Текст книги "Таинственный монах"

Автор книги: Александр Владимиров

– Как надумаешь, приходи…

По уму стоило бы расстаться, сославшись на дела, да переместиться в будущее, но Игорь после стольких дней одиночества, как-никак горькую не пил с того самого момента, как покинул восемнадцатый век. А тут такая компания…

Неизвестно каким образом, но утром следующего дня Ермилов обнаружил, что находится в Сухаревской башне. Ноги как-то сами собой привели в ставший уже родным дом. Окатившись водой из бассейна, Игорь выбрался из здания и направился в лесок, где он, не привлекая к своей персоне внимания, переместился на пару дней в будущее, в тот момент, когда путешественник покинул гостиницу "Националь".

Погуляв по улице и сделав анализ сложившейся ситуации, пришел к выводу, что, по крайней мере, две из трех задач ему удалось решить. Во-первых, ему удалось внедриться в ВЧК. Во-вторых, он теперь имел контакт с представителями левых эсеров. Теперь оставалось самое сложное – познакомиться с Фанни Каплан. Конечно, после знакомства проблем не убавится, но тогда Игорь уже будет знать, как ему в дальнейшем поступать. Тут было только два варианта: уговорить девушку или стрелять самому.

– Третьего не дано, – прошептал Игорь и направился в гостиницу.

Знакомый паренек, не требуя больше мандата, пропустил его внутрь.

Утром он вновь встретился с Яковом Блюмкиным. Паренек был как никогда весел. Ермилов и представить себе не мог, чтобы люди в этот период развития страны были счастливы. На фото и в кинохрониках они почему-то выглядели мрачными. Может просто фотограф подбирал неудачный момент? Вполне возможно, а может даже и сам просил, чтобы герои фотографий были серьезными. С другой же стороны, Игорь это прекрасно знал, на фотографиях человек редко выходил таким, каким он был на самом деле. Убедиться в этом ему предстояло уже скоро. Но, как бы то не было Яков хлопнул своего приятеля по плечу и произнес:

– Сегодня мы с тобой идем к Анне Пигит. Я тебя познакомлю с такой женщиной…

Игорю эти слова напомнили конец семнадцатого века, когда вот точно так же Лефорт сказал (ну, или примерно так же): "Сегодня мы с тобой, Мишель, идем к Анне Монс. Я тебя познакомлю с Петром"…

"Нет, – подумал Ермилов, – что семнадцатый, что восемнадцатый, что этот двадцатый век, никогда они не были пуританскими. Секс он всегда существовал, просто о нем никто ни когда не говорил открыто. Полунамеки, полутона".

– Хорошо, товарищ Исаев, – проговорил Игорь, – мне как-нибудь по-другому одеться?

– Во-первых, Яков. А, во-вторых, не нужно. Что мы с тобой буржуй!

Анна Пигит, родственница владельца московской табачной фабрики "Дукат", проживала на Большой Садовой Љ 10. Пятиэтажное здание доходного дома было выстроено архитекторами Милковым и Юдицским в стиле модерн.

Блюмкин открыл парадную дверь и проговорил:

– Входите, товарищ Большаков.

Ермилов в этом доме ни разу в своей эпохе не бывал, хотя и намеривался. Тут располагался Государственный музей имени Михаила Булгакова и находилась та самая квартира Љ50 в которой русский автор "поселил" странную компанию во главе с Воландом. В отличие от литературных персонажей, Анна Пигит жила за дверью, на которой красовалась позолоченная цифра – 5. Остальные квартиры, благодаря стараниям Московского Благушинского Домовладельческого Акционерного общества были превращены в коммунальные квартиры, а сам доходный дом стал жилкоммуной. Именно после национализации здания, Илья Пигит был вынужден скрываться в бегах, и лишь только квартира Љ5 благодаря доброй памяти к бывшему домовладельцу осталась за его семьей.

Войдя в подъезд, Игорь обратил внимание на лепную отделку подъезда. Рука так и тянулась, чтобы коснуться резных филенчатых дверей. Пока поднимались на второй этаж, путешественник ощутил холод, что исходил от кованой решётки лестницы.

"Любопытно, – подумал Игорь, – а ведь здесь будут жить: Булгаков, Кончаловский, Лентулов".

Блюмкин остановился перед дверью с цифрой – 5 и нержавеющей табличкой, на которой было выгравировано "И. Д. Пигит – домовладелец". Яков затушил папироску и постучал. Сначала дверь чуть-чуть приоткрылась (Ермилов разглядел только большой нос да карий глаз), затем захлопнулась и только после того, как некто снял цыпочку, распахнулась.

Молодой парень во френче оглядел пришедших и произнес:

– Проходите, товарищ Блюмкин.

Гости вошли. Ермилов оглядел коридор квартиры. Стены украшены лепниной с ручной тончайшей росписью и самодельными обоями сделанными видимо из кожи какого-то животного.

– Крокодиловая кожа, – прошептал Яков, заметив взгляд Игоря, и направился в комнату.

Проверять так это или не так Ермилов не стал. Он лишь только снял пальто и повесил на вешалку, что стояла в углу. Туда же пристроил кепку, и лишь после этого последовал за Блюмкиным в гостиную. Остановился в дверях и замер. Там за столом сидели: Мария Спиридонова (Игорь узнал ее, прошла мимо, когда он стоял у окна в "Национале"), Фанни Каплан (чай фотографию видел) и неизвестная ему женщина, а так же двое мужчин. Чекист представил их друг другу. Незнакомкой оказалась хозяйка квартиры – Анна Пигит. Один из мужчин рабочий Новиков, второй эсер Протопопов. Игорь припомнил, что в конце двадцатого века именно боевика Протопопова подозревали в покушении на Ленина.

Всегда считалось, по фотографии, что хранится в деле о покушении на Владимира Ильича, трудно восстановить внешний облик Каплан. Существовал еще один снимок, он хранился в архивах ФСБ, но как-то посмотреть его в свое время у Игоря просто не было, ни желания, ни возможностей. Конечно, знай, Ермилов, что суждено, будет встретиться с известной террористкой, то скорей попросил бы Заварзина, чтобы тот организовал ему доступ к журналу "Каторга и ссылка". Именно в нем и находился снимок каторжанок сделанный в Чите в тысяча девятьсот семнадцатом году. Вот и смотрел Игорь на обворожительное лицо девушки. Маленький аккуратненький носик с небольшой горбинкой. Припухлые губки. Глаза узкие, девушка страдала слепотой и, несмотря на лечение, полностью зрения ей так и не удалось восстановить. Одета модно. В руках Фанни держала папироску. Она улыбнулась Ермилову и произнесла томным голосом:

– Дора.

– Мишель, – ответил Игорь и улыбнулся. Достал из кармана френча цветок, что купил у гостиницы у торговки, (тогда Блюмкин еще возмутился: "зачем это тебе") и протянул девушке.

– Фиалка, – проговорила Дора и улыбнулась. – По-еврейски Фейга.

Фейгой так Фанни звали родители, но сама она, как понял Ермилов, любила представляться Дорой. И действительно в девушке было, что-то такое, что роднило ее с маленьким цветком. Глядя на нее, Игорь осознал, что вряд ли она думает о каком либо покушении. Вполне возможно, как у любого человека, не зависимо в какой тот стране живее, у него есть претензии к правящей партии. Кто бы ни оказался у власти, а вопросы негативные всегда найдутся. На всех не угодишь.

Игорь не заметил, как оказался с Дорой наедине. Блюмкин и Спиридонова куда-то удалились. Новиков и Протопопов, что-то обсуждали. Ермилов даже пожалел, что не может находиться одновременно в нескольких местах сразу. Он был вынужден слушать печальную историю, что рассказывала девушка. Игорь был поражен, сколько не значительных, на первый взгляд деталей исчезает бесследно со временем.

– Я тогда была контужена, – говорила между тем Дора, – и в таком состоянии попала в жандармское управление Киева. Допрашивал меня полковник Новицкий. Толстый, жирный козел. Он меня сломал, и я все подписала не глядя. Судья не стал делать скидок на возраст, а мне ведь тогда всего шестнадцать лет было, и приговорил к высшей мере наказания. Слава богу, генерал-губернатор, я ему до сих пор благодарна, вывел на судебном решении всего три слова – "Вечные каторжные работы". Затем Забайкалье. Мальцевская каторжная тюрьма. Постоянно холодно, здание одноэтажное деревянное. Начальник тюрьмы человек злой и стесняющийся – Павловский. С каторжанами почти не общается изредка заходит и проверяет политзаключенных, живущих большой семьей. Именно в той тюрьме я и познакомилась с Марией.

Ермилов сообразил, что девушка имела в виду эсерку Спиридонову. Она продолжала говорить, но Игорь уже не слушал. Он смотрел на нее, а когда вернулся в "Националь" вдруг понял, что постоянно о Доре думает.

– Нельзя, – выругал Ермилов себя, сидя у открытого окна. – Нельзя.

Папироска дымилась. За окном моросил весенний дождь, смывавший остатки прошлогоднего снега.

– Нельзя! – Проворчал Игорь, – еще не хватало, чтобы ты влюбился в Дору. Когда на кон поставлено будущее, думать о чем-то другом нельзя.

Но как бы то ни было, но наследующее утро, после посещения Лубянки, Игорь устремился на Большую Садовую.

Кто сказал, что Фанни Каплан была страшненькая? Злые языки.

Ермилов почти каждый день проводил в обществе Доры. Ночью, возвращаясь к себе в "Националь", думал, а стоит ли ее впутывать в покушение? С одной стороны ее нахождение на месте преступления было доказано, но с другой… После того как прозвучат выстрелы история пойдет по привычной, по крайней для него Игоря, колее. Все равно чекисты кого-нибудь задержат, но как бы то не было но путешественник как-то в разговоре заикнулся, что разочарован политикой вождя. Возмутился перегибами своих коллег на местах.

– Неужели, – говорил Ермилов, – нельзя обойтись без продразверстки? Неужели нельзя сделать так, чтобы власть в России была демократической? Зачем нужно было разгонять Учредительное собрание?

Девушка удивленно смотрела и не понимала, зачем об этом говорить на свидании. Пока Игорь понял только одно, что Дора ничего плохого против Ленина не имела. Она даже сказала, что благодаря брату Владимира Ильича Дмитрию поправила хоть и чуть-чуть зрение.

– Миш, – проговорила Фанни, прижимаясь к руке Игоря, когда они сидели на лавочке, – да разве я могу держать зло на брата, человека который был ко мне так добр. Я с радостью вспоминаю те дни, которые провела в санатории города Евпатория. Я, пожалуй, никогда не была так счастлива.

Больше эту тему Ермилов и не затрагивал. Один раз еще упомянул фамилию человека стрелявшего в Урицкого, но девушка никогда о таком не слышала. Потом Игорь в разговоре с Яковом Блюмкиным заикнулся. У того глаза вспыхнули, он полюбопытствовал откуда Михаил знает молодого Петроградского поэта.

– Слышал, – коротко ответил Ермилов. – Друг Есенина.

– А стихи, стихи-то его слышал?

– Стихи? Нет. Стихи не слышал.

– Ты много, Миша потерял. – Проговорил Блюмкин. Он встал из-за стола, подошел к окну и молвил:– Смотр. – Прокашлялся. Задекламировал:

 
На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Сердца из огня и железа,
А дух – зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.
 

Блюмкин читал стихи и в его глазах Игорь увидел дьявольский огонь, что вспыхивает, когда человек вдохновлен и возбужден. Не прерываясь, с выражением и жестикуляцией, которая, как казалось Ермилову, была свойственна поэтом Серебряного века.

– Он, это стихотворение написал в прошлом году, – проговорил Яков, закончив читать. – Я же его в нашей газете прочитал. До этого стихи Леонида и Есенина в Одессе читал. Лично с пареньком, – Блюмкин вздохнул, – не знаком.

После этих слов можно было задуматься не на шутку. Вечером, после очередного свидания с Фанни. На этот раз оно закончилось постелью. Оставшись вдвоем, Игорь вдруг не сдержался и поцеловал девушку в губы. Думал, что та залепит ему звонкую пощечину, но ошибся. Дора ответила взаимностью. Они занимались любовью. Именно любовь, по-другому это просто назвать никак нельзя было. Даже слово – секс, в их ситуации казалось каким-то грубым и грязным.

Итак вечером после очередного свидания с Дорой Игорь, закурив папироску присел у окна. Вот и задумаешься тут. Как бы то ни было, но убийство Урицкого прямого отношения к покушению на Ленина не имело. Скорее косвенное. Дзержинский уехал по делам в Петроград. Хоть охрана и была снята, но выстрелы в вождя так и не прозвучали. Оставалось Ермилову сделать только два шага. Шаг первый, убедить Петерса, любыми способами, чтобы он распорядился провести митинг впервые без охраны. Шаг второй найти человека, который согласится стрелять, в противном случае покушение придется совершать самому. И еще германский посол фон Мирбах. Дни, когда на того было совершенно покушение приближались.

Вечером четвертого июня Ермилов пригласил Блюмкина и Андреева к себе в номер, для того чтобы провести совместно прекрасный вечер. Подразумевалось, что должны были прийти дамы. В данном случае это была Фанни и Мария Спиридонова.

К гипнозу пришлось прибегнуть только из-за того, что оба чекиста должны были забыть, кто посоветовал им уничтожить фон Мирбаха. В основном свою роль сыграла водка. Она у любого язык развяжет. Девушки, к разочарованию Блюмкина и Андреева не пришли. Сначала терпеливо ждали, а потом не выдержали, а там уж когда алкоголь свое стал брать и не до них стало. Ермилов незаметно перевел разговор в сторону Брестского мира. Возмутился для вида, что не согласен с решением, сделанным товарище Ульяновым. Собутыльники его поддержали.

– Я бы этим германцам показал, где раки зимуют, – молвил Игорь, – они сейчас в моем родном Харькове баб наших щупают да к стенкам прижимают. А этот, – путешественник выругался, да так естественно, что и сам поверил в искренность своих слов, – Россию по частым империалистам отдать хочет.

– Поговаривают, – проговорил Андреев, опрокидывая очередной стакан, – Ленин – германский шпион. Он и революцию затеял ради Вильгельма.

Ермилов вздохнул, понимая, что дыма без огня не бывает. О том, что Владимир Ильич немецкий шпион заговорили уже после августа тысяча девятьсот девяносто первого года. Кто знает, но вполне возможно Ленин ненавидел свою родину, а в частности русский народ. Хотя с другой стороны, Игорь ведь помнил, как изменилась Россия, когда тот прожил на несколько лет дольше. А то, что идей Вождя мирового пролетариата были забыты, виноваты уже его последователи, и тут не важна по рельсам, проложенным Львом или Иосифом, она покатила дальше.

– Согласен дружище – Ленин, точно шпион. Но не его нужно уничтожать, а германца, – прошептал Яшка.

– Мирбаха? – уточнил Игорь.

– Его гада, – воскликнул Андреев, кулаком по столу ударил, – его родимого. Будь у меня возможность, лично пристрелил…

– Возможность? – удивился Ермилов.

– Будь бумага подписанная Дзержинским…

Путешественник никак не мог понять слов чекиста. Зачем ему нужна была писулька? Что она могла изменить? Или это была гарантия того, что им удастся без проблем проникнуть в здание посольства?

– Сделаю я тебе такую бумагу, – проговорил Блюмкин. – Дзержинский у меня вот где.

И он показал кулак.

– Завтра заполучу, – прошептал и грохнулся лицом салат.

Затем вырубился и Андреев.

Утром Ермилов поочередно подверг чекистов к гипнозу, заставив их тем самым забыть о прошедшем разговоре.

Вечером пятого июля Блюмкин притащил мандат, подписанный Дзержинским. Ему удалось неизвестно каким способом уговорить Железного Феликса написать ее.

– Подписи Дзержинского и Ксенофонтова поддельные? – Полюбопытствовал Игорь, разглядывая бумажку.

– Самые настоящие. Я сначала думал подделать, а потом решил идти напролом. Железный Феликс подписал, даже не спросив, для чего она нужна.

– Неужели…

– Я не умею читать чужие мысли, Михаил, – проговорил Блюмкин, – но когда Дзержинский ставил подпись, он посмотрел на меня и сказал: "Запомните, я не в курсе. Подписи поддельные. При любом исходе ответственность только на вас". Сволочь. Желает остаться чистеньким.

Ермилов взглянул на Якова. Не хотелось прибегать к гипнозу, но видимо придется. Игорь предположил, что руководитель ВЧК догадывался о планах левых эсеров, и хотел с помощью них избавиться от двух проблем. Во-первых, Дзержинскому не нравились оппоненты большевиков. Куда спокойнее управлять государством, зная, что на власть больше никто не претендует. У себя-то в партии, они уж как-то сами разберутся. Во-вторых, Феликс Эдмундович был против мирного договора с Германией. Он не верил в слова Ленина о том, что там вот-вот, точно также как и в России грянут пролетарские революции.

К гипнозу прибег Ермилов только тогда, когда пообещал достать для террористов оружие и бомбу.

После полудня Андреев, Блюмкин и Ермилов вышли из гостиницы "Националь". У ворот их ждал мужчина средних лет. Он стоял в стороне, а когда эсеры вышли из дверей здания направился к ним.

– Знакомьтесь, Михаил, – проговорил Блюмкин. – Это – Яков Фишман. Яша – это Михаил.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Ну, рассказывай! – потребовал чекист.

– А что рассказывать. – Молвил Фишман. – Посол сейчас у себя. Ждет какого-то человека.

Затем мужчина запустил руку во внутренний карман пиджака и достал бумаги.

– Это план помещений. – Он развернул листок. – Вот тут и тут внутренние посты охраны дипмиссии.

– Спасибо, Яков. – Произнес Блюмкин, хлопнул Фишмана по плечу и, взяв бумагу, добавил, – ты все правильно сделал. Постарайся в дипмиссии, по возможности, дней пять не появляться, а лучше больше туда не ходи. – Затем взглянул на Игоря. – Садись за руль, товарищ Большаков.

Ехать нужно было на черном паккарде. Тот стоял у обочины. Блюмкин обошел его и открыл дверь рядом с водителем. Андреев сел сзади. Ермилов, никогда не водивший допотопных монстров, несколько раз пнул нагой, по резиновым покрышкам. Мысленно попросил у бога помощи.

Уже в машине Блюмкин сообщил, что Фишман, вот уже несколько дней, еще задолго до их разговора с товарищем Большаковым, был внедрен в германское посольство под видом электрика.

– А товарищу Фишману, – поинтересовался Игорь, следя за дорогой, – можно доверять?

– А какая собственно разница, – произнес Блюмкин, разводя руки в сторону, – нам живыми все равно из посольства не выйти.

– Э нет, товарищ Исаев! – Воскликнул Ермилов: – Мы так не договаривались.

– Знаю, – сказал Блюмкин, закуривая папиросу. – Ты в машине будешь ждать. За углом. Если услышишь выстрелы, так сразу можешь уезжать.

В четырнадцать часов возле особняка в Денежном переулке, у дома номер пять, Ермилов остановил автомобиль. Из него выбрались эсеры и направились к дверям посольства. Сам же Игорь отогнал машину в соседний район и совершил прыжок в прошлое минут на двадцать. Не спеша направился в сторону посольства. Встал так, что ему стало хорошо видно здание.

Вскоре к нему подъехал паккард. В шофере Ермилов узнал себя. Из автомобиля выбрались двое и направились к дверям. Машина тут же уехала. Куда Игорь прекрасно знал. Блюмкин вытащил из кармана удостоверение Всероссийской чрезвычайной комиссии, затем бумагу и сунул в лицо швейцару. До Ермилова донеслось:

– Требую личной встречи с германским послом!

Швейцар побледнел, но чекистов впустил. Сам последовал за ними. Игорь только и увидел, как захлопнулась за ним дверь.

Блюмкин и Андреев вот уже пять минут стояли в Красной гостиной особняка. Ожидание казалось длиться долго. Яков даже занервничал, а вдруг ничего у него не получится. Ходил слух, что фон Мирбах был предупрежден о возможном покушении. И не удивительно, перемирие с германцами многим не по душе, но узнав, что приехали официальные представители ВЧК, решил выйти к ним на встречу. Правда, появился он в гостиной не один, а в сопровождении советника посольства доктора Курта Рицлера, да адъютанта военного атташе лейтенанта Леонгарта Мюллера, последний взят был графом в качестве переводчика.

– С кем имею честь разговаривать? – Поинтересовался фон Мирбах.

– Яков Блюмкин, – представился чекист. Потряс перед носом графа бумажкой со словами: – Ваш родственник Роберт Мирбах обвиняется в шпионской деятельности.

– Боюсь вас огорчить, господа…

– Товарищи, – поправил посла Блюмкин.

– Хорошо, товарищи. Так вот, боюсь вас огорчить господа-товарищи, – проговорил Мирбах, беря бумагу, которой только что размахивал чекист, – но, ни о каком родственнике, тем паче неком Роберте Мирбахе, я ничего не слышал. И уж тем более не встречался.

Андреев, ходивший по холлу, и разглядывая портреты, что висели на стене, повернулся, пристально посмотрел на графа и поинтересовался:

– Не желаете, граф, узнать о мерах, которые собираются предпринять в отношении вашего родственника?

– Я повторяю, он мне не родственник! – Вскричал Мирбах. – Но еще ли вы готовы сообщить мне, то с удовольствием послушал бы.

В подтверждение он кивнул. То, что произошло дальше, для посла было неожиданностью. Граф предполагал, что Блюмкин сейчас достанет из кармана еще один документ, но он глубоко ошибся. Чекист выхватил револьвер и открыл огонь. Три выстрела и все мимо. Ни в фон Мирбаха, ни в доктора, ни в адъютанта он не попал. Воспользовавшись сложившейся ситуацией граф, попытался бежать. Андреев кинул ему под ноги бомбу, но та не взорвалась. Уже у дверей из гостиной, пуля выпущенная чекистом настигла посла, тот пошатнулся и упал. Ковер окрасился в коричневый цвет. Блюмкин поднял с пола неразорвавшуюся гранату и вновь метнул в фон Мирбаха. Раздался взрыв. Воспользовавшись дымом и паникой, оба чекиста выпрыгнули в окно и кинулись к "Паккарду". Товарища Большакова в ней не было. Андреев выругался и забрался на место шофера. Блюмкин же приземлился булыжную мостовую не удачно. Взвыл, как раненый пес.

– Что, товарищ Исаев? – Поинтересовался его приятель.

– Кажется, ногу сломал, – прокричал Яков.

В окне появились немцы. Адъютант достал браунинг и несколько раз выстрелил. Одна из пуль угодила в ногу Блюмкина. Тот вновь взвыл. Из последних сил тот добрался до машины. Свалившись на сидение, вырубился. Андреев завел двигатель и через пару минут автомобиль уже несся по переулку прочь от посольства.

Ермилов облегченно вздохнул. Первая часть операции прошла более и менее. Через час сорокасемилетний граф фон Мирбах умрет. И начнутся аресты левых эсеров. Про него Андреев, также как и Блюмкин даже не вспомнят.

– Вот теперь можно ехать и на Лубянку, – прошептал Ермилов, когда в германское посольство прибыл сам Петерс.

Игорь точно знал, что Яков Блюмкин с Николаем Андреевым направились в штаб отряда ВЧК, что размещался в Трёхсвятском переулке. Руководителем у чекистов был Дмитрий Попов. Бывший балтийский матрос, в будущем один из основных руководителей Повстанческой армии Махно. Приехал в Москву в самом начале весны по распоряжению Моссовета, где почти сразу же поступил в ВЧК. Со слов Блюмкина, неделю назад, это Ермилов помнил хорошо, левые эсеры начали подготовку к вооруженному восстанию против Советского правительства. За несколько дней, до того, как состоялся разговор Игоря с товарищами Блюмкиным и Андреевыми в "Национали", Яков сообщил, что Попов срочно затребовал санитарные носилки, лубки и ряд медицинских принадлежностей в большом количестве, очевидно, предвидя возможность боевых "операций". Если бы Ермилов не спровоцировал покушение на посла, то неизвестно на какой срок восстание намечалось, а так левым эсерам, сразу же после появления раненого Блюмкина и Андреева, пришлось приступать к активным действиям.

Разглядывая, как в дверь посольства вошли несколько чекистов, среди которых Игорь признал Петерса, он понял, что направившийся в казармы Дзержинский, скорее всего, уже арестован.

– Типография, почтамт и телеграф, – проговорил Игорь, – уже в руках эсеров.

Кое-как, стараясь не угодить под горячую руку товарищей, Ермилов добрался до Лубянки. У дверей в здание ВЧК его остановил караульный и затребовал документ. Пока Игорь искал его в кармане пиджака, на улицу выскочил Иоаким Вацетис.

– Товарищ Большаков, – воскликнул он. – Вы как раз вовремя. Левые эсеры затеяли мятеж. Только что звонил Ленин и приказал направиться к Большому театру. Там сейчас идет заседания Съезда Советов. Велено арестовать фракцию левых эсеров. Так что забирайся в машину.

Ермилову пришлось присоединиться к чекистам. Он запрыгнул в кузов грузовичка и примостился к служивым, с которыми наладил в свое время прекрасные отношения. Рискованно конечно поступил, тот же Вацетис мог бы вспомнить, что товарищ Большаков общался в последнее время с Блюмкиным, но было уже поздно что-то менять. Перемещаться в будущее нужно было уже у театра. Ему в какой-то мере повезло – попал в оцепление. Игорю прекрасно было видно, как из здания выходили большевики. У них, все тот же Иоаким Вацетис самолично проверял документы. Сначала выпустили коммунистов, затем делегатов съезда и лишь затем небольшой отряд вошел в театр арестовывать эсеров. К счастью обошлось без стрельбы.

Когда последний представитель мятежников покинул здание, Игорь нажал кнопку на машине времени.

Вокруг никого не было. Над Москвой опустилась ночь. Нужно было срочно добраться до квартиры Анны Пигит. Там можно выспаться и там была Дора. Пришлось идти пешком. У самого дома Ермилов остановился и достал папироску. Закурил. Вглядывался в окна. А не рискует ли он? Вдруг под горячую руку попали и женщины? Или может быть в квартире номер пять, сейчас находится засада чекистов? Отогнал эти глупые мысли прочь. Во-первых, со времени мятежа прошло больше месяца и страсти утихомирились. Во-вторых, пострадали в основном руководители левых эсеров. Рука ВЧКа не коснулась мелких сошек, иначе бы Фанни не оказалась во время покушения на заводе Михельсона. В-третьих… Игорь выругался. Бросил окурок под ноги.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское!

И шагнул к двери подъезда. Тут еще на секунду замялся, но как только коснулся дверной ручки, понял, что отступать поздно. Вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. Позвонил. Дверь открыла Анна.

– Вы, – проговорила женщина.

– Да я. – Молвил Игорь, – а Дора?

– С Дорой все нормально…

– Можно я…

– Входите.

Ермилов вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

– Ничего если… – проговорил он, но Анна перебила:

– Аресты уже прекратились. Чекисты поискали и утихомирились. Искали и вас, товарищ Большаков.

– Догадываюсь. Поэтому и уехал из города. Теперь вот вернулся.

Женщина улыбнулась.

– Вы проходите на кухню. Я сейчас чаю налью. Дора, – прокричала она, – Михаил вернулся.

Дверь комнаты открылась и в коридор высунулась заспанная Каплан. Она протерла руками глаза и посмотрела на Ермилова. Удивительно, но как полуслепая женщина могла узнать его в темноте коридора? Игорь повесил шляпу на вешалку и прошел на кухню, где уже крутилась, как белка в колесе Анна.

– Теперь вот всем этим сомой приходится заниматься, – пояснила она, – а раньше горничная выполняла работу. Но времена меняются…

– Вы лучше расскажите, – перебил ее Игорь, – что в городе творилось.

– Что творилось… – женщина опустилась на табуретку. – Да почти всех наших арестовали. Спиридонову, Попова.

– Мне ведь после ареста делегатов Съезда пришлось уходить…

– Значит, вам повезло, – вздохнула Анна, – тут ведь такое творилось. Рано утром на следующий день (Игорь сразу же понял, что женщина имела в виду седьмое июля) на казарму, где находились наши люди, начали наступление латышские части. Вооруженные пулеметами, пушками и броневиками, они в течение часа погасили пламя восстания. Александровича и несколько человек из отряда Попова арестовали уже на следующий день. Потом пришли за Марией. Меня и Дору не тронули. – Анна вдруг замолчала, посмотрела на дверь комнаты, где копошилась, приводя себя в порядок Каплан, и прошептала, – думаю, за нас брат Ленина Дмитрий заступился. Попов покинул город. Я думала, что вы ушли с ним.

– Не мог. У меня еще дела в Москве.

– Знаю, какие у вас дела, – молвила Пигит и подмигнула.

Вряд ли женщина догадывалась о планах Ермилова стрелять в Ленина, скорее всего она, предполагала, что Игорь вернулся в Москву только из-за Доры, в которую он, по мнению Анны, был сильно влюблен.

А затем была страстная ночь. Утром, когда Каплан еще спала, Игорь достал браунинг и почистил его. Затем зарядил. Теперь после того, как ему удалось отдохнуть, можно было приступать к выполнению основной миссии, ради которой он и отправился в прошлое.

Весь день Ермилов провел в обществе Фанни. Анна даже куда-то ушла на несколько часов, оставив их вдвоем. Теперь появилась возможность поговорить.

– Дзержинского отстранили от управления вэчэка, – проговорила вдруг девушка.

Игорь прекратил, есть щи, и посмотрел на Дору.

– О как! – Удивился он. – И почему же?

– Утверждают, что большевик был причастен к покушению.

Игорь промолчал. Говорить о том, что Феликс Эдмундович, догадываясь об истинных целях Блюмкина, подписал тому бумагу, не стал. Не стоило девушке знать лишнего.

– А вот парней, что были расстреляны наследующий день, после подавления восстания жаль, – вздохнула Дора.

– Хочешь, я за них отомщу? – Молвил Ермилов. – Убью Ленина?

– Не надо, Миш.

– Поеду на завод Михельсона в один из дней, когда он будет там, на митинге, и убью.

– Не надо, Миш, – повторила девушка.

Казалось, что Большаков ее не слушал. Фанни вздохнула. Она не знала, как ей остановить Михаила. Он ведь все равно уйдет.

Ермилов ушел из квартиры вечером. Попрощался с Анной, нежно обнял Дору, прошептал ей на ушко: "Все будет хорошо". Хлопнув дверью, вышел.

– Он же погибнет, – прошептала Каплан, когда дверь за ним закрылась.

– Революций без жертв не бывает, – ответила Анна, достала папироску и закурила.

На улицы уже было полно народу. Все куда-то спешили. Город жил.

Игорь вновь приметил рабочих спешивших на завод. Он бросил окурок на брусчатку и пристроился позади. Сначала не спешил, но потом прибавил шаг, и уже через несколько минут слился с толпой. Рабочие обсуждали предстоящий приезд Ленина на митинг. Среди них уже прошел слух, что в Петрограде застрелен эсерами Урицкий. Кто-то высказал предположение, что вполне возможно Ильич передумает, или его отговорят. Кто-то ответил, что вождь не такой человек, чтобы врагов бояться.

Между тем толпа прошла в распахнутые настежь чугунные ворота, и начали расходиться по цехам. Ермилов подумал было направиться в каморку сапожника, но передумал. В это время, вполне возможно, что он сам уже облюбовал помещение. Нужно было найти что-нибудь другое. Игорь остановился и огляделся. Рядом с проходом в гранатовый цех заметил небольшой домик. С надеждой, что оно свободно путешественник направился туда. Это оказался заброшенный склад, в котором дворник когда-то хранил свой инвентарь. На полу, в правом углу от дверей лежала огромная куча березовых веников. Чуть рядом, у самой стены приставлены носилки. В левом углу, вперемешку грабли и лопаты. У самого окна, закрытого решеткой, покосившись, стоял манекен. Можно предположить, что для хозяина и управленческого персонала, здесь на заводе шили униформу.