Текст книги "Васил Левский"

Автор книги: Александр Стекольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

В эту среду и попал Ботев. Дни он проводил в типографии, ночи – с хышами в корчмах и кофейнях. В ту пору в Брайле Стефан Караджа вербовал дружинников для похода в Болгарию. Наезжал сюда и Хаджи Димитр. Предполагалось, что вслед за четой Хаджи Димитра и Стефана Караджи в Болгарию отправится чета Желю-воеводы. К тому времени Ботева настолько хорошо узнали в эмиграции, что осторожный, видавший виды старый воевода Желю доверил ему в своей чете должность писаря.

Ботев торжествовал. Сбывалась мечта о подвиге во славу родины. Взволнованный предстоящим походом, он пишет песню «Прощанье»:

 
Не плачь, родная, не горюй,
Что стал я смелым гайдуком,
Гайдуком, вольным повстанцем
И тебя в горе оставил
Тужить о первенце-сыне!
 

Но не суждено было Ботеву отправиться в поход с четой Желю-воеводы. Как уже не раз бывало, не оказалось денег на вооружение четы. Одесские, бухарестские и браильские «щедрые на слова спекулянты» обманули Желю, не дали денег. В довершение нагрянула новая беда. Пришла весть о разгроме четы Хаджи Димитра. В Румынии по требованию великих европейских держав и Турции началось преследование революционно настроенных эмигрантов. Желю и его товарищи были арестованы. Тюрьма грозила и Ботеву. Пришлось скрываться. Работа потеряна. Денег нет. Изнуренный голодом, Ботев заболел. «По причине своей болезни, – писал он Н. Герову,—я нахожусь в такой бедности, что не только остался голым и босым, но даже нуждаюсь и в хлебе насущном».

Осенью Ботев перебрался в Бухарест. Он рассчитывал там получить место учителя в болгарской школе. Но из этого ничего не вышло. Нужда все крепче сжимала в своих объятиях. Ботев решается обратиться за помощью к своему родственнику – крупному богачу и руководителю Добродетельной дружины Христо Георгиеву. Он просит одолжить небольшую сумму денег, чтобы привести в порядок свою одежду и выкупить книги, которые заложил во время болезни в Брайле. «Когда он мне отказал, – писал потом Ботев, – у меня потемнело в глазах и волосы стали дыбом, как только я представил, что надвигается зима. Я был в ужасе, временами меня охватывали такие приступы отчаяния, что я мог дойти или до преступления, или до самоубийства».

Личные невзгоды отягчались общей обстановкой, сложившейся тогда в эмиграции. Восторг и надежды, которые воодушевляли ее в связи с вступлением четы Хаджи Димитра в родную Болгарию, сменились унынием и отчаянием. С гибелью четы, казалось, гибли мечты о революции, о восстании и долгожданной свободе.

В этот тяжкий период для Ботева и произошла его встреча с Левским. Сильный духом, прошедший через огонь революционной борьбы и гайдуцких боев, закаленный уроками поражений и уже прозревающий пути к победам, Левский оказался крепкой .моральной поддержкой своему молодому другу, надломленному тяжестью свалившихся на него испытаний.

О многом переговорили они в долгие зимние вечера на старой мельнице. Но никто из них не оставил никаких воспоминаний о тех днях. Можно лишь догадываться, о чем они могли говорить.

Революционер из плеяды Раковского, Левский был для Ботева живой историей героических событий последних лет. В беседах с Левским у Ботева вызревало новое отношение к вопросам болгарского освобождения. Он воспринимал проповедуемую Левским идею массового революционного движения, которое должно прийти на смену четническому периоду национально-освободительной борьбы.

Левский для Ботева был старшим товарищем, хорошо знающим жизнь болгарского крестьянства и ремесленников – основных сил назревающей революции.

Ботев для Левского был собеседником начитанным, большого кругозора, прошедшим теоретическую подготовку в школе русских революционеров-демократов, имеющим некоторый опыт работы в русском и польском революционном движении.

Истинное наслаждение доставляли Левскому увлекательные рассказы Ботева о жизни в России и буквально в восторг приводили его стихи. Отрывки из стихотворения «Прощанье» Левский занес в свою записную книжку.

Так они жили, обогащая друг друга.

Ботев души не чаял в Левеком. Бок о бок с ним он забывал тяготы бытия. Ботев писал своему товарищу по одесской гимназии Киро Тулешкову:

«Я достиг такого жалкого положения, что невозможно описать. Живу, как нищий, одежда, которая есть, разодралась, и мне стыдно днем выйти на улицу. Живу на самом краю Бухареста, в ветряной мельнице, вместе с моим соотечественником Василом-дьяконом. О пропитании не спрашивай, так как мы лишь один раз в два-три дня добываем хлеб, чтобы утолить голод. Мой приятель Левский, с которым мы вместе живем, человек неслыханной твердости характера. Когда мы находимся в самом критическом положении, он так же весел, как и тогда, когда мы в лучшем положении. Мороз. Дерево и камень трещат. Мы голодаем по два или три дня, а он поет и все весел. Вечером, перед сном, он поет; утром, едва откроет глаза, опять поет. В каком бы ты отчаянии ни находился, он развеселит тебя и заставит забыть все тяготы и страдания. Приятно жить с подобной личностью!!!»

Оба друга частенько хаживали в читальню «Братская любовь», вокруг которой группировались революционные силы болгарской эмиграции. Здесь Левский встретился с одним из руководителей Болгарского общества – Димитром Ценовичем. Они разговорились. Левский стал развивать перед ним свой план действий.

Внимательно выслушав, Ценович сказал:

– Я полностью согласен с тобой, что только внутренняя организация может дать хороший плод. Четы, я с тобой согласен, не смогут сделать ничего другого, кроме протеста. С их помощью мы можем лишь показывать время от времени, что мы, болгары, существуем как народ. Другой пользы от чет ждать нельзя. Почему ты сидишь здесь и не едешь в Болгарию?

– Нет денег, господин Ценович, а без денег ничего не сделаешь в этом мире, – ответил Левский.

– Сколько денег тебе надо поначалу?

– Достаточно тридцати турецких лир.

Ценович поглядел на Левского и, улыбнувшись, сказал:

– Тридцать лир? Что ты сделаешь с такими малыми деньгами?

– Я еду не подкупать турецких министров, чтобы нуждаться в большой сумме. Мне нужно столько денег, сколько понадобится на дорогу отсюда до некоторых городов Болгарии и на одежду.

Ценович был удовлетворен. Он пригласил Левского зайти к нему и выдал ему из средств Болгарского общества тридцать турецких лир. Болгарское общество считало своим долгом поддерживать всякое полезное для отечества начинание. Поддержало оно и Левского, не только дав ему деньги, но и указав верных людей в Румынии и Болгарии, которые могут содействовать делу. Левский стал собираться в дорогу. В первых числах декабря он распростился с Ботевым. Больше они уже никогда не встретились.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ФУНДАМЕНТ РЕВОЛЮЦИИ ЗАКЛАДЫВАЕТСЯ

6 декабря 1868 года Левский прибыл в Турну-Мэгуреле, небольшой румынский город на берегу Дуная. Здесь он разыскал рекомендованных ему Болгарским обществом Тодора Ковачева и Данаила Попова. Не раз переправлявшие нужных людей в Болгарию, они помогли Левскому отправиться дальше.

11 декабря Левский на пароходе выехал из Турну-Мэгуреле.

Задуманное еще в Белграде начинало сбываться. Возможность попасть в Болгарию и там на месте проверить свои расчеты, наконец, получена, надо только лучше ее использовать. Левский избирает путь через Константинополь. Он считает, что через турецкую столицу легче пробраться в Болгарию, не вызвав подозрений. К тому же в Константинополе большая болгарская колония, с ней полезно установить связи.

Дорога дальняя. Есть время подумать, заглянуть в прошлое, попытаться отгадать будущее. Думы все об одном: как скорее, как вернее добиться свободы? Неудачи 1867 и 1868 годов, когда одна за другой рушились надежды, – разгром четы Филиппа Тотю, крах второго легиона в Белграде, гибель четы Хаджи Димитра и Стефана Караджи – укрепили в одной части эмиграции неверие в силы народа, побудили ее к еще большей осторожности, в другой породили горячее стремление найти новые пути. Одни считали, что самим болгарам ничего не достичь. Подождем, говорили они, когда Турция падет сама или ввяжется в какую-либо войну, и тогда заявим свои права на свободу. А пока будем просвещать народ, готовить его к самостоятельной жизни. Но спросили ли они народ, согласен ли он ждать?

Другие – и их большинство – говорили: «Турция должна погибнуть, чтобы мы жили!» Они считали, что промедление смерти подобно, что свобода, полученная из рук других, будет куцей свободой. Эти были правы, но они не знали, с чего начать и как дальше вести дело. А народ? Народу оставалась все та же участь – продолжать страдать. Доколе же?

Мечется мысль Левского. Память – этот величайший художник – рисует пережитое, виденное. Звучит оно сплошным воплем, стелется кровавым туманом. Нет, больше ждать нельзя! Надо спешить! Надо спешить! В Болгарии много верных народному делу людей. С ними посоветоваться, с ними вместе искать новые пути. В народе – сила. Решать без него – значит ничего не решить.

Пароход вошел в Босфор, тридцатикилометровый пролив, соединяющий Черное море с Мраморным. Кончилась изнуряющая морская качка, и пассажиры залюбовались Открывшимися видами. Точно река – широкая и глубокая—извивается Босфор в крутых гористых берегах. То тут, то там поднимаются высокие, стройные, вечнозеленые кипарисы. Над самой водой, широко разметав свои ветви, стоят могучие платаны. По склонам холмов сбегают к самой воде дома небольших поселений. Многие жалкие лачуги обосновались на сваях, обдуваемые ветрами, покрытые зеленой плесенью вечной сырости. То жилье рыбаков. Трутся о сваи рыбацкие лодки, свисают с крыш сети.

Пароход идет, поднимая легкую волну. Качаются на ней расписные каики – легкие и быстрые лодки. Они спешат во все концы от поселения к поселению, от дома к дому. К некоторым домам прорыты каналы, и подлетают по ним каики к самым дверям.

Чувствуется близость столицы. По берегу Босфора потянулись роскошные загородные виллы турецкой знати и европейских дельцов. Затмевая все своей восточной роскошью, высятся загородные дворцы султанов. Самый великолепный из них – Эскисераль, тот, что стоит у входа в Мраморное море.

Пять тысяч слуг, тысяча двести невольниц, свыше тысячи наложниц и жен услаждают здесь жизнь султана и принцев крови.

Не у одного из столпившихся у борта парохода пассажиров-болгар мелькает мысль: «Вот куда идут наши денежки». Говорят, каждая турецкая знатная дама носит на голове в виде украшений стоимость целого города, а служанка в гареме —стоимость одного села. Сказочная роскошь и безумное расточительство поражали приезжавших в столицу Великой Порты.

Повидал Левский и другое гнездо тирании и ограбления болгарского народа. В далекие времена, когда султаны в награду за верную службу передали греческому духовенству право безграничного управления христианскими народами империи, греческая церковная и торговая знать образовала в Константинополе свой центр – квартал Фанар. Здесь была резиденция главы православной церкви, греческого патриарха. Здесь селились разбогатевшие архиереи и преуспевающие купцы. Мрачную славу стяжал греческий центр турецкой столицы. Слова «фанар» и «фанариоты» стали синонимом всего низменного, чем отличается среда эксплуататоров. Один из дипломатов конца XVIII столетия писал о Фанаре: «Это университет всяческих подлостей, и еще не существует достаточно богатого языка, чтобы дать названия всему тому, что здесь совершается. Сын здесь с ранних пор обучен столь ловко убивать своего отца из-за нескольких пиастров, что его не удается преследовать по закону. Интриги, кабала, лицемерие, особенно же искусство вымогать деньги отовсюду, преподаются здесь методически».

В Фанаре в течение веков ковались тяжкие цепи духовного рабства болгарского народа и собирались награбленные у него несметные богатства.

Ожесточенную борьбу с фанариотами за право самостоятельного духовного развития народа вела болгарская колония и в год пребывания Левского в турецкой столице.

В Константинополе в то время существовала большая болгарская колония. Целый квартал – Балкапан – принадлежал богатым торговцам: здесь были их конторы, склады, жилые дома. В столицу приезжали учиться дети состоятельных болгар, сюда стекались со всей Болгарии предприимчивые люди в поисках работы, наживы.

Патриотически настроенные ремесленники и торговцы явились носителями национальных идей. Отсюда поддерживалась и направлялась борьба за церковную самостоятельность против греческого духовного рабства. Константинополь в эпоху болгарского возрождения стал центром культурно-просветительного движения. Здесь открывались первые болгарские типографии, здесь выходили первые болгарские газеты и журналы, печаталась литература на родном языке.

В эту среду попал Левский по приезде в Константинополь.

Остановился он по рекомендации одного из последователей Раковского в доме купца Стефана Илича, на окраине столицы, в турецком квартале.

Стефан Илич ввел Левского в местные болгарские круги. Первая встреча состоялась в конторе балка-панского торговца Кира Попова. Левский поделился своими планами подготовки народа к восстанию. Вызвали они много толков, но не нашли поддержки. Умеренным патриотам революционные планы Левского показались слишком рискованными, а сам автор их – фантазером. Да Левский, видимо, иного и не ожидал. Для него главным было установить связи, а этого он достиг.

Б январе 1869 года Левский покинул турецкую столицу и направился в южную Болгарию.

Никогда не доводилось Левскому бывать в этих краях. Это не то что благословенные Карловская и Казанлыкская долины – цветущие, богатые, плодородные.

Скрылись чарующие виды проливов и потянулась до самого Эдирнэ унылая равнина. Болгарские селения здесь бедные, жалкие, жители – изнуренные, забитые.

Под вечер Левский поискал приюта в одной такой деревне. Из приземистой лачуги вышел убого одетый человек. Низко поклонившись, он приветливо промолвил:

– Хош гелдиниз! [43]43
  Добро пожаловать! (тур.)


[Закрыть]

Левский ответил:

– Благодарю, брат.

Услышав болгарскую речь, крестьянин обрадовался и, взяв неожиданного гостя за руку, повел в жилье.

Было оно низкое и темное. Свет слабо струился через отверстие в крыше, служившее окном и дымоходом.

Перед тем как укладываться спать, хозяин послал сына расседлать коня гостя и внести седло в дом.

– Зачем? – полюбопытствовал Левский.

– Собаки с голодухи сожрут. Седло-то небось кожаное...

– Что же у вас собак не кормят?

– Самим есть нечего. Хлеба во всей деревне куска не сыщешь. Просяными лепешками питаемся.

– Плохо, видно, живете.

– Да уж хуже некуда. И все они, проклятые...

– Однако ты смел, что при первом встречном так говоришь о турках.

– А что мне терять? Разве это жизнь?

:– Коли нечего терять – значит нужно приобретать,– осторожно сказал Левский.

Крестьянин поглядел в упор в глаза гостю, как бы желая прочитать в них истинный смысл сказанного, и ответил:

– Если я правильно тебя понял, ты дело говоришь... Но без камня не мелет мельница зерно, без оружия не выгонишь турка.

– Это верно! С козой, как говорится, на пахоту не выходят. А за дело все же браться надо. Как ты думаешь?

– Лишь бы кто начал, а мы поддержим.

...Когда взошло солнце и на дороге стало люднее, Левский отправился дальше. Путнику в те времена было чего опасаться. По дорогам рыскали шайки головорезов, не брезговали поживиться чужим добром и мирный по виду пахарь и сам блюститель порядка – полицейский.

Левский примкнул к ехавшим в Эдирнэ торговцам. Пробирались они скопом, выпросив у властей вооруженную охрану.

Вдали показался большой красивый город: византийский Адрианополь, болгарский Одрин, турецкий Эдирнэ, город великолепных мечетей и стройных минаретов.

Перед Михайловским мостом, переброшенным через широкую Марицу еще при византийских императорах, задержались. Большая толпа болгар запрудила подъезд к мосту.

– Что там? —спросил спутник Левского полицейского.

Тот нехотя бросил:

– Бир гяур йолмюш, не олур он дан.

«Какой-то неверный погиб, что из этого, – повторил про себя Левский слова полицейского. – Будто пес подох. Доколе же это будет продолжаться?»

...Эдирнэ – крупнейший торговый и ремесленный центр всей Фракии. Издавна тянулись сюда болгары в поисках заработка. Многочисленны здесь прилавки болгарских портных, сапожников и всяких других умельцев.

Ходит Левский по городу, присматривается – впервые он здесь. Заходит в лавки и мастерские земляков, заводит беседы осторожные, прощупывающие. А собственно, и прощупывать-то нечего, главная беда и так видна: нет работы, нет заказов, хиреют ремесленные цехи. После Крымской войны завладели турецким рынком западноевропейские капиталисты, заполонили его своими товарами.

Едет Левский дальше и всюду одно: нищета, разорение, бесправие. Страдает родной народ, тяжко страдает...

В Пловдиве посетил Найдена Герова – болгарского патриота, вице-консула Русского государства. Близко горе народное этому человеку. С кем и говорить, как не с ним. Рассказывает ему Левский виденное и пережитое в пути.

Что говорить о простых людях, я сам чуть не пострадал от этих разбойников, – отвечает ему Геров. – Напал на меня полицейский из Казанлыка, хотел ограбить. Если б не стража моя, туго пришлось бы. А грабителя начальство даже для формы не наказало. Случилось такое и с моим братом по дороге в Эдирнэ. Он и его спутники задержали напавших на них разбойников и передали их полиции. Бандиты оказались слугами знатного турецкого вельможи из Эдирнэ, и тот добился ареста моего брата и его товарищей. Сидеть бы им в тюрьме, если бы за моей спиной не стояла Россия.

– Значит, освободили?

– Пострадавших освободили, а вот с грабителями так и не смог ничего поделать. Странное отношение у этих господ-начальников к разбою. Бывало, скажешь: «Это Же грабеж», а тебе отвечают: «Нет, это гечинмек» – средство к существованию.

– Где же выход? – нетерпеливо вопрошает Левский.

– Надо ждать, когда Россия вступится за нас. Самим нам ничего не добиться.

Ждать! А можно ль ждать, когда вся земля стоном стонет? Прошел он ее теперь от самой турецкой столицы до Дуная. Нет, ждать, что кто-то другой принесет избавленье, нельзя. Надо самим браться, как бы ни было это тяжело.

24 февраля 1869 года Левский закончил первую поездку и вернулся через Никопол в Турну-Мэгуреле. Вернулся обогащенный наблюдениями, с укрепившейся верой в правоту своих взглядов. Из того, что он увидел, он понял одно: надо действовать!

Левский еще не представлял всего масштаба предстоящей работы, но уже знал, что надо делать. Только что приехав в Румынию, он спешил вернуться в Болгарию. В новую поездку нельзя отправиться частным лицом. Только на разведку можно было ехать «ни от кого», в одиночном порядке. Теперь Левскому придется создавать революционные комитеты, вовлекать людей в великое и опасное дело. Люди спросят, от имени какой организации он действует, по чьему поручению.

В кругах бухарестской революционной эмиграции Левский нашел то, что ему было нужно. Здесь ему дали адреса революционных деятелей, живущих в Болгарии, сообщили пароль, который откроет к ним доступ. От Ивана Касабова, редактора газеты «Народност», органа Болгарского общества, Левский получил согласие составить и отпечатать листовки обращений к болгарам и туркам. По просьбе Левского они были изданы от имени Временного правительства на Балканах, как это было сделано и для четы Хаджи Димитра. От имени той же организации было выдано Левскому и полномочие на ведение работы в Болгарии.

Начиная свое великое дело, Левский хотел явиться в Болгарию от имени Временного правительства, освященного подвигом хаджидимитровцев. Он помнил, что идея Временного правительства, как органа народного восстания, была выдвинута Раковским в его плане освобождения Болгарии в 1861 году. Поэтому Левскому эта идея была особенно близка. Отправляясь в Болгарию под девизом своего учителя, Левский чувствовал себя как бы продолжателем его дела, но уже в новых условиях, на новых началах.

1 мая 1869 года Левский предпринял вторую поездку по Болгарии. Друзья в Турну-Мэгуреле помогли перебраться через Дунай и высадиться в Никополе.

Турну-Мэгуреле – Никопол. Этим двум городам, расположенным на Дунае друг против друга, довелось стать основными центрами связи между революционными организациями в Румынии и Болгарии.

Данаил Попов был главным действующим лицом в Турну-Мэгуреле. Сын священника, он семнадцати-летним юношей уехал в Румынию. Там он увлекся деятельностью Раковского и сам втянулся в революционную работу. Когда образовался Болгарский центральный тайный комитет, Данаил Попов стал его членом. Через него осуществлялась связь БЦТК с Болгарией. Особенно выросла его роль, когда начал свою деятельность Левский. Данаил Попов стал самым доверенным посредником Левского в его общении с революционным центром в Румынии. Через Данаила Попова проходила вся почта к Левскому и от Левского. Все революционеры, которым доводилось пробираться через Турну-Мэгуреле, пользовались помощью этого патриота. Когда революционная организация, созданная Левским, стала приобретать оружие, Попов и здесь оказался незаменимым. Как торговец, он оказал в этом неоценимую услугу народному делу. В доставку оружия в Болгарию он вовлек свою мать, сестру и брата. Болгарский историк, исследователь эпохи возрождения, Д. Т. Страшимиров, определяя место Данаила Попова в освободительном движении, писал: «Редко встречаются такие непоколебимые и преданные интересам отечества сердца, которые могли бы сравниться с ним. Он помогал и морально и материально Левскому при первых его шагах как агитатора; во все времена до освобождения он оставался одним из главных столпов революционного дела вне Болгарии».

В Никополе сложилась своя группа патриотов. В нее входили Николчо Симеонов – председатель церковноучилищного совета и член суда, Христо Волов – трактирщик, Ангел Пырванов – портной, По-лихрон Алексиев – владелец гостиницы. Центральной фигурой был Николчо Симеонов. Этот болгарин хорошо использовал свою близость к турецкой власти. Находясь вне подозрений как член суда, он руководил группой, укрывал в своем доме Левского и его друзей. Полихрон Алексиев, этот сильный и решительный человек, взял на себя главную заботу по переправке через Дунай оружия и людей. Его невзрачный дом, носивший громкое название «Отель компания», стоял у самого Дуная. Он был в большой дружбе с турками-лодочниками, перевозчиками через Дунай.

С этими людьми и связался Левский по прибытии в Никопол. Не задерживаясь здесь, он выехал в Плевен, чтобы встретиться там с братом Данаила Попова, Анастасом поп Хиновым. Данаил Попов поручил брату своему сопровождать Левского в его поездках по Болгарии. Встреча состоялась. Первый выезд был намечен в Ловеч. Но в Никопол прибыли отпечатанные в Бухаресте листовки. Надо вернуться за ними.

...6 мая со стороны Плевена к Никополу подъезжал на тощем коне бедно одетый крестьянин. Штаны на нем из грубого черного сукна, грудь и спину плотно облегал елек, что-то вроде жилета, поверх елека салтамарка – меховая безрукавка. На голове высокая меховая шапка, на ногах царвули – кожаные лапти. Въехав в город, крестьянин слез с коня, развязал мешок и пошел покрикивая:

– Мыло! Мыло! Кому надо мыло?

В болгарской части Никопола торговец остановился у постоялого двора Косты Хинкова.

– Хозяин! Бери мыло. Остатки дешево продам.

– Иди в дом, пусть хозяйка посмотрит, какое у тебя мыло.

Цена сходная, мыло продано. Когда хозяйка удалилась, торговец обратился к хозяину:

– Ну, а теперь, Коста, иди к Полихрону Алексиеву, скажи, что я приехал за листовками.

– Васил? Дьякон? Ты ли это? – опешил Коста Хинков.

– Ну, конечно, я. А ты и не узнал!..

На следующий день торговец мылом, заполнив мешок городским товаром, а широкий пояс – листовками, ехал обратно по плевенской дороге.

Плевен – большой город, лежит он на прямом пути от Дуная в глубь Болгарии, ближайший город от исходной базы – Никопола. Из Плевена дороги ведут на юг, к Стара Планине, в восточные и западные районы страны.

В Плевене очень важно иметь революционный комитет, и Левский берется за организацию его. Анастас поп Хинов собрал верных людей. Левский рассказал им о предстоящей работе, познакомил с обращением Временного правительства. Поднявшись, он, звонко отчеканивая каждое слово, читал:

– «Болгарин! Все, что было самым святым, милым и дорогим в твоем злосчастном роду, сегодня осквернено, растоптано. Твоя святая вера страдает, твоя жизнь в руках бешеного паши, твоя честь повержена в грязь. Но ни слезы твои, ни стоны твои, ни мольбы твои никто не слышит. Горький опыт тебя учит, что ни в чем нельзя надеяться на султанов и их лживых советников.

Всякий народ достоин своей судьбы. Только раб душой добровольно мирится со своей участью. Покажите, болгары, что мы не сотворены для рабства, что мы достойные сыны наших славных отцов. Поднимайтесь, братья болгары! Берите косы, ножи, дубины, избавьтесь от постыдного рабства! Надейтесь только на себя и на вашу силу...»

Переведя взгляд с внимательных слушателей на окно, Левский, будто обращаясь к живущим там, в городе, продолжал:

– «А вы, братья магометанской веры, где ваши права, которыми вы когда-то наслаждались? Что вы приобрели, непрестанно проливая кровь? И вы, братья, унижены и обмануты, как и мы. Все, что вы имели когда-то, умерло в несправедливом государстве, где господствует насилие и произвол...

Мы видим в вас братьев, которые живут вместе с нами свыше четырех веков в одном государстве, которые вместе с нами терпят одни и те же муки. Мы, болгары, подаем вам братскую руку. Мы не хотим вести с вами религиозные счеты. Благо тем, кто счастлив в своей вере. Ходите, братья, в джамии свои молиться богу по своему обряду. Это ничуть не помешает вам быть равноправными в свободной Болгарии.

Братья мусульмане! Те, кто направляет ваше оружие против нас, наших жен и детей, те ваши и наши враги. Они думают только о том, чтобы господствовать над нами и вами да пить нашу и вашу кровь. Поднимайтесь вместе с нами за вашу и нашу свободу!

А вы, братья болгары, – обратился Левский к сидящим в доме, – смелее беритесь за оружие против ваших вековых угнетателей. Достаточно мы пролили слез. Наступает долгожданный час! Ждите знака, который вам подадут со Стара Планины, и тогда вперед!»

– Тогда вперед! – подхватили слова Левского.

– Да здравствует свобода! Ура Болгарии!

– Тише, братья, – предупредил осторожный Анастас Хинов.

Долго еще в доме горел светильник, освещая возбужденные лица.

Утром из Плевена по дороге в Ловеч ехали два всадника: первый – по виду состоятельный болгарин, второй – его слуга. Ехали не спеша, как полагается солидным людям. На полпути в рощице при дороге остановились позавтракать на виду у расположившейся неподалеку богатой турецкой семьи. Слуга расстелил ковер, достал из переметной сумы всякие вкусные припасы и баклагу с вином. Знай, мол, наших, едет не какая-нибудь голытьба. Болгарин почтительно, на расстоянии поздоровался с главой семьи, пожилым турком, приложившись рукой к новенькой феске[44]44
   Феска – турецкий головной убор. Его носили также те болгары, которые хотели подчеркнуть свою преданность Турецкой империи.


[Закрыть].

Турок спросил:

– Куда идешь?

– В Ловеч, эфенди, по торговым делам. Покупаю, продаю крупный рогатый скот. А вы, разрешите узнать, милостивый эфенди?

– В Ловеч, – коротко бросил турок.

– Благополучно доехать, эфенди.

Кончился отдых. Турок усадил свою немалую семейку в телегу, тяжело взобрался на коня и тронулся в путь.

А за турком следом зашагали кони двух болгар: купца и его слуги. Так и въехали в Ловеч.

Живописен Ловеч. Быстрый Осым делит его на две части. На правом берегу, скалистом и крутом, живут болгары. Дома двухэтажные: низ из неотесанного камня, верх – деревянный. Стрехи крыш вынесены далеко, чуть не соприкасаются со стрехами соседних домов. Улицы так узки, что из окна в окно можно пожать руку соседа. Тянутся улочки к вершине холма, увенчанного стенами старой крепости. Во дворах – фруктовые деревья, цветы, веранды завиты виноградом, по каменным стенам, окружающим двор, ползет плющ. В стене, граничащей с соседним двором, сделана чуть приметная калиточка – комшулук. Соседи – комшиите – общались, не выходя на улицу. В тех условиях это было очень важно. В случае опасности можно было по дворам выбраться из города или скрыться где-либо у соседей.

Левый берег, ровный, более пригодный для жилья, заселен турками. Здесь дворы просторнее и сады пышнее.

Город богатый. На главной улице много мастерских и лавок. Лавки и на крытом мосту через Осым. Расположены они под одной крышей, по обе стороны проезжей части моста.

О благосостоянии города говорят и многочисленные минареты, точно стрелы вонзенные в небо. Среди зелени садов эти белые стройные сооружения выглядят очень эффектно.

...Наши путники подъезжали к Ловечу в майский день. Город предстал перед ними в великолепии яркой зелени и цветении садов. Дорога из Плевена при въезде в Ловеч вливалась в его главную улицу, оживленную, бойкую. Ловечские болгары статны, красивы, особенно женщины. В своих живописных костюмах они сами как цветы.

Любуется купец, впервые он в Ловече. Повернувшись к едущему позади слуге, громко говорит:

– Узнай, где церковь святой богородицы. Заедем помолиться, чтоб ниспослала нам мать божья успешную торговлю.

Церковь отыскали. Она была закрыта. Напротив ее – дом священника. Купец постучал. Вышел сам хозяин, человек в годах, но с живыми, молодыми глазами. Купец поздоровался, поцеловал руку священника:

– Еду из Плевена по торговым делам. Хотел бы отслужить молебен, батюшка.

– Что же, это можно, скоро, кстати, и служба начнется. А пока пройдите в дом, отдохните с дороги, прошу вас.

Оставив, как того требовал обычай, обувь на веранде, купец в чулках проследовал в дом. Комната, куда его ввели, большая, вдоль стен миндери – лавки, крытые коврами, и на них подушки. В стенных углублениях на полках много книг в хороших переплетах. Софра – низенький столик для еды– сделан красиво, добротно. Купец с нескрываемым любопытством разглядывал обстановку. Хозяин заметил и смущенно сказал:

– Сам все мастерю. Люблю постолярничать, книги переплести, да и сапожничеством тоже не гнушаюсь.

С подносом, полным кушаний, вошла попадья и не то всерьез, не то в шутку бросила:

– На книги последние деньги тратит, будто других расходов нет.

Легко льется беседа вокруг софры. Купец – человек бывалый, а хозяин дома – любознательный. В открытое окно донесся звон колокола.

– Звонкий у вас колокол.

– Да, колокол хорош, а какая история с ним была... Не слышали? Ну, так расскажу... Долго наша церковь не имела не то что медного колокола, а даже простого деревянного клепала. Турки не разрешали. Богомольцев сзывал церковный сторож, обходил их дома и стучал в двери. Лет двадцать с лишним назад удалось умилостивить турецкие власти, разрешили они повесить деревянное клепало. Хоть и не звонка деревянная доска, но все же лучше, чем ничего. А три года назад ловечские богачи купили для церкви настоящий медный колокол. Привезли его из Бухареста, повесили. В первое же воскресенье загудел наш колокол. Но что тут поднялось – и не приведи бог вторично видеть. Всполошились турки. Сбежались чуть ли не со всего города. Кричат, оружием грозят, требуют прекратить звон. Так и замолк наш колокол. Позапрошлым летом пожаловал к нам в Ловеч сам губернатор Мидхат-паша. Упросили его. Дал он разрешение звонить. По мелочам этот начальник шел болгарам навстречу, не при всех будь сказано...