Текст книги "Время - московское!"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Что именно имеется в виду под «комплексными аномалиями»? – спросил генерал-полковник Долинцев, когда капитан сделал паузу.

Но вместо Кроля ответил Иван Денисович – высокий, наголо бритый человек в строгом сером костюме, сидевший рядом с Таней. На вид ему было лет сорок пять.

– Да это как раз понятно, – шутливо бросил он. – Когда у вас падает на пол чернильная ручка и вместо того, чтобы остаться там лежать, взлетает под потолок, перед вами обычная аномалия. А когда ручка прилипает к потолку и, извиваясь, ползет в направлении Северного магнитного полюса для того, чтобы, наткнувшись на преграду в виде светильника, расплавиться и выпасть вам на голову чернильным дождиком, – перед вами «комплексная аномалия».

Присутствующие заулыбались – затейливое объяснение Ивана Денисовича всем понравилось.

Я тоже осклабился. А заодно подумал, что, несмотря на свой непритязательный штатский вид, этот Иван Денисович скорее всего большая шишка, если он осмеливается перебивать каперанга и держать за ровню генерал-полковника Долинцева.

Тем временем Кроль продолжал:

– Научно-исследовательская группа, которая находилась на борту вверенного мне крейсера, имела две альтернативные программы исследований. Первая предполагала более длительное, обширное изучение планеты, включая высадку на Глагол в пригодном для этого месте. Вторая – программа-минимум – предусматривала сбор и экспресс-интерпретацию информации, полученной от систем наблюдения. Но, само собой, в условиях плотного радарного покрытия околопланетного пространства средствами обнаружения противника мы смогли выполнить только программу-минимум. Причем не до конца. – В голосе капитана я уловил фрустрированные нотки. – Дело в том, что к исходу первых же суток пребывания в граничном слое Х-матрицы, отвечающем стратосфере Глагола, на борту корабля сложилась нештатная обстановка.

– «Нештатная обстановка»? – переспросил Долинцев. – Вы хотите сказать, нештатная ситуация? У вас произошла какая-то авария?

– Нет. Не ситуация, а именно обстановка, – настоял на своем Кроль. – Под «нештатной обстановкой» я подразумеваю обстановку в первую очередь психологическую.

– Расскажите об этом детальнее, – попросил Иван Денисович, его глаза заинтересованно блеснули.

– Видите ли... Психика – дело темное... Психологи об этом расскажут лучше... – замялся Кроль. – В конце концов, имеются видеоматериалы, наш рейд полностью протоколирован.

– Ну хотя бы в двух словах! Мне интересна именно ваша оценка, – не отставал Иван Денисович, нажимая на слово «ваша». – В чем проявлялась нештатная психологическая обстановка?

– Гм... Повышенный уровень тревожности. В первую очередь у рядовых членов экипажа... Лунатизм... Навязчивые состояния... Один из моих офицеров признался, что слышал... как бишь... голоса! Сказать по совести, я сам едва умом не тронулся! Видел покойного племянника, царствие ему небесное, среди бела дня. Как живого. Эх, лучше я все-таки об этом не буду! – нервно отмахнулся Кроль и залпом опустошил чашечку с остывшим кофе «Эспрессо», как если бы это была стопка водки.

– То есть, насколько я понимаю, гипотезу о том, что аномальные воздействия планеты Глагол на психику могут быть причиной образования секты манихеев, можно считать подтвержденной? – прокомментировал сказанное капитаном Иван Денисович.

– Здесь я не специалист, – нахмурился Кроль. – Но я вам скажу одно: кто длительно проживает на этой планете, психически здоровым оставаться не сможет ни при каких условиях!

Сказано это было так категорично, что я почувствовал себя уязвленным. Да и за товарищей по лагерю стало немного обидно. Что же это получается, мы все – того?

– Но я лично провел на Глаголе месяц! – не вставая с места, воскликнул я. – И никаких экстремальных психоэффектов на себе не ощутил! Конечно, не скажу, что наш нравственно-просветительный, то есть, прошу прощения, концентрационный лагерь был похож на санатории Большой Ялты. Мы, конечно, и ссорились, и трения у нас были, но на диагноз наши размолвки не тянули! Нет, я не отрицаю результатов, полученных «Геродотом»! Я хочу лишь сказать, что, на мой взгляд, не следует считать Глагол этаким черным ящиком, на входе у которого – психически здоровые, полноценные люди, а на выходе – параноики, шизофреники и чокнутые контактеры.

– Выходит, вам не являлись умершие родственники? – поинтересовался Иван Денисович с лукавым прищуром.

– Нет.

– Вы совершенно в этом уверены?

И тут вдруг у меня небольшое озарение случилось. Я вдруг вспомнил... Иссу. В госпитале, на космодроме Гургсар. А ведь эффект реальности был стопроцентным. Тысячепроцентным!

Но только не с Глаголом то было связано, а с лекарствами, наркозом...

Впрочем, может, и не с наркозом вовсе? А вдруг это я задним числом решил про наркоз, чтобы как-то оправдать свою галлюцинацию? Чтобы было мне спокойнее?

Мое замешательство не укрылось от присутствующих. Таня глядела на меня широко распахнутыми глазами, Долинцев вытянул в мою сторону свою морщинистую, черепашью шею. Капитан Кроль тоже любознательно подался в мою сторону, опершись обеими руками на край стола, а Демьян Феофанович вопросительно вздернул бровь.

Все выжидающе молчали. Молчал и я.

Но Иван Денисович отступать не собирался. И наконец повторно призвал меня к ответу:

– Так являлись или нет, Александр Ричардович?

– Однажды. Только однажды.

– Ну вот, а вы говорите – Ялта! – проворчал Кроль. В разговор вновь вступил Колесников:

– К сожалению, результаты психотестирования, проведенного нашими специалистами, свидетельствуют о правоте товарища Кроля. И хотя уровень психической устойчивости у всех разный, а у некоторых, как у лейтенанта Пушкина, даже экстраординарно высокий, все же следует признать, что особый климат планеты Глагол для психики неблагоприятен... Вызывает опасения также предположение о том, что, возможно, некоторые психические девиации, причиной которых явилось пребывание на Глаголе, еще не проявлены. И находятся в латентном состоянии. По крайней мере так говорят медики...

– То есть что будет завтра с этими военнопленными – одному Богу известно, – пессимистично подытожил Долинцев. – Э-хе-хе...

– Ну хотя бы есть надежда, что превратятся они не в манихеев, а в наших родных старообрядцев да иконоборцев. А это уже легче, – саркастически усмехнулся Иван Денисович и прибавил, вероятно для Долинцева персонально: – Это, разумеется, шутка.

– Шутки шутками, но необходимо признать, и тут мы вновь возвращаемся к нашей основной теме, что, хотя секта манихеев благополучно существует не один десяток лет, на выходки, подобные недавним, она никогда не дерзала. Мы бдительно следили за тем, как заотарская тайная полиция, «Аша», работает с движением манихеев. Конечно, нам доставались лишь разрозненные обрывки информации, в частности, ранее мы полагали, что манихейством заражены отдельные интеллектуалы на Тэрте. Но как бы там ни было, мы знали главное: Конкордия всегда считала манихеев девиантами. Однако она никогда не видела в них опасного врага и уж тем более существенную военную силу! Лишь в последние два года положение начало меняться, а в последние шесть месяцев, можно сказать, оно изменилось радикально. Очевидно, изменились и сами манихеи. Вероятнее всего, они и сейчас продолжают меняться! Причем, к сожалению для нас, в худшую сторону. Стал другим и масштаб их деятельности. Из мелких пакостников, захватывающих эфир Хосрова ради того, чтобы вещать о торжестве своей веры, манихеи превращаются в армию вооруженных до зубов фанатиков. Если раньше манихеи боролись лишь с государственной религией и идеологией Конкордии, то теперь им хватило дерзости бросить вызов вооруженным силам Земли! Насколько мы знаем, Конкордия уже не раз пыталась положить конец манихейскому беснованию. Однако снова и снова демонстрировала свое бессилие... В свете всего сказанного наше правительство приняло решение помочь Конкордии решить эту перезревшую проблему.

– Что же получается, мы должны решать внутренние проблемы врага, который превратил в руины нашу столицу? – негодующе спросил я. Судя по выражению лиц капитана Кроля, Тани и Долинцева, они тоже не возражали услышать ответ на этот вопрос.

Колесников сдержанно кивнул мне – дескать, вопрос понятен. Он активировал свой планшет и сказал:

– В качестве ответа, товарищ Пушкин, я позволю себе процитировать слова Председателя Растова из личного письма, полученного мною позавчера. Начало цитаты. «Решение проблемы манихейства не следует расценивать как помощь нашему врагу, государству Конкордия. Это – помощь человечеству как биологическому виду. Мы не должны позволить человеческой расе, Великорасе, деградировать. Деградация нашего врага не доставит нам радости, но, напротив, усложнит войну и поставит под сомнение саму потенциальную возможность заключения мира, ибо с манихействующими выродками конструктивных отношений у человечества Земли быть не может. Таким образом, рейд на Глагол нужно рассматривать как лежащий в контексте общегуманистических, а не узко военных интересов человечества». Конец цитаты.

Колесников закончил, в кабинете воцарилась тишина. Я, Иван Денисович, Долинцев, каперанг Кроль и Таня напряженно осмысляли услышанное. В конце концов, это же чертовски лестно, когда обстановку тебе разъясняет не какой-нибудь Белоконь, а сам Председатель Совета Обороны. Чертовски лестно, но и чертовски ответственно.

Иван Денисович вновь первым нарушил тишину:

– Таким образом, Глагол превращается в один из самых ответственных участков фронта. Сражаясь за Восемьсот Первый парсек, мы сражались за наше сегодня. Отправляясь на Глагол, Мы будем сражаться за наше завтра.

– Вы торопите события, – улыбнулся Колесников. В этот момент он больше всего походил на председателя сельхозкооператива – полное загорелое лицо, маленькие сметливые глаза, непородистый крупный нос-бульба. – Я еще ни слова не сказал товарищам о сути дела, ради которого мы позвали их сюда.

– Уверен, интуиция уже подсказала им правильный ответ. – Иван Денисович обвел меня, Таню и Кроля лучистым взглядом. В его глазах явственно прочитывалось: «Пора заканчивать говорильню и переходить непосредственно к делу».

– Если так, длительные объяснения не потребуются. Я предлагаю вам, товарищ Пушкин, и вам, товарищ Кроль, войти в число участников специальной рейдовой операции, название которой – «Очищение» – предложил сам товарищ Растов. – Считаю нужным сообщить, что операция «Очищение» будет сопряжена с массой непредсказуемых опасностей. Мы ничего не сможем гарантировать. Именно поэтому нам необходимо ваше добровольное согласие.

– Я согласен, – сказал каперанг.

– Согласен! – без всяких раздумий выпалил я.

И вновь все смолкли. Уверен – Кроль, как и я, составлял в уме список мелких неотложных дел, которые предстоит переделать в свете данного согласия (что-то вроде моего: «написать Колькиным родителям», «прочесть наконец Колькины письма», «навестить напоследок Меркулова», «купить три пары новых носков»...).

Из забытья меня вывел чистый Танин голос.

– А как же я? Я что же, получается, ни при чем? – спросила она, выпрямляясь во весь свой немалый рост.

– Если бы вы были ни при чем, дорогая Татьяна Ивановна, вы бы никогда не очутились в этом гостеприимном кабинете, – с усмешкой ответил Иван Денисович. – С нелегким сердцем я предлагаю вам присоединиться к операции «Очищение». Ведь все-таки вы женщина... Молодая, красивая женщина. А женская психика – вещь особенно уязвимая...

– Я месяц провела на «Счастливом», еще месяц – в одиночном карантине. И – ничего! Разве вам не известно, что стабильность психики коррелирует со способностью человека переносить сенсорную изоляцию?

– Мне об этом известно еше с первого курса мединститута. И все-таки если бы вы отказались, мне было бы легче... – Иван Денисович развел руками, дескать, «не взыщите».

– Я согласна, – торжественно провозгласила Таня.

Мое сердце сладко екнуло. Признаться, на такое счастье я и в самых разнузданных своих мечтаниях не рассчитывал. Война приучила меня ценить каждую минуту, проведенную рядом с человеком, который тебе симпатичен.

А здесь передо мной рисовалась не минута. И не две. А целые сотни, тысячи минут рядом с Таней.

Впрочем, значительная часть моей души была Таниным согласием опечалена. И здесь я был, как ни странно, солидарен с Иваном Денисовичем. Ведь добровольцев призывают только на самые отъявленные военные предприятия. Добровольцы востребованы там, где вероятность выжить, как правило, не превышает пяти процентов – мне ли об этом не знать? Между страхом за Танину жизнь и радостью, что рядом с Таней мне придется провести еще немало дней, был лишь один компромисс.

«Я не дам ей погибнуть. Я буду беречь ее. Любой ценой», – поклялся себе я.

– Руководителем научно-исследовательской части операции «Очищение» назначен ваш покорный слуга, – продолжал Иван Денисович. – Стало быть, я тоже отправлюсь на Глагол. В свете всего вышесказанного прошу генерал-полковника Долинцева дать нам добро. Так сказать, благословить нас. И пожелать нам удачных сборов.

– Все, что от меня зависит, я сделаю. Просите любую технику. В рамках разумного, конечно, – сказал Долинцев, и его стариковские, в паутинке морщин глаза как будто увлажнились.

– А «Ивана» с «Марией» дадите? – оживился вдруг Колесников.

– «Ивана» дал бы. Но зачем он вам?

– Да, в самом деле, зачем? – Иван Денисович обратил недоуменный взор на генерал-майора.

– Надеюсь, совершенно незачем. Просто хочу сразу представить себе рамки разумного. – Колесников широко улыбнулся.

– Ох, Демьян, смотри у меня! – Долинцев шутливо погрозил генерал-майору пальцем.

Я допил свой остывший кофе и перевел взгляд на орнитари-ум. Цветы гибискуса, малиново-алые, охряно-желтые, розовые, раскачивал искусственный ветерок. Колибри куда-то попрятались, зато снежно-белых «слепышей» стало как будто больше. Они выписывали беззаботные восьмерки, замирали у приветливо распахнутых им навстречу цветков, играли в свои птичьи догонялки.

– А этим и дела нет ни до каких манихеев, – проскрипел капитан первого ранга Кроль, проследив направление моего взгляда. – Им лишь бы тити-мити свои устраивать...

Я молча кивнул ему. Моя душа набухала скорбным восторгом предчувствий, словно три ангела – Войны, Любви и Смерти – только что мимоходом задели ее краешек своими огненными крыльями...

Глава 12
ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОРОД СИРХОВ

Апрель, 2622 г.

Чахчон

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Шли дни. Эстерсон терпеливо объезжал норовистый «Сэнмурв» – каждый день часа по три-четыре, пока в голове не начинало дребезжать, а ноги не превращались в бесчувственные березовые чурки.

Он проводил в гидрофлуггере так много времени, что через неделю начал испытывать к приручаемой машине нежные, почти интимные чувства – точь-в-точь как казак Митроха из русского сериала про Раннюю Колонизацию к молоденькому каурому псевдогиппу, будущему украшению псевдогипповодства планеты Краснокаменская (сей сериал имелся в библиотеке «Лазурного берега» и Полина его обожала). Инженер даже стал называть флуггер «дружочком» и «братом». Причем не по-шведски, а по-русски.

– Дружочек-брат, мать твоя! Высоту бери, как следует бери! – приговаривал Эстерсон. Красными от напряжения глазами он глядел на приборную панель, а индикаторы ободряюще подмигивали ему в ответ.

В десять часов утра Эстерсон, судорожно вцепившись в руд, то есть РУД, то есть «рукоять управления движением», проносился в гулкой вышине над заливом Бабушкин Башмак. Он мысленно салютовал обитателям «Лазурного берега» из-под облаков. Он осваивал основные фигуры. Нет, не высшего пилотажа. И даже не среднего. А самого что ни на есть любительского.

Округлившаяся, чистая Беатриче, самозабвенно пасущаяся на берегу, провожала конструктора ехидным взглядом. Более же никому не было до летных успехов Эстерсона никакого дела.

Качхид был поглощен исключительно духовным развитием.

Он вдумчиво вслушивался в сборник «Мелодии и ритмы XXIV века» (Эстерсон все же смог починить музыкальный центр), а по вечерам слагал поэму «Гостеприимство бездомных». Речь в поэме шла о двух влюбленных бесцветиках, мужчине и женщине, покинувших свой далекий дом Земля и обосновавшихся на чужой планете Фелиция. Бесцветики приютили в своем бедном жилище сирха, коренного жителя Фелиции, и «наполнили его душу добром». Сам собой заострялся поэтический парадокс: чужаки приютили аборигена, хотя по логике должно быть наоборот. К эпилогу вызревал и философский вывод: все мы в этом мире гости, дом – понятие условное, главное – любовь к ближнему.

Возвращаться к своим сирх, похоже, не собирался. «Сейчас там скучно. У них Сезон Детей. Сейчас у Качхида нет детей. Дети – это слишком громко, громче самой громкой музыки бесцветиков! Потому что музыка бесцветиков заходит в голову извне, а дети делают громко сразу внутри головы!» – разглагольствовал сирх.

Из расспросов Эстерсона вскоре выяснилось, что воспитанием детей у сирхов занимаются особи мужеского пола – сирхи-самочки считают свою миссию оконченной сразу после разрешения от бремени. Вот такой радикальный феминизм! Впрочем, учитывая, что длительность беременности у самок сирхов равна четырем земным годам, а половозрелым сирх считается по достижении шести с половиной лет, выходило, что тяготы репродуктивной функции распределяются у сирхов почти поровну.

Полина же музыки не слушала, поэм не слагала. Даже клонские газеты перестала читать. Да что газеты – она даже в сад, считай, не выходила.

Полина Пушкина с головой погрузилась в заботу о себе. Зачастила в мини-сауну, озверело вертела педали тренажера, часами раскрашивала ногти – на мизинце роспись «под Хохлому», на большом пальце – ацтекский узор. Добившись идеального маникюра, Полина смешивала маски, устраивала питательные ванночки для ног, укрепляла волосы при помощи специальных втираний и инъекций, укладывала свои кудри в сложные прически (каждый вечер прическа была новой!). По вечерам же в разговорах с Эстерсоном Полина сыпала градом непонятных слов– «пиллинг», «скраб», «кутикула», «лимфо-дренаж»... Вскоре в Полининой комнате зашелестела клеящая машинка «Зингер» – это Полина мастерила себе новые расклешенные брюки!

В какой-то момент это незамеченное ранее за Полиной рвение даже начало инженера тревожить.

– Если бы мы были на Земле... Ну, или не обязательно на Земле... В общем, если бы мы жили среди людей, я бы, наверное, уже задал тебе Главный Мужской Вопрос, – заметил однажды Эстерсон.

– Главный? Мужской? Гм... И что это за вопрос? – поинтересовалась Полина, с вызовом глядя на инженера. На лице Полины поблескивала иссиня-черная маска из лечебной грязи «Чакрак» – баночку с этой маской Полина обнаружила среди вещей погибшей Виктории, жены старого ловеласа Валаамского («Там, оказывается, столько классной косметики среди вещей пропадает! Просто жалко!»). В этой маске Полина походила на негритянку, зачем-то выбелившую себе круги вокруг глаз.

– «Полина, скажи мне откровенно, у тебя кто-то появился?» – спросил бы я. Мне бы страшно хотелось знать, ради кого ты так стараешься!

Полина звонко расхохоталась и маска, которая взялась уже подсыхать, пошла трещинами вдоль мимических складок – на лбу, в уголках рта.

– Какие же мужчины все-таки идиоты! – воскликнула она.

– Возможно, я и впрямь идиот, – Эстерсон ласково улыбнулся, – но... раньше ты уделяла своей внешности гораздо меньше времени. Я не понимаю, в чем причина перемен! Если хочешь, во мне говорит чисто исследовательский интерес.

– Все просто, Роло, – отвечала Полина посерьезнев. – Я вдруг очень остро почувствовала, что скоро у меня не будет ни джакузи, ни грязи «Чакрак», ни, возможно, пилки для ногтей. Совсем скоро ты освоишь этот водоплавающий флуггер, мы выйдем на орбиту, состыкуемся с этой клонской баржей или как ее там... И, если все будет хорошо, убежим отсюда! Где мы окажемся – ни мне, ни тебе пока неведомо. Но куда бы мы ни попали, у меня есть такое предчувствие, что там... на новом месте... мне уже не дадут красить волосы во все цвета радуги, мне не на чем будет клеить себе новые брюки и кофточки... Потому что там... наверняка... идет война!

– Меня всегда удивляла твоя чисто русская склонность все драматизировать, – поморщился Эстерсон. – В конце концов, мы с тобой не военнообязанные. Мы ничего никому не должны. Или ты думаешь, что стоит нам оказаться у своих, как меня сразу посадят в кабину истребителя, а тебя заставят дрессировать сусликов-убийц для отрядов специального назначения? – Инженер очень старался, чтобы его слова прозвучали ядовито.

– Не думаю. Но я чувствую, что там, куда мы попадем, сауны у меня не будет.

– Если тебя так гнетет эта перспектива, я могу предложить отличный вариант.

– ?

– Я буду учиться пилотировать гидрофлуггер еще... э-э... три месяца. За это время война кончится и не нужно будет никуда отсюда улетать!

– Ну уж нет! – взвилась Полина и тут же стальным голосом продолжила: – Этот вариант меня категорически не устраивает. Сколько тебе нужно времени, чтобы окончить обучение?

– Еще дня три, товарищ начальник! – смиренно отрапортовал Эстерсон, подыгрывая подруге.

– Не обманываешь?

– Никак нет, товарищ начальник! Зачем? Если желаете, можем завтра устроить летные испытания! Если вы, конечно, не боитесь, товарищ начальник.

– Я не боюсь! – запальчиво воскликнула Полина. – То есть... Я боюсь. Но все равно полечу!

– И куда?

– Куда скажешь. Мне все равно. Хоть к черту на кулички! Мне главное понять, как я восприму полет!

– Где кулички Качхид не знает, – вмешался в разговор серебристо-малиновый от возбуждения сирх. Он был вооружен, как и Эстерсон, переводчиком «Сигурд». Увлеченные спором, ни инженер, ни Полина не заметили, как сирх вошел в комнату. – Но Качхид приглашает бесцветиков на их летающей лодке к сирхам! Если вам все равно, куда лететь, полетели в Чахчон!

– Но ты же сам говорил, это далеко.

– Идти – далеко. Лететь – близко.

– Спасибо за приглашение, милый Качхид, – тепло сказала Полина. – Но я боюсь, мы попросту заблудимся. Там, в воздухе, трудно найти правильную дорогу.

– Качхид сам отыщет правильную дорогу!

– Но это очень опасно!

– Всё, что делает сирх, ищущий знания, опасно. – Качхид горделиво приосанился и распрямил свой кожистый наспинный стабилизатор.

– Господа и дамы, я не уверен, что наша летающая лодка поднимет троих, – соврал Эстерсон, все еще не расставшийся с мечтой хотя бы день побыть наедине с Полиной. На самом деле «Сэнмурв» был рассчитан на взвод мобильных пехотинцев в полной экипировке вместе со штатными транспортными средствами.

– Нет причин для тревоги, разумный Роланд! Качхид сам видел в твоей летающей лодке три сиденья!

«Для экипажа», – мысленно добавил Эстерсон. Аргументы иссякли.

– Ты точно не боишься летать по воздуху? – спросила напоследок Полина.

– Я ничего не боюсь. И никого, – твердо сказал сирх. – И могу порвать дварва. напополам! Конечно, если бесцветики подарят мне рычалку для разрывания!

– Какую еще «рычалку для разрывания»?

– Это такая громкая железная штука. Бесцветики убили рычалкой деревья возле деревни Хамм!

– Держу пари, Качхид имеет в виду банальную механическую пилу, – вздохнул побежденный Эстерсон.

Погода была чудесной, настроение – тоже. Гидрофлуггер уверенно набирал высоту. Эстерсон чувствовал себя настоящим пилотом.

Близость обмирающей от страха Полины, которую сильно мутило на взлете, придавала ему если и не самой уверенности в своих силах, то уверенности в том, что такую уверенность необходимо симулировать.

Искоса глядя на бледное Полинькино лицо за забралом летного шлема (жизненной необходимости в гермокостюме не было, но Эстерсон настоял, чтобы Полина его надела – пусть привыкает, скоро пригодится), инженер сделал круг почета над знакомым уже до каждого мыска заливом. Качхид поприветствовал этот маневр суетливым ликованием.

– Качхид– птица! Качхид – повелитель неба! – вскричал сирх. – Качхид мечтал, мечта сбылась! Теперь бы еще...

– Эй, повелитель неба, – грубо прервал излияния пассажира Эстерсон. – Так куда мы летим-то? В Барахчу? – Барахча была единственным поселением сирхов, о местонахождении которого он имел представление.

– Нет, не в Барахчу. В Барахче никого нет. Я же тебе говорил! Сейчас Сезон Детей. Дети любят лес. Все сирхи сейчас в лесу, с детьми.

– Тогда куда?

– В Чахчон. Там много воды, много старых качагов...

– Да у вас тут везде много воды. И везде много качагов. Ты не мог бы конкретнее? Может, ориентир какой-нибудь?

Конечно, обо всем этом следовало поговорить еще на земле. Но Эстерсон так увлекся приготовлениями...

– Чахчон здесь. – Сирх ткнул морщинистым, с белой волосистой порослью возле суставов пальцем в серо-голубой монитор, изрезанный узорами линий. Там светилась карта местности.

– Тысяча двести километров?! Ничего себе! Ты же говорил, это близко! Зачем нам лететь в такую даль? Мы согласны посмотреть какой-нибудь город сирхов, все равно какой! Не обязательно Чахчон!

– Но Чахчон самый лучший! Чахчон – священный! – веско сказал сирх и по цветовой гамме его шерсти Эстерсон понял, что сирх до глубины души уязвлен безразличием своих друзей. – Сегодня ночью мой друг и учитель Качак-Чо послал вежливое приглашение двум бесцветикам. Послал тебе, послал Полине. Качхид сказал, что мы приедем втроем!

– Но каким образом твой друг послал нам приглашение?

– Радио – это игрушка. Добрые сирхи не играют в игрушки.

– Ты изъясняешься загадками. Если можно, поясни.

– Мой учитель послал свое приглашение при помощи своей головы. Я получил его при помощи моей головы, когда спал. Что тут пояснять?

– А-а, телепатия... Так бы сразу и сказал. А насчет игрушек... Ведь, я слышал, у вас, у сирхов, есть даже самодвижущиеся паровые экипажи!

– Экипажи есть у умных сирхов, – уточнил Качхид. – У добрых экипажей нет!

– А что, разве умные сирхи не бывают добрыми? – шутливо осведомился Эстерсон.

– Спроси у Полины, она знает.

– Ничего я не знаю, – простонала Полина, не открывая глаз. Эстерсон понял – Полине сейчас не до дискуссий.

– Стыдно быть такими невежами! – Сирх сжал свои потешные лапки в еще более потешные кулачки и гневно раздул ноздри. – Ладно... Расскажу тебе. Сирхи бывают умные и добрые. Умные, как бесцветики, строят игрушки из железа, играют ими.

– А добрые?

– Добрые играют игрушками, сделанными из снов и фантазий! Умные сирхи живут на Севере. Добрые – на Юге. Они не дружат.

– Напрасно. На месте добрых сирхов я бы дружил с умными. Как показывает история моей цивилизации, когда умные злятся на добрых, они иногда делают ужасные вещи. Например, изобретают грозное оружие. Иногда настолько грозное, что оно способно стереть всех добрых с лица земли! Мораль: добрым следует бояться умных.

– Это у вас! – беспечно отмахнулся Качхид. – У нас, сирхов, умные с Севера боятся добрых с Юга больше, чем добрые умных!

– Вот как? – Удивление Эстерсона было неподдельным, уж больно все сказанное шло вразрез с его жизненным опытом.

– Да! Кача устроила так, что если добрые сирхи разозлятся на умных, они смогут уничтожить их без всякого оружия! В давние времена такое случалось.

– Очень интересно!

– Да, да случалось! Бывает, что добрые сирхи становятся злыми. Но быть злыми долго они не умеют, им становится невмоготу. Болит спина, болит хвост, быстро-быстро стучит сердце. От зла добрые сирхи болеют. Чтобы выздороветь, они выбрасывают из себя зло. Иногда это выброшенное зло случайно попадает в головы умным сирхам. Тогда зло затапливает головы умных, как наводнение. И в этих головах ни для чего не остается места. Ни для радости, ни для ума! Когда умные перестают находить радость в своих играх, они умирают от тоски. Или начинают убивать друг друга, чтобы было не так скучно... Однажды так умерло восемьдесят восемь тысяч восемнадцать умных сирхов!

– Честно говоря, похоже на сказки, – заметил Эстерсон, обращаясь по преимуществу к Полине. – Как думаешь, а?

– Он говорит правду, Роло. Не знаю, что там насчет зла в голове, но я своими глазами видела, как умные привозят добрым своего рода дань – в основном продукты своего мануфактурного производства, – отозвалась обессиленная Полина. – И действительно привозят! А добрые только улыбаются поощрительно. Дескать, давайте-давайте, несите, да побольше. Не то мы за себя не ручаемся! Как выбросим свое зло прямо вам в головы!

Всю оставшуюся дорогу Полина молчала. Зато Качхид трещал без умолку, живописуя город добрых сирхов Чахчон. Из его рассказа Эстерсон узнал про инопланетную цивилизацию разумных котов-хамелеонов больше, чем за все предыдущие месяцы на Фелиции. Впрочем, раньше он был уверен, что и знать-то о ней особенно нечего.

– Название Чахчон очень старое. Оно означает Город Беременных Самок. Я уже рассказывал тебе, бесцветик Роланд, что беременные самки не живут с самцами. У нас самки вообще не живут с самцами никогда! Мы не такие, как вы. Ты спрашиваешь про любовь? Мне знакомо это слово. Но мы понимаем его по-другому. У нас любовь бывает только три раза в жизни. Больше не бывает. Правду сказать, даже три раза бывает не у всех. Обычно только один. Или два. У меня в жизни любовь была три раза. И все три раза я выращивал детеныша. Я очень много видел в этой жизни! Вы, бесцветики, сказали бы, что у меня было три жены. Когда приходит любовь, мы сходимся. Мы любим друг друга с утра до вечера. А потом твоя любовь уходит, твоя самка уходит... Она возвращается, только когда маленький сирх уже родился. Твоя самка оставляет маленького тебе и ты воспитываешь его. А потом он тоже уходит. И так пока не придет новая любовь... Качхиду не нравится любить.

– Интересно, почему?

– Когда любишь, хочешь обнять небо. А потом – любовь уходит и уносит с собой небо. Без неба на земле плохо. Сначала ничего не хочется, иногда даже хочется умереть. А потом тебе приносят маленького. Приходится заботиться. Доставать еду...

– В принципе у нас, у людей, что-то похожее. Насчет неба, – покачал головой Эстерсон.

– Нет! Нет! У вас все не так! Я смотрю на бесцветиков и радуюсь за вас! Ваш сезон любви длится гораздо дольше нашего!

– А сколько длится ваш?

– Три дня. Иногда пять. Это если любовь очень-очень сильная!

Эстерсон не удержался от ироничной улыбки. Он-то ожидал услышать по меньшей мере о трех месяцах! Да и как быть со страстью Качхида все преувеличивать? Если он говорит, что утром видел в море десять гигантских дварвов, это скорее всего значит, что видел одного средней величины. Если утверждает, что учился выплясывать Танец Героя тридцать месяцев, значит, скорее всего речь идет о трех неделях. Но что останется от трех дней Сезона Любви, если поделить их на «коэффициент брехливости» Качхида?