Текст книги "Зачем я пошел в армию(СИ)"

Автор книги: Александр Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Я не побегу!

– С чего вдруг?

– Потому что я снайпер, а не долбень! Мля, кто вообще додумался до такой хрени?

– Ты не умничай! Ты в армии! Это приказ солдат!

Какой конкретно тактический навык отрабатывался на этих занятиях я, как и полагается тупому солдату, не совсем понял, но про себя обозвал его так: «Как угробить взвод за пять минут». Решив как-то, что неплохо бы добавить реалистичности в программу обучения, Горячий посоветовал вместо условных окопов рыть окопы настоящие. Так что к хождению добавилось еще и копание. Мне также посчастливилось попасть на тактическое занятие, максимально приближенное к боевым условиям. С утра пораньше нас загрузили в БТРы и час возили вокруг полигона, пока два БТРа не закипели. Через полчаса водители реанимировали своих ржавых старушек, и колона вновь куда-то поехала. По прибытию на место прорыва, нас рассадили по окопам, выдали холостяка и приказали держать позицию. Вскоре, из ближайшего оврага, в открытом поле, на удалении около километра, появилось штук пять террористов. Дело происходило летом, при сорокаградусной жаре. Первые минуты две террористы, вооруженные до зубов и закованные в броню, делали вид что наступают. Потом они замедлились, и, по мере приближения к нашим окопам, их энтузиазм постепенно сходил на нет. На их измученных лицах читался призыв: «Убейте нас скорее и закончим эту порнографию!». В общем, в очередной раз героически защитив рубежи Родины, мы отправились заступать в наряд.

Проводились, конечно же, и стрельбы. Но в нашей армии, даже такое интересное для любого мужчины занятие как пострелять, можно превратить в унылый гумус. Выглядело это так: утренняя огневая подготовка начиналась в девять утра. Чтобы успеть все организовать, командиры требовали от солдат прибытия к шести. В семь личный состав получал оружие. В восемь выдвигался на полигон. На месте получали боеприпасы, и начиналась пальба. По плану, стрельбы длились четыре часа. Поэтому, не важно, сколько у тебя патронов, гранат и прочих запасов – присутствовать на стрельбах ты будешь четыре часа, даже если на восемь гранатометчиков выписано шесть выстрелов, что случалось довольно часто. Самая первая моя стрельба проходила с использованием боевых гранат. Более опытные товарищи научили меня подбивать одиноко стоящий в поле каркас БТРа, так как директриса давно не работала. В последующем боевые выстрелы заменили на инертные. А под конец службы, стрельбы из гранатомета проводились из ПУСа – приспособления для учебной стрельбы. Болванка ПУСа по внешнему виду напоминала гранату РПГ-7, только в нее заряжался трассирующий патрон. То, что баллистика, траектория и поправки для пули и гранаты совсем разные – то еще полбеды. Особо радовали сами трассеры – из десяти загоралось два-три, не более. В общем, процесс стрельбы по своей увлекательности и полезности напоминал подрыв питард или хлопушек...

Уяснил я для себя на сборах только одно: если ходить в течение месяца по десять часов в день с 25 килограммовой амуницией, то суставы и спина очень быстро снашиваются в хлам. После, похромав полгода, я дал себе обещание – больше никаких сборов!

Примером военного мастерства и выучки также всегда служат действия личного состава по боевой тревоге. Для безупречной отработки данного мероприятия выделалась целая неделя. В шесть утра личный состав прибывал в часть и ждал внезапного объявления тревоги. Через сорок минут весь батальон стоял на плацу и отцы командиры проводили проверку. Потом получение оружия и экипировки, потом стояние на плацу, потом ходьба в район формирования колон и там уже великое стояние. Правда, длилось это до первой инспекции Горячего. Осмотревшись с напускной вдумчивостью, генералиссимус молвил:

– А что это они просто так стоят? Газы!

В ту холодную февральскую пору я вдоволь извалялся в снегу, выполняя на морозе такие команды как «Воздух!», «Химическая тревога!» и прочие извращения с резиной РХБЗ. Раскрывая задубевшими от холода пальцами в десятый раз плащ в рукава, личный состав как никогда ощущал свою важность в нелегком и опасном деле по защите Родины. После обеда в отделение пришел водитель с большим стилизованным бейджиком на шее «201».

– А где БТР?

– Я за него. ГСМ экономим.

Впрочем, в последний день недели боевой готовности топливо решили не экономить, и погрузили личный состав в холодное нутро примчавшихся БТРов. После чего пришел Горячий, и начал принимать у личного состава нормативы по РХБЗ прямо в машинах. Не ленился генералиссимус и залазить солдатам в штаны, проверяя, правильно ли солдат надел подштанники. Обед в тот день подвезли ближе к вечеру. Голодные, измотанные на холоде военные, хаотичной массой устремились к полевой кухне. Опасаясь быть затоптанным, я решил начать трапезу с конца и согреться каким-то питьем. На радость солдатам привезли подмерзший сок. Взяв брикет, я уныло направился к месту сбора. По дороге меня вежливо окликнул старшина:

– Лаврентьев! Кусок дибила, какого члена ты тут ходишь?

И я ответил. Попросив старшину не кричать, я сравнил его с половым органом, отсеченным ятаганом, и посоветовал больше не нервничать, так как напрасные переживания могут сильно навредить здоровью оскопленного старшины.

Надо сказать за скромное и послушное поведение я получил прозвище Тихий. И старшина Храброе Сердце ошалел от услышанного, застыв как помороженный. Но ему на выручку бросились два капитана, со смехом наблюдавшие за толпящимися у раздачи еды солдатами. Начав верещать, они укоряли меня за непристойное поведение по отношению к старшему по званию и вообще по всему. Тогда я потихоньку начал впадать в амок. Уже не различая смысла говоримых мне слов, я полностью сосредоточился на единственной мысли в моей голове, все громче и громче звенящей с каждым ударом пульса: «А щас я буду сношать вас гранатометом!». Возможно, я произнес это вслух. В общем, пока я стаскивал с себя РПГ, капитаны быстро развернулись и ушли, оставив меня в полной растерянности относительно дальнейших моих действий. За что я им от всей души и благодарен. Впоследствии я не раз задумывался о вскрытии саперной лопаткой черепушки какого-нибудь офицера, намереваясь воочию убедиться, есть ли там все-таки мозги или хотя бы какой-нибудь протез, их заменяющий. Особенно рьяно на лоботомию напрашивалась кандидатура ротного. И когда на предстоящем полевом выходе я всерьез вознамерился совершить задуманное, мне вдруг стало не по себе. Отбросив в сторону все подобные мысли, я дал себе обещание в такой ерунде как недели БГ и прочее больше не участвовать.

Тут, можно еще отметить, что хоть все боевые тревоги и похожи, тем не менее, иногда случалось и непредвиденное. Так, например, прибыв как-то ни свет, ни заря, я получил команду:

– Ниче не получай. Возьми ведро, швабру, там тряпку подыщи не самую новую. Короче, надо от извести вымыть плац.

Накануне поступила команда срочно побелить бордюры. Пребывавший в постоянной готовности ПАТ успешно справился с боевой задачей. И все бы ничего, да только воевал с бордюрами ПАТ во время дождя. Вот известь и потекла. А потом подсохла. А сейчас проверка боеготовности. Приедет командующий. А у нас плац в гуано. А плац – это святое. В общем, пока вооруженный до зубов батальон ждал инспекции, я, и еще несколько счастливчиков, мыли швабрами асфальт. Строй военных смотрел на нас, мы смотрели на них, и мысленно мы как бы говорили друг другу:

– А у нас сегодня в части волк с утра украл зайчат! А у вас?

– А у нас обанаврот, вот!

Творческий подход Горячего к обеспечению боеготовности проявлялся везде и во всем. Так, с началом революции гидности на всеми любимой Украине, с центра пришло указание усилить бдительность на складах боеприпасов, находящихся возле ненькиной границы в селе Колбасное. Специально для этого отрядили резервный взвод военнослужащих.

По приезду в Колбасное с нами провели короткий инструктаж на тему что можно и что нельзя. Можно круглосуточно патрулировать периметр, нельзя подходить к псарне. Собаки там большие, злые и были случаи. Первый же патруль направился к псарне, с намерением на личном опыте убедиться, почему нельзя подходить к собакам. Побродив вокруг да около, патрульные разочаровались непоколебимым спокойствием овчарок, и тогда один из солдат начал петь. Судя по всему, собаки тоже скучали, поэтому с охотой отозвались, наполнив округу задорным лаем. Подразнив их немного, патрульные все же решили уйти. По дороге им встретился едущий на велосипеде собачник, с двумя огромными псинами. Видимо, услышав волнение своих подопечных, он решил проверить мало ли че. И тут, на прощание, один из патрульных замяукал. Овчарки с радостью приняли это приглашение, и резво ломанулись к солдатам, таща за собой кувыркающегося в грязи собачника. Вечером всех ждал еще один инструктаж.

А потом солдат начали тренировать.

Из одной хорошей, любимой мною с детства книги будущих командиров, я узнал, что ярчайшим примером успешного введения в бой резерва в месте прорыва фронта являлся примененный еще Гаем Юлием Цезарем прием, в битве при Фарсале. С тех пор это простое и весьма эффективное действие в критический момент использовал любой ленивый и не очень полководец. Но генералиссимус Горячий не искал легких путей. Совмещая в себе гений Суворова и Лобачевского, он придумал свою науку побеждать. Резервный взвод равномерно размазали по десятикилометровому периметру, приказав солдатам в случае прорыва немедленно купировать его своей никчемной жизнью. Одиноко стоя в поле, пронизываемый холодным февральским ветром перемен, дующим со стороны всеми любимой Украины, я вдруг понял истинное предназначение российского миротворца на гостеприимной приднестровской земле. После чего дал себе обещание больше в Колбасное не ездить.

Первое время все происходящее казалось мне апогеем какого-то махрового идиотизма и бессмысленности. Я часто изводил себя вопросом: Зачем вообще все это надо? Но, привыкнув и успокоившись, меня вдруг осенило. Взглянув со стороны, я смог по достоинству оценить гениальность этой системы. Никто всерьез и не рассматривает российский контингент как силу, способную в случае военного конфликта внести существенный вклад в победу. Как показывает опыт недавней войны с Грузией, миротворцы нужны лишь для того, чтобы их начали убивать. Тогда появится повод для ввода войск и принуждения вражины к миру. А раз так, то и отношение к миротворцам как к расходному материалу вполне себя оправдывает. Все эти тупые работы и занятия – всё для того, чтобы разучить солдата думать. Нет ничего страшнее для отцов-командиров, чем умный солдат. Во-первых, он их дискредитирует, во-вторых – с ним тяжело во всех отношениях. Также, данным процессом достигается и вторая, не менее важная цель – чем дольше человек служит, тем глупее он становится. И куда потом идти военному после пяти лет службы? Правильно, особо некуда. Поэтому, армейский тупизм на самом деле является субстанцией высокой и незаменимой, как темная энергия, пронизывающая все мирозданье. Перефразируя одного известного ученого можно смело утверждать: «Есть две бесконечные вещи – вселенная и армия». И не надо думать, будто это так просто. Те формы, тот полет фантазии и способы воплощения этих самых фантазий в реальность, живо свидетельствуют о поистине неисчерпаемом, творческом потенциале командиров всех уровней. Одна беда – в попытке инициации и передачи творческого импульса, сталкиваясь с инертной, темной массой рядового состава, эта потенциальная энергия гасится множеством субэлементарных солдатских частиц. Однако, сам факт столкновения столь противоположных начал рождает причудливые и невероятные ситуации на горизонте событий, рассказывая о которых можно исписать не одну тысячу страниц. Сущность всех этих историй полностью постигнуть нельзя, ее можно лишь прочувствовать, и только тогда ощутить ту бездну дихотомии между солдатом и командиром. Но главный парадокс, благодаря которому каким-то чудесным магическим образом существует армия можно сформулировать фразой: «Они такие разные, и все-таки они вместе!».

Прежде чем перейти к самим историям, отражающим скрытое глубинное взаимодействие между двумя противоположными началами одного целого, следует эти две противоположности сформулировать и обозначить.

Офицеров обычно присылали с большой земли по двум направлениям: одних в миротворческий контингент, других – на командирские должности в пехотные батальоны. По странному стечению обстоятельств, офицеры из состава миротворцев в большинстве своем оказывались вполне толковые и вменяемые, имелись, конечно, исключения, но, в общем и целом, ничего особенного. В пехоте же находились в большинстве своем альтернативно адекватные. Служба в ПМР для офицерского состава являлась весьма выгодным мероприятием: повышенная выслуга лет плюс статус горячей точки без особо риска для жизни. Поэтому звездоносцы изыскивали любые способы задержаться здесь подольше. Злые языки утверждали, будто по закону находиться за пределами Российской Федерации офицер не может более года, а солдат – более трех лет, но благодаря какому-то прейскуранту отдельные офицеры служили по пять лет и более. По данному факту могу сообщить следующее: в том, что российские законы и указы президента для воинской части 13666 не являются обязательными для исполнения, я убедился на личном опыте, поэтому все может быть.

Все пехотные офицеры делились на две группы: кадровых, то есть типа обучавшихся чему-то, и десятимесячных – прошедших специальные курсы. О командующем группе генералиссимусе Горячем вкратце я уже поведал, могу лишь добавить про его однажды высказанное отношение к личному составу: «Эти молдавашки за тридцать штук будут у меня землю жрать!». Так как Горячий являлся самым главным, то он не боялся ничего, кроме проверок с большой земли. Первое время проверяющие раз через раз заезжали к нам на огонек. Начинался большой кипиш, солдат тут же прятали на полигоне, по нарядам, ленинкам и коптеркам. Следили за ними строго и даже запрещали работать! В эти редкие и благодатные дни хозработы по части выполняли невесть откуда повылазившие работники ООО «Славянка». Злые языки утверждали, что в дополнение к этому коньяк, баня и прости... Господи продажные женщины убеждали проверяющих, что у нас тут все хорошо, и можно со спокойной совестью улетать обратно. Когда же молдавские коллеги перекрыли сообщение с большой землей, то Горячий расправил крылья во всю длину и ощутил себя настоящим латифундистом.

К счастью, командующие группой менялись в среднем раз в полтора года, чего нельзя сказать о замах, прописавшихся в части надолго. Кроме Машки особо радовал личный состав начштаба Калякин. Страдая приступами риторики, он любил нести всякую ересь, временами угрожая забить в голову ржавый гвоздь всем тем, кто на его взгляд не это самое. К замполиту и начштаба солдаты относились как к Машке и Петрушке: снисходительно и настороженно – в любой момент эти два персонажа могли выкинуть непредвиденный фортель. Боялись замы только командующего и проверок. Перед каждой проверкой Калякин толкал душещипательную речь о боевом братстве, Машка же упирал на слезодавилово, рассуждая о гордой миссии защитника Родины. Впрочем, все кардинально менялось, когда проверка уезжала.

Дальше по важности и старшинству шли комбаты. Обычно солдаты их уважали и старались лишний раз на глаза не попадаться. Комбаты боялись начальника, его замов, проверок и больше никого. Замы комбатов в дополнение к перечисленной категории боялись еще и самих комбатов. Но, правда, не все. Служил у нас как-то, на должности начальника штаба батальона, капитан Конь. Прозвище свое он получил за потрясающее визуальное сходство с одноименной шахматной фигурой. Осанка и выражение лица у него были соответствующие. В свои двадцать шесть Конь, несомненно, благодаря только природным талантам сделал неплохую карьеру. Но злые языки утверждали, будто мать Коня имела какие-то отношения с Генштабом, поэтому Конь часто фыркал и храбрился. Однажды его решил поставить в стойло сам генералиссимус, на что Конь ответил:

– Товарищ полковник, вы предвзято ко мне относитесь. Я пожалуюсь маме!

У Горячего тут же нашлась уйма других дел, и Коня больше никто не дрессировал.

После шли командиры рот. Они боялись всех, так как отвечали за все, и всегда оставались виноватыми. На последнем месте этой пищевой цепочки звездоносцев находились взводники. Обычно эту должность занимали присланные после учебки молодые лейтехи или обученные на курсах контрабасы. Взводники ближе всего стояли к солдатам, поэтому, как и солдаты, или не боялись ничего и ко всему относились наплевательски, чаще же наоборот, дрожали от каждого шороха.

Отдельной кастой являлись офицеры группы контроля. В целях повышения своего ЧСВ они любили проверять пехоту с пристрастием: после их визитов солдатам частенько прилетали выговора. Злые языки утверждали, будто генералиссимус жестко сношал контролеров, не принесших с проверки дело на выговор. Это, по его мнению, являлось доказательством того, что проверяющий не выполняет свои обязанности, со всеми вытекающими. В общем, офицеры старательно подтверждали свое армейское прозвище: «шакалы». По отношению к ним солдаты проявляли особую любовь и заботу. Так, например, когда еще будущий начфиз лейтенант Ослеев заступал старшим на миротворческие посты, он озадачивал солдат мытьем своей грязной посуды. Солдаты же перепоручали по команде это ответственное дело постовому псу Петровичу. Вылизывая до блеска тарелки Ослеева, Петрович, в качестве вознаграждения, получал доп пай за отлично проделанную работу.

Придя однажды в казарму с проверкой, Ослеев долго и нудно бродил в поисках недостатков, и не найдя ничего достойного своего внимания, спустился в туалет, интуитивно чувствуя, что там уж точно найдется какое-то дерьмо. Чутье Ослеева не подвело – сортиры оказались засранными. С радостью ухватившись за этот недостаток, он начал отчитывать дневального, почему тот не поддерживает чистоту. Дневальный молча слушал, а потом посоветовал Ослееву идти в известном направлении. Ослеев возмутился, и начал кричать:

– Я тебя посажу! Я тебя в прокуратуру сдам!

Что ответил дневальный достоверно не известно, но, после его ответа, Ослеев кричал уже другое:

– Не смотри на меня так! Смирно! Стой! Дежурный! Дежурный!

Прибежал дежурный. Последовал нудный разговор о дисциплине и уважении. На вопрос дневального:

– А че я его уважать должен?!..

Ослеев разродился тирадой о том, что он Офицер Российской Армии! Им он стал не просто так, а обучаясь, в трудностях и лишениях, военной науке аж пять лет! Но дневальный снова все испортил:

– Пять лет учился, чтобы потом сортиры проверять?

После чего Ослеев обиделся, сказал, что он все расскажет Машке, и ушел. Не являясь одиночным примером, Ослеев был эталонным образцом шакала как такового. Впрочем, проверять сортиры не гнушался и сам комбат. Видимо, есть какая-то прямая зависимость, между чистотой нужника и уровнем патриотизма в подразделении.

Даже когда Горячий перевелся служить на большую землю, шакалы по привычке захаживали посношать солдат, пока одному не пробили четыре колеса на машине, как бы намекая: в следующий раз можем пробить кое-что другое. Намек подействовал, и с тех пор в казарму никто без особой нужды не заглядывал. У тех же, кто с первого раза не понимал, в машинах заводился полтергейст, и они самовозгорались.

Скажу теперь о редких исключениях. Из общего стада заметно выделялись офицеры от ВДВ, разведки и авиации. Грамотные, спокойные и не подлизывающие у начальства, они, к сожалению, надолго не задерживались. Как правило, их начинали заклевывать местные петухи, и, они, не желая служить по системе курятника, переводились обратно в Россию. В общем и целом же, если бы меня кто спросил в трех словах охарактеризовать офицерский состав части, я бы сказал так: «Тупорез на тупорезе сидит и тупорезом погоняет». Но, меня никто не спрашивал, поэтому я промолчу, сохранив только в памяти светлый образ, вызвавший у меня особое умиление. Как-то, будучи приглашенным в принудительном порядке на концерт в честь ГРВ, мне посчастливилось наблюдать, как под песню на слова О. Газманова «Офицеры», последние с одухотворенными выражениями лиц повставали, говоря всем своим видом: «О да! Это про нас!». Я же вспомнил лишь крылатые и незабвенные слова моего любимого министра С. Лаврова: «ДБ!»

Теперь о солдатах. Общая направленность всех мероприятий по отношению к рядовому составу несла в себе цель сделать из солдата затурканное быдло, рефлектирующее на приказы командиров по принципу: «Слушаюсь и повинуюсь мой господин!». И чем дольше служил солдат, тем больше отражалось на его физическом и морально-психологическом состоянии влияние указанных процедур. Цинизм, выхолащивание этических и нравственных понятий, полный нигилизм по отношению ко всему, и в первую очередь к государству, забота только о себе и стремление в любой ситуации зашариться – все эти качества в той или иной степени проявлялись у каждого рядового военнослужащего. Однако, это являлось всего лишь ответной реакцией индивидуума, пытавшегося выжить в условиях карательно-психиатрического воспитания любви к Родине.

В связи с тем, что суточные наряды, часто длившиеся от одних до пяти суток, сменялись то тревогой, то ночной стрельбой переходящей в утреннюю, то внезапным сбором или еще чем-то внезапным, солдаты при любом удобном случае старались вздремнуть: на парте, на тактике, на полигоне, на караульной вышке и т.д. Второе правило логично вытекало из первого: чем меньше ты делаешь – тем меньше ты устаешь. А так как величина денежного довольствия никоим образом не зависит от твоих действий, следовательно, нужно любым способом зашариться, причем желательно так, чтобы все думали, что ты пашешь как черт. И длилось это изо дня в день, из года в год. Поэтому, если человек не увольнялся после первого контракта, он естественно эволюционировал в homo soldatikus.

Общей чертой этих гоминид являлось слабое умственное развитие, так как интеллектуальная деятельность в армии не приветствуется, от слова совсем. Однако, этот недостаток с лихвой компенсировался солдатской смекалкой, пиком развития которой являлась, не побоюсь этого слова, мудрость. Правда, своеобразная, так сказать камуфлированная мудрость специфической направленности, выражающаяся в искусстве шариться. Одним из эталонных носителей такой мудрости, несомненно, являлся сержант Тимон-Патифон.

Голова Тимона, здоровенного дылды, выделялась над общим строем, как громкоговоритель на столбе. И каждый раз, исполняя гимн, Тимон заливался пением, заунывно протягивая, переходя с фальцета на бас во всю свою луженную глотку, громко и ужасно фальшивя. Пение Тимона вызывало припадки неконтролируемого смеха у двух соседних отделений, пытавшихся подпевать сквозь колики и слезы. На все претензии отцов-командиров Тимон отвечал, что по-другому исполнять не умеет. В попытке повысить обороноспособность взвода, Тимона выставили на поднятие флага. Но там он строил рожи и корчился так, что пение гимна превращалось в святотатство. После чего Тимона вновь поставили в строй, а репрессивные меры стали применять к тем, кто терял над собой контроль и смеялся слишком нагло и неприкрыто. Кроме российского гимна, Патифон иногда исполнял и украинский.

Как-то летом, на очередном сто пятьсот тысячном построении, кто-то обмолвился:

– У меня знакомые на море поехали. Под Одессой. Звонили, говорят супер – никого нет, они одни там. Всем довольны. А вот вчера резко приехали. К ним хохлы на пляже пристали, и заставили гимн незалежной петь.

– Ну и че такого? – спросил Патифон.

– Как че? Нахрен нужен такой отдых!

– Подумаешь, ябспел!

– Ну спой!

Патифон приложил руку к груди, скорчил возвышенно одухотворенную рожу и затянул:

– Шиырли мырли Украино, всеэ мы люуди брааатя...

Патифон отслужил пятнадцать лет, поэтому кроме неподражаемого исполнения гимнов, мог еще извлечь выгоду из любой ситуации, даже из своих косяков. Как-то, прибыв с ротации, мы дожидались в спорт уголке дежурного, для сдачи оружия. Настроение с утра нам поднял комендант, устроив срез по знанию обязанностей, поэтому все сидели унылые и неразговорчивые. Патифон скинул ствол, взял двухпудовую гирю и нарушил общее молчание:

– Эй, кисломордые! Зырьте как я умею!

Высоко подбросив гирю левой рукой, Патифон ловко развернулся вокруг себя, перехватил снаряд правой, затем еще раз подкинул, снова развернулся, выкинул навстречу гире левую руку, и ухватился за воздух. Раскрученная гиря с грохотом упала на пол, в щепки разломав доску. Нисколько не удивившись, Патифон взял асбестовый коврик из-под штанги и прикрыл им пробоину. Минут через десять, когда все успокоились, Пиф сказал:

– Ну че Тимон, иди с челобитной к Императору. А то все встрянут...

Императором звали ротного – десятимесячного тупореза, бывшего контрабаса. Выбившись, по его мнению, в князья, он при каждом удобном случае старался показать ту пропасть, которая пролегла между ним и прочими контрабасами, не уставая повторять: «Я в армию пошел, чтобы не работать!».

Через полчаса довольный Патифон вернулся от Императора и сообщил:

– Короче, я себе выходной выбил.

У всех округлились глаза. На что способны некоторые миротворцы ради выходного знали все – обычно эта неслыханная щедрость с барского плеча предоставлялась всяким стукачам и лизунам. Но Патифон на такое никогда бы не пошел. Выяснилось, что Тимон нашел изящный и простой выход из ситуации. Поднявшись к ротному, он доложил:

– Тварищ лейтнант, там какой-то утырок пол в спортзале поломал. Давайте я починю, а вы мне выходной на завтра. Мне очень надо!

– Не лейтенант, а старший лейтенант! Ладно, иди, чини.

Найдя кусок жести, Патифон прибил его на место разлома, покрасил в цвет пола и ушел на заслуженный отдых.

Однажды Патифон подошел ко мне и спросил:

– Тихий, хочешь зашариться?

– Идем! А как?

– Нужно найти три мины. Противотанковые.

Отойдя от казармы, Тимон выдернул стоящую на углу палку с табличкой, гласившей: « Территория 2 МСБ».

– Это еще зачем?

– Тихий, запомни, чтобы тебя никто не тормознул, нужно взять в руки какую-то хрень и ходить с ней по части. Тогда все будут думать, что ты озадачен работой, и никто не пристанет. Лучше всего таскать лопату. Но, не удобно. Я для этих целей нашел ржавое ведро и спрятал возле КПП. Тоже хороший вариант.

– А где мины искать будем?

– По дороге на полигон. Там в развалинах дофига всего.

Вообще, от 14й армии действительно осталось много чего. Но в большинстве своем руин. Так, на территории части 13666 половина всех построек являлась аварийными. Чтобы никто не пострадал, на них написали большими красными буквами по-румынски: «NU VA APROPIACI!». Как я понимаю, написали для того, чтобы снять с себя ответственность, если какого-нибудь румынского диверсанта убьет куском обвалившейся штукатурки. А так как не все отцы-командиры владели limba romania, то солдат регулярно посылали в эти аварийные казармы добывать доску. Вдоль дороги, ведущей на полигон, также стояли развалины бывших складов, гаражей, аккумуляторных, ангаров, ремонтных цехов и прочего. Из краткой справки Патифона, я узнал, что когда разоружали 14ю армию, стоящие на консервации БТРы, танки и БМПшки разрезали и увозили вагонами, а старье и хлам оставили для проведения миротворческой деятельности. Та же участь постигла артиллерийское и стрелковое вооружение. Под бдительным присмотром ОБСЕ второпях уничтожали все, до чего успевали дотянуться. Когда же дело коснулось боеприпасов, то их поначалу показушно утилизировали, а потом плюнули на этот трудоемкий процесс, выкопали несколько котлованов и свалили туда вперемешку все что можно и нельзя: цинки с патронами, ящики с гранатами, танковые снаряды, патроны для КПВТ – и насыпали курганы. Вот туда мы и направлялись. Я предложил Тимону самостоятельно собирать мины, пока я буду рубить фишку. Тимон заверил меня, что это лишнее. У мин повыкручивали взрыватели и просто разбросали вокруг складов, чтобы гражданские не лазали. Найдя несколько насквозь проржавевших болванок, Тимон критически осмотрел их и сказал:

– Не пойдут. Ищем дальше.

– А зачем они вообще?

– Горячий опять какую-то хрень придумал. Типа для для матбазы.

И мы пошли дальше. Покружили возле курганов с боеприпасами. Кое-где виднелись следы ручной разработки карьерного типа. Видимо, местные прознали о хранящихся под землей залежах, и сугубо для хозяйственных целей долгими зимними вечерами занимались добычей полезных ископаемых. Потом мы осмотрели какую-то свалку. Но там мин тоже не обнаружили. Решили углубиться в разрушенные ангары. Все это напоминало мне какую-то компьютерную бродилку, где персонажи среди куч мусора и брошенного хлама пытаются отыскать артефакты или другую полезную хрень. Вместо заветных мин мы наткнулись на разложившийся труп бомжа. Постояв немного в замешательстве, мы решили, что мин, скорее всего, у него тоже нет, и, зажав носы, ретировались.

– Че будем делать?

– Тихий, ты же чуял вонь. Нафиг ты меня туда потащил?

– Так я за тобой шел...

– А... ну да. Ладно, ты постой пока, а я пойду блевану...

Закончив, Тимон закурил.

– Че, расскажем про трупака? – спросил я.

– Засношаемся объяснительные писать. Вот что я тебе скажу, Тихий. Служил у нас как-то один товарищ. Однажды утром, по дороге в часть, он наткнулся на тело. Позвонил в милицию. Менты приехали и закрыли его как главного подозреваемого. Пока в КПЗ держали, разбирались че да как, в части на него дело за дезертирство завели.

– А мы тут причем?

– Я тебе так скажу: к моему другу как-то пристал нарик с ножом. Пырнул его брата, ну друг мой кое-как нож забрал, и нарика того чикнул. Так вот, дали ему семь лет. Такие вот дела...

– И че?

– Да ниче! Скажут, что мы с тобой по предварительному сговору замочили бомжару. И посадят нас. А это групповое убийство. Срок немаленький. Показатели выполнять всем надо.

– Зачем нам его убивать? – удивился я.

– Тихий. Не тупи! На почве внезапно возникшей неприязни. И попробуй доказать что это не так. Идем короче, я еще одно место вспомнил...

Мины мы так и не нашли, но Тимон все равно отмазал нас от работ, и у меня в запасе осталось аж пять часов выходных.

Безудержная и неуемная энергия Горячего искала все новые способы сублимации. В какой-то момент Горячий внезапно понял – основным источником всех происшествий в части, и главной причиной того, что солдаты служат не так хорошо, как ему бы хотелось, безусловно, являются два убогих чипка. И чипки закрыли. Злые языки утверждали, будто закрыли их совсем по другой причине – будто их хозяин недостаточно откатил генералиссимусу. Но, как известно, русский офицер взяток не берет, поэтому данную версию всерьез рассматривать не стоит. В общем, если раньше солдат мог спокойно попить чаю и снова ринуться в бой с пожухлой листвой, мусором, и прочими трудностями и лишениями, то теперь его такой возможности лишили. В этой ситуации военные поступили так, как обычно поступают в таких случаях – ходить на перерыв за пределы части. Эти похождения быстро пресекли ужесточив режим пропуска через КП – каждого записывали, докладывали и на следующий день устраивали показательное место имения солдата, его командира и командира командира. Как известно, русский воин просто так не сдается. Поток военных, жаждущих промочить горло горячим чаем или минеральной водичкой и перекусить пирожным нисколько не иссяк. Все стали лазать через забор. Причем, ни сколько не заботясь скрыть этот путь отхода – по периметру части то тут, то там на серых стенах уныло свисала перекушенная проволока. В бессмысленной попытке пресечь данное преступление против Родины командиры приказали солдатам проволоку натянуть, заборы намазать солидолом. Это примерно как поставить волка охранять овец. Итог этого противостояния подвел один ветеран: