошлого века. Он составлен конкордианскими ренегатами, которые ведут партизанскую борьбу на планете Глагол.

– Глагол?

– Условное название. Планета совершенно засекреченная. Нам неизвестны ни официальное конкордианское, ни манихейское названия. Так вот про «благую обитель Света»?..

– Не знаю. Как и в любом уважающем себя религиозном тексте, здесь может быть несколько слоев смысла... Лично я не думаю, что имеется в виду буквально какое-то место в пространстве... Или вы считаете, что эти ренегаты-партизаны имели в виду конкретно Глагол?

– Вот сейчас подумал, что, наверное, да.

– Ну если да, то кто такие, по-вашему, эти «управители»? – спросила Таня.

Моему интеллекту был выдан незаслуженный аванс. Я бы и сам с удовольствием спросил у нее, что она думает по поводу «управителей» и «управителей управителей».

– Не знаю. Ангелы, демоны, что-то такое?..

– Может быть. Но вот что меня.смущает: полное отсутствие симметрии и традиционных четных, троично-девятичных, пятеричных или семеричных нагромождений. Знаете ведь, как обычно в мистике? У эона девять престолов, у престола девять архонтов и вся нумерология в таком духе... А тут– такие странные числа! Вот это, например: «У второго управителя – два управителя, у шестого – три управителя».

– Ну почему же? Какую-то сопоставимость можно обнаружить и здесь. У второго– два, у шестого– три... В первом случае четность, парность, во втором – кратность обоих чисел тройке...

– А почему у первого или третьего управителей нет вообще? Так в мистике не бывает! Это больше похоже по своей произвольности на что-то вроде конкретного человеческого гороскопа, нежели на универсальную...

И тут она замолчала.

И я понял, почему она замолчала.

И мы посмотрели друг на друга.

Нужные слова – «секретный», «неизвестный», «Астрографический Реестр» – наконец-то набрали критическую массу, стоило только Тане заикнуться о гороскопе...

А потом тот, кто выше нас, нажал на небесный спусковой крючок. И мы оба заговорили взахлеб, перебивая друг друга, спеша выговориться, нащупать истину быстрее, чем сияющая волна наития схлынет и мы возвратимся в серый туман обыденности.

– Не нужно быть астрологом, достаточно слышать хоть какой-то звон, чтобы знать: ни один земной гороскоп не обходится без центрального светила и планет Солнечной системы!

– А если мы допустили, что «обитель Света» – планета, то кто же ее «управители»?..

– И почему бы тогда не предположить, что управители – именно они: центральное светило и планеты?!.

– А «управители управителей»?..

– Это спутники соответствующих планет! У второй планеты – два спутника, у шестой – три!

– Но ведь такая же формула у планетной системы в распечатке с глоббура! Шесть планет, пять спутников!

– Да, только номера планет со спутниками были другие! Почему?

– Потому что «первый управитель», Саша, это не планета! Это звезда, центральное светило системы! Го-ро-скоп!

– Ч-черт... Вот черт... Неужели?!

– Да! Иначе и быть не может!

– Тогда, выходит, планетная система, которую вы ищете, не только существует, но я там еще и провел целый месяц! И десятки других наших офицеров тоже!

– Как?!

– В плену, Таня, в плену... Ох, у меня в голове не укладывается... Послушайте, вы хоть понимаете, что это значит?! Для нас, для военфлота?!

– Не вполне.

– Вы, сами того не ведая, доставили в Город Полковников разведывательную информацию уникальной важности. Теперь мы знаем координаты Глагола! Вы сделали больше, чем ГАБ и военная разведка, вместе взятые!

– Правильно ли я поняла, Александр, что вы намерены нарушить данное мне обещание и поделиться этой информацией со своим начальством? – холодно спросила Таня, стремительно трезвея. – Я не знаю, что такое Глагол для вас, но для меня это – сокровищница новых научных знаний. А мы, археологи, очень не любим, когда в таких местах появляются военные. Если бы вы только знали, сколько бесценных памятников культуры стали жертвами вандализма вояк всех национальностей и цветов кожи, вы бы меня поняли!

Протрезвел и я.

«Эге... Если я сейчас заведу волынку о присяге, формальная моя правота будет неоспорима. Но ведь так нельзя! Пожертвовать дружбой такой прекрасной девушки ради карьеры?.. Не-ет...»

Нет – оно, конечно, нет. А с другой стороны...

«Гвардии лейтенант Пушкин! Очнись! От информации такого масштаба сейчас, в условиях войны, зависят жизни десятков тысяч людей! А может быть, миллионов! Это не тебе решать, и не Тане!»

И тогда – откуда только взялись нужные слова? – я сказал:

– Нет, Таня, без вашего разрешения я своему начальству ни о чем докладывать не буду. Однако позвольте вам задать один вопрос: сколько, по-вашему, продлится война с Конкордией?

Она ответила нехотя, не скрывая своего раздражения:

– Не знаю. Месяц, два? Я слышала, флот Конкордии разгромлен?

– Но и наш не в лучшей форме. Почти все ударные авианосцы требуют ремонта, многие вымпелы погибли. Сейчас установилось относительное затишье, которое продлится еще долго, пока заводы не дадут новую технику и синтетический люксоген. После этого наши перейдут в наступление. Рано или поздно эскадры Объединенных Наций появятся над Трайтаоной и Тэртой, Паркидой и Вэртрагной. И поскольку в руки разведки будут попадать все новые клонские документы, местоположение Глагола раскроют! Но – без вас и без меня! Какой-нибудь капитан Семипяденко-Лбов из ГАБ получит за свое открытие майорские погоны и отпуск в Несебре. Правда, произойдет это года через два-два с половиной, потому что война ожидается тотальная, а о начале мирных переговоров я что-то не слышал... До того момента вы о своих джипсах можете забыть по объективным причинам, А после – по субъективным, потому что изучать Глагол будут без вас.

– К чему вы клоните?

– К тому, что есть лишь один путь надежно закрепить за собой первенство в обнаружении Глагола. И более того, для вас существует шанс – небольшой, но все же – слетать на Глагол еще до окончания войны. Может быть, даже прямо в этом году.

В течение двух дней мы с Таней подготовили обстоятельнейшую докладную записку на имя Святополка Даромировича Тылтыня. Адмирал, хотя и получил пару царапин в бою за Глетчерный, оставался в строю. Добиться у него личной аудиенции мне не удалось, но в конце концов я смог передать адмиралу папку с запиской (которая являлась таковой только по названию; документ занимал пятнадцать страниц, не считая приложений: копии манихейского свитка с переводами, а также некоторых документов Таниной экспедиции, например, полной описи Коллекции).

После этого началось ожидание.

Через три дня меня разыскал один из ординарцев Тылтыня и сухо уведомил, что Святополк Даромирович благодарит за информацию и обещает ознакомить с ней компетентные органы в самое ближайшее время.

Как именно наша информация переваривается в компетентных органах, я не знал. Но понимал, что это дело не одного дня. А вот Таня, которая совершенно не представляла себе масштабов нашей военной машины, во всем уподобляющейся Божьим мельницам,вскоре закручинилась.

Где-то через неделю вслед за ней начал скисать и я. Больше всего смущало то, что ни военная разведка, ни ГАБ не проявили ни малейшего интереса к нашим личностям. Не было вызовов, подписок о неразглашении, разговоров с липовыми военмузыкантами и военмедиками, переселений в «безопасное место»...

Все, от меня зависящее, я уже сделал. И от осознания того, что любое мое обращение к начальству не возымеет ни малейших результатов, я впадал в беспросветное уныние Ильи Муромца, которого князь после победы над Тугарином отправил в приказном порядке обратно на печь.

Ко всему прочему – я не летал. Битва за Восемьсот Первый парсек закончилась для меня на борту «Ксенофонта». Только когда в небе над Городом Полковников рассыпался неярким фейерверком последний клонский истребитель, мне разрешили перелететь на Глетчерный. Я покинул кабину «Дюрандаля» вечером 17 марта и с той поры меня к флуггерам не подпускали – впрочем, как и всех уцелевших пилотов-истребителей нашего авиакрыла. Мотивировалось это тем, что матчасти мало, она нуждается в ремонте, да и палить зазря топливо – роскошь, которую могут позволить себе сейчас только дежурные эскадрильи на орбите.

Официально нас вывели из боевого состава первой линии на отдых и переформирование. Но реально пока что был один сплошной отдых и никакого переформирования. В самом деле, офицерский досуг нетребователен к кадрам и люксогену, боеприпасам и запчастям. А вот для того чтобы возродить боеспособное авиакрыло, было необходимо очередное пополнение с Земли: новые флуггеры, новые экипажи... Да и новый авианосец не повредил бы! Тоже вот – мелочь, а важно.

Впрочем, если бы командование Второго Ударного всерьез решило дожидаться нового авианосца, я успел бы пустить корни и врасти в койку Юхтиса, как мелианитский флорозоид.

В один прекрасный апрельский денек, который на планете С-801-7 мало чем отличался от, скажем, ненастного ноябрьского, ко мне пришел Бабакулов. С бутылкой вездесущего «Абрау-Дюрсо», конкретнее – каберне.

Вообще-то вездесущим оно было только в Городе Полковников и только с недавнего времени. После Битвы Двухсот Вымпелов его подвезли с Земли в количестве неимоверном для космических субмарин Иноземцева, которые пока что продолжали нести боевое дежурство на орбите. На Х-крейсерах «Абрау-Дюрсо» выдавали за вредность из расчета одна бутылка-сутодача на троих. Я же считал, что простому пилоту иметь это божественное вино у себя на столе в военное время – не очень прилично. Ведь в Арзамасе и Сарапуле, Рыбинске и Рославле эвакуированное население мегаполисов питается бледными куриными (так сказать) сосисками, а фляжка ординарного коньячного спирта стоит как подарочная трехлитровка «Арарата» в мирное время!

Впрочем, перехватив мой взгляд, Бабакулов мою совесть успокоил:

– Саша, извини, не предлагаю. Я от тебя Цапко встречать пойду, он сегодня из Колчака прилететь должен. Ему, сам понимаешь, нужнее. После всего, что ему выпало... Месяц комы!

– Так его не комиссовали?! – Я был готов зареветь от счастья. Лично мне Цапко был не очень симпатичен, но разве же дело в симпатиях? Главное: наш, родной.

– Этого комиссуешь... Ладно, Саша, слушай дело. Меня окончательно утвердили, теперь я комэск, без «врио».

– Поздравляю!

– Спасибо. А тебя будем ставить моим замом и командиром полуэскадрильи.

– Э-э... Я, может... Погоди, Ибрагим, а почему меня? Ведь Кожемякин же! У него опыта!.. – Я осекся. – Или он... тоже? Но ведь на балу я его... Что с ним?!

– Да не бледней, Саша, не бледней. Для Кожемякина вакансия поинтереснее открылась. Его в первую направляют, комэском. Там всех кадровых выбило вчистую. Бердник уже утвердил.

– А Цапко? Ты сказал, сегодня прилетает?

– Ему истребители теперь заказаны. Летать он будет. Но скорее всего на «Асмодее» или «Андромеде». Максимум, что ему светит, – штурмовик. Через месяцок, когда окончательно оклемается.

– Да-а-а... Выходит, больше некого? И никого со стороны нам на укрепление кадров не пришлют?

– Именно. Одни мы с тобой остались и полагаться будем только на себя. Бердник твою кандидатуру поддерживает. В авиакрыле тебя знают и ценят. Так что, Саша, надо.

– Ну раз надо – значит, надо, – без энтузиазма сказал я.

– Вот и отлично. Завтра в одиннадцать ноль-ноль встретишь на четвертой площадке «Огюст Конт» – это воентранспорт из мобилизованных магистралов. С ним прибывают новые машины в контейнерах и орава пацанов из Подольска.

– А что там – в Подольске-то?

Бабакулов тяжело вздохнул и потер переносицу. В вылет он обычно надевал линзы, но в небоевой обстановке предпочитал очки, которых, кажется, имел в запасе две дюжины.

– В Подольске вообще-то малоафишируемое училище, где почти весь наш осназ готовят. Есть у них и свой космодром. В первые же дни войны на его базе развернули Подольскую Военно-Космическую Школу.

– Школу? Конверсия гражданских пилотов, что ли?

– И не только пилотов. Туда загребли всех, кто хоть каким-то боком имел отношение к полетам на воздушно-космических аппаратах. В штабе травят байки, будто брали даже стюардесс пассажирских флуггеров. Чушь, конечно, но какие-то женщины там точно есть.

– Лишь бы не черти с рогами. Ну, встречу я их, а дальше?

– К «Огюсту Конту» прибегут «купцы» от других эскадрилий и полков, так что придется подшустрить. Полагаюсь на твою интуицию: отбери десять человек с виду поживее. Отведешь их к центральному капониру, его уже местами подремонтировали. Тебе укажут, где их поселить. И сам будь готов переселяться. С послезавтрашнего утра снова переходим на казарменное положение. Пора работать.

– Лады.

– Чего ты грустный-то такой?

– Да как тебе сказать, Ибрагим...

А дело было в том, что именно «Огюсту Конту» предстояло, согласно обнародованному неделю назад эвакорасписанию, вывезти Таню из Города Полковников на Землю. Заодно с большинством других обитателей «Велико Тырново». Но только согласно тому же расписанию «Конт» ожидался не так быстро, дней через пять. А теперь вот оказалось: завтра...

«Что ж... Такая, видно, у нас судьба», – подумал я.

Глава 10
ВАРА-8

Апрель, 2622 г.

Лавовый полуостров

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Светило ослепительное полуденное солнце, когда Эстерсон, Полина и сирх Качхид выбрались из моторной лодки на пристань конкордианской базы Вара-8.

Пришвартовавшись, Эстерсон помог выбраться своим спутникам – вначале с галантной улыбкой извлек из лодки Полину, а затем подал руку помощи Качхиду. Инженер ни на минуту не сомневался в отменной ловкости сирха, анатомия которого давала ему карт-бланш на самые головокружительные акробатические трюки, однако помнил: ничто так не радует дурашку, как человеческое внимание. В этом отношении сирх мало чем отличался от обычного домашнего кота, которого чем больше гладишь – тем лучше.

Поначалу Эстерсон был против того, чтобы брать Качхида на базу, поскольку опасался, что сирх замучает их рассуждениями о Скрытой Каче и своими стихами, до чтения которых он, как и всякий непризнанный гений, был не в меру охоч. Однако сирх наотрез отказался оставаться на «Лазурном берегу». Дело дошло даже до имущественных споров.

– Это я нашел лодку, на которой вы будете плыть. Значит, лодка моя! – возмутился сирх в ответ на вежливое предложение Эстерсона посторожить хозяйство. Шерсть на мордочке сирха пошла коричнево-оранжевыми волнами, выражая обиду. – Качхиду, владельцу лодки, нужно побывать в доме однолицых бесцветиков!

– Но эту лодку ты нашел на нашей биостанции! Возле нашего дома! – лукаво улыбаясь, парировал Эстерсон.

– Ну и что?

– Сам подумай: кому принадлежит капуста, выросшая в моем огороде?

– Капуста принадлежит тебе.

– Значит, и лодка, найденная на моей земле, тоже принадлежит мне!

– Но лодка не растет! – вскричал Качхид.

– Не ссорьтесь, братья по разуму, – к разговору присоединилась Полина. – Эта лодка принадлежит клонам. Они ее сделали, они ее привезли сюда. Они ею владеют, хотя их здесь и нет! Можете считать, что мы взяли лодку в аренду. И вообще, если Качхид хочет плыть с нами – пусть плывет. Места нам не жалко.

– Да я просто волнуюсь за него! Он такой нежный, ранимый, – сказал Эстерсон, ласково глядя на сирха. – Мало ли что увидим мы там, на базе?

Сирх воспринял слова Эстерсона близко к сердцу.

– О горе мне! – вскричал он и его шерстка стала медно-красной. – Влюбленные бесцветики считают меня несмышленышем, не видевшим Железной Колесницы Жизни! Они зовут неженкой Качхида, который своими глазами видел Закат Западного Края! Который заглядывал в Черную Пасть Перводварва! И даже в хрустящую пасть Поедающего Все!

– Кстати, о дварвах, – будничным тоном заметил Эстерсон, перебивая Качхида. – Не повышает ли использование лодки риск быть атакованными дварвом? Может быть, лучше поплывем на скафе? Знаешь, после того, как я наблюдал «Дюрандаль», увлекаемый на дно щупальцами этой гадины...

– Побережем ресурс скафа. Мало ли что нас ждет в будущем? А насчет дварвов, уверяю тебя, милый, в это время года для тревоги оснований нет, – уверенно заявила Полина. – По моим наблюдениям, девяносто процентов опасностей, которые подстерегают людей на других планетах, носят антропогенный характер.

Первые же минуты на клонской базе доказали правоту Полины.

Вара-8 была разорена. Перепахана взрывами. Изуродована и сожжена. И гигантские дварвы тут были вовсе ни при чем.

Кстати, именно со стороны океана Вара-8 выглядела наиболее презентабельно. Лодки были вытащены на затянутый изумрудной тиной песок, перильца на пристани обновлены белой краской, имелось даже небольшое кафе с крытыми тростником беседками. Кафе называлось непритязательно: «Место отдыха». Со всех же остальных сторон...

Первым, что увидели Эстерсон, Полина и Качхид, была высокая деревянная арка в начале пристани, своего рода символические ворота. Над аркой чванился лозунг «Колонизация дальних планет – почетная обязанность каждого ашванта!» И подпись: «Народный Диван».

На крашеных опорах арки белели свежие пулевые отметины, словно предупреждая: «Ничего хорошего, путник, тебя тут не ждет».

Вара-8 представляла собой изрядный комплекс построек, состоящий из комендатуры, четырех каменных коробок-казарм, утыканной трубами пирамиды хозблока, спортплощадки и гигантской бетонной заплаты космодрома с массой сопутствующих строений.

Было видно, что комплекс выполнен по типовому проекту. База строилась блочно-поточным методом, из строительных панелей, отлитых из низкокачественного пенобетона. Вместо того чтобы зрелищно разрушаться, оставляя после себя острые клыки руин – как разрушаются города в исторических фильмах, – строения, выплевывая кубометры ядовитой пыли, разваливались прямо по швам на прямоугольные блоки, как домики детского конструктора, на которых злой шалун натравил промышленного робота-уборщика.

Исходя из характера повреждений, Эстерсон установил: базу накрыли с воздуха.

Качхид подтвердил это предположение.

– Здесь был огонь с неба. Много огня и грома!

От комендатуры остался лишь фасад – на удивление белый, почти не измазанный копотью. Казармам повезло больше – там уцелел даже нехитрый войсковой интерьер.

Именно фасад комендатуры и уцелевшие казармы создавали видимость того, что база в относительном порядке.

В одну из них Полина с Эстерсоном все-таки зашли – обнадеженные отсутствием мух и сладенького запаха трупного тлена. Нужно сказать, казармы Вары-8 были гораздо ближе к представлениям Эстерсона о таковых, нежели солдатские обиталища на биостанции «Лазурный берег». В казармах – наконец-то! – были обнаружены вульгарные фотографии волооких клонских красавиц.

Правда, одну из картинок – томную брюнетку, прижимающую к тесно облепленной черным шелковым платьем груди взъерошенный букет пионов – почему-то перечеркивала размашистая надпись, выполненная бордовой краской из пульверизатора: «Исчадие Ангра-Манью».

Да и под соседней кокеткой было начертано осуждающее: «Блудница».

Надписей в казарме вообще оказалось много – угловатых и аккуратных, меленьких и разлапистых. Чересчур много...

Возникали серьезные сомнения в том, что оставлены они проживавшими в казармах солдатами. Ведь те были чистюлями, а писавшие... Белоснежные подушки на нескольких кроватях были измазаны красно-коричневой грязью. Очевидно, на кровати, застеленные покрывалами цвета топленого молока, энтузиасты пульверизаторной каллиграфии залезали прямо в ботинках. Чужаки? Гости?

«Вещи суть зло», – прочел Эстерсон при помощи «Сигурда».

«Я, Вахрам Яш, обязуюсь освободить свой свет не позднее чем через десять дней!» – прочла Полина.

А под самым потолком чернел афоризм, каждая буква которого была величиной с человеческую голову.

ВЫХОД ЕСТЬ. ВЫХОД ЕСТЬ СМЕРТЬ. ТАК УЧИТ ВОХУР

– Слушай, какие странные все-таки люди эти клоны! Я думала, они чистоплотные. А оказалось – свиньи похуже нас! Додуматься только – в казарме на стенах писать.

– Я сам ничего не понимаю... И, кстати, кто такой этот Вохур, который всех учит?

– Спроси меня что-нибудь полегче, Роло. Про клонов я мало знаю – кроме того, что они не пьют нефильтрованное пиво и не едят мой любимый сыр «Дор блю», поскольку всякая муть и плесень суть зло. А тут вот написано, что «вещи суть зло». Все вещи, что ли?.. Не перебор? Может, это вообще не клоны писали? Как-то на них это непохоже... Клоны, конечно, чокнутые. Но чокнутые в какую-то другую сторону.

– Здесь были грязные однолицые бесцветики. Они приплыли из бездны, – сообщил Качхид. – Я видел их немного. Они похожи на дварвов в Дни Пузырей.

– Что еще за Дни Пузырей? – вполголоса спросил Эстерсон у Полины.

– Качхид хотел сказать, что они похожи на дварвов в период спаривания. Когда дварвы спариваются, а они всегда делают это у самого берега, вода бурлит и пузырится... Вид – сюрреалистический, сумасшедший. Таким образом Качхид хотел сказать, что клоны, написавшие эти лозунги, были похожи на бешеных дварвов. Но в языке сирхов нет слова «бешеный», как, кстати, и слова «свободный» – вместо него употребляют выражение «отринувший ценности своей общины». Поэтому он выразился так сложно.

– Понятно. То есть это были бешеные клоны, – задумчиво пробормотал Эстерсон. – Правда, как по мне, это все равно что сказать «холодный снег». Потому что снег всегда холодный.

– Когда-то моя мать рассказывала мне, что на одной из планет Тремезианского пояса, где она в ту пору работала, снег не холодный, а обжигающе холодный. Если попадет на кожу, будет ожог, потому что состоит этот снег не из воды, а из воды в смеси с каким-то хлористым соединением. Это я к тому, что у безумия тоже есть свои градации, тебе любой санитар из дурдома подтвердит.

– Хорошо. В таком случае, хотел бы я знать, – мрачно заметил Эстерсон, – куда подевались нормальные клоны?

Ответ на этот вопрос Полина, Эстерсон и Качхид узнали меньше чем через полчаса, во время осмотра спортивной площадки. Она располагалась позади плаца, на котором в гигантской посеребренной чаше, установленной на возвышении, полагалось вечно гореть Священному Огню.

Но...

Ступеньки, ведущие на возвышение, были полуразрушены, а низверженная с постамента чаша сиротливо лежала у подножия, символизируя крушение высоких идеалов зороастризма на отдельно взятой военной базе. Эстерсон, Качхид и Полина не смогли побороть искушение и взобрались на жреческие места. С этой своеобразной трибуны открывался некоторый вид – с претензией на значительность.

– Слушай, Роло, а какого цвета этот их Священный Огонь? – поинтересовалась Полина, усаживаясь в высокое жреческое кресло.

– Не знаю... Может, обычного. А может, какого-нибудь синего или кроваво-красного... В зависимости оттого, что именно горит.

– Синего огня не вижу, – отозвался Качхид, по-обезьяньи устраиваясь на спинке соседнего кресла. – Зато вижу синюю воду! Целую яму синей воды! Там! – Сирх указал вдаль.

– Это не яма, Качхид. Это бассейн. Люди в нем плавают, – пояснила Полина, присмотревшись. – Люди любят плавать! Даже однолицые бесцветики!

– Глупое занятие. Если бы люди меньше плавали, однажды у них выросла бы такая же красивая и умная шерсть, как у нас, – назидательно заметил Качхид, как и все сирхи ненавидевший водные процедуры.

– Действительно бассейн, – подтвердил Эстерсон. – Но что за странный цвет у воды?

Вскоре они уже стояли у бортика. И не могли вымолвить ни слова от ужаса и отвращения.

Даже шерсть Качхида приобрела трагический сталисто-сиреневый отблеск – свидетельствуя о крайней эмоциональной подавленности.

Вовсе не водой был залит бассейн на разгромленной базе, но ядовито-голубым, застывшим до каменной твердости строительным клеем. Установка для производства этого популярного вещества для работы с пенобетоном и другими стройматериалами стояла у самого края резервуара. Ее множественные кольчатые хоботы спускались вниз, где и врастали намертво в ядовито-синюю субстанцию.

В прозрачной же глыбе клея, словно мушки в янтаре, застыли мертвые тела.

Они будто парили – как парашютисты в затяжном прыжке.

Некоторые трупы были явственно тронуты тлением.

Некоторые казались совсем свежими.

Глаза иных мертвецов были закрыты, других – вытаращены, как если бы из своей вечной глубины несчастные тщились рассмотреть недосягаемое небо. Некоторые же глядели искоса, будто исподволь следили за тем, что происходит наверху, ожидали новостей...

С десяток мертвецов были облачены в офицерскую форму – такую же, какую носил фанфарон Вариз Мир-Мирое (Эстерсона передергивало от отвращения, когда он думал о том, что Вариз, возможно, тоже парит здесь, в окаменевшей синеве).

Большинство других было одето в скромные светло-песочные робы рядового состава.

Некоторые же были наги. Тягостное, тошное зрелище.

Эстерсон закурил. Полина же была так напугана, что даже от сигареты отказалась.

– Страх склеил ей горло, – прокомментировал ее отказ Качхид.

Полина недоуменно посмотрела на Эстерсона, нашла своей рукой его руку и тихим, скучным голосом спросила:

– Роло, что это?

– Массовое захоронение.

– Захоронение?

– Да.

– Почему так?

– Ты разве не знаешь, что клоны не предают своих мертвецов земле?

– Нет.

– Теперь будешь знать. Так вот, в земле они не хоронят, чтобы не осквернять землю, которая для них священна.

– Значит, кремируют?

– Ты что! Кремировать нельзя, поскольку сжигать нечистый труп означает осквернять чистый огонь. Кремировать трупы категорически запрещено.

– Что же тогда с ними делать?

– Зороастрийцы древности отдавали трупы птицам и диким зверям. Те объедали мясо с костей, а сами кости потом находили и хоронили родственники покойного... Как-то так... Но вскоре стало ясно, что трупов много и что птиц и зверей на всех не хватит... Тогда трупы начали закатывать в цемент. А потом в специальный состав, не помню как называется. Здесь для этой цели использовали строительный клей. Для клонов ведь что главное? Чтобы труп ни с чем не соприкасался, ничего не осквернял...

– Умгу, – кротко кивнула Полина и, помолчав, добавила: – И после этого инженер Эстерсон, который запросто читает лекции о зороастризме, спрашивает у меня, кто такой Вохур.

Лицо Полины стало бледным, черты его заметно заострились. Так всегда бывало, когда Полина из последних сил пыталась держать себя в руках.

Зато Качхид быстро оправился от шока. Возможно, оттого, что трупы принадлежали не его обожаемым соплеменникам, а всего лишь однолицым бесцветикам.

– Когда происходил Закат Западной Земли, Качхид видел вещи страшнее! В сорок четыре раза страшнее! – заявил сирх.

– Может объяснишь наконец, что такое этот твой Закат Западной Земли? – раздраженно спросил Эстерсон. – А заодно – где его можно увидеть?

– Закат Западной Земли может увидеть любой сирх, который станет дышать дымом листьев качага!

– Гм... От курения этих листьев возникают галлюцинации? Видения? Сны? – оживленно предположила Полина. Эстерсону было ясно, что астроботаник просто мечтает сменить тему.

– Верно! Сны! Такие черные, бурые, шершавые сны!

– Качхид, неужели ты не видишь принципиальной разницы между сном и реальностью? – поинтересовался Эстерсон, увлекая Полину и сирха прочь от страшного места.

– Нет! – отозвался простодушный Качхид. – Однажды я видел такой ужасный Закат Западной Земли, что потом девяносто шесть дней не мог есть! Девяносто шесть дней не мог пить! Я увидел, как умерли все-все-все сирхи! И все бесцветики! И все вообще! Как будто весь мир утонул в испражнениях дварва! – В глазах сирха светился неподдельный, первобытный ужас такой силы, что Эстерсона пробрало.

Конструктор почувствовал, как вдоль его позвоночника поползли колкие мурашки, предвестницы неведомой жути. Вероятно, нечто подобное почувствовала и впечатлительная Полина.

– Знаете что, дорогие мои, – твердо сказала она. – Давайте-ка лучше молча поищем центр связи. Пока не начались сумерки...

«А что его искать, если вон он, стоит целехонек? По антеннам его за десять километров узнать можно. И по трубе водозабора», – промолчал Эстерсон. Ведь попросила же Полина искать центр связи молча.

Центр связи на Варе-8 – как и на всех прочих конкордианских базах, расположенных в прибрежной зоне – жался к воде. Эстерсон никогда не видел других конкордианских баз, но в свое время читал секретную докторскую диссертацию о средствах Х-связи вероятного противника.

Из этой диссертации, в частности, явствовало, что чонкордианцы охотно применяют в Х-передатчиках системы охлаждения с внешним водяным контуром. Решение это, дикое с позиций прогрессивного технического мышления, имело свои плюсы: дешевизну и надежность.

Дополнительной причиной «водолюбивости» клонской наземной Х-связи было иррациональное стремление инженеров Конкордии всенепременно утопить капсулы с отработанным люксогеновым шлаком. Желательно в море, а еще лучше – в океане. Именно утопить, а не уложить в могильники, стандартизованные еще триста лет назад международными экологическими нормативами. Имелись ли на то у клонов очередные религиозные соображения или всему виной были лень и привычка экономить на всем, в том числе на моторесурсе экскаваторов, – Эстерсон не знал.

Между тем вот что он знал совершенно точно, спустя всего лишь четверть часа после начала осмотра:

(а) труба водозабора аккуратно вскрыта взрывом накладного заряда по всей видимой длине от аппаратного бункера до уреза воды;

(б) небольшой люксогеновый танк-термос продырявлен подрывниками, тоже весьма аккуратно и умело, вследствие чего люксоген вытек на грунт и частично испарился, частично спекся;

(в) все узлы и компоненты Х-передатчика находятся в полном здравии.

Что из этого следовало?

Что, несмотря на (в), Х-передатчик работать не будет ни при каких условиях. Потому что (а) и (б).

– Так почему же, собственно, не будет? Поясни, – потребовала Полина.

– Потому что некто, хорошо разбирающийся в средствах дальней связи, вывел из строя два самых дешевых, но очень важных элемента комплекса. Х-передатчик не будет работать без люксогена. Он физически не сможет работать без него, потому что только это вещество и позволяет отправлять сообщения через Х-матрицу на тысячи парсеков.