Текст книги "Время - московское!"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Папа, ну где я тебе возьму «Смуглянку» на Восемьсот Первом парсеке?

Таня и Александр переглянулись. В обществе режиссера обоим было тягостно. Но просто взять и уйти им не хватало решимости. Да и куда, собственно, идти? На мороз? В руины? А ведь еще фуршет...

Народу в окрестностях аварийного выхода становилось все больше – счастливые зрители сходили по ступеням, громко обсуждая спектакль. Судя по долетавшим до Тани обрывкам разговоров, мюзикл и впрямь был воспринят с небывалым энтузиазмом.

Только в тот миг Таня осознала, что они с лейтенантом Пушкиным протрепались... да-да, ни много ни мало – три с половиной часа!

О пропущенном мюзикле Таня нисколько не жалела. Из тихой заводи их пристанище превратилось в оживленный филиал курительной комнаты. Вспыхнули все лампы. Таня зажмурилась – белый свет больно ударил по привыкшим к полутьме глазам. А когда Таня вновь открыла глаза, то обнаружила, что стоит гораздо ближе к лейтенанту Пушкину, чем позволяют правила светских приличий («Или правила светских приличий на свету становятся строже?»).

Заметил это и Ричард Пушкин.

– Да вы тут, негодяи, времени не теряли! Эх, молодежь, молодежь... Все бы вам это... слегка соприкасаться рукавами! – гоготнул режиссер.

Таня сделала над собой усилие и улыбнулась.

Но не успел Ричард Пушкин открыть рот, чтобы пошутить снова, как к компании присоединился низенький колченогий человечек в такой же форме, какая была на Саше Пушкине. Не то мичман, не то младший лейтенант... «Еще немного – и начну разбираться в знаках различия», – вздохнула Таня.

– Здравствуйте, лейтенант Пушкин! – просиял человечек, растягивая свои тонкие белые губы в кривозубую улыбку. – Видеть вас в этом месте – большая приятная нежданность для меня!

Он так и сказал – «нежданность» вместо «неожиданность».

«Нерусский, что ли?» – смекнула Таня.

Режиссер заметно оживился и принялся бесцеремонно исследовать подошедшего, как будто тот был не человеком, а курьезным экспонатом в музее восковых фигур.

А вот Пушкин-младший неподдельно обрадовался появлению тонкогубого чужака и даже радостно обнял его.

– Разрешите представить вам моего боевого товарища, младшего лейтенанта Данкана Теса. Он американец из субдиректории Охайо!

– Американец? Как оригинально! – Великий Ричард буквально пыхтел от удовольствия. – Как там в Америке далекой? Статуя Свободы еще не упала? Нет? И слава Богу! Рио – волшебный город! С горы Корковадо открывается отличный вид... Помню, когда Сашка был во-от таким мальцом...

– На горе Корковадо стоит статуя Христа-Спасителя, а не Свобода, – поправил отца Александр. – Да и Рио-де-Жанейро—в Южноамериканской Директории. А Данкан – он из Северной!

– Да? Гм... Впрочем, без разницы! Главное, чтобы все было, как говорится, хорошо!

– Верно! – просиял Данкан. – На гербе моей субдиректории написано: «Хорошо, когда все хорошо»!

Однако Великий Ричард не желал оставить американца в покое.

– А что, Данкан, по визору говорили, белое христианское меньшинство опять бузотерит в знак протеста против признания испанского основным государственным языком?

– Я не знаю, товарищ. Я не слежу за тем, что внутри у моей родины! – сказал младший лейтенант.

– Что такое? Времени нет?

– Папа, человек на войне. На войне, понимаешь? – ответил за американца лейтенант Пушкин и поглядел на Великого Ричарда, Как глядят на расшалившегося ребенка.

– Ну да... На войне оно, конечно, не до политики...

– Кстати, в последнем бою Данкан сбил семь вражеских флуггеров, – заметил лейтенант Пушкин. – И, между прочим, спас жизнь мне и моему товарищу!

Таня промолчала, поскольку не знала наверняка: семь флуггеров – это много или мало? Если судить по фильмам вроде «Фрегат „Меркурий“, где герои валят вражеские машины направо и налево десятками, – маловато. А если по здравом рассуждении – то вроде как ничего... Или это только для американца – много, а для русских пилотов семь сбитых флуггеров – норма? Как бы не попасть впросак с точки зрения пресловутой ИНК, интернациональной корректности.

В общем, Таня промолчала. Промолчал и Ричард Пушкин – он крепко задумался о чем-то своем. Вероятно, о местонахождении Рио-де-Жанейро.

В общем, вышло так, что торжественная реплика лейтенанта Пушкина, приобнявшего американца за плечи, повисла в воздухе.

Данкан прошептал что-то на ухо Александру. Тот, извинившись, оставил Таню на попечение своего отца и удалился с американцем в дальний угол вестибюля, что-то оживленно говоря на ходу.

К неудовольствию Тани, тотчас оживился и Ричард Пушкин.

– Видала, Танька, какого сынулю я вырастил? Настоящий орел! Да что там орел! Беркут! Герой! В сражении отличился! А душа какая? Широкая! Чистая! Пламенная! Лермонтовский герой! Нет, бери выше – чеховский! Даже с америкашкой цацкается, как с родным! Слова хорошие ему говорит! Хотя, казалось бы... А что сердится все время на меня, так это я прощаю, ты не думай! Сам таким был по молодости лет! Даже похлеще! Однажды, прости Господи, в батю своего стулом запустил! Не попал, правда... А Сашка– ничего. Терпит меня, старика... Даже на свадьбу обещал позвать!

– Ha свадьбу? – переспросила Таня.

– А то! Правда, не знаю, как теперь с войной-то... Теперь уже, наверное, после войны... А девчонка эта – просто огонь! Фотографию мне показывал! Черная такая, цыганочка... И военная форма идет ей необычайно! На мою вторую жену похожа, на Альму... Наверное, вкусы тоже по наследству передаются!

– Наверное. У меня тоже вкусы, как у мамы! – соврала Таня.

Ей очень хотелось, чтобы ее слова прозвучали задорно. Чтобы гнетущее удивление, которое грозовыми тучами затянуло ее душу в тот миг, когда Ричард упомянул о свадьбе своего сына, в ее слова не просочилось.

– А у тебя как с этим делом?

– С каким? – спросила Таня рассеянно.

– Да с личной жизнью. Жених-то есть?

– Есть, – вновь соврала Таня.

– Военный?

– Нет. Ксеноархеолог.

– Кто-кто?

– Ксеноархеолог. Человек, который исследует артефакты, принадлежащие загадочным инопланетным цивилизациям.

– А-а... Артефакты – это серьезное дело! Вот у меня один знакомый был...

Но не успел режиссер погрузиться в новую тему, как лейтенант Пушкин вернулся. Он незаметно подошел к отцу и Тане со спины. Таня вздрогнула от прикосновения лейтенантской руки к своему предплечью. Режиссер запнулся на полуслове.

– А-а, это ты, разбойник? – проворчал Великий Ричард, оборачиваясь. На его шее образовалось пять, нет, семь жировых складок.

– О чем спорите?

– Таня мне тут про своего жениха рассказывала.

– Про жениха? – На лице лейтенанта отразилось глубокое недоумение.

– Так точно!

– Что ж... Жених – это славно! Поздравляю вас, Таня! Хоть и говорят, что брак – это иллюзия, в которую верят только идиоты, но лично я так не считаю.

Тане показалось, что в подчеркнуто дружественном тоне лейтенанта Пушкина она расслышала нерадостные нотки.

В то же время Великий Ричард был полон решимости развлекать публику дальше. Он притоптал окурок каблуком щегольской туфли отменной темно-вишневой кожи и заявил:

– Кстати! Сына! Совсем забыл! Я тебе тут такую штуку привез! Никогда не догадаешься что! Придется угадывать!

– У меня угадывалка сломалась. Говори лучше сразу, – вяло отозвался лейтенант.

– Нет, так не пойдет. Я сказал угадывай! Что привез папочка?

– Ну, бутылку коньяка.

– Не угадал. Вторая попытка!

– Папа, по-моему, ты забыл, сколько мне лет!

– Ничего подобного! Я помню, что восемнадцать. Но пока не угадаешь, не получишь! Ну давай же! Последний раз! – дыша на Таню перегаром, настаивал Ричард Пушкин.

На лице лейтенанта заиграли желваки.

– Хорошо. В последний раз. Ты привез юбилейное издание альбома «Симферопольский театр музкомедии» с золотым обрезом и твоим полнофигурным портретом на обложке, – с расстановкой произнес лейтенант и посмотрел на Таню, словно бы именно там, в ее глазах, обреталось спасение.

– Тепло, сына! Тепло! – выкрикнул Ричард Пушкин, игриво приплясывая на месте. – Мой сюрприз действительно к нашему театру имеет отношение! Мне месяц назад Гюльджан его передала! Секретарша моя! Новая! Короче, не стану тебя и Татьяну нашу дальше томить, вот, держи!

С этими словами Великий Ричард извлек из заднего кармана своих отлично сшитых твидовых брюк пачку видавших виды, перетянутых скотчем конвертов! А точнее – писем! Настоящих бумажных писем, с пестрыми окошками марок в правом верхнем углу, с химической тайнописью штемпелей, с косо приклеенным адресом отправителя. В каждом замине конвертного угла сквозило: перед вами бывалые путешественники по пространству-времени.

Таня издала сдержанный вопль восторга. .Лейтенантже взял пачку из рук отца и, не говоря ни слова и даже не взглянув на письма, переправил ее во внутренний карман своего кителя. Само равнодушие!

– Спасибо. Папа, – принужденно произнес он, и мышца возле его правого глаза несколько раз предательски дернулась. «Такой молодой, а уже нервный тик», – вздохнула Таня.

– Ты что? Не рад, что ли? – выкатил глаза Великий Ричард. Его, как и Таню, озадачила реакция лейтенанта. – Совсем, что ли, озверел? Это же от Кольки письма! От Кольки Самохвальского! Твоего лучшего друга! А ты даже на них не глянул! Я на штемпеля посмотрел – из какого-то Выдрино Колька тебе пишет... Я даже справки навел – на Байкале Выдрино это! Там, наверное, Колька наш служит теперь... Да ты чего такой мрачный стал, Сашка? Ну прямо упырь... С Коляном, что ли, поссорился? Поссорился, да?

– Не поссорился я, папа.

– Тогда что?

– Ничего. Коля Самохвальский погиб. Понимаешь? Погиб.

Таня отвела глаза. Ей вдруг стало почти физически больно – как будто боль лейтенанта напрямую ей передалась.

Даже Ричард Пушкин сбросил маску балагура и весельчака – на несколько минут из-под нее проступило неподдельное, человеческое выражение. На миг переменчивый, бурный, ехидный Ричард стал самим собой – немолодым, одышливым, нездоровым отцом рано повзрослевшего сына.

Лейтенант тоже молчал, рассеянно наблюдая за тем, как редеет толпа курильщиков. На Таню лейтенант больше не глядел. И даже не поглядывал. Почему? Впрочем, Таня догадывалась почему.

Но Ричард Пушкин недаром был режиссером.

– Вот что, ребятушки... – сказал он. – По-моему, пора нам за кулисы. Там уже накрыто и налито. Тем более что жрать хочется – страшное дело!

В тот вечер Таню ждало еще много интересного. Закуски, танцы, разговоры с Александром. Но на душе у нее стало неспокойно – словно где-то внутри взвели пружину, которая бог весть когда распрямится.

К счастью для Тани, Ричард больше не решался волочиться за ней. Не то стеснялся сына, не то, взвесив «за» и «против», раздумал. Не ухаживал за Таней и Александр – по крайней мере в расхожем смысле этого слова.

Впрочем, Тане и не нужно было ухаживаний. Ей достаточно было того, что лейтенант Пушкин, в стройной фигуре которого соединились ловкость, красота и жизненная стойкость десятков блистательных офицеров – пирующих, смеющихся, братающихся вокруг, – находится рядом с ней. Она даже на товарищей по экспедиции сердиться перестала. Ведь если бы они не бросили ее одну в Городе Полковников...

Раз за разом подымая бокал с розовым шампанским за состоявшийся «разгром врага на Восемьсот Первом», за грядущую «полную и окончательную победу» и «безоговорочную капитуляцию разбойничьей Конкордии» вместе с сотнями других незнакомых, разгоряченных этим великолепным днем мужчин и женщин, Таня, однако, не о победе думала. Но лишь о том, чтобы налитое теплом и светом прикосновение, с которого началось ее с лейтенантом знакомство, однажды повторилось.

Глава 8
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА «ЛАЗУРНЫЙ БЕРЕГ»

Апрель, 2622 г.

Лавовый полуостров

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Возвращение на биостанцию «Лазурный берег» вышло вовсе не таким радостным, как представлялось Эстерсону и Полине, когда они остервенело мечтали о нем в землянке.

Эстерсон знал: так частенько случается с мечтами. «Может быть, все дело в том, что ты, когда мечтаешь о чем-то, как бы выпиваешь всю свою радость по поводу предстоящего события авансом? И когда случается само событие, ничего в том резервуаре радости уже не остается? Выпито все?»

Качхид не соврал. Клонов как корова языком слизала. Уход чужаков был организованным, но поспешным – о чем свидетельствовала, например, брошенная моторная лодка. Собственно, на этой лодке Качхид и прибыл на Лавовый полуостров. Ведь хоть и называл он себя наряду с прочими многочисленными именами «Мощный Духом», однако трусишкой был изрядным и никогда не рискнул бы лишний раз пересечь вплавь пролив, в котором всегда имелась опасность повстречать дварва.

Эстерсон и Полина двигались к биостанции на скафе (Качхид, прихвативший с собой Беатриче, предпочел моторку).

Они молчали. Обоим рисовались печальные картины разоренного врагом гнезда: поломанная мебель, комья грязи на полу, текущие краны на кухне, вульгарные картинки, прикрепленные скотчем над кроватями, и похабные надписи на фарси на стенах загаженного нужника. И еще – запущенный сад, вытоптанный огород и запаршивевший виноградник.

Увиденное, однако, в эту схему не укладывалось.

На биостанции было чисто, как в операционной.

«Тут такой чистоты не было даже в день заселения нашей экспедиции!» – заметила придирчивая Полина.

Полы надраены, занавески постираны, даже диванчик обит новым габардином цвета хаки. Керамическая плитка на кухне и душевых отчищена до первозданного блеска, а на оконных стеклах – ни пылинки! Цветы в горшках на подоконнике политы, даже новые прибавились, ковровое покрытие проутюжено мощным армейским пылесосом, а пятна на нем изничтожены ядреным армейским пятновыводителем...

Последний штрих – засохшая цветочная композиция на столе. Рядом – раскрытый том «Шахнаме», с кружевными пометками на полях.

Ошарашенный зрелищем Эстерсон выдвинул предположение, что в их с Полиной домике жило начальство, а где начальство – там и благолепие. А вот в домиках по соседству, где жили простые солдаты, наверняка черт ногу сломит!

Однако это предположение тоже не подтвердилось.

Эстерсона и Полину встретили наново выбеленные потолки и аккуратно заправленные постели. Правда, на стенах солдатских комнат все-таки обнаружились прилепленные скотчем картинки. Но с картинок глядели вовсе не грудастые пляжные девки в не скрывающих срам пеньюарах и не кареглазые русалки, с развратной радостью сосущие грейпфрутовый сок, сидя в джакузи, но... первоучитель Римуш, седовласый аскет с лучистым взглядом. Встречались также фотографии линкоров, слащавые пейзажи и вид на Хосров с высоты птичьего полета.

Кое-где попадались брошенные впопыхах личные вещи – белье, книги, бритвы. Имелся даже один вещмешок – забытый хозяином вместе со всем содержимым.

– Мне казалось, это я чистюля... А получается... Что же получается? – задумчиво произнесла Полина, пробуя пальцем на предмет пыли загривок книжного шкафа. А вдруг сыщется хотя бы там?

Эстерсон спрятал улыбку. По его мнению, до чистюли Полине было так же далеко, как ему до мастера спорта по легкой атлетике. Но не скажешь же об этом астроботанику? Точнее, зачем такое говорить?

– Зато теперь мы сможем месяц не убирать! – сказал Эстерсон и довольно потер руки.

Сад тоже пребывал в идеальном состоянии. Грядки вскопаны, дорожки подметены. Некий разбирающийся в виноградарстве клон даже подрезал виноградные лозы... По мнению Полины, подрезал «на троечку с плюсом».

Фасоль – вылущена из стручков и высыпана в ведерки. Картошка и корнеплоды – выкопаны, очищены от земли и аккуратно разложены для просушки в кладовой. Кстати, о кладовой. К припасам Эстерсона и Полины клоны даже не притронулись – вероятно, сочли нечистыми? Зато добавили своих– консервные банки с непритязательными, бледными клонскими этикетками (никакого потакания низменным вкусам потребителя!) были выстроены с архитектурной точностью в некое подобие пирамиды. Как в супермаркете!

Выходило, что Полина и Эстерсон и здесь в выигрыше: получили, и притом совершенно бесплатно, запас продовольствия на полгода вперед. Что это за продовольствие, конечно, предстояло еще выяснить. Но ведь дареному коню в зубы не смотрят?

Эстерсон щегольнул перед Полиной выученной на днях русской поговоркой. Но Полина отреагировала на «дареного коня» вялым кивком. Чувствовалось: ее гнетут думы.

Итак, они получили вылизанную, набитую едой биостанцию. Да, радиоузел и даже музыкальный центр испорчены. Вероятно, с умыслом. Но ведь никто не сказал, что их нельзя починить?

Кроме этого, у них в распоряжении: новые батарейки для «Сигурда» (и, кстати, второй переводчик, какой-то клонский, тоже неплохой), новые аккумуляторы, новая моторная лодка и целый ящик моющих средств! Урожай собран и цветы политы. Вроде бы – красота! Но Полину эта красота не радовала.

– Такое ощущение, что вселяешься в чужой дом, – проворчала она. – Вот к чему, спрашивается, было мебель двигать?

– Мебель – это мелочи. Я сегодня же все поставлю как было!

– А куда подевались со стен мои фотографии? Я ведь их так любила!

– Кажется, я видел их в кладовке! Сейчас же повесим их назад, – успокаивающим голосом сказал Эстерсон. – Ты еще спроси, куда подевалась твоя любимая грязь!

– А что, и спрошу! Спрошу! Я даже грязь здесь любила! Каждую пылинку! Понимаешь, Роло... У меня такое ощущение, что здесь даже воздух изменился. Провонял этими чертями! Все чужое, хотя и притворяется своим!

Худое лицо Полины приобрело плаксивое выражение. И Эстерсон понял: нужно срочно приступать к приготовлению обеда. На сытый желудок жизненные перемены всегда воспринимаются легче.

Он оставил Полину на диване, на краю которого были аккуратной стопкой сложены клонские газеты за последний месяц (клоны принимали их в цифровом виде, а затем распечатывали на халкопоновой пленке), и отправился на кухню.

Через час на столе в гостиной материализовались: бутылка бургундского вина «Петит шабли», к слову, самая ценная бутылка в их винном погребе, широкое блюдо с картофелем фри, салат из свеклы с колбасой и картофелем, красная фасоль с беконом и лосось под майонезом. Последние три блюда были исконно шведскими. Эстерсон приготовил их в угоду Полине, которая последнюю, особенно голодную, неделю замучила его расспросами о том, как и что готовят в Швеции. От лососины исходил такой аппетитный запах, что у конструктора закружилась голова. Наконец-то настоящий пир, за застеленным накрахмаленной скатертью столом!

Расторопный инженер любовно разложил приборы, расставил тарелки и винные бокалы, разместил специи и салфетки. Затем нарезал хлеб – как аппетитно он хрустел под ножом своей горячей, усыпанной зернышками кунжута корочкой! Однако Полина даже бровью не повела. Сидя на диване с переводчиком «Сигурд» в руках, она увлеченно читала клонские газеты. Лицо ее было ожесточенным.

– Ваше высочество, просим к столу! – церемонно провозгласил Эстерсон.

– Что? А-а, сейчас, – пробормотала Полина, не отрываясь от газеты. Вот она перевернула листок и принялась читать дальше. Даже не взглянула! Ни на Эстерсона, ни на свою любимую картошку фри!

Тихонько хлопнула пробка. Насладившись глубоким, чистым ароматом вина. Эстерсон неспешно разлил его по бокалам. И вновь позвал Полину.

– Уже пора? Знаешь, ты начинай, наверное, сам...

Беспрецедентно! Изголодавшаяся Полина променяла сладкую золотистую картошку на пропагандистские побасенки разносчиков Священного Огня?

– Да что там такое пишут? Неужто конец света наступил, пока мы козу доили? – Эстерсон пригубил бургундского.

– Почти. Наступил, – выдавила Полина. – Мы, кажется, проигрываем войну. Ты только вдумайся, Роло. Мы проигрываем войну/

Последние слова Полина прокричала. И, в гневе отшвырнув газету, разрыдалась.

– Ну что ты как маленькая, в самом деле! – Эстерсон нежно обнял свою подругу. – Почему проигрываем?

Лососина остывала на столе, но теперь даже Эстерсону было не до деликатесов.

– Они... так... пишут... Я уже много прочитала... Получается, у наших... Даже шансов... никаких нет! Там такой анализ... Ты бы видел!

– Да мало ли что они пишут?! Знаешь, у меня когда-то был приятель-историк, Сеймур, еще в студенческие годы... Он рассказывал, что в хрониках одного египетского фараона, не помню как звали, ну, допустим, Ахинейхотепа, забавное место есть. Там, в хрониках, написано, что, мол, этот фараон развил решительное наступление и дошел аж до самого города Крокодилополя! Такой вот он был победоносный! Так зажигательно воевал! Никто хроники не оспаривал – все-таки первоисточник. Пока один египтолог не обратил внимание на то, что город Крокодилополь находится в глубоком-тылу у этого Ахинейхотепа! Короче говоря, на самом-то деле фараон драпака давал от врага! Но египетский хронист написать про отступление постеснялся – вдруг шакалам скормят за клевету на Сына Бога? И написал про «решительное наступление» на город Крокодилополь! Который в тылу! Чтоб и от правды кое-что сохранилось, и фараона не прогневить.

– Это ты к чему? – хлюпая носом, прогугнила Полина.

– К тому, что от клонов всего можно ожидать! Они пишут, у них все хорошо? И что с того? Может, у них все плохо и они врут специально, чтобы боевой дух поддержать! А может, они пишут только о том, что хорошо! А про другое – молчок! Ты себе не представляешь, что такое конкордианские газеты! Тем более – в военное время! Да они и в мирное-то передергивали, не краснея. Как это будет по-русски... Вспомнил! «Делали из карася порося!» Однажды у нас в университете устроили соревнование джамперов, это такие роботы-зонды, созданные специально для перемещений по планетам с переменной плотностью поверхности. Попрыгунчики, попросту говоря. Обычный конкурс студенческих работ, но с широким общественно-политическим звучанием. Так вот, соревновались всего два джампера (хотя каждый делала целая команда из тридцати человек) – один наш, шведский, и один клонский, от Хосровского университета. Мы, естественно, победили. Заняли первое место – из двух. А мне потом клонскую газету показали, с репортажем. «В соревновании джамперов, которое прошло в шведском городе Лулео (Земля, Солнечная система), наше родное, конкордианское изделие заняло почетное второе место. Джампер, построенный студентами Йенчёпингского университета, пришел предпоследним!» – вот так они написали.

Дослушав инженера, Полина вымученно улыбнулась. Это придало Эстерсону уверенности в том, что он на верном пути.

– Место клонским газетам – в сортире! Так что пора перестать огорчаться и сесть обедать! Не то все окончательно остынет.

– Понимаешь, Роло... Дело не в газетах... – Полина звучно высморкалась в салфетку.

– Тогда в чем?

– Я душой чувствую – им, там, – Полина показала пальцем в потолок, то есть в небо, то есть в космос, подразумевая затерянную там Землю, Россию, – приходится очень туго.

Противопоставить какие-либо аргументы Полининому душевному чувствованию было сложно. Но Эстерсон попытался:

– Если бы нашим приходилось действительно так туго, они не стали бы тратить последние силы на то, чтобы выбивать клонов с какой-то богооставленной Фелиции. Мы же понимаем, что такое этот «барарум», о котором говорил Качхид! И хотя мы с тобой самое интересное, похоже, проворонили, ясно, что было вооруженное столкновение. В результате которого клонов с Фелиции вытурили!

– Ты думаешь, это сделали наши? – с сомнением спросила Полина.

– Конечно! А кто же еще?! – сказал Эстерсон, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. Но взгляд Полины был хмурым и недоверчивым.

В тот день они все-таки пообедали. Хотя Полина согласилась сесть за стол лишь после того, как Эстерсон поклялся отправиться чинить радиосвязь сразу после трапезы.

– Нужно поговорить с консульством. Узнать, что там у них происходит. Может, им требуется помощь? Вдруг у них есть раненые? Во время войны нельзя быть эгоистами!

Эстерсон прямо-таки не узнавал свою Полину! Из замкнутой, равнодушной ко всему, кроме своих «морских капюшонов», жрицы науки она вдруг превратилась в отзывчивую патриотку, готовую мчаться за тысячу километров в поселение Вайсберг, где располагается консульство, и проливать горючие слезы над каждым проигранным Объединенными Нациями боем!

– Обещай мне, Роло, что если мы не сможем с ними связаться, мы сами отправимся туда.

– Как ты это себе представляешь, дорогая? Не забывай, вертолета у нас нет.

– Знаю, что нет... Ну, может, как-нибудь доберемся?

– Как раз к лету поспеем, это если пешим ходом. Невесть откуда взявшаяся решимость Полины включиться в контекст блеклого социально-политического бытия планеты Фелиция пугала Эстерсона. В самом деле, ему так нравилась жизнь на биостанции, этот тихий Эдем на двоих, что больше всего на свете он боялся перемен!

Наладить связь с консульством не удалось.

Эту новость Эстерсон сообщил Полине вечером следующего дня. Он был готов к тому, что сейчас снова придется вытирать салфеткой ее быстрые слезы. Однако салфетка не пригодилась.

– Я знаю, что делать! – деловито возвестила Полина. – Мы должны отправиться на базу клонов! Она, кстати, называется Вара-8. Это я из намеков в их газетах поняла.

– Что? Что ты сказала? – Эстерсон ушам своим не поверил.

– Мы должны сесть в лодку и переплыть залив Бабушкин Башмак!

– Ты что, на солнце перегрелась?

– Ничего я не перегрелась! Я все обдумала!

– Но это же опасно, Полина!

– Ничего опасного! Я сегодня днем как следует все осмотрела в бинокль, когда загорала. А загорала я, да будет тебе известно, на Плавнике.

– Где-е?!

Акульим Плавником или просто Плавником русские биологи назвали приметный риф в нескольких десятках метров от берега, расположенный примерно в пяти километрах от биостанции в направлении клонской базы. Если с «Лазурного берега» как такового клонская база не просматривалась, то с Плавника кое-что разглядеть можно было. Тем более в бинокль.

– Так вот чем ты занималась, пока я вкалывал, как раб на плантациях! Ты перед клонами в купальнике фигуряла! – вспылил Эстерсон. – Мы же договорились: днем на берег не выходить ни под каким видом! А ночью – только при крайней необходимости!

Вообще-то он ничего не имел против того, чтобы Полина отдыхала, пока он работает. Но! Когда он начинал думать о том, чем могла закончиться ее самодеятельная разведвылазка, ему становилось страшно, и страх этот порождал желание разорвать Полину Пушкину, которая совершенно не дорожит жизнью и безопасностью Полины Пушкиной, на тысячу мелких клочков!

– Я уже не девочка, чтобы спрашивать разрешение на небольшую прогулку!

– Ничего себе «небольшая прогулка»! Тебя же могли клоны подстрелить, с вертолета! Или тебе в газете хосровской написали, что все клоны – белые и пушистые, а ты взяла и поверила?

– Послушай, Роло, не нужно кипятиться! Вертолетов не видно и не слышно. А на базе не наблюдается никаких клонов! Зато там наверняка есть радиостанция! И станция Х-связи тоже. Мы сможем поговорить со своими, узнать все новости!

– Ну... Мало ли какие могут быть опасности для одинокой женщины... Я бы еще понял, если бы мы отправились на Плавник вдвоем...

– Ты просто собственник, вот ты кто! – взвилась Полина. – Тебе нужно, чтобы я постоянно была при тебе! Как какая-нибудь болонка! Чтобы я не отходила от тебя ни на шаг! Чтобы у меня не было никаких собственных планов! Чтобы за меня все решал ты! Решал с точки зрения так называемого «здравого смысла»! Это ты теперь говоришь, что за меня боялся и что нужно быть осторожнее. Но разве ты думал об осторожности, когда помогал чинить флуггер тому русскому пилоту, Николаю? Разве ты не понимал, что клоны потом будут искать именно нас, людей, которые помогли русскому пилоту? Разве это не из-за него мы целые недели прятались в земле, как червяки, боясь высунуть нос? Почему же тогда ты не думал об опасности? Отсиделись бы в кустах – и отлично!

– Ну ты же сама предложила помочь Николаю!

– Да! Я предложила! И совершенно не жалею об этом! Просто я считаю, что в жизни любого человека должно быть место опасности! Поступкам!

Глаза Полины горели, на щеках играл румянец. Эстерсон знал: так всегда бывает, когда в душе Полины бушует ураган. Однако этот ураган был каким-то особенным. Невиданным. И как все невиданное, завораживал.

– Мы должны что-то делать, Роло! Невозможно навечно отгородиться от всего мира! Это не по-русски – сидеть сложа руки, когда твоя родина проигрывает войну! Нужно выбираться из этой проклятой дыры, искать своих, понимаешь? «Век обнявшись, на печи не просидишь» – есть и такая русская пословица. Когда я узнала все эти жуткие вещи из газеты, наш дом стал мне противен! Вместе с нашим мещанским счастьем! Меня уже тошнит от этого океана! От этой солнечной идиллии!

«Меня уже тошнит от этого Эстерсона!» – мысленно продолжил риторический ряд инженер, хотя эти слова и не были произнесены. Ему вдруг стало грустно.

– Никогда бы не подумал, что тебя тошнит от «Лазурного берега»... – огорченно сказал Эстерсон. И затворил за собой двери гостиной.

Пока они с Полиной спорили и препирались, сумерки преобразились в ночь – душную, прохладную, серебристую. Он дошел до самого берега и сел на стылый песок. Закурил, но так неловко, что дым от толстенной клонской спички ударил в глаза и их заволокло слезами.

По ту сторону серых океанских валов чернела туша Лавового полуострова. Необжитого, неуютного, разве что цветы там красивые. На том берегу – дичь. На этом – биостанция «Лазурный берег». Комфортная, ухоженная. И вот надо же случиться такому парадоксу! Когда они с Полиной жили, фигурально выражаясь, «под кустом», они не ссорились. Легкие словесные пикировки – не в счет, это так, для поддержания психического тонуса. Но стоило им вновь вселиться в свой славный домик, как скандалы пошли косяком, ни минуты покоя. Даже поесть спокойно не выходит.

«Спрашивается, чего стоит так называемая цивилизация, если она делает из людей психов? – Эстерсон сделал глубокую затяжку. – Вот теперь окончательно стало ясно, откуда берется миф о Благородном Дикаре, который очаровывал когда-то старину Руссо, да и вообще пол-Европы...»

Однако додумать свою глубокую философскую мысль до конца Эстерсон не успел – сзади послышались чьи-то шаги.

Он обернулся. В темноте было трудно различить силуэт, однако он не сомневался: песок скрипит под армейскими ботинками Полины.

– Роло, ты здесь? – спросила Полина тоном, который Эстерсон окрестил для себя «ангельским». Полина всегда говорила так, когда чувствовала себя виноватой, а извиняться не хотела.

– Здесь.

– Куришь?

– Курю, да. Светомаскировку, кстати, нарушаю.

– Злишься?

– Пытаюсь.

– Я хочу, чтобы ты понял меня, Роло. Там, на Земле, осталось многое из того, что я люблю. Точнее, никогда раньше не понимала, насколько сильно я все это люблю, пока всему этому не начала угрожать опасность.