Текст книги "Неблагодарная работа"

Автор книги: Александр Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Он подошел к печке, коснулся ее рукой. Тепло скользнуло по телу. Вдруг стало грустно, неожиданно возникло чувство одиночества. Андрес присел на лавку, и почувствовал, что вот-вот к глазам готовы нахлынуть слезы. Вспомнилась мать, жена, отец и сестра. В голове промелькнуло воспоминания о новогодних празднованиях, рождественских каникулах. Елка, мандарины, салат оливье, фейерверк, выступление Тоомаса Хендрика (вот только что тот обычно говорит, Андрес не помнил). Вернется ли это когда-нибудь? Елка и фейерверк они то не куда не денутся, а вот мандарины, салат оливье?

От грустных дум, отвлекла открывающаяся со скрипом дверь. Кутаясь в тулуп, и отряхивая снег с шапки, на пороге возник Аким.

– Холод собачий, – проворчал он и подошел к печи. Коснулся ее руками, и протянул, – хорошооо… Затем взглянул на эстонца и спросил:

– Тебе что плохо?

– Нет. Все нормально, просто дом вспомнил. Рождество уже завтра, вот и нахлынули воспоминания. У меня ведь в Эстляндии мать, сестра и отец остались. (Про жену Ларсону вдруг не захотелось говорить).

– А я новый год только один раз встречал, – молвил Аким, – в прошлом году это было. До этого в сентябре думный дьяк выйдет на площадь, да объявит что семь тысяч двести восьмого год от сотворения мира. А в прошлом году все изменилось, государь приказ издал, что новый год теперь нужно встречать не первого сентября, а первого генваря. Было это в середине декабря, когда под барабанный бой царский дьяк государев указ, на специально построенном для этих дел помосте, прямо на Красной площади, зачитал. Там так и было сказано: «впредь лета счислять в приказах и во всех делах и крепостях писать с первого генваря от Рождества Христова». А по большим проезжим улицам, и знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина, перед воротами учинять некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых или можжевеловых. А людям бедным, хотя по древу или ветви над воротами.

– А вот у нас ветвей нет, – вздохнул Ларсон.

– Так сие не проблема. Сходим в лес, али на базар. Купцы ныне смышленые пошли, ветки сами на базар привозят. Боятся люди супротив царской воли идти. Особенно бояре, хорошо помнят, как государь им бороды стриг. А хочешь, я расскажу, как в прошлом годе встречали? И не дожидаясь, пока золотарь ответит, Аким продолжил:

– Помню, отец, царство ему небесное, привел меня в Успенский собор. Народу собралось уйма. Сам государь Петр Алексеевич, в сопровождении жены Евдокии и малолетнего сына Алексея, прибыл. Гвардия в синих мундирах с красными обшлагами, в высоченных ботфортах. Патриарх, покойничек, молитву читать начал во славу Христа. Царь батюшка поздравил всех с новым годом. Потом все на улицу вывалили, ну, там гвардейцы и стали из ружей палить. Батюшка сказал, сие называлось салют. Забава восточная. На улице холодно, но от всеобщего веселья, холод не чувствуется. Потехи огненные начались. У знатных людей во дворах маленькие пушки. Причем каждый боярин норовит шуму наделать как можно больше. Затем по улицам большим, где пристойно вплоть до седьмого генваря по ночам огни зажигают, кто из дров, а кто и из соломы. Помню, государь первый пустил ракету. Она, огненной змейкой извиваясь в воздухе, возвестила народу о наступлении Нового тысяча семисотого года. Аким замолчал, посмотрел на Ларсона. Улыбнулся.

– Может, в лес за елочкой пойдем?

На первый раз Ларсон предложил обойтись обычными лапами ели. Все-таки елка стоявшая в углу комнаты или даже во дворе, без рождественской звезды, стеклянных шариков, гирлянд и дождика выглядела бы как-то не так. А вот с лапами, было бы все гораздо проще. Если на дверь повесить, так вообще украшать не надо, а в комнате так там и одного пряника хватит.

Оделись, взяли топор. Андрес как-то не захотел доверять столь опасное орудие труда в руки подростка, не дай бог порежется. Вышли на улицу. Ближе к вечеру стало холодать. И тут Андрес вспомнил, что забыл взять рукавицы, он хотел, было уже вернуться, но Аким его остановил.

– Плохая примета, – проговорил он. Затем увидел вышедшего на улицу кузнеца и прокричал, – Микула. Тот повернулся на голос. Улыбнулся.

– Привет Аким, – проговорил кузнец. – Куда собрались?

– За еловыми лапами. У тебя рукавиц лишних нет, а то Андрей их в доме забыл.

– Лишних нет. Вот берите эти, – Микула снял рукавицы и протянул золотарю, – потом вернешь. А в лес я бы вам ходить не советовал, хорошие лапы можно и на базаре купить. Купцы народ ушлый сразу поняли, как можно денег получить. Андрес поблагодарил кузнеца и взял рукавицы. Надел. Рукам стало тепло.

– Мы так и поступим, – молвил он, – у меня еще остались деньги.

Лапы действительно оказались замечательные. Стоили они не дорого, так что Ларсон и купец остались довольны. Вернувшись, Андрес посовещался с Акимом. Решили поставить их в доме. В качестве вазы мальчишка предложил использовать один из пустых горшков. Ларсон полазил по закромам и нашел два заплесневевших баранка. Из камзола вытянул нитку и сделал елочное украшение.

– Петр Алексеевич приглашал меня на ассамблею, – проговорил он, разглядывая получившееся творение, – как думаешь, Аким, мне идти?

Паренек пожал плечами. Ларсон вздохнул, понимая, что ожидать что-то другое от мальчишки, которому от горшка два вершка (в прямом и в переносном смысле) не приходилось.

– Понимаю, – прошептал эстонец. – Видишь ли, с одной стороны государь пригласил, а разбрасываться такими шансами грешно, а с другой стороны я ведь не знаю как там себя вести, и что надевать. Аким удивленно взглянул на золотаря.

– Может мне за Ельчаниновым сбегать. Вряд ли он был на государевых ассамблеях, но о том, как там на них себя вести, возможно, и знает.

– Тогда уж Александра Даниловича, – вздохнул Андрес. – Он церемониймейстер ассамблеи. Да вот идти искать его, как-то боязно.

– Экий вы смешной сударь, – рассмеялся Аким, – он ведь с виду грозен. На самом деле душа компании.

– А ты откуда знаешь? – удивился Ларсон, – Тебе вон и лет то немного.

– Так я ведь всю жизнь при дворе. А Александр Данилович в пору, когда жив был мой батюшка, частенько к нам захаживал. Он ведь почти крестный отец.

– Эко ты сморозил, – фыркнул Андрес, – крестный отец. Тебе сколько лет было, когда тебя крестили. Или ты хочешь убедить меня, что он крестил тебя, когда он мальцом был?

– Так я же не в прямом смысле слова.

– Не понял я конечно, да ладно. – Махнул рукой эстонец. – Ты еще скажи, что ты сыну Петра Алексеевича лучший друг…

– А вы откуда знаете? – удивился Аким.

– Так ведь вы почти ровесники. Так что там, на счет крестного твоего?

– Могу сбегать за ним. Позвать. Он мне не откажет.

– Не надо, – раздалось со стороны дверей, – не надо тревожить Александра Даниловича.

Золотари повернулись на голос. В дверях, стряхивая снег с епанчи, стоял Ельчанинов.

– Не надо тревожить, – повторил он, – я сам все расскажу.

Он скинул плащ, повесил его на гвоздик, вбитый в стену. Ларсон даже обомлел, увидев того в мундире Преображенского полка.

– Вот приписали к Преображенскому приказу, – проговорил Силантий Семенович. Бывший стрелецкий офицер прошел к столу и сел на лавку.

– Меня тоже Петр Алексеевич пригласил на ассамблею, – проговорил он, – Вот я и сходил к церемониймейстеру и разузнал, как себя вести и что надеть, чтобы не выглядеть белой вороной. А теперь слушай.

Увеселительные собрания Петр Алексеевич начал устраивать с января тысяча семисотого года, когда повелел приглашать на них знатных людей с женами и дочерьми. При этом одежда на них должна быть немецкая, французская или английская.

Устраивали их обычно в течение зимы в домах вельмож, при чем хозяева гостей не обязаны были не встречать, не провожать, не занимать и даже не быть дома. Гости собирались после шестнадцати ноль-ноль и веселились, за играми, танцами и разговорами, аж до двадцать двух. Вход на такое вот собрание предоставлялся всем дворянам, военным и гражданским чинам, знатным чинам и старшим мастеровым людям. По какой причине в этот список угодил Андрес Ларсон, эстонец понять не мог. Вполне возможно, что был иноземцем, а они на таких собраниях играли выдающуюся роль.

Отличительной чертой собраний была чрезвычайная простота общения с государем. Сам Петр давал пример доступности, и часто гневался, когда тот или иной боярин вставал с поклоном при его появлении. Тогда он подзывал Александра Даниловича, у которого всегда был наготове кубок, наполненный белым вином. И бедному нарушителю ничего не оставалось, как осушить его одним залпом. Андрес чуть было не угодил под такое вот наказание, но его вовремя одернул Ельчанинов.

– Не положено Андрей, – прошептал тот, стараясь, чтобы кроме золотаря его никто не расслышал.

Комната хоть и большая, но дышать почти не возможно из-за облаков табачного дыма, что висели под потолком. По освещенному свечами залу прогуливаются между рядов гостей и приветливо с ними разговаривающая дама, лет двадцати восьми.

– Анна Монс, – прошептал Силантий Степанович, увидев, как заинтересовано, смотрит на нее Ларсон, – дочь немецкого винодела. Любовница государя, – тут стрелец поднес палец ко рту и прошипел, – тсс. Я тебе ни чего такого не говорил. Вон смотри, видишь того мужика лет пятидесяти в куртке и полосатых панталонах – это корабельный мастер. Государь его из самой Голландии выписал.

Между тем под беспрерывные звуки духовой музыки толпа двигалась. Все женщины сидели вдоль стен, в ожидании кавалеров и начала танцев.

– Пошли в другую комнату, – предложил Ельчанинов. – Я до танцев не охотчь.

– А что там? – поинтересовался Андрес.

– Государь. Плюс большая часть иностранцев, что сидят и важно покуривают глиняные трубки, да опорожняют такие же кружки.

– Пошли.

Они вошли в комнату, где на столах стояли бутылки пива и вина, лежали кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. Причем шахматы тут, как убедился эстонец, были разного вида. Среди многообразия он узнал доски для русских шахмат, классических названые индийскими, а так же четверные шахматы с крепостями, что игрались на 192 клетках. За одним из столов Петр играл в классические шахматы. Его соперником был негоциант из Англии. Причем оба дымили трубками при очередном ходе.

Ларсон заинтересовался игрой. Картина вырисовывалась на доске довольно любопытная, в будущем ее назовут гамбитом Эванса. Эту систему Андрес несколько раз наблюдал, во время трансляций чемпионатов мира по шахматам. В этой партии белые близки к цели – создания сильного пешечного центра. Сейчас у государя был шанс осуществления плана, все зависело от того, как сыграет негоциант.

Андрес отвлекся от игры, и только тут заметил, что Ельчанинова рядом нет. Он оглядел зал и обнаружил того в компании датского шкипера. Оба сидели за столом, и пилит пиво. До эстонца донеслось:

– Камрад, камрад.

Рука коснулась плеча золотаря. Тот вздрогнул и оглянулся. Петр стоял за его спиной, он только что закончил партию, и, по всей видимости, проиграл. Но государь явно не был этим опечален.

– Не хочешь ли друг мой, – проговорил он, – сыграть со мной, Меншиковым и голландским послом в Четверичные шахматы с крепостями?

– С удовольствием государь, вот только есть одна проблема, – молвил эстонец, – я давно не играл в шахматы. А с четвертичными вообще не знаком.

– Ну, если в индийские шахматы играть можешь, то и в четвертичные наловишься. – Государь улыбнулся, посмотрел на стоявших в стороне участников и проговорил, – так с кем в паре предпочтешь играть? С этими, – он махнул рукой в сторону Меншикова и посла, – али со мной?

– Я бы предпочел в паре быть с послом.

– Понимаю, – одобрил, его решение, государь. – Игрок он сильный. Думаю, вы сыграетесь быстро.

Увы, партию Ларсон и посол проиграли. Сначала Петр и Алексашка накинулись на него, а когда тот уже был выведен из игры, разбили в пух и прах голландца.

– Виктория! – прокричал царь батюшка, когда посол сдался на милость победителей. Петр хлопнул сначала Андреса, а затем голландца по плечу, и сказал, – Потом отыграетесь. С этими словами государь и его фаворит ушли в соседний зал.

– Проиграть государю – большая честь, – проговорил посол.

Андрес пожал руку голландцу и поблагодарил за компанию. Пошел искать Ельчанинова. Нашел того за столом в компании все того же датчанина.

– Мой друг, – проговорил Силантий Степанович, – Андрес Ларсон, эстляндец. Датский шкипер – Христиан Глот. Присаживайся. Андрес отрицательно замотал головой.

– Ну, так может, потанцуешь. В соседнем зале уже танцы начались. Там много хороших девушек, – сказал Ельчанинов и подмигнул.

Ларсон послушался его. Вернулся в зал, где во всю длину зала, при звуке самой печальной музыки, дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга. Мужчины низко кланялись, девушки низко приседали, вначале прямо против себя, потом поворотясь направо, затем налево. Причем этими приседаниями и поклонами они занимались, скорее всего, уже около получаса, так как вскоре они прекратились. Меншиков вышел на середину зала и приказал музыкантам играть менуэт.

О следующем увеселительном собрании сообщил лично сам Петр Алексеевич. Оно должно было состояться под самый новый год в доме боярина Курбатова, числа тридцатого. А пока наступала уже ставшей привычной рутинная жизнь золотаря, и Ларсон это понимал, как никто иной. Ельчанинова, напившегося на собрании до чертиков, и Андресу пришлось провожать его до дома. К счастью жил тот неподалеку. Уже знакомый денщик встретил их с распростертыми объятиями.

– Хвала Иисусу, что вы его привели, – молвил Тихон. – Я уж опасался, как бы он в дороге не замерз. Ведь слабость к вину князь сильную испытывает. Не может и дня без глотка прожить. Он взял Ельчанинова под руки и увел в дом. Затем вернулся.

– Вот тебе деньга, – проговорил денщик, доставая монету.

– Не надо денег, – отрицательно замотал головой эстонец, – Силантий Степанович, мой единственный тут друг.

– Тогда я тебя в Преображенское доставлю, ты только подожди чуток.

Денщик скрылся во дворе дома. Ларсон чуть не замерз, пока дождался. Ворота открылись. Появилась уже знакомые сани. Тихон, кутаясь в овчинный тулупчик, крикнул:

– Прыгай в сани.

Ларсона доставили домой. Денщик попытался еще раз отблагодарить эстонца, но тот сказал только одно:

– Обижусь!

А потом через пять дней было вновь увеселительное собрание. Приглашенные вновь веселились. Дым стоял коромыслом, звучала бесконечно мазурка, а те, кто не придавался танцам, играли в шахматы. Ларсон пробовал еще раз сыграть в четверные шахматы, но вновь (вернее сказать – опять) проиграл. Уроки, которые ему давали приходившие к нему в гости Ельчанинов, Квятковский и даже сам Меншиков, не помогали. Андрес надеялся, что когда-нибудь ему удастся освоить эту интересную, и куда более сложную игру, чем обычные индийские шахматы.

А наследующий день, вернее ночь, все праздновали новый год. В главном соборе Кремля состоялся молебен. Затем народ вывалил на улицы и был учинен фейерверк. Всюду звучали выстрелы. И все было так, словно Андрес вновь вернулся в свою эпоху, за исключением нескольких маленьких вещей, таких как телевизор, по телеканалам которого обычно кажут концерты и президентов, да салата оливье.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончились и праздники. 12 января государь получил депешу от посла, что находился в Дании. Тот сообщал, что удалось заключить союз, а в случае войны между Англией и Францией, Дания выступала на стороне России супротив Швеции. Король обязался дать Петру солдат и три драгунских полка.

Двадцатого января государь московский послал Шереметеву для советов судью воинских дел Стрешнева. В тот же день Апраксину были отправлены корабельных дел мастера Николас и Ян. Государь повелел ему построить до его приезда корабль и приготовить аж сто пятьдесят собачьих шапок и башмаков.

В конце января Петр отбыл в Бирж, где встретился с Августом. Там государь пообещал тому дать взаймы двести тысяч ефимок да двадцать тысяч войск.

Петр из Москвы, куда он вернулся восьмого марта, выслал девятнадцать полков под началом князя Репнина в Лифляндию, где они соединились с саксонским генерал-фельдмаршалом Штейнау близ Копенгаузена.

VIII

Переговоры с Саксонией прошли хорошо. Недоразумение вышло, когда на первую встречу с Августом, Петр явился в недавно пошитом костюме (образцом послужило одеяние, в котором под Нарвой появился Ларсон). От государя Московского не ускользнула усмешка саксонца, самодержец даже был убежден, что Август готов был прыснуть от смеха. И он бы сделал это если бы не военная помощь, которую хотел получить от Петра. Поэтому он просто сдержался, и жестом предложил присесть напротив него за стол.

Государь и сам чувствовал в новом костюме дискомфорт. Он больше думал о нем, чем о делах, ради которых приехал. Поэтому после получасовой, безрезультатной беседы, Петр предложил перенести встречу на завтра. Август видя, в каком положение тот находится, согласился.

Петр вернулся к себе. Почти весь вечер ходил и проклинал неизвестных ему мастеров, придумавших такие неудобные брюки и пиджаки. Алексашка только вздыхал, и иногда между паузами, которые делал государь, вставлял реплики:

– Мин херц не все что терпимо в Европе, не приемлемо у нас.

– Но ведь Август, король европейский, – парировал государь, продолжая ругать костюм.

Меншиков хотел, было сделать замечание, что под Европой он подразумевал Францию, Италию и Испанию (в Голландии и Англии они таких костюмов не видывали), но промолчал. Что ни говори, а Ларсон был из Шведских владений.

После очередной реплики Алексашки, Петр не выдержал и снял костюм. Хотел, было кинуть в камин, но передумал.

На следующий день на встречу с Августом государь явился в форме капитан-бомбардира. И к радости обоих (особенно саксонца) переговоры прошли успешно.

Когда же 8 марта Петр вернулся в Москву, возжелал он вызвать к себе Ларсона.

– Боюсь, что не получится государь, – проговорил Ельчанинов, что приглашен был в палаты царские, – болен он уже второй день. Лихорадка у него.

В прошлом все болезни, сопровождавшиеся подъёмом температуры тела, называли лихорадкой [26]26
  26 – Материал из Википедии – свободной энциклопедии


[Закрыть].

Ларсон простудился. Эти устраиваемые, почти каждодневные ванны и сквозняки, привели к неприятным последствиям. Аким даже жаловался кузнецу:

– Он что, не может потерпеть. Ведь лучше сходить в баню, чем мыться в бочке.

Мальчишка даже предлагал истопить печь, чтобы Ларсон мог в ней попариться, но тот категорически отказывался. Андресу казалось, что просто из нее не вылезет обратно. Он даже стал подозревать у себя клаустрофобию, которой раньше не было. Поэтому каждый день сам, иногда ему помогал Аким, таскал воду с реки. Супруга монарха была не довольна, что он, не смотря на мороз, проделывал весь путь до реки и обратно в расстегнутом сюртуке.

– Хоть бы тулупчик накинул, – говорила она, прислужнице, разглядывая Ларсона в окно. – А то не дай бог простудится. Сглазила?

В результате однажды утром он заболел. Сильный жар, все тело заломило, а сознание вдруг помутилось. Кажется, что вот-вот ноги перестанут слушаться. Ларсон что-то бормотал, бился в ознобе и катался по печи, отчего пришедшие, по просьбе Акима, Ельчанинов и Квятковский переложили его на широкую кровать, притащенную предварительно из дворца.

– Приятный человек, – прошептал полковник, накрывая того епанчей, – загадочный. Государю такие нравятся, и не хотелось, что бы мы его потеряли. Может лекаря пригласить?

– Немца? – уточнил Ельчанинов.

– Нет, русского. Иноземцы способны только кровь пускать.

– Аким, сбегай в стрелецкий полк. Найди там Ивана Емельяновича Спешнева. Да скажи ему, что Силантий Семенович Ельчанинов просил у него лекаря. Только давай, чтобы стрелой. Вон коня моего возьми. Да и нам с тобой Юрий надо выйти на улицу, мало ли он чем приболел. Иноземец все-таки.

Втроем они вышли на улицу. Ельчанинов проводил взглядом ускакавшего на коне Акима и проговорил:

– Лучшее средство от лихорадки – баня.

– Не буду спорить, – согласился Квятковский, – только существует одна незадача. Мы с тобой не уверены, что болезнь эта паром лечиться. Ему бы хлебного вина. Говорят, монахи его специально для этих целей сотворили. Сверху обтереть, да во внутрь налить.

– Что верно, то верно. Хлебное вино лучшая профилактика. Вот только, – тут Силантий Семенович, занервничал, – что-то у меня на душе неспокойно. Не правильно я поступил, решив, что должны мы с тобой больного покинуть. Должен ведь кто-то остаться с ним.

– Вот я и пойду, – сказал полковник и, отодвинув своего приятеля в сторону, направился к двери. – А ты Силантий стой здесь, жди лекаря, никого не впускай. – С этими словами он вошел внутрь.

Ларсон лежал на кровати и бредил. Полковник подошел к кадке, достал из кармана камзола чистый белый платок. Намочил его. Вернулся к больному и приложил к голове.

– Зачем, зачем, она мне изменила, – бормотал больной, – да еще с моим двоюродным братом.

Квятковский закачал головой, осуждая действия не знакомой ему женщины. Юрий понял, что сейчас в бреду, эстляндец выскажет все, что знает. Но тот начал произносить какие-то непонятные слова. Бормотал про Мерседес. Может так звали ту, что изменила Ларсону с его двоюродным братом? Затем стал бранить русских, за то, что те испоганили свои красивые города, превратив их в помойки. Последняя фраза для Квятковского была совсем непонятна. Как-то не вписывалась она в действительность. Полковник знал, и был убежден, что во всем мире, по крайней мере, в Европе, русские города были самыми чистыми и красивыми. Неожиданно Квятковский испугался. Страшная мысль пронеслась в голове:

«А вдруг это чума. Была же она лет, так сорок назад. Как никак с нечистотами золотарю приходится дело иметь. Хотя, – тут полковник машинально рукой махнул, – какой он к чертяке золотарь. Нечистот, как черт ладана пугается. Работу его Аким выполняет. Так что чума – это скорее бред, полный бред».

Неожиданно Ларсон замолк. Квятковский вновь испугался. Даже вздрогнул. Он посмотрел на больного. Облегченно вздохнул. Эстляндец смотрел на него.

– Пить, – прошептал он.

Квятковский встал, взял со стола ковшик и зачерпнул воды. Поднес к губам больного. Тот жадно сделал пару глотков и вновь провалился в сон.

– Сон – лучшее лекарство, – прошептал полковник.

Дверь скрипнула, и на пороге появилось странное существо, в длинном черном плаще и с птичьей головой. Квятковский перекрестился.

– А вы герой, – проговорило существо, – теперь ступайте к себе домой. Я к вам после зайду, проверю, не заболели ли вы.

– Вот нечистая, – проворчал полковник и потянулся к шпаге.

– Стойте, стойте полковник, не собираетесь же вы убить лекаря!

– Лекаря? – переспросил Юрий.

– Да лекаря. Это одежда такая. Я ведь не знаю, чем болен мой пациент. Клюв заполнен целебными травами и ладаном, чтобы предотвратить заражение меня. А вам бы я советовал жевать чеснок. А теперь ступайте, оставьте меня одного наедине с пациентом.

Квятковский встал с табуретки. Накинул на плечи епанчу и направился к дверям. Там он неожиданно остановился и спросил:

– Доктор, а у вас есть еще такая маска?

– Есть! А что?

– Можно я с вами об этом потом поговорю?

– Вот приду вечером, там и поговорим. А сейчас ступайте. Считайте что это мой приказ.

Полковник вышел, захлопнув за собой дверь. На улице его ждали Аким и Ельчанинов.

– Лекарь выгнал меня. Велел убираться. Боится, что я инфекцию подхвачу. Домой гонит, – прошептал Квятковский, – Что за болезнь он пока не ведает.

Полковник жил в Китай-городе. Его дом был небольшим теремом, построенным в середине семнадцатого века. Пара слуг, денщик, жена и пятеро детишек, старая мать, что доставала его иногда упреками по поводу и без оного. Когда он вернулся от золотаря домой, подозвал денщика и приказал ни кого к нему не пропускать, кроме лекаря, который должен в течение вечера приехать. Потом, подумав, добавил, что велит принести ему связку чеснока, что висел в кладовой терема.

Когда денщик ушел, закрылся в комнате, где у него стояла аглицкая кушетка, подаренная ему матерью Петра Алексеевича, царицей Натальей. Расстегнул камзол и бросил на табурет. Стянул сапоги и поставил рядом. Подошел к шкафу, где стояло несколько штоков с хлебным вином. Откупорил одну и наполнил кубок, почти до самых краев. Одним глотком осушил. В дверь постучались. Юрий подошел к двери и спросил:

– Кто?

– Я, Игнат, князь, – раздалось из-за двери, – принес чеснок, как ты наказал. Квятковский приоткрыл дверь и вытянул руку.

– Давай сюда.

Когда вожделенная связка оказалась в комнате, вновь захлопнул и громко, чтобы денщик стоявший все еще на той стороне, прокричал:

– Только лекаря!

Не расслышав, что ответил его денщик. Вернулся к шкафу. Разломал луковицу и запихнул дольку (целиком) в рот. Стал жевать. Затем налил вина и запил. И только после этого лег на кушетку и уснул. Проснулся от стука в дверь. Долбился денщик.

– К вам лекарь, – кричал он.

Пошатываясь, полковник подошел к двери и открыл ее. Доктор проскользнул внутрь и тут же захлопнул ее.

– У золотаря хрип [27]27
  27 – Грипп. азвание болезни происходит от русского слова «хрип» – звуки, издаваемые больными.


[Закрыть], – молвил он. – Я боюсь, что вы тоже могли заболеть. Затем он увидел чеснок, и открытую бутыль.

– Я гляжу, вы уже занялись самолечением. Похвально. Но не сейчас.

Доктор приложил руку ко лбу полковника, пытаясь определить температуру. Потом потребовал открыть рот. Убедившись, что миндалины, в простонародье именуемые гландами, чистые. Достал трубку и стал слушать, как работают легкие.

– Вам повезло полковник, – улыбаясь, проговорил лекарь, – вы здоровы. Но это не значит, что вы должны игнорировать чеснок. Как говорила моя бабка – чеснок это лучшее средство от «хрипа». А теперь можете идти и спокойно общаться с домочадцами.

Квятковский встал с кушетки и надел камзол, хотел, что-то сказать, но доктор, словно прочитав его мысли, сказал:

– Маску я пришлю князю Ельчанинову.

На следующий день в Москву вернулся государь. Он выслушал, Ельчанинова и произнес:

– Живота не пожалейте, а вылечите его. Ларсон мне живым нужен. У меня к нему есть вопросы.

– Может я смогу дать ответы? – поинтересовался, осторожно, князь, опасаясь вызвать гнев монарха. – Он сейчас в бреду много, что наговорил.

– А разве он не по-шведски?

– И по-шведски, и по нашему. Иногда на незнакомый мне язык переходит.

– Скорее всего, эстляндский, – сделал вывод государь. – Ну, так что он такое говорит?

– Да все непонятное. Имена женские называет. Брата своего двоюродного обозвал альфонсом. Таллинн, пару раз сказал. Мне кажется, что это скорее название города, да вот только я что-то не припомню в Европе городов с таким названием. Но больше ворочается и спрашивает, какой сейчас год?

– Год?

– Да государь год. Ему говоришь тысяча семьсот первый, а он начинает орать: не верю. Сейчас утверждает две тысячи восьмой год. При чем от Рождества христова. И так по кругу.

– Странно, – вздохнул Петр, – на вопросы ты так и не ответил. Что мне тебя казнить?

– Государь, – прошептал побледневший князь.

– Да ладно тебе. – Усмехнулся монарх. Затем сжал руку в кулак, и поднес его к носу Ельчанинова, – но смотри у меня князь. Умрет золотарь, ты у меня головой ответишь. А теперь ступай.

Ельчанинов вышел от Петра бледный, словно смерть свою там увидал, чуть с Репниным в коридоре не столкнулся. Вот только тот вовремя в сторону прижался. Затем выскочил во двор и бегом побежал к домику золотаря. Вскочил в сени, маски принесенной лекарем нигде не было. Осторожно прикрыл дверь и заглянул в комнату. У постели Ларсона сидел полковник Квятковский, не смотря на надетую маску, Силантий Семенович узнал его по мундиру. Никто другой в Преображенском мундире не осмелился бы войти туда. В руках Юрия была бутыль, по всей видимости, с вином, связка чеснока. У ног стояла еще одна бутыль, но с красной прозрачной жидкостью.

– Если не боишься заболеть Силантий заходи. – Проговорил полковник, не оборачиваясь.

– Но откуда, ты узнал, что это я?

– А кто еще. Аким передо мной убежал. Ему еще работу нужно выполнять по дворцу. Ты лучше в сенях подожди, я сейчас выйду и мы поговорим. Князь закрыл дверь. Минуту постоял, подумал и вышел на улицу.

Хоть по календарю и наступила весна, но на улице все еще было холодно. Казалось зима, и не думала уступать свое место. По-прежнему шел снег. Он большими хлопьями падал на не прогретую солнцем землю. Ельчанинов стал переминаться с ноги на ногу, чтобы в ожидании Квятковского не замерзнуть.

Вскоре дверь открылась, и на улицу вышел полковник. Он застегнул пуговицу на епанче и поправил треуголку.

– Ни какой он не шпион. – Молвил он, – в бреду говорил не понятно что, но все это ни как не связано со Швецией. Будь я трижды проклят, если не прав. Еще день и мне чудится, что Андресу будет лучше. Хотя, когда на тебе такая маска, быть уверенным нельзя. Она любого выбьет из колеи, тут уж точно решишь, что попал в чистилище. Мы его с Акимом клюквенным морсом пытаемся отпоить.

– Государь повелел выходить золотаря, – проговорил Ельчанинов. – От этого зависит наша с тобой жизнь.

– Выходим, выходим. А теперь иди. Теперь твоя очередь сидеть с больным. А мне еще в приказ нужно.

Отходить Ларсона удалось. С помощью перцового вина, клюквенного морса, чеснока и еще нескольких народных средств эстонца удалось поставить на ноги. На третий день болезни, как и предполагал полковник Юрий Квятковский, тот пришел в себя. Правда, сначала испугался существа с головой птицы, но потом, когда Аким скинул ее, заулыбался.

Его еще несколько дней мучили проблемы с болью в ногах. Иногда его бросала в кашель. Он чихал, словно в нос попал тополиный пух. А к числу 15 встал на ноги. И тогда Ельчанинов предложил сходить ему в баню. А уж она выбила из него «плохой дух» навсегда, по крайней мере, так решил Акимка.

16 марта Петр, через приказчика, вызвал Ларсона к себе. Тот надел голландский костюм, благо паренек, пока эстонец болел, почистил его, и явился в терем. Государь находился в небольшой горнице, он склонился над картой. Когда караульный доложил, о приходе Андреса, монарх даже сворачивать ее не стал. Сейчас на все сто он был уверен, что плененный под Нарвой «швед» не являлся шпионом. Поэтому Петр достал трубку и закурил. Когда в горницу вошел Ларсон, он рукой повелевал ему сесть.

Андрес впервые оказался в этой комнате. За то время, что он провел, исполняя свои обязанности, не разу здесь не был. Помещение небольшое, заставленное книжными шкафами. Астролябия в углу, подзорная труба на подоконнике. «Интересно, что разглядывает царь?» – подумал Ларсон. Он сел на стул.

– Ну, рассказывай, кто ты такой? – проговорил Петр. – Вот только правду. Ты не такой как все и мне очень интересно. Я должен был с тобой об этом давно поговорить, да вот времени все не было. Сначала Нарва, потом новый год, а теперь вот твоя болезнь. Так кто ты такой Ларсон?