Текст книги "Зачем я пошел в армию(СИ)"

Автор книги: Александр Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Поработал я в Европе немного, заметил одну общую для всех европейцев реакцию: не любят там русских, и побаиваются. С чего вдруг?

Я хотел ответить Черному, как в анекдоте: «Бьют же не по паспорту, а по роже. Ты свою физию в зеркало видел?». Но, так как Черный в душе являлся настоящим русским человеком, хоть и далеко не славянской наружности, я сказал по-другому:

– Ну это еще со времен войны пошло. Не любят нас там, так как наваляли им наши предки по самые помидоры. Война то шла не с Германией, а со всей объединенной Европой. Вот с тех пор осадочек то и остался.

Сей известный факт вызвал у товарищей удивление, и они попросили рассказать подробнее. Увлечение историей не прошло даром. Я вспоминал множество различных фактов, которые мы с интересом обсуждали: промышленность Европы, работающую для нужд фашистов; военные поставки американских комплектующих и сырья в Германию, многочисленные дивизии СС, собранные из европейцев всех мастей и тому подобное. Так как времени у нас хватало, то вскоре мы добрались до обсуждения первой мировой и забытых подвигов русских солдат. Даже когда курсы выживания перешли в свою «интенсивную» фазу, мы продолжали дискуссии в экспромтном клубе любителей истории, продвигаясь все дальше и дальше вглубь веков: крымская война, война с Наполеоном, русско-турецкие войны, войны со Швецией, Польшей, времена монгольского ига. Вспоминая все это, я словно пропустил сквозь себя тяжелую долю тех пор, выпавшую на судьбы простых солдат. Может этому способствовало мое воображение, тогда мне казалось, что я, пусть и самую малость, но ощутил то, что чувствовали герои наших бесед. Проникся раздумьями Пересвета, сбрасывающего с себя доспехи перед боем с Челубеем – огромным, непобедимым поединщиком, выиграть у которого не было ни малейшей возможности. И посему оставалось только одно – дать его копью пронзить себя, удержавшись при этом в седле, чтобы получить только один шанс нанести удар, но повергнуть врага, пусть и ценой собственной жизни. Почувствовал непоколебимую стойкость суворовских солдат, сутками карабкающихся по альпийским утесам, готовых в любую минуту отбиться от засад и бросаться в атаку, снова и снова. Представил безнадежную решимость, с которой солдаты Карягина брали одну крепость за другой, беспрестанно отбиваясь от многотысячной армии персов. Будто из памяти возрождались образы наспех сформированной из новобранцев дивизии Неверовского, отступающей под безостановочным натиском французской кавалерии; оборона крепости Осовец, апогеем которой явилась несправедливо забытая «атака мертвецов» и множество других известных и не очень подвигов Великой Отечественной Войны. Все это помогало мне отвлечься от происходящего и скрасить курсы выживания.

Отвлекаться кстати, приходилось от следующего: примерно через недельку комоды скрупулезно собрали размеры одежд со своих подчиненных, и на следующий день роте выделили форму в ассортименте. Однако же, когда дело дошло до персональной выдачи вещевки, процесс проходил по принципу: бери что дают. Мне, в общем то, повезло, и почти все кроме берц, более менее подошло. Да и берцы оказались всего на размер больше. А вот некоторым коротышкам с 38 параметром ноги достались боевые лапти 44-45го размера. Облачившись в форму, мы тут же заключили контракт с министерством обороны Родины. Сам контракт представлял собой один листик формата А4, на котором под словами: «обязуюсь выполнять все приказы» военнослужащие ставили свою подпись. Со своей стороны министерство обороны тоже обязалось, но что именно – особо не уточнялось. В общем – мы стали настоящими солдатами, со всеми вытекающими последствиями. Трудности и лишения службы поджидали нас на каждом шагу. Первое испытание случилось в столовой, когда оказалось что оставлять бушлаты в раздевалке без присмотра нельзя, так как разлетались они как горячие пирожки. Пострадавшим оказался Казачок – двадцатилетний парнишка, невесть как попавший в армию. При отборе он завалился на психологе, и пройти его смог только с четвертого раза, получив ответы на тесты. Не то чтобы Казачок оказался дурачок – он просто отставал в психо-эмоциональном развитии, и в свои двадцать обладал интеллектом подростка. А так то все нормально. Ну, разве что ростом он еще не вышел. Про таких обычно говорят: метр с шапкой. Конечно же, это совсем не так. С шапкой то он повыше. В общем, остался Казачок без бушлата. А дело к зиме. На предложения товарищей купить бушлат в чипке, Казачок глупо улыбался и говорил что денег у него нет. К слову, в местном чипке можно было купить практически все: начиная от разнообразной снеди, что нас собственно и спасало от истощения, и заканчивая амуницией: каски, брони, штык-ножи. Я бы не удивился, если бы мне там из-под полы предложили подержанный автомат. Возвращаясь к Казачку, можно отметить первое проявление солдатской солидарности в нашем воинском коллективе. Нет, денег ему никто не дал. Но сжалившись над товарищем, на небольшом совете решили провести операцию «Бушлат». Дождавшись, когда обедавшая перед нами рота в полном составе войдет в столовую, в раздевалку проникла ДРГ в количестве трех человек. Наученные горьким опытом, будущие контрабасы из других рот верхнюю одежду оставляли под надзором выделяемых для этих целей гвардейцев. Но для нашей ДРГ это оказалось не помехой. Разыграв перед скучающими охранниками-бакланами небольшую потасовку, они отвлекли их внимание. А тем временем неприметный Казачок быстро схватил первый попавшийся бушлат и растворился. В общем, все прошло как по маслу. Ну, разве что стыренный Казачком бушлат оказался ему великоват, раза в два, но то мелочи. Хотя можно добавить, что по странному стечению обстоятельств, Казачок при выдаче имущества получил берцы 45го размера. Как сейчас помню: идем мы колонной по дороге, прямо в лес. А за нами, чуть поодаль, Казачок в свисающем по колено бушлате, с собранными в гармошку рукавами, шкандыбает берцами, как в ластах по асфальту. Эдакий домовенок Кузя, прибившийся к солдатам.

Кстати да, приодев роту по последней моде, ее стали регулярно привлекать на лесовые выходы. Представляло это действо из себя следующее: с утречка мы завтракали, набирали побольше хлеба с салом, уходили в лес за 5-10 км от части и там строили себе шалашики. В этих шалашиках мы просиживали полдня, жгли костры, а потом возвращались в часть. Чтобы мы не померли от голоду, нам почти всегда выдавали сухпай, качество которого можно оценить на твердую пятерку. Меня же это мероприятие устраивало вдвойне: гулять по лесу мне нравилось куда больше, чем изнывать от безделья в части.

Именно в ковровских лесах я имел счастье наблюдать на практике, как буквально из ничего зарождается солдатская смекалка, проявляя себя чудесным образом во всех сферах полной тяжести и лишений жизни обычного рядового. Быстро сообразив, что в окрестных лесах не одни мы блуждаем между сосен, мы опытным путем установили, что если хорошо поискать, то можно найти временно пустующие шалашики других выживальщиков, в которых, ко всеобщей радости, нередко находились упрятанные припасы.

Или, бывало, пробирается между сосен на танкодром какой-нибудь танк. Нет-нет, да и увязнет в грязюке, в изобилии водившейся на лесных тропах в период осенней распутицы. Мучает молодой мехвод свою машину, ревет танк, а выползти из грязевой ямы не может. И тут кто-то из сердобольных солдатиков говорит:

– А давайте ему бревна между траков засунем!

Видел бы кто, с каким энтузиазмом и слаженностью будущие контрабасы схватили поваленные осины и бросились к застрявшему танку. Испуганный взгляд высунувшегося мехвода красноречиво говорил, о понимании того, что если он не выедет прямо сейчас, то с бревнами в траках он встрянет уже окончательно и надолго. Яростно взревев, танк крутанулся и, разбрызгивая во все стороны ошметки грязи, выбрался из ловушки. Контрабасы разочаровано побросали бревна, и пошли своей дорогой.

Не знаю почему, но эта сцена тронула меня за душу, и в тот момент у меня родился небольшой экспромт:

Чтобы ты знал товарищ!

Чтобы знали твои друзья!

Русский танк и красный борщ -

Это мощь!

Остальное все так – фигня!

Но основным развлечением нам служил стихийный базар, возникавший во время обеда, когда оголодавшие воины распаковывали сухпай и меняли одни ништяки на другие, яростно торгуясь за каждую мелочь, доказывая, почему яблочное повидло и жвачка достойны обмену на консерву колбасного фарша. Особым почитателем повидла оказался Казачок, любивший все сладкое, и охотно менявший на него мясную снедь. Решив подшутить над ним, мы переклеили этикетку от яблочного пюре на консервированное сало, надо сказать, что их упаковки ничем не отличались, и успешно втюхали его Казачку под видом лакомого десерта. Искреннее и полное неподдельной скорби разочарование Казачка от вида вскрытой им упаковки на весь оставшийся день зарядило нас весельем. Хотя у меня на душе остался неприятный осадок – я все не мог отделаться от мысли, что обманул ребенка...

Чем меньше времени оставалось до финального этапа курсов выживания, тем больше наваливалось на нас всяких трудностей и лишений. Так, проинспектировав казарму, в которой уже как недели три размещалась рота, высшее начальство решило, что она не годна для проживания, поэтому роту переселили на полигон. Жилое помещение там рассчитывалось изначально человек на двадцать, но проявив чудеса военной смекалки и сообразительности, отцы командиры все ж таки смогли разместить в нем почти полторы сотни рыл. Как говорится, в тесноте, да без сортиров. Справлять нужду бегали на улицу в специально возведенный для этих целей нужник. Правда, по некоторым причинам не все успевали добегать, поэтому, когда темнело, в целях санитарной безопасности, передвигаться приходилось только по протоптанным дорожкам. С умывальниками оказалось чуть получше – три из четырех работали почти исправно: в них мы и стирались, и купались, и сразу закалялись, так как горячая вода текла только из чайника. Те же, кто хотел побаловать себя – раз в субботу могли пройтись вечерком 10 км до части, там искупаться в солдатской бане, и потом обратно. Кстати, нет более надежного способа заболеть, чем пройтись зимним вечером после бани через лес. Поставленные перед выбором: не купаться или болеть, контрабасы, как настоящие русские воины, выбирали оба варианта. А так как условия проживания оказались идеальными для распространения всякой заразы, то в той или иной степени позаболевала почти половина роты.

Перед финальным лесовым выходом командир части собрал личный состав и сказал, как он не рад нас всех видеть, что часть вообще – учебка, фигли мы сюда в таком количестве понаехали. Обеспечить нас спальниками они не могут, палатки вообще не предусмотрены, поэтому мы должны понимать, все будет как в поговорке: «Кошка бросила котят, пусть совершают половые сношения как хотят». Но так как командиры тоже люди, то никто не будет против, если мы за свой счет купим себе спальники и все остальное. Что собственно мы и сделали. Правда, денег у нас тоже не особо водилось, поэтому мы сбросились на палатку, полагая, что в остальном как-нибудь разберемся.

И вот, наступил час Хэ. С утра пораньше мы собрались, долго и бессмысленно ходили. Потом всем раздали оружие разной степени годности и состояния: у кого-то отсутствовал боек на затворе, у кого-то свободно болтался курок, кто-то получил новенький АК еще в смазке, у кого-то он оказался весьма подержанным. Особо порадовал меня обрубок штык-ножа, обмотанный скотчем, на котором собственно этот обрубок и держался в ножнах. Хотя, для человека бывалого в этом нет ничего удивительного – без преувеличения можно сказать, что один из столпов, на котором держится наша армия – это, несомненно, скотч. Итак, вооружившись и экипировавшись, мы построились и снова пошли. Потом погрузились и поехали, потом разгрузились и снова пошли. Уже в лес. Шли по лесу, ведомые комбатом и начштаба, которые по навигатору пытались понять, где находится заданное место лагеря. Наконец, мы пришли и стали обустраиваться. Заготовив дров для костра, наша группа разбила палатку, разложила спальники, которые все ж таки выдали, и расслабилась.

В общем, финальный лессовой выход ничем особенным не отличался от других походов в лес, за исключением того, что при раздаче сухпайков, кое-кто оставался без оного. С утра рота уходила из лагеря, оставляя несколько охранников, ближе к вечеру возвращалась. Где-то на третий день приехала какая-то проверка и постановила: все палатки изъять, ибо выживать солдаты должны исключительно за счет смекалки! Нашу палатку спасти не удалось, поэтому мы, на ночь глядя, спешно соорудили шалашик из РХБЗ резины и ельника. Новое жилище получилось отстойное, но хоть защищало от снега и ветра. Через пять дней, спозаранку, мы собрались, быстро уничтожили следы нашего пребывания, и, подождав неизвестно чего до обеда, выдвинулись обратно. По дороге народ выбрасывал из вещмешков весь лишний груз: котелки, перчатки, лопатки и прочую мелочь. Пока мы добирались до пункта сбора, отсыревшие берцы, пропускали в себя таявший на них снег, и, в конечном итоге, наполнились водой, весело хлюпавшей при каждом шаге. И вот, наконец, мы прибыли. Место сбора представляло из себя большую открытую площадку, продуваемую со всех сторон леденящим ветром. Где-то через полчаса ожиданий, стало понятно: еще немного, и мы натурально окоченеем, если ничего не предпринять. Вскоре повсеместно стали разгораться большие костры, вокруг которых, столпившись по двадцать-тридцать человек, контрабасы отогревали замерзшие ноги, засовывая их прямо в благодатное пламя. Часа через три приехал «Урал». На робкие возгласы возмущения, мол одной машины маловато для сотни рыл, отцы командиры ответили кратко: «Кто не вместится – будет ждать следующего». На тот момент каждый уже уяснил: можно ведь и не дождаться, поэтому в «Урал» поместились все. Как это получилось – отдельный разговор, лично на мне сидело три человека. Но, в общем, с горем пополам мы добрались. Надо сказать, что после недели в лесу, полигонная казарма показалась весьма комфортабельными апартаментами и все пребывали в эйфории. Немалая часть выживших решила известным способом повысить градус этой самой эйфории, плавно переводя себя в состояние катарсиса. Все бы ничего, да кто-то настучал о происходящем, и на полигон, как стервятники, учуявшие падаль, слетелись отцы-командиры. Проведя экспресс-тест на алкоголь, из всей толпы пьяных рыл выбрали человек десять, в том числе и меня. Гневно ругаясь матерными словами, нам обрисовали предстоящие перспективы позорного отчисления с курсов. Особенно мне запомнилась речь капитана с говорящей фамилией то ли Смердный, то ли Смердов:

– Че вы сюда все приперлись? Че там, на гражданке вирус патриотизма свирепствует? Ниче, мы вас всех вылечим!

Как выяснилось впоследствии, капитан оказался прав: действительно, ничто так хорошо не излечивает от патриотизма, как служба в армии. Но тогда я этого еще не знал, и просто наслаждался гневным монологом. Капитан долго еще разорялся, неся какой-то бред про измену Родине, начинающуюся с неподшитого подворотничка, про то, где мы все раньше шлялись и тому подобное. Слова его сопровождались истерическими выкриками и хрипом. И чем больше капитан говорил, тем громче становился его ор и хрип. В какой-то момент я стал ожидать, что он в припадке ярости упадет на землю и захлебнется исходящей от злобы слюной. Но обошлось. Капитан устал, а нас посадили в «Урал» и повезли на экспертизу к наркологу.

О чем я думал, трясясь в темном кузове зимней ночью? Да ни о чем. Я устал и пытался уснуть. Через полчаса мы приехали к наркологу. До экспертизы добралось человек шесть, остальные по дороге смогли убедить сопровождающего нас ротного, что они трезвы как стеклышко, и во всей предстоящей процедуре им участвовать нет никакого смысла. Пока оставшиеся решали, кто пойдет первым, я решительно шагнул вперед. За дверью меня ждал интеллигентного вида пожилой врач с заинтересованным выражением лица.

– Добрый вечер!

– Да я б не сказал...

– Ладно. Приступим.

Я походил по прямой, несколько раз дотронулся до кончика носа из различных положений, постоял на одной ноге, на другой ноге. Потом мне предложили дунуть в прибор. Я набрал полные легкие и дунул. Прибор помигал и высветил 0,00. Наверное, доктор врач ожидал увидеть что-то другое, выражение лица у него стало равнодушно-безразличным. Достав какую-то анкету, он начал ее заполнять.

– Когда вы в последний раз пили?

– Лет десять назад.

– Так, десять дней назад...

– Десять лет назад. – поправил я.

Глаза врача засветились, он снял очки и удивленно уставился на меня. Да, так уж вышло, что алкоголь мне не друг, и совсем не коллега. Этот факт всегда вызывал ко мне подозрение со стороны товарищей. Кто-то думал, что я стукач, ходили слухи, что я глубоко верующий сектант, также имела место версия, будто от выпивки мне сносит башню, и я становлюсь безумным. Не пью же я по той простой причине, что состояние опьянения не доставляет мне удовольствия, а похмелье всегда дает о себе знать.

– А откуда вы?

– Из Приднестровья.

– А где это?

– Как вам сказать...

– Да не важно. Я примерно догадался. – врач взял мой военник, и медленно листая его, о чем-то глубоко задумался. В какой-то момент мне показалось, будто он всерьез размышляет о том, а не бросить ли все и махнуть в Приднестровье.

– Высшее образование у вас смотрю. – прервал свое молчание врач. – Не пьете. А зачем вы вообще пошли в армию?

Вопрос застал меня врасплох. Если бы я знал тогда, сколько раз мне будут его задавать, то наверняка задумался бы всерьез. Но я не знал, и ответил:

– Почему бы и нет?

– Ну ну...

Врач пожелал мне удачи и позвал следующего.

Около часа ночи мы вернулись обратно. Тех бойцов, у кого выхлопы не прошли экотестер, заставили писать объяснительные. Товарищи не растерялись и доступно пояснили, что всему виной холодная погода, от которой они и позаболевали кашлем, насморком и прочей чахоткой. А так как лекарств в округе, окромя настойки боярышника, совсем не водится, то только ей родимой и приходилось лечиться. Отсюда вот и последствия. Для придания особой убедительности своим словам, больные приложили подтверждающие документы номиналом 500 Р. В общем, всем поверили на слово и отпустили восвояси. На том собственно курсы выживания и закончились. Через пару дней я, в грязной засаленной форме, провонявшейся кострами, вместе с такими же товарищами, отправился участвовать в миротворческой операции в родные края.

По прибытии в воинскую часть 13666, где мне предстояло нести службу, весь ковровский контингент тут же выгнали в отпуск. Тогда я еще не знал, что указанное мероприятие проделывают со всеми новоприбывшими, чтобы у них быстрее закончился трехмесячный испытательный срок, в период которого можно оперативно уволиться из рядов ВС МО РФ. Пока же радостный, с высоким боевым духом, новобранец, накопивший сил после отпуска, вникнет в суть происходящего в в/ч 13666, льготный срок для быстрого увольнения закончится, и потом уже хрен там, а не уволиться. Но тогда этого никто не знал, и отдых оказался весьма кстати. А после начались служивые будни.

Суть службы в миротворческом контингенте состояла в следующем: на ключевых дорогах в установленной зоне безопасности устроили блок-посты, на которые личный состав обычно заступал на трое суток. Основной задачей на блок-постах являлось недопущение проникновения всего. Но только подозрительного. И полномочиями миротворцы на посту обладали чуть менее чем у президента. По идее. На практике происходило немного другое.

На заре миротворческой деятельности, как рассказывали ветераны, действительно тормозили всех. Особенному досмотру подлежал всевозможный грузовой транспорт. В ту пору на посты заступали еще срочники, и именно они догадались за упрощенную процедуру досмотра не отказываться от людской благодарности. Потом срочников убрали. Но люди настойчиво продолжали благодарить постовых, вырабатывая у последних условный рефлекс. Не известно, по какой именно причине, но через какое-то время упрощенную процедуру досмотра, основанную на людской благодарности, вышестоящее командование жестко искоренило. Рефлекс у постовых быстро сошел на нет, и соответственно, пропал и сам смысл досмотра. Так, лишь по старой привычке да со скуки, постовые иногда тормозили машины. Люди же, лишенные возможности свершать добрые дела, быстро очерствели, и стали игнорировать миротворцев, порой, совсем не замечая подаваемые ими знаки на остановку для досмотра. Миротворцы также ожесточились, и начали то ежа под колеса кидать, то палить почем зря. Но, все сугубо по инструкции и согласно полномочиям. Правда и это действо продолжалось недолго. Пробили миротворцы как-то раз очередной машине колеса. А водителем оказался человек не простой, а мурчащий по жизни. В общем, слово за слово, но донес пострадавший водитель до военных, че они в натуре не правы. Дал им три дня на устранение вины, обрисовав вкратце возможное развитие ситуации по негативному сценарию. Погорюнили миротворцы, а делать нечего: скинулись всем постом на ремонт машины, и ушли восвояси, намотав себе на ус. В общем, после того, как человек мурчащий слегка нагнул военных, те и вовсе перестали обращать на машины всякое внимание. Служба на постах свелась к тому, чтобы просто отстоять четырех часовую смену, обозначив свое присутствие. Правда, скучающие лица постовых раздражали отцов-командиров. Поэтому, последние придумали следующую забаву: если через пост проезжала машина с символикой «МС» или спецномерами, то, о ее проезде тут же докладывали оперативному дежурному, фишкуя при этом товарищам. Все это действо сопровождалось криком:

– Эмэска!

Дежурному от этой информации, как правило, не было никакого толку. Зато солдаты заняты: просношал комбата или командира части – после поста в наряд вне очереди. Хотя, так как людей постоянно не хватало, часть личного состава обычно и так после постов заступала во внутренний наряд.

Сами же посты представляли собой старые гнилые бытовки, в которых ютилось обычно семь-восемь человек, свора собак, пара кошек и выводок мышей, убогие окопы возле дороги, такой же БТР-70, для огневого прикрытия, и бетонные блоки по периметру. Правда, посты, за которые отвечали приднестровцы, все же оборудовались новыми, с признаками спартанского комфорта вагончиками.

Как я уже отметил выше, времяпровождение на большинстве постов сводилось к унылому простаиванию своей вахты и наблюдению за дорогой: не едет ли ненароком ЭМЭСка. Тем не менее, пара постов находилась вдали от цивилизации, на берегу седого Днестра. Как правило, заступая туда, личный состав мог нести службу ни на что не отвлекаясь: спать, прокачивать танки, ловить рыбу, и тому подобное, надеясь, если вдруг какой ахтунг – товарищи с соседних постов оперативно фишканут. Изредка конечно случались и непредвиденные происшествия: то какой-нибудь утырок на полной скорости въедет в бетонный блок, а тот, отлетит и раскурочит вагончик, разбудив отдыхающую смену, то пост поднимут по боевой тревоге, то местные собаки подерутся. Существовал между постами и особый вид связи. Так, если приспичит, миротворцы тормозили машину и просили отвезти на следующий пост передачу. Заступит, например солдат на трое суток, а у него день рожденье как раз. Ну, товарищи с соседних постов не забудут, поздравят конечно. Свяжутся по тапику:

– Братан, мы тебе тортик киевский на синей мазде передали. Минут через пять подъедет. От души братан, всего тебе хорошего!

– Спасибо пацаны! Приятно и неожиданно!

– Да ты че, мы ж одна семья! Мы такие вещи помним.

Приедет синяя мазда, передаст тортик. Радостный именинник позовет товарищей чай пить. Откроет коробку, а там говно насрано.

Да, армейский юмор настолько незамысловатый, насколько и специфичный. Причем, попав в эту среду, волей неволей начинаешь с подобных шуток ухахатываться.

Помимо постов миротворцы заступали еще в группу оперативного реагирования – ГОР военной комендатуры. Специфика службы заключалась в том, что нести тяготы и лишения приходилось в одном здании совместно с молдавскими полицейскими, у которых там находилась основная база, и с приднестровскими милиционерами – эдакий воплощенный в реальности принцип кота Леопольда: «Ребята! Давайте служить дружно!». Хотя эта солянка немного и напрягала, самым неприятным фактором военной комендатуры являлся военный комендант, причем именно тогда, когда он являлся. Пока же он отсутствовал, все шло своим чередом тихо и спокойно, без происшествий как говорится. По прибытию же, комендант сразу начинал вникать в то, чем занимается личный состав, и не надо ли его лишний раз проверить на предмет готовности к боевой тревоге. Все начиналось со встречи: пока комендант паркуется, дежуривший на улице солдат немедленно докладывает постовому внутри комендатуры о прибытии Его Начальничества, затем подгадывает момент, и, делая три образцовых строевых шага, приближается к коменданту. Затем докладывается, мол, происшествий не случилось, разве что лопата сломалась и все в таком духе. Такую же встречу устраивают коменданту при входе в здание, потом Его Начальничество таким же образом встречает старший ГОР. Если встреча проходила согласно протокола, то довольный комендант удалялся в свои палаты. Если же нет – то всяко случалось. Как показывает практика, способов угнетать личный состав офицеры вооруженной российской армии знают много. В общем и целом же, характер времяпровождения в комендатуре от блок-постов не сильно отличался, но иногда и там кое-чего происходило.

Как обычно, погрузившись в «Урал», мы ожидали выезда на ротацию. Кто-то втыкал в смартофон, кто-то, как всегда, говорил ни о чем. Тут вдруг Старый заметил вслух:

– Че-та Тихий сегодня какой-то ненормально тихий.

Все замолчали и уставились на меня. Не знаю почему, но я ответил:

– Да сон нехороший приснился...

И тут же понял, что надо было промолчать, но уже поздно.

– А ну, а ну – давай рассказывай! Тихо все! Тихий рассказывает!

– Да ниче такого... – немного смутившись всеобщим вниманием, начал я, – Короче сижу я на первом посту, тут выходит полицай из дежурки, смотрит на меня, а потом достает пистолет из кобуры, и взводит. Ну, я, не долго думая, прикрываясь партой подскакиваю, и кидаюсь на полицая. Мы падаем, я хватаю его за пистолет, боремся, и тут раздается выстрел. Короче, полицай сам в себя случайно попал. Я забираю пистолет, встаю. Тут на шум из дежурки выбегают еще трое полицаев. И видят картину: стою я с пестиком, а возле меня валяется их комрад в кровищи...

– Ну а ты че?

– Да ниче. Пока они оружие доставали, я их замочил. Выбегаю на улицу, а там – патрульный навстречу несется. Ну, я и его положил. В общем как понял, что пятерых человек за пару минут угрохал, аж проснулся. Сердце колотится, одышка... Короче, не очень сон...

В кузове «Урала» повисло непривычное молчание. Все с каким-то недоумением и напряжением смотрели на меня.

– Сон такой. Бывает... – как бы оправдываясь, повторил я.

– Да, бывает... – ответил Старый.

Дениска, сидевший возле Старого, наклонился, и прошептал ему на ухо, так, чтоб все слышали, сказал:

– Старый, ну его на член! Когда приедем, надо у Тихого незаметно затвор из трахтомата вытащить...

Ротация прошла рутинно, и как говорится, без происшествий. Служба началась так же буднично, не считая небольшого нюанса: меняясь с постов, мы вместо отдыхающей смены заступали в рабочую бригаду по ремонту комендантской казармы, в которой сами же и проживали. Во время последнего своего визита в наше служебное помещение, коменданту не понравилось его морально-психологическое состояние, и он поставил боевую задачу: отремонтировать все что ремонтируется, побелить все что белится, покрасить все что красится и т.д. и т.п. Причем за наш счет. Но к этому уже почти все привыкли.

В полночь, когда я, пребывал в расслабленном состоянии, в смысле бдительно нес службу на своем посту, входная дверь резко распахнулась, и появившаяся в проеме голова дежурившего на улице товарища прокричала:

– Alarm! Der Kommandant eingetroffen!

Прибытие коменданта в столь поздний час могло означать только ничего хорошего. Подозрения вскоре подтвердились: словно перепутав ночь с утром, один за другим стали приходить и полицейские с озабоченным выражением лиц. «Видимо, что-то случилось!» – подумал я, не сводя глаз с дежурной комнаты, в которой вновь прибывшие наверняка получали оружие. Вскоре меня сменил напарник, поинтересовавшись как у самого осведомленного:

– Тихий, шо за кипишь нездоровый?

– Я сношаю?.. – ответил я и ушел.

Дверь в казарму открыл экипированный и вооруженный до зубов дневальный, что само по себе являлось признаком нездорового фэншуя. Не успел я зайти, как меня, со стволом наперевес, встретил старший ГОР, сержант Пиф:

– Экипируйся, вооружайся и ложись спать, пока есть возможность.

Атмосфера нездорового фэншуя царила повсюду: в углу казармы, как морские котики, на сдвинутых кроватях развалились сменившиеся с постов товарищи, в броне и с автоматами. Посреди комнаты, на расстеленных газетах стояла стремянка и банки с краской. Другая часть комнаты еще подсыхала, слегка пованивая растворителем.

Выдавая мне оружие, Старый не смог удержаться от наставлений:

– Тихий, только не надо никого валить! Без команды...

– А че случилось то?

– Я сношаю? Война по ходу начинается.

– Понятно. Пойду, посплю.

Извертевшись около получаса в поисках наиболее удобного положения, я наконец уснул. Как это всегда бывает – отдыхающая смена пролетела в одно мгновение. Разбудил меня сонный дневальный, что-то невнятно бормоча себе под нос. Немного придя в себя, я пошел менять напарника.

– Тихий млять! – из сумрака окликнул меня Старый, – куда ты со стволом поперся?!

– Так война же...

– Какая на член война? Снимай всю дрочь и иди куда шел!

Я высказал несколько пространных соображений: «На пуркуа экипироваться и вооружаться, находясь в защищенной казарме, если на пост, кишащий полицаями с пестиками, я выхожу без оружия?». Ко мне подошел Пиф, и грустно глядя в глаза, поделился жизненной мудростью:

– Самые большие проблемы в армии у солдата возникают тогда, когда он начинает думать. Приказ коменданта: на пост выходить без оружия, в казарме сидеть с оружием. И пока ты в армии – не надо думать, иначе сойдешь с ума...

– И кидаться партами ни в кого не надо! И пистолеты ни у кого не забирай! – твердил мне в след Старый.

Придя на пост, я растормошил спящего Голубя и отправил его отдыхать. «Раз птицын спал – значит все нормализовалось» – рассудил я, и, устроившись поудобнее, начал нести службу, ни на что не отвлекаясь.