Текст книги "Тамерлан"

Автор книги: Александр Якубовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

Преданность боевых сподвижников была для Тимура, конечно, важнее, чем преданность улемов; естественно, что Тимур был прежде всего воином и князем монгольского типа, потом уже мусульманином. С представлением о «таджике» у Тимура соединялось представление о человеке, лишенном воинских доблестей и неопасном для врагов. Как представитель монгольских традиций, Тимур придавал большое значение родству с домом Чингиз-хана. Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника Хусейна, он взял себе четырех из его жен, между ними Сарай Мульк-ханум, дочь хана Казана (в год низложения и смерти ее отца ей было пять лет, следовательно, она была лет на пять моложе Тимура).Детей у нее от Тимура, насколько известно, не было, но, как ханская дочь, она всегда считалась старшей женой Тимура, хотя в гареме Хусейна старшей была другая царевна, дочь хана Тармаширина, выданная после Хусейна замуж за джалаирского эмира Бехрама. По этой жене Тимур имел право на титул (ханского) «зятя» (гургин), который он носит, между прочим, на своих монетах. В 1397 г. Тимур женился на дочери могольского хана Хизр-ходжи, Тукель-ханум, которая в качестве «малой госпожи (кичик ханум) заняла второе место в гареме. Ханом был провозглашен в 1370 г. царевич Суюргатмыш; после его смерти, в 1388 г., на престол был возведен его сын Султан Махмуд. В отличие от последующего времени, Тимур не держал этих ханов взаперти в Самарканде, но брал их с собой во время походов; Султан-Махмуд-хан в 1402 г. участвовал в битве при Анкаре и взял в плен османского султана Баязида. По Шереф ад-дину, хан умер в том же 1402 г., но Низам ад-дин, писавший несколько позже, говорил о нем как о живом лице; по анониму Искендера, Тимур из уважения к хану еще год чеканил монету от его имени. Во всяком случае нумизматические данные показывают, что Тимур другого хана на престол не возводил и чтомонета до конца его царствования чеканилась от имени Султан-Махмуд-хана. Имя хана провозглашалось также по пятницам в хутбе. Нет, однако, никаких известий о том, чтобы Тимур когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обстановке, воздавал почести этим ханам; почести, воздававшиеся по монгольским обычаям государю, всегда принимались самим Тимуром.

Несмотря на присягу, принесенную Тимуру в 1370 г. всеми эмирами, Тимуру только после упорной борьбы с несколькими соперниками удалось сделаться действительным государем своего народа. Непокорность, кроме отдельных лиц, проявляли и целые племена, особенно племя джалаиров в северной части Мавераннахра (около Ходженда), которое за это подверглось наиболее тяжелой участи. Была принята мера, соответствовавшая нашему понятию о расформировании воинской части: улус джалаиров перестал существовать, и его остатки были распределены по отрядам других эмиров (1376 г.).

С самого начала своего правления Тимур делал то самое, за что прежде упрекал сына и внука эмира Казагана: строил крепости, окружал стенами города и этим нарушал заветы Чингиз-хана. Еще зимой 1365/66 г. Тимуром были выстроены стены вокруг города Карши, в 1370 г.– стены и цитадель в Самарканде, в 1380 г.– стены и дворец Ак-сарай в Шахрисябзе.Тем не менее Тимуру удалось примирить с собой своих чагатаев, создать из них дисциплинированную военную силу, слепо преданную своему вождю и по своему внешнему виду более походившую на войска Чингиз-хана, чем на обычный тип мусульманских войск.

О «чакатаях» и их особом положении в государстве Тимура несколько раз говорит Клавихо. По его словам, они могли «ходить везде, где хотят, со своими стадами, пасти их, сеять и жить, где хотят, и зимою и летом; они свободны и не платят податей царю, потому что служат ему на войне, когда он их призовет». В поход они брали с собой и жен, и детей, и стада. В истории Тимура часто встречаются термины, относящиеся к военному делу; тем не менее эта терминология не вполне выяснена. Для обозначения больших племенных групп одинаково употребляются термины иль и улус; в том же значении встречается и слово тюмень, собственно значившее десять тысяч. Тысяча обозначалась персидским словом хазаре, по-видимому, рано перешедшим к туркам и монголам, более мелкие воинские части – монгольским словом хошун. Есть известие, что в Моголистане хошуном назывался отряд в 1000 человек; из некоторых мест истории Тимура видно, что в Мавераннахре хошун заключал в себе всего от 50 до 100 человек. Приказы собраться на курултай (сейм, имевший при Тимуре, по-видимому, исключительно значение парада) или для похода передавались через туваджиев, должность которых считалась чрезвычайно важной, уступавшей только званию государя. При Тимуре был обычай, едва ли существовавший при Чингиз-хане, что с начальников частей при передаче им приказания государя брали расписку; для этой расписки был особый термин.

Военный строй был, в общем, тот же, как и в других турецких и монгольских войсках; но в деле военного искусства Тимур считался не только хранителем традиций, но и новатором. В битве с Тохтамышем в 1391 г. им был применен какой-то особый строй из семи больших отрядов, о котором раньше никто не слыхал. Кроме обычного движения войсковых масс, которое, конечно, не могло оставаться скрытым, были случаи появления войска Тимура там, где его никто не мог ожидать. Ибн Арабшах рассказывает, что Тимур придумал для своих воинов особый головной убор, по которому они могли узнавать друг друга, и назначил им разные места, где они должны были собираться; сам он двинулся из Самарканда как будто в сторону Ходжента и степи, но на пути неожиданно повернул в другую сторону, в разных пунктах стал собирать отряды своего войска и неожиданно оказался на крайнем западе Персии, в Луристане. Официальная история Тимура не упоминает об этой хитрости, но и по официальной истории появление Тимура в 1386 г., в начале так называемого «трехлетнего» похода, в Луристане оказывается совершенно неожиданным. Говорится о возвращении Тимура в 1385 г. в Самарканд, о зимовке около Карши, о решении идти на Иран, о собирании войска в Самарканде, о переправе через Аму-Дарью, о прибытии в Фирузкух и о быстром движении оттуда с пятой частью войска (туваджиямбыло приказано выбрать из каждого десятка людей по два) к Луристану.

Несмотря на крайнюю жестокость, с которой велись войны Тимура, мы в рассказах о подвигах отдельных богатырей, о их отношении к своему государю и даже к врагам встречаем эпические черты, напоминающие рассказы о европейском рыцарстве. Когда Тохтамыш в 1378 г. победил с помощью Тимура своего соперника Тимур-Мелика, был взят в плен один из богатырей последнего; Тохтамыш хотел его пощадить и принять к себе на службу; богатырь преклонил колени перед ханом и сказал: «Пока был жив Тимур-Мелик, я вел лучшую жизнь, как эмир и правитель; хотел бы я вырвать тот глаз, который видит тебя на его престоле. Если ты хочешь оказать мне милость, вели отрубить мне голову и положить голову Тимур-Мелика на мою голову, его тело на мое тело, чтобы его нежная и благородная особа не лежала на земле унижения». Желание верного богатыря было исполнено. Характерен также рассказ о приключениях в сирийской степи в 1393 г. двух богатырей Тимура, джучидского царевича Ибадж-оглана и чагатайского эмира Джелаля, сына Хамида. Оба изнывали от жажды и нашли только два глотка воды; Ибадж выпил глоток, но не утолил своей жажды и попросил Джелаля уступить ему свою долю. Тот по этому случаю вспомнил рассказ, некогда слышанный им от Тимура, о двух путниках, арабе и персе, изнывавших от зноя в пустыне; у араба еще оставалось немного воды; перс сказал, что только эта вода могла бы спасти его от смерти и что если араб даст ему ее выпить, то это будет лучшим доказательством прославленного благородства арабов. Араб ответил: «Я хорошо знаю, что, если я дам тебе воды, мне придется умереть, но слава арабов мне дороже собственной жизни»; перс получил воду и благодаря этому остался жив. Джелаль прибавил: «Я буду подражать этому арабу и дам тебе воды, чтобы наложить обязательство на потомков Джучи и улус его и сохранить добрую славу улуса Чагатая; только прошу тебя, когда ты вернешься к государю, доложить ему обо всём этом, чтобы рассказ был внесен в летопись». Ибадж дал обещание, получил воду и восстановил свои силы; Джелалю, однако, тоже удалось спастись от смерти; оба вместе достигли Кербелы, места гробницы имама Хусейна, потом пришли к Тимуру и рассказали ему о происшедшем.Тимур прославил подвиг Джелаля и его заботу о чести чагатаевского улуса и вспомнил о заслугах его отца Хамида.

Каково бы ни было отношение этих рассказов к действительности, они свидетельствуют о существовании в войске Тимура известного рыцарского идеала. Естественно, чтотакие рассказы влагались о самом Тимуре и его сыновьях. Несмотря на физическое увечье, Тимуру приписывались подвиги личной храбрости.

В 1379 г., во время осады Ургенча, хорезмийский владетель Юсуф Суфи послал Тимуру вызов на единоборство; Тимур принял вызов, прискакал ко рву крепости и звал оттуда набой своего противника, но тот нарушил свое слово и не явился. Скоро после этого привезли Тимуру из Термеза вновь поспевшие арбузы; Тимур решил поделиться ими со своим врагом и послал Юсуфу арбузов на золотом блюде; Юсуф велел арбузы выбросить в воду, а блюдо подарил привратнику. В 1383 г. Тимур в Сеистане хотел принять участие в битве и был удержан только просьбами эмиров.

Из сыновей Тимура Омаршейх отличился еще в 1370 г., во время войны с Хусейном, когда ему было всего 16 лет. Впоследствии ему в Фергане часто приходилось сражаться с моголами; о личных подвигах его много говорит аноним Искендера, столь же пристрастный к Омар-шейху и его сыновьям, как Хафиз-и Абру и Шереф ад-дин к Шахруху. О Шахрухе был сочинен фантастический рассказ, опровергавшийся самим Шахрухом, будто шестнадцатилетний царевич в 1393 г. принимал горячее участие в битве с владетелем Фарса Мансуром и лично принес своему отцу голову убитого Мансура.

Ибн Арабшах утверждает, что в войске Тимура были идолопоклонники, носившие при себе идолов, были и женщины, принимавшие участие в битвах. Как бы то ни было, более строгим мусульманам чагатайские воины казались кафирами, как сами чагатаи не признавали мусульманами моголов, хотя официально ислам сделался господствующей религией в Моголистане еще при хане Туклук-Тимуре; только во второй половине XV в., при хане Юнусе, на моголов было распространено правило, соблюдавшееся вообще при войнах между мусульманами; чтобы военнопленные не продавались в рабство. Таким же образом в XIV в. чагатайское государство не признавалось мусульманским; в 1372 г. хорезмийский владетель Хусейн Суфи сказал послу Тимура: «Ваше царство – область войны (т.е. владение неверных), и долг мусульманина – сражаться с вами». Воины Тимура, подобно языческим монголам, носили косы. Когда при осаде Дамаска (1400-01 г.) внук Тимура Султан-Хусейн изменил своим и перешел на сторону осажденных, ему прежде всего отрезали косу и заставили его переменить одежду. Ибн Арабшах упоминает еще об одной из старших дочерей Тимура, Султан-Бахт-бегум, дочери умершей в 1366 г. сестры эмира Хусейна; она «отличалась мужским нравом и не любила мужчин».

Вообще положение жен Тимура и других женщин при его дворе более соответствовало монгольским обычаям, чем требованиям ислама. Как видно из рассказов Клавихо и Ибн Арабшаха о пирах 1404 г., на этих пирах присутствовали царицы и царевны, не закрываясь от мужчин; те же царицы и царевны сами устраивали пиры, на которые созывали гостей. Тимур строил загородные дворцы с садами близ Самарканда не только для своих жен (Райский сад, устроенный в 1378 г. для Туман-ага, и сад Дилькуша, устроенный в 1397 г. дляТикель-ханум), но и для других царевен (Северный сад, устроенный в том же 1397 г. для внучки Тимура, дочери Мираншаха). Разумеется, в царствование Тимура женщины не могли оказывать влияние на государственные дела; иногда только им удавалось смягчить гнев Тимура против какого-нибудь опального царевича. Об одной из жен Тимура, красавице Чолпан-Мульк, дочери могола Хаджи-бека, сопровождавшей Тимура во время походов 1391 и 1393 гг., Ибн Арабшах рассказывает, что она была убита Тимуром, до которого дошли слухи (вероятно, о ее неверности); официальная история об этом происшествии в семье Тимура не упоминает. Своим потомкам Тимур посвящал много внимания; их воспитание было государственным делом, совершенно изъятым из ведения их собственных родителей. Когда ожидалось счастливое событие, родильницу вызывали ко двору и окружалиее всяческими заботами, но тотчас после разрешения у нее отнимали ребенка и поручали его воспитание назначенным для этого лицам, тщательно следившим за его пищей, одеждой и всем необходимым; когда наступало время, ребенка поручали особому воспитателю (атабеку), и тот обучал его всему, что нужно было знать будущему государю. Разницы между воспитанием наследника престола и воспитанием других царевичей не могло быть, так как не было точно установлено порядка престолонаследия; кроме того, государство считалось собственностью всего рода, и отдельные царевичи в своих уделах были почти совершенно самостоятельными правителями; вмешательство главы династии происходило только в тех случаях, когда удельный князь обнаруживал мятежные наклонности или ссорился с другими князьями, или когда область подвергалась явнойопасности от дурного управления, от внешних или внутренних врагов. Такие случаи были еще при жизни Тимура, который вообще в своих сыновьях и внуках далеко не был так счастлив, как Чингиз-хан. Из четырех сыновей Тимура двое старших умерли, как мы видели, при жизни отца. Третий, Мираншах, родившийся в 1366 г., уже в 1380 г., 14 лет от роду, принял участие в походе на Хорасан и тогда же был назначен правителем этой (еще не завоеванной Тимуром) области. По своей жене, внучке хана Узбека, Мираншах, подобно Тимуру, носил титул гургина (зятя). Местопребыванием двора Мираншаха в то время, когда он был правителем Хорасана, был Герат. В 1393 г. ему было дано еще более высокое назначение; Тимур в это время мог считать себя обладателем «царства Хулагу», т.е. государства персидских монголов, и «престол Хулагу» был отдан Мираншаху. Главными городами этого обширного удела, заключавшего в себе всю Северную Персию с Багдадом и Закавказьем, были Тебриз и Султания.

Мираншах не только отличался личной храбростью, но также походил на отца жестокостью и коварством; в 1389 г. он в Самарканде убил последних потомков династии гератских владетелей-Куртов, причем на пиру со смехом отрубил голову сыну гератского князя Пир-Мухаммеду и потом объяснял свой поступок опьянением. Однако около 1399 г. до Тимура дошли вести, что поведение Мираншаха совершенно изменилось, что после падения с лошади на охоте осенью 1396 г. у него стало обнаруживаться расстройство умственных способностей, что страна под его управлением приходит в полное расстройство и подвергается нападениям внешних врагов. Разрушительные наклонности, унаследованные Мираншахом от отца, приняли болезненные формы; Клавихо уверяет, будто он разрушал здания только для того, чтобы о нем говорили: «Мирза Мираншах не сделал сам ничего, а велел разрушить лучшие творения в мире». В это время в Самарканд прибыла «ханская дочь», жена Мираншаха, с жалобой на мужа и с известием о его мятежных намерениях. Даулетшах рассказывает об этом событии с яркими подробностями, которых нет в других источниках и которые едва ли соответствуют действительности; княгиня будто бы показала свекру свою окровавленную рубаху, и Тимур был так поражен поступком сына, что заплакал и целую неделю ни с кем не говорил. Официальная история говорит только о грубых обвинениях, возбужденных Мираншахом против жены; ей удалось опровергнуть обвинения, клеветники «из мужчин и женщин» поплатились жизнью; но разгневанная княгиня всё-таки уехала в Самарканд.

Событиями 1399 г. был вызван последний, самый продолжительный (так называемый «семилетний») поход Тимура на запад, увенчавшийся победой над египетским султаном и «римским кесарем», т.е. османским султаном Баязидом. Мираншах и население его областей подчинились Тимуру без сопротивления; царевич был низложен, его советники и товарищи его веселой жизни казнены, растраченные им деньги возвращены в казну. Зато последующие события могли показать Тимуру, как непрочно согласие среди членов его династии. Отправляясь в поход, Тимур поручил Самарканд Мухаммед-Султану, сыну Джехангира, Фергану – Искендеру, сыну Омаршейха. Еще зимою 1399/1400 г. между ними произошла ссора; весной 1400 г. Искендер по распоряжению Мухаммед-Султана был привезен в Самарканд и заключен под стражу; его атабек (Искендеру было тогда около 16 лет) и с ним 26 нукеров казнены. В том же году сам Тимур низложил в Фарсе старшего брата Искендера, Пир-Мухаммеда; его обвиняли, во-первых, в том, что он под предлогом болезни уклонился от участия в одном походе, во-вторых, в приготовлении с неизвестной целью каких-то ядов. Советники царевича были казнены; сам он был привезен в Герат и по приговору «великого дивана» наказан палками; так же было поступлено в 1401 г. с Искендером. В самом конце 1400 г., во время осады Дамаска, внук Тимура (сын его дочери) Султан-Хусейнперешел на сторону осажденных и сражался против своих; еще до сдачи города, во время одной вылазки, он был взят в плен и приведен к Тимуру, который в этом случае наказал виновного только палками. Мухаммед-Султан в 1401 г. был вызван к Тимуру, с тем чтобы получить престол Хулагу-хана; он принял деятельное участие в походах первых годов XV в., особенно в Малой Азии, но в 1403 г. умер от болезни. «Престол Хулаху-хана» в 1404 г. был пожалован второму сыну Мираншаха Омару; ему были подчинены все войска Мираншаха и все царевичи, оставленные в Западной Персии и Месопотамии. Из них Пир-Мухаммеду еще в 1403 г. был возвращен Шираз; его брат Рустем получил Исфахан, старший сын Мираншаха Абу Бекр – Багдад, Искендер – Хамадан; о Мираншахе только сказано, что ему по просьбе его сына Абу Бекра было разрешено отправиться к этому сыну в Багдад. Клавихо видел Мираншаха в Султании, и царевич не произвел на него впечатления сумасшедшего (против этого говорит также участие Мираншаха в сражениях, о чем упоминает несколько раз и официальная история); он принял кастильских послов с соблюдением требований этикета и спросил о здоровье их короля. Своим наследником Тимур после смерти Мухаммед-Султана назначил другого сына Джехангира, Пир-Мухаммеда, родившегося в 1376 г., через 40 дней после смерти отца (кроме Мираншаха, он с 1403 г. был старшим из находившихся в живых потомков Тимура); ему еще в 1392 г. был пожалован «престол Махмуда газневидского», т.е. области к юго-западу от Гиндукуша до Инда. Действия Тимура показывают, что он не только на провинившегося старшего сына, но и на младшего, Шахруха, никогда не подвергавшегося опале, возлагал меньше надежд, чем на своих внуков. Шахрух принимал участие в походах на запад до Палестины, но до конца жизни Тимура оставался в том звании, с которого начал свое поприще Мираншах, – в звании правителя Хорасана. Эта область (местопребыванием правителя, как и при Мираншахе, был Герат) была поручена ему в 1397 г., вместе с Сеистаном и Мазандераном. В 1404 г. Тимур отклонил предложение вызвать сына в Самарканд. В последних политических комбинациях Тимура, связанных с его походом на Китай и прерванных его смертью, малолетним сыновьям Шахруха, как мы увидим, отводилось первое место, но сам Шахрух был из них совершенно исключен. О причинах такого отношения Тимура к Шахруху источники ничего не говорят; неизвестно, проявлял ли Шахрух еще при жизни Тимура то же чрезмерное преклонение перед шариатом и неуважение к законам Чингиз-хана, как во время своего царствования. В 1404 г. посланный Тимуром Фахр ад-дин Ахмед Туей привлек к ответственности гератские власти и произвел среди них полный разгром; историк Фасих перечисляет целый ряд ходжей, которые в связи с этой ревизией были отправлены в изгнание в Ашпару и Сауран, но нет указаний на то, чтобы эти события оказали влияние на отношение Тимура к Шахруху и к его воспитателю Ала ад-дину Алике-кукельташу. Замечательно, что этот последний эмир, потом гордившийся тем, что Тимур доверил ему сына, в истории событий царствования Тимура совершенно не упоминается; неизвестно, мог ли он уже при Тимуре открыто проявлять те черты характера, которыми он, как мы увидим, существенно отличался от других чагатайских военачальников и которые отчасти перешли на его воспитанника.

Клавихо уверяет, будто Тимур при жизни дважды распространял известие о своей смерти, чтобы узнать, кто восстанет против его наследников. Восточные авторы не упоминают о такой хитрости Тимура; но что вопрос о том, какие волнения вызовет его смерть, занимал Тимура, на это указывает также рассказ Ибн Арабшаха о разговоре Тимура содним из персидских князей, Искендером Шейхи, то принимавшим участие в походах Тимура, то восстававшим против него. Но трудно было бы решить, какое место в этих заботах Тимура о будущем принадлежало роду барласов и какое – созданной им империи. Происходя из среды, в которой господствовал родовой быт, Тимур прежде всего должен был чувствовать себя членом своего рода; по мере его военных успехов и по мере сближения с представителями мусульманской культуры (о влиянии на Тимура каких-либо образованных людей из немусульман известий нет) его кругозор должен был расширяться; но ни в официальной истории, ни в других источниках мы не находим сведений о том, как постепенно изменялось его мировоззрение и как он в конце своей жизни представлял себе жизнь империи и обязанности ее правителя. Из того, что мы знаем о словах и поступках Тимура, мы можем только вывести заключение, что его душевная жизнь была несравненно сложнее, чем душевная жизнь его предшественника – Чингиз-хана. Мировоззрение Чингиз-хана до конца было мировоззрением атамана разбойников, который ведет своих товарищей к победам и доставляет им добычу, делит с ними все труды, в дни несчастия готов отдать им всё, даже свою одежду и своего коня, в дни счастия испытывает вместе с ними величайшее из наслаждений – ездить на конях убитых врагов и целовать их жен. Гениальный дикарь применял свои редкие организаторские способности всё к более обширному кругу лиц и не видел разницы между качествами, необходимыми для начальника отряда в десять человек, и качествами, необходимыми для управления империей. Тимур, напротив, был прежде всего царем-завоевателем, для властолюбия которого не было границ; ему приписывали изречение, что «всё пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей». Чингиз-хан до конца жизни не знал другого языка, кроме монгольского; Тимур, оставаясь неграмотным, кроме своего родного турецкого языка владел персидским, на котором беседовал с учеными, учредил при своем дворе должность «чтеца рассказов» (кисса-хан) и благодаря слушанию этих рассказов мог удивить своими познаниями в истории историка Ибн Халдуна, увлекался игрой в шахматы и достиг в ней редкого искусства; подробности мусульманского вероучения были усвоены им настолько, что он мог следить за религиозными прениями и принимать в них участие. Всё это, однако, не только не вызвало разлада между ним и той военной средой, из которой он вышел, но даже способствовало его военным успехами. Своими познаниями в истории он, как мы видели, пользовался для воодушевления своих воинов примерами из прошлого; религиозными доводами оправдывались избиения и грабежи, производившиеся им в покоренных областях и, конечно, доставлявшие его войску гораздо большее количество добычи, чем это было бы возможно при ином способе ведения войны. Созданная Тимуром огромная военная сила была, по-видимому, слепо предана своему вождю. Сложнее было, вероятно, отношение к Тимуру покоренного культурного населения. Господство Тимура создавалось и поддерживалось крайне жестокими средствами, удивлявшими даже европейца начала XV в. (Клавихо); европейцу начала XX в. даже трудно представить себе, что находились люди для исполнения таких приказаний Тимура, как сооружение башен из 2000 живых людей, положенных друг на друга и засыпанных глиной и кусками кирпича, после взятия Исфизара или погребение живыми 4000 пленных воинов после взятия Сиваса. Перед таким утонченным зверством мусульманского завоевателя бледнеют все массовые избиения, совершенные в мусульманских странах по приказанию язычника Чингиз-хана. Тем не менее Тимур и для культурного населения его империи не был только чуждым завоевателем. Тимур был в одно и то же время беспощадным разрушителем и ревностным строителем; им воздвигались величественные постройки свеликолепными садами, восстановлялись города и селения, устраивались и исправлялись оросительные системы; по выражению официальной истории, он не допускал, чтобыпропадали даром участки земли, где вообще была возможна культура. Созидательная деятельность Тимура столь же поражала воображение, как разрушительная. С именами Тимура и его потомков связана, как известно, одна из лучших эпох в истории мусульманской архитектуры. По общему характеру стиля здания, воздвигнутые в эту эпоху в Самарканде, являются памятниками персидской архитектуры, но своими размерами далеко превосходят свои персидские образцы. Стремление превзойти размерами все постройки прежних эпох вообще характерно для мусульманской архитектуры послемонгольского периода, притом не только для завоеванных монголами стран, но и для Египта; но никогда это стремление не проводилось с такой последовательностью, как при Тимуре и его потомках.

Дворцы Тимура не были укреплеными замками, недоступными для населения. Построенный Тимуром замок Кок-сарай в самаркандской цитадели, по-видимому, редко видел Тимура в своих стенах; как при Тимуре, так и при его преемниках он преимущественно служил казнохранилищем и государственной тюрьмой. Тимур, по-видимому, более любил своизагородные дворцы с их великолепными садами, которые в отсутствие государя служили местом прогулок для жителей Самарканда, богатых и бедных. Стены дворцов были украшены живописью, с изображением побед Тимура, его сыновей и внуков, его эмиров и войск. Еще более грандиозным садом был окружен дворец Тахта-Карача, давший свое имя перевалу между Самаркандом и Шахрисябзом. Дворец был построен весной 1398 г.; для устройства сада был использован ручей, стекавший с перевала по ущелью, в 7 фарсахах отСамарканда. О размерах сада Ибн Арабшах рассказывает анекдот, что пропавшая там лошадь была найдена только после шести месяцев.

Грандиозные оросительные работы производились Тимуром не только в его родном Мавераннахре и соседнем Хорасане, но и в таких отдаленных местностях, как Муганская степь и бассейн Кабула. Самарканд, по мысли Тимура, должен был быть самым величественным городом в мире; чтобы наглядно изобразить это величие, он вокруг Самарканда построил селения, которым дал названия самых больших известных ему городов; Султании, Шираза, Багдада, Димишка (Дамаска) и Мисра (Каира). В 1396 г., после возвращения в Самарканд из «пятилетнего» похода, Тимур на три года освободил население от податей.

Широкая жизнь столицы Тимура не осталась без влияния на коренное мусульманское население, даже на представителей мусульманской учености. Самаркандский шейх ал-ислам Абд ал-Ме-лик, потомок автора Хидии, играл в шахматы и в кости и писал стихи, т. е. предавался удовольствиям, если не прямо запрещенным религией, то во всяком случае не одобрявшимся; сам Тимур отказался от обеих игр, когда в Ограре перед смертью принес покаяние. Население культурных областей не только платило подати Тимуру, но принимало участие в его походах; в его войске, кроме чагатаев, находились также отряды, набранные в покоренных странах; хорасанец Хафиз-и Абру даже уверяет, что Тимур ни к кому не питал такого доверия, как к хорасанцам; между тем, как показывает рассказ, несомненно восходящий к тому же историку, Хорасану во время завоевания его Тимуром пришлось испытать не менее жестокие бедствия, чем другим областям.

Бартольд В.О ПОГРЕБЕНИИ ТИМУРА[16]

Клавихо и его спутники покинули Самарканд в пятницу 21 ноября; в четверг 27-го в противоположном направлении выступил из Самарканда Тимур и начал свое последнее военное предприятие – поход на Китай. Известно, что он дошел только до Отрара, где умер, по словам Шереф ад-дина и Ибн Арабшаха, в среду 18 февраля 1405 г., по надгробной надписи и по словам анонима, писавшего для Искендер-Султана, – тремя днями раньше. События следующего месяца, до захвата Самарканда внуком Тимура Халиль-Султаном, рассказаны довольно подробно у Шереф ад-дина, источником которого было, по-видимому, анонимное сочинение, сохранившееся только в лондонской рукописи Ог.159 и обнимающее только события первых лет после смерти Тимура, некоторые факты находят себе в этом труде более правильное освещение и объяснение, чем в Зафар-наме. Так, из рукописи Ог.159 видно, что не имелось в виду после смерти Тимура продолжать поход до самого Китая, как можно было бы думать на основании слов Шереф ад-дина; предлагалось осуществить только ближайшую цель предприятия – нанести удар среднеазиатским монголам. Даже для этой цели было необходимо на некоторое время скрыть от всех смерть Тимура; когда это не удалось и начались смуты, пришлось не только отказаться от всяких действий против монголов, но даже уступить им завоеванные Тимуром земли.

Гроб с телом Тимура был отправлен в Самарканд темною ночью. По рассказу анонимного автора, труп надушили благовониями, розовой водой, мускусом и камфарой; гроб поставили на носилки, украшенные драгоценными камнями и жемчугом; отвезение тела было поручено Ходжа-Юсуфу; по всей вероятности, он на пути должен был делать вид, что везет одну из жен или наложниц Тимура, отправленную обратно в Самарканд. Царицам и царевичам было предложено, «согласно требованию шариата и рассудка», не надевать траурных одежд. Через день после отправления носилок были отправлены в Самарканд царицы; при этом произошло то совещание о государственных делах, которое в рассказеШереф ад-дина связывается непосредственно с отправлением тела Тимура.

Ходжа-Юсуф прибыл в Самарканд гораздо раньше цариц, по словам Шереф ад-дина – уже в понедельник23февраля, что по расстоянию между Отраром и Самаркандом едва ли возможно. Тело в ту же ночь, очевидно тайно, было опущено в склеп, причем были выполнены только религиозные обряды. Место погребения названо у Шереф ад-дина «куполом гробницы», у Абд ар-Раззака Самарканди, вообще в своем рассказе об этих событиях почти буквально повторяющего слова Шереф ад-дина, – «особым мавзолеем».