Текст книги "Васил Левский"

Автор книги: Александр Стекольников

Караджу он не нашел, но зато его познакомили здесь с известным в местных передовых кругах священником Харитоном [30]30
  Священник Харитон – впоследствии видный участник Апрельского восстания 1876 года. Он привел свой отряд повстанцев на помощь IV революционному округу и, окруженный турками в Дряновском монастыре, после жестокого боя нашел там героическую смерть.


[Закрыть]. Смелый патриот, помощник гайдуков, Харитон пришелся по душе Василу, и они подружились. По его приглашению Васил приехал в село Конгас и пел в церкви. Здесь нового певчего услыхал художник Цоню Захариев, расписывавший вместе с отцом и братом церковь в соседнем селе Эникьое. Голос и на этот раз выручил Васила. Восхищенный его пением, художник пригласил Васила в Эникьой, где помог ему устроиться учителем.

В Эникьое, как потом и всюду, куда он попадает, Левский готовит людей к схватке с тираном. Он обучает молодежь военной гимнастике и стрельбе, всему тому, чему сам научился от опытных гайдуцких воевод в Белграде.

В те годы в степях Добруджи рыскали разбойничьи шайки выселившихся из России татар и черкесов, они нападали на болгарские села, грабили их, жгли, уводили молодых женщин. Левский создал в Эникьое дружину, с которой в случае нужды приходил на помощь соседним селениям. Вскоре и там стали появляться отряды самообороны. Как радовался Левский, когда ему удавалось пробудить в забитом пахаре человеческое достоинство.

Его учитель Георгий Раковский не раз говорил: «Где народ, там и я». Так теперь жил и сам Левский. Его видели всюду: на свадьбе и на сходке, в кругу веселящейся молодежи и на сельском празднике. К нему за советом шли из окрестных сел, и сам он туда хаживал. Он не упускал случая, чтобы бросить зерно правды...

Три месяца прожил с ним Цоню Захариев, но навсегда впитал идеи освобождения, о которых так жарко говорил молодой проповедник революции. Таково было обаяние этого человека.

Осенью Захариев уезжал из Эникьоя. Прощаясь с Василом, он услышал от него:

– И я здесь проживу только зиму, а весной оставлю учительство.

Больше Левский ничего не сказал. Или не хотел посвящать в свои планы, или они еще не оформились у него. Известно лишь, что вскоре после отъезда Захариева покинул село и Васил Левский.

О дальнейшем можно судить лишь по единственному сохранившемуся его письму.

В ноябре 1866 года он был в румынском городе Яссы, откуда отправил Раковскому письмо с просьбой сообщить, как идут дела «по торговле» сейчас и чего следует ждать в будущем.

Можно предполагать, что в Яссы прибыл Левский, чтобы повидаться с Раковским и осведомиться у него о том, как идут народные дела сейчас и какие его намерения на будущую весну, когда снаряжаются в Румынии гайдуцкие четы для переброски их в Болгарию.

Левский не захватил Раковского в Яссах, но ему помогли связаться с ним письменно.

Ответ, видимо, пришел скоро, и Левский, не задерживаясь в Яссах, выехал обратно в Добруджу.

Теперь он знал, что готовит ему весна 1867 года.

Посветлело небо над широкой Добруджей. Низко плывшие всю зиму серые тучи исчезли. Небо стало выше и глубже. Снежный покров потерял свою ослепительную свежесть, посерел, осел. На пригорках обнажились взмокшие плешины земли.

Крестьяне готовили свои незатейливые орудия. Ждали южного ветра: сгонит он остатки снега, подсушит почву, и тогда начнется страда деревенская.

Ждал этого и Васил. Ему давно не терпелось. Прислушивался по ночам к капели, утром шел за околицу поглядеть, что е дорогами. А дороги текли грязными речками. Ни пройти по ним, ни проехать.

Южные ветры задули дружно и в какую-нибудь неделю подготовили добруджанскую равнину к пахоте и севу. С понедельника, отслужив накануне молебен, на поля вышли пахари. Отправился в путь и Васил. Привычно пристроив за спиной котомку, шагал он весело, размашисто. Весна кружила голову, и он пел, сам не зная о чем.

В условленном пункте друзья помогли перебраться через Дунай. Теперь можно идти, не опасаясь, что тебя схватят турки. Румынская земля давно стала убежищем для болгар.

Бухарест, куда прибыл Васил, уже не тот, каким он его видел четыре года назад, возвращаясь из Белграда. В ту пору в румынской столице, по выражению современника, «жили только бесчувственные богачи: Грудовы, Колоневы, Евлогиевы и другие, которые были озабочены лишь тем, как бы лучше выговаривать греческую букву «Ф» и какое окончание прибавить к своей фамилии, чтобы не было заметно их болгарского происхождения» [31]31
  Зах. Стоянов, Васил Левски. София, 1940, стр. 41.


[Закрыть].

Теперь Бухарест – главный центр болгарской эмиграции. Сюда стекались бежавшие из турецкого ада; молодежь, жаждавшая борьбы за свободу родины; сюда на передышку уходили гайдуки. Здесь обосновались добровольцы первого болгарского легиона. Здесь развернули деятельность группы и кружки самых различных политических оттенков.

Левский попал в водоворот бурных политических страстей. Куда бы он ни заходил – в корчму, в ночлежный дом, в квартиры приятелей, – всюду слышал горячие споры о путях вызволения родины из тяжкой беды.

Во второй половине шестидесятых годов XIX столетия среди болгарской эмиграции в Румынии сложились три группировки с различными взглядами на направление национально-освободительного движения: Болгарский центральный тайный комитет – БЦТК, революционная группа «молодых» во главе с Раковским и комитет «старых», или Добродетельная дружина.

БЦТК состоял из представителей средней и отчасти мелкой торгово-промышленной буржуазии. Выдавали они себя за революционеров, но в действительности были оппортунистами, отрицавшими революционную борьбу и предпочитавшими путь соглашения с правительством турецкого султана.

Метко охарактеризовал этот комитет видный болгарский деятель того времени Найден Геров. В одном из писем он так отозвался о БЦТК: «Не могу, однако, вам что-либо сказать о так называемом Тайном комитете. Он напрасно дал себе такое пугающее название, потому что его цель, поскольку я слышал о ней, – это расположить общественное мнение в Европе в пользу болгар, а это делают и не тайные комитеты».

Революционная группа «молодых», сплотившаяся около Раковского, отражала стремления мелкобуржуазных торгово-промышленных кругов, которые в условиях кризиса в ремесленном производстве видели единственное спасение в национальной демократической революции.

Комитет «старых», или Добродетельная дружина, объединял руссофильски настроенную часть крупной торгово-чорбаджийской буржуазии, «Старые» были против самостоятельного болгарского революционного движения. Их политическая линия находилась в прямой зависимости от политики царской России [32]32
  Д. Косев. Новая история Болгарии. И. Л., 1952, стр. 287—288.


[Закрыть].

Друзья Левского ознакомили его с деталями событий, известных ему в общих чертах.

В феврале 1866 года в Румынии был свергнут князь Куза, управлявший страной на правах турецкого вассала. Турция, недовольная переворотом, стала готовиться силой восстановить прежнее положение. На границах Турции с Румынией сосредоточивались турецкие войска. Чтобы отвести опасность от своей страны, румынские либералы решили побудить болгарскую эмиграцию к повстанческим выступлениям. Они обратились к вождю болгарской революционной эмиграции Раковскому с предложением начать набор добровольцев для борьбы против Турции. Но Раковский, познавший белградский урок, когда Сербия, устроив свои дела, бросила за ненадобностью своих союзников – добровольцев болгарского легиона, не принял полностью их планов.

Руководители румынской либеральной партии отделались от несговорчивого Раковского, вынудив покинуть их страну, и связались с его близким сотрудником Иваном Касабовым. Этот оказался сговорчивым. Он предложил румынам свой план: вместо набора добровольцев образовать Болгарский центральный тайный комитет, который за несколько недель организует восстание в Болгарии.

Так родился БЦТК, во главе которого встали люди малоизвестные, заслуг перед болгарским национально-освободительным движением не имеющие.

Представители БЦТК и румынского комитета составили проект Священной коалиции для совместных действий против Турции. Но опасность турецкого вторжения к тому времени исчезла, отношения между Турцией и Румынией налаживались, потому румыны отказались подписать проект. Румынское правительство потеряло интерес к восстанию в Болгарии, прервало переговоры с БЦТК. Белградская история повторилась.

Брошенный союзниками, БЦТК стал существовать как самостоятельная болгарская организация. Но широкой политической деятельности он так и не развернул.

Принужденный покинуть Румынию, Раковский вместе с Хитовым отправился в Россию. На русской границе казаки их приняли, по словам Хитова, «как родных братьев». Добравшись до Киприановского монастыря в Бессарабии, Раковский слег, у него к тому времени обострился туберкулез.

Оправившись, Раковский поехал в Одессу, рассчитывая достать у местных болгарских богачей деньги на вооружение чет, которые он намеревался весной переправить в Болгарию. Но купцы не пожелали вкладывать свои капиталы в такое рискованное дело.

Осенью 1866 года Раковский вернулся в Бухарест. В эмиграции он нашел полный идейный и организационный разброд. Часть революционно настроенной эмиграции увлекла за собой оппортунистическая группа Касабова из БЦТК, часть подпала под влияние крупной буржуазии из комитета «старых» (Добродетельной дружины). Не примкнувшие ни к тем, ни к другим остались без руководителей, без своего центра.

Раковский, разобравшись в обстановке, повел борьбу против БЦТК и Добродетельной дружины. Он разоблачал их соглашательство с султанской Турцией, приспособленчество к политике европейских держав.

В начале 1867 года руководители Болгарского центрального тайного комитета подали на имя турецкого султана меморандум с предложением создать в рамках Турецкой империи Болгарское государство, с турецким султаном во главе. Так комитет, объявивший при своем рождении, что его цель – вооруженное восстание для освобождения Болгарии от турецкого владычества, докатился до смиренной просьбы к турецкому султану стать «царем болгар».

В январе того же года Добродетельная дружина, следуя русской политике сближения сербов и болгар и объединения их в единое славянское государство, которое могло бы противостоять проникновению на Балканский полуостров Австро-Венгрии, соперницы России, внесла свою программу решения судьбы болгарского народа. Она предложила образовать государство под названием «Болгаро-Сербия» или «Сербо-Болгария» во главе с сербской династией Обреновичей.

Такая политика подрывала доверие к этим эмигрантским организациям, отталкивала от них все больше и больше сторонников, облегчала борьбу Раковского. Вскоре вокруг него сплотилась большая часть революционно настроенной эмиграции в Румынии, и он стал ее единственным признанным вождем.

Политике расчета на другие государства, политике соглашательства Раковский, разочарованный в помощи извне, противопоставил свой курс: освобождение собственными силами. Но в основе этого был все тот же старый его замысел: освобождение через вооруженные гайдуцкие четы.

В конце 1866 года Раковский создал Верховное народное болгарское тайное гражданское начальство, задачей которого поставил формирование и отправку вооруженных отрядов в Болгарию и руководство ими. Чтобы положить конец произвольным и бесконтрольным действиям гайдуцких отрядов и создать единое партизанское движение с общей революционной программой и строгой военной дисциплиной, новая организация разработала Временный закон о народных лесных четах на 1867 год.

От вступающих в отряд закон требовал отказаться от пьянства, лжи, кражи и распутства, не затевать ссор и раздоров между дружинниками, не покидать чету, пока ее не распустит воевода, соблюдать полное подчинение воеводе и знаменосцу. Если же кто нарушит хотя бы одну из этих святых обязанностей, тот будет казнен на месте.

Закон определял порядок назначения воевод и знаменосцев. Главным воеводой утверждался Раковский.

Закон завершался смертной клятвой, которую в торжественной обстановке должны были принести вступающие в народные лесные четы:

«Клянусь перед богом на честном кресте, что соблюду и исполню все святые обязанности, которые мне сообщили. Светлое солнце пусть будет свидетелем моей смертной клятвы, а храбрые юнаки покарают меня, если я совершу преступление».

Закон о лесных четах обобщал двадцатипятилетний революционный опыт Раковского, наиболее полно развивал партизанскую тактику болгарского революционного национального освободительного движения в шестидесятых годах прошлого столетия. Эта тактика предусматривала заброску в Болгарию крупных гайдуцких отрядов, которые, соединившись с уже действующими там четами, поднимут народ на всеобщую вооруженную борьбу за свободу. Революционным комитетам Раковский отводил лишь роль пропагандистов восстания и помощников переброшенных в Болгарию нет.

Организующее, ведущее начало революционных комитетов в подготовке народа к восстанию позже поймет и осуществит Васил Левский и этим откроет новый этап в болгарском революционном национально-освободительном движении.

Зимой 1866—1867 годов Раковский и его товарищи занялись подготовкой к отправке в Болгарию гайдуцких чет. Именье «Цыганка», которое арендовал родственник Раковского Никола Балканский, стало центром формирования. Отсюда шли во все концы призывы к молодежи записываться в четы, к богатым людям – жертвовать деньги на «святое дело». Но богачи неохотно раскошеливались. Денег явно не хватало. Приходилось доставать оружие, какое подешевле. Большая часть четников получала старые, заряжающиеся с дула, ружья. Ими сподручнее было пользоваться как тяжелой дубиной: видно, потому эти ружья в отрядах и называли «тояги» – палки. Четники сами делали порох и бумажные гильзы, лили пули и шили одежду.

Не было недостатка лишь в добровольцах. Они шли в «Цыганку», влекомые одним желанием – отдать жизнь за народ, за родину – мать-рабыню.

Так пришел сюда и молодой крестьянин Васил Николов. Уже глубоким старцем он рассказывал:

«Когда в Карлове не нашлось пропитания, отец отвел меня, еще мальчика, в Добруджу, в село Башкьой. Стал я здесь слугой у одного болгарина. Через некоторое время уехал в румынский город Браила, где занялся торговлей молоком. Занялся этим делом, чтобы заработать денег, а затем, найдя нужных ребят, отправиться с ними на Балканы. Однажды в корчме повстречался с группой болгар. Один из них стал расспрашивать, откуда я, надеюсь ли разбогатеть от продажи молока, и, наконец, сказал:

– Разбогатеем мы, когда выгоним турок. Согласен ли ты бить турок?

Я сказал, что согласен.

– Тогда отдай молоко моим ребятам.

Я так и сделал, а он сказал:

– Приходи утром ко мне, я тебе дам письмо в Бухарест.

Человек, который дал мне на другой день письмо, был Стефан Караджа. Я тут же отправился в Бухарест. Был конец апреля. В пути меня нагнали два болгарина, и они спешили туда же. Пошли вместе. На другой день встретился нам фаэтон. В нем сидел болгарин в белой шапке. Он с нами заговорил. Узнав, зачем и куда мы идем, сказал: «Будьте осторожны, румынские власти ловят таких болгар и отправляют в Турцию». Это был Раковский, как потом объяснил мой спутник.

Письмо было к Панайоту Хитову, который в то время жил в имении Николы Балканского. Туда мы и пришли. Прочитав письмо, Хитов спросил:

– А знаешь ли ты, что тебя ждет на Балканах?

Готов ли ты к тому, чтобы тебя пуля пронзила, саблей ссекли, на кол посадили; живым сожгли?

– Готов! – ответил я воеводе.

– Есть ли у тебя ружье?

– Нет.

– Иди-ка ты, хлопец, продавай молоко, не теряй времени.

Разочарованный я ушел в корчму. Там увидел гайдука но имени Крайганю. Но и тот сказал;

– Шел бы ты лучше продавать молоко, зачем лезешь на лишения?

В это время в корчму вошел молодой человек. Крайганю сказал мне:

– Вот твой земляк, карловец.

Я бросился к нему навстречу, а вошедший спросил:

– Что ты здесь ищешь? Не узнаешь меня? Я карловский дьякон.

Вышли мы с Левским из корчмы и пошли по селу. Я ему рассказал обо всем: что у меня письмо от Караджи, что хочу идти на Балканы.

– За природность я пришел!

Левский остановился, поглядел на меня и засмеялся. Вместо «народность» я сказал «природность».

– Ну ладно, оставайся, может быть, станешь гайдуком.

Отвел меня Левский к воеводе. Тот приказал определить меня в казармы. Дали мне ружье и патроны. А через два дня мы отправились к Дунаю. Пришли люди из комитета и взяли с нас клятву, что мы готовы умереть за родину. Так я стал гайдуком».

Первой оформилась чета первостепенного воеводы Панайота Хитова. Знаменосцем к нему Раковский рекомендовал Васила Левского. Такое выдвижение было столь необычно, что воевода поначалу отказался взять Левского знаменосцем. На эту должность всегда выдвигались опытные, испытанные в боях гайдуки. Знаменосец—второе лицо в чете, в случае смерти воеводы он принимает на себя руководство четой. А Левский в гайдуках еще не ходил. Но Раковский, узнавший Левского в боях под Белградской крепостью, настоял на своем. Он понимал толк в людях и редко ошибался в выборе.

Трогательна была встреча Левского со своим учителем по революции. Тяжкий недуг снедал этого сильного человека. К весне туберкулез обострился, и Раковский уже не вставал с постели. Но могучий дух его не сдавался. Раковский разрабатывал с воеводами планы походов, расспрашивал прибывающих добровольцев, что делается в Болгарии. И не раз, когда слышал он рассказы о бедах народа, из его больной груди вырывались горькие слова: «Эх, если бы я был здоров!..» Его тело было немощно, но всеми помыслами он оставался бунтарем, горячим, неустрашимым, всегда готовым сразиться с врагом.

Он понимал, что дни его сочтены, и спешил сделать все, что еще мог дать родине. Прикованный к постели, он работал над последним своим сочинением: «Болгарские гайдуки и их борьба с турками от падения Болгарии до настоящего времени». Гайдуком он начал свою службу народу, обзором итогов гайдуцкого движения заканчивал жизненный путь.

«Мы можем с открытым лицом сказать всему свету, – писал Раковский, – что гайдуки со времени падения Болгарии и до сегодняшнего дня были символом нашей политической жизни».

И вот теперь, когда формировались предпоследние в истории болгарского сопротивления гайдуцкие четы, певец гайдуцкой романтики и главный вожак гайдуцкой вольницы уже не мог принять в этом участия. Он даже не знал, в каких тяжких условиях товарищи его готовят боевые отряды. Безденежье грозило задушить годами выношенные планы. Друзьям его не оставалось ничего иного, как идти к идейным противникам – богатым болгарам из Добродетельной дружины. И они скрыли это от него.

– С Николой Балканским, – рассказывал позже Панайот Хитов, – мы уговорились тайком от Раковского попросить у бухарестских богатых купцов пособить нам вооружить маленькую чету.

Но не легко было выжать деньги у этих «толстосумых патриотов».

– Поехали мы в Бухарест, – продолжает П. Хитов,– но меня не признал ни один бухарестский купец. Я решился сказать им, что отправляюсь на Балканы бороться против турецкой несправедливости, потому что наше отечество ждет от нас помощи и каждый болгарин должен жертвовать. После долгих мук и хлопот я успел приблизиться к ним и попросить, чтобы они собрали между собой потребную сумму на оружие и исполнили свой долг. «Если мы не поможем сами себе, – говорил я, – то ни Россия, ни Сербия не помогут нам».

В тот период руководители Добродетельной дружины вели с Сербией переговоры о создании южнославянского государства. В планы образования его входила организация восстания в Болгарии. И они решили использовать чету Хитова в своих целях: проверить на месте возможность восстания. Председатель Добродетельной дружины Христо Георгиев объявил Хитову, что они дадут деньги, но при условии, что четы не будут поднимать восстания, а будут только наблюдать за настроением народа. «Ты должен употребить все свои силы, чтобы пресечь любую попытку к восстанию, пока мы не договоримся с Сербией»,– сказал он воеводе.

Это опрокидывало планы Раковского и его единомышленников на подъем восстания путем засылки чёт. Но что оставалось делать Хитову? Не распускать же добровольцев, собравшихся по зову Раковского! Хитов принял условие:

– Работайте, как вам благоразумие позволяет, а мне дайте немного оружия и отправьте в Болгарию,

Христо Георгиев выдал сто тридцать лир. Чета Хитова была снаряжена, и он записал в своем дневнике:

«Я приготовился. Васил Левский был избран моим знаменосцем, Иван Кыршовский – писарем, Тотю Филипп – второстепенным воеводой, Желю Чернев – моим помощником».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ночь 28 апреля 1867 года. Тихо усаживались в большие турецкие каики увешанные оружием люди. Всматриваясь в даль, на берегу стоял воевода. Дунай казался бесконечно широким. Там, за ним, болгарская земля, родная, желанная. Удастся ли добраться до нее незамеченными? Что таит тишина: беспечность врага или засаду? Пришел знаменосец:

– Все готово!

Воевода перекрестился и направился к лодке:

– Поплыли, друзья! Вперед! За свободу!

Первым вышел на дунайский простор каик воеводы. За ним остальные два. Плыли так, что и самим не слышно было. Только учащенно и сильно стучали сердца.

Берег предстал неожиданно, крутой и темной стеной. Из каиков выскакивали люди и припадали губами к родной земле.

Огляделись. Справа – Тутракан, поселок рыбаков и виноградарей, пограничный турецкий пост. Впереди – неизвестность.

Столкнуты с отмели каики, и Дунай легко понес их подальше от любопытных глаз. Набежавшие волны слизали следы с прибрежного песка.

– Ищи теперь ветра в поле. Пошли!

Затемно добрались до леса, извечного друга гайдука. Здесь отсиделись, а в ночь – дальше. Шли местами незнакомыми, густо населенными турками. Днем в укрытии, ночью —в пути. Людей сторонились. От ненужного кровопролития воздерживались. Но когда встречался турок – его уничтожали. Воевода понимал жестокость такой меры, но иного выхода не было.

«Действительно, эти турки были зарезаны напрасно, но могли ли мы поступать иначе? – писал позже воевода[33]33
   При описании организации четы и ее похода автор настоящей книги пользовался записками командора четы, воеводы Панайота Хитова «Мое странствование по Стара Планине». Записки вышли в свет еще при жизни В. Левского, в 1872 году в Бухаресте, под редакцией Л. Каравелова. В 1877 году они появились в русском переводе в «Славянском сборнике» (СПБ, т. II, раздел IV, стр. 49—125).


[Закрыть]. – Если бы мы выпустили их живыми, то, может быть, не спасли бы своих голов. Турки могли бы дать знать о нас войскам. «Чем они будут бегать да призывать войско, которое будет за нами гнаться по дели-орманским равнинам, то лучше будет, если мы их уничтожим», – сказал я своей дружине. Если бы мы были в Балканах, где нас трудно словить, то эти турки остались бы живыми».

Дели-орман – местность лесистая, но на редкость безводная. Рек нет, а колодцы только в селах, куда заходить остерегались. Нашли грязную лужу – напились. Трудно было с продовольствием. Ели крапиву с солью. Повстречался караван турецких купцов. Остановили, забрали хлеб, шали и фески. Хлеб съели, шали и фески раздали в пути болгарам.

Местью угнетателям не тешились, но в случае нужды творили суд скорый и справедливый.

«По дороге к Осман-пазару ночь была лунной, видимость хорошая. Впереди, – рассказывал участник похода Васил Николов, – мы увидели лесок, из которого вышли два турка с топорами. Мы остановили их. Они приняли нас за турок. Пока мы с ними разговаривали, из села донеслись песни. Турки сказали, что это поют болгарки. Один из нас спросил турка, есть ли у него знакомые болгарки. Турок хвастливо ответил: «Подумаешь, в любом селе возьмешь болгарскую девушку, хоть поповскую дочь, если захочешь!» Левский рассвирепел, хотел тут же зарубить турка, но воевода приказал связать наглеца.

Пошли дальше. Встретили сельского старосту. Воевода устроил ему допрос. Староста признался, что силою отобрал у болгарского крестьянина триста грошей. Осудили его на смерть. Левский и я исполнили приговор».

Но когда позже, в горах под Сливеном, после стычки с турецким отрядом Левский узнал, что среди убитых преследователей оказались поляки-эмигранты и болгары, он заплакал. Ему, у которого не дрогнула рука при наказании врага, стало жаль несчастных, по слепоте своей выполнявших роль защитников угнетателей.

На седьмой день увидели впереди зеленые склоны Стара Планины, седого Балкана—гнезда гайдуцкого. Взыграло сердце юнацкое. Подтянулись, приободрились дружинники, запели:

 
На Балканах ветер, воя,
И метет и кружит,
А юнак зовет трубою:
«Братья, все к оружью!
Братья, время! Поднимайтесь,
К воле пробуждайтесь,
Рабство и тиранство рушим,
В бой пойдем с оружьем!
Кто болгарином быть хочет,
Биться вместе с нами,
Пусть скорее саблю точит,
Поднимает знамя!
 

Стара Планина! Какое болгарское сердце не растревожит она. Какой болгарин не умилится дивной красотой ее, не возгордится боевой славой ее, не склонит скорбно голову перед прахом павших в лесах ее. Самые святые, самые ласковые слова болгарин связал с именем ее. Для него Стара Планина – мать родная, Балкан – отец седой [34]34
  Стара Планина и Балкан —два названия одних и тех же гор.


[Закрыть].

Трагические перипетии исторической жизни болгарского народа оставили свой след на этой каменной громаде. Несокрушимым щитом вставала она перед ордами иноземных захватчиков. Когда чужая сила одолевала болгар, у Стара Планины находили они защиту. В ее горах и лесах, вдали от поработителей, собирались они с силами, хранили заветы дедов, свою народность, свой язык.

На Стара Планине зарождались восстания. В ее дебрях неугасимо пылал веками дух народного свободолюбия. Здесь гуляла удаль молодецкая. Спроси гайдука, где его дом, где его мать, и он ответит:

 
Дом мой любимый – лес нелюдимый,
Стара Планина – вот моя мать.
 

Нет здесь такого потока, который не омыл бы раны бойца, нет такого дерева, корни которого не напоены кровью.

Зачарованные видением «закутанных в туман отрогов синих гор, задумчивых Балкан», размечтались воины гайдуцкой четы Панайота Хитова. Кто вспомнил пережитое, кто витал на крыльях легенд. И сам воевода, покручивая свой длинный ус, повел такой рассказ:

– Вспоминается мне первый выход на Балканы. Было это в 1858 году. Остановилась наша чета на том месте, которое называется Равно Буче, или Царски Извор. Я не в состоянии описать те впечатления, которые испытало мое сердце, когда мы остановились здесь.

Представьте себе, что это было весною, деревья только что покрылись нежными бледно-зелеными листьями; сливы, яблоки и груши цвели, воздух был чист, ароматен и прохладен. Все это действует на душу человека так нежно, что располагает его любить не только свое отечество и порабощенную братию, но даже и своих неприятелей. Сказать вам по правде, в то время я был готов обнять даже кровных врагов, если бы только они позволили и моим братьям жить спокойно, свободно и счастливо, наслаждаясь природой.

Но такое настроение продолжалось недолго. У подошвы горы находилась болгарская деревня, которая в состоянии заставить и камни возопить о мщении. Эта деревня была полуразрушена, ограблена и обесчещена. Даже деревца, которые находились на дворах, верно исполняли султанскую волю: их ветви были обнажены и не давали прохлады измученным поселянам. Крыши домов провалились, почернели и стали не годны, так что измученный телом и разбитый сердцем селянин не мог найти под ними защиты ни от осенних дождей, ни от сильных зимних стуж. Болгары, живущие у больших дорог, достойны искреннего сожаления... Кто желает составить себе понятие, что такое раб, тот пусть внимательно вглядится в болгарского крестьянина и болгарскую крестьянку в этих деревнях, и если его сердце не вскипит от негодования, если он не пожелает отомстить тем, которые уничтожили в них человеческую личность, сделали из человека четвероногое животное, убили в нем всякое человеческое чувство и человеческий смысл, то он и сам не человек.

Жажда мести и сделала меня гайдуком. Мой отец разводил коз и овец. Богатство его было среднее. Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец взял меня с собой и поручил пасти коз. Так я вырос в горах, при козах и выучился еще с малолетства носить ружье и ценить свободу вольного человека...

В 1855 году умерла моя мать. Из-за дележа наследства попал я в турецкий суд. Полицейский повел меня в судилище. Стыдно было идти в сопровождении полицейского, и я сказал ему: «Оставь меня, и я сам приду через несколько минут». Но турок захотел осрамить меня перед людьми – схватил за шиворот и потянул насильно. Это турецкое нахальство вывело меня из терпенья. Я схватил султанского чиновника в охапку и швырнул его в грязь. Но вот началось судопроизводство. Что бы я ни говорил, судья замечал: «Молчи, нечестивец, я не хочу слушать твоих речей. Ты достоин виселицы!»

Во время турецкого судопроизводства мне сделалось до того тяжело, что я едва не бросился на судью, чтобы схватить его за горло и задушить, как лягушку.

После этого продал я все свое имущество и пошел с шурином Стояном гулять по Стара Планине. Мое сердце искало свободы, искало честности, искало правды. Только Стара Планина могла удовлетворить мои желания. Спустя немного времени мы собрали чету молодцов и начали прогуливаться по лесам и горам. С тех пор мы отомстили за многих болгар, которые погибли от турецкого фанатизма. Если слышали, что турки в том или ином месте сделали какую-либо несправедливость или какое-либо зло, то спешили помочь несчастным...

Рассказ воеводы вызвал много толков. Одни вспоминали обиды врагов, в других кровь кипела мщеньем.

– Эх, знаменосец, спел бы что-нибудь, душа тоскует, – обратился Хитов к Левскому.

Васил не заставил долго просить. Полилась песня задушевная, то нежно-ласковая, то в бой зовущая. Пел он о муках девушки, украденной турками, пел о славном Страхиле-воеводе, о любви его к красавице Станке и лютой ненависти к поработителям.

Размечтались воины. Потеплели их суровые лица.

– Хорош наш знаменосец, добрый, видно, человек, – вырвалось у одного из четников.

– Известно, кто поет, тот зла не мыслит, – поддержал другой.

Когда на землю пала ночь и ясные звезды затрепетали в темном небе, отряд поднялся дальше в путь. Вторую неделю идет чета по обжитым местам. Опасность подстерегает на каждом шагу. Бессонница, голод, постоянная тревога вымотали силы. У реки Туча, выбрав крепкую позицию, разбили лагерь, полагая в укрытии отдохнуть. Но откуда ни возьмись – турок. Стал расспрашивать, кто такие да куда идут. Воевода приказал связать пришельца.

– Развяжите меня, разве вы не знаете, что мука дана аллахом только для гяуров? Грех мучить османлиев [35]35
  Османлии – турки.


[Закрыть],– сказал турок, полагая, что он попал к соотечественникам.

Услышав эти высокомерные слова, воевода приказал своим молодцам повесить «привилегированного правоверного», чтобы доказать, что муки даны богом не только для гяуров. «Нужно отделить немного мук и османлиям, – объявил ему воевода, – потому что гяурам уже очень тяжело терпеть их».

На тринадцатый день чета вошла в горы Стара Планины.

Хитов отправил посланца к Николе Балканскому, который остался в Румынии, чтобы помогать чете. Прощаясь, Хитов говорил Балканскому: «Если взбунтуется Фессалия и Эпир [36]36
  Фессалия и Эпир – области Греции.


[Закрыть], то должны будем взбунтоваться и мы, болгары. Я напишу тебе с Балкан, что ты должен делать, а ты, смотри, заставь болгар давать деньги».