Текст книги "Лавка колониальных товаров (СИ)"

Автор книги: Александр Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– А чего ты, Бобров этим хочешь добиться, в конце концов?

А вот тут Бобров, усадив на колени Златку и крепко ее обняв, задумался.

А действительно, чего он хочет добиться

Осень

В городе и окрестностях царила поздняя осень. Если брать исчисление двадцатого века, то это был конец ноября. То есть самое мерзкое время года. Постоянные ветры северных румбов, промозглая сырость, слякоть на немощеных дорогах. Древнегреческая одежонка плохо подходила для условий северного Причерноморья. Как народ не заматывался в гиматии и прочие пеплосы, ветер все равно находил щели, и голым ногам в сандалиях было крайне неуютно. Очаги и жаровни тоже в доме добавляли не столько тепла сколько угарного газа и дыма. А ведь еще предстояла зима с небольшими, но холодами.

Бобров эту тенденцию решительно переломил. Первое, что он сделал, это уничтожил очаги на кухнях, а память о них вытоптал. Теперь Зиаис в городе, а Ефимия в усадьбе готовили пищу на печках по характеристикам максимально приближенным к русской. Они даже обзавелись таким полезными приспособлениями как ухват и чапельник. Ну и еда, конечно, получалась не в пример сготовленной на очаге. Домашние разницу сразу почувствовали.

Но на достигнутом Бобров останавливаться не собирался. Те же горшечники, которые уже освоили кирпич нужного размера, получили заказ еще на несколько сотен. Бобров решительно изменил архитектуру, как городского дома, так и усадьбы, внедрив в нее голландские печи. Крыши украсились несколькими трубами, из которых красивыми завитками пошел дым. Так как налог с дыма Бобров платить не собирался, понятно, что количество труб его мало смущало. В комнатах сразу стало можно жить.

Проблема встала перед ним, когда назрел вопрос горячей воды. Народу в усадьбе уже было много и Серега, особо не заморачиваясь, предложил построить баню, тем более, что особой проблемы для здешних плотников это не представляло. Правда, когда Бобров увидел, как они рубят угол, он едва всех не уволил при помощи своих воинов. Но обошлось, пришла Златка, отвлекла, а потом Бобров и сам успокоился и показал как надо. Правда, знал он в основном теоретически, но на этот случай хватило. А вот печку в бане он сложил сам, вмазав туда большой бак, присланный через портал. И опробовал баню сам, допустив только Серегу.

Когда они вышли оттуда, обмотав полотенца вокруг бедер, красные, распаренные с прилипшими дубовыми листьями (веники пришлось применять дубовые в связи с отсутствием березы), к ним с плачем бросились Златка и Дригиса. На недоуменный вопрос, мол, а в чем дело, девчонки рассказали, что когда из бани стали доноситься страшные вопли, а из продухов повалил пар, они жутко испугались и позвали воинов, потому что думали, что на их мужчин напали демоны. Воины действительно присутствовали и были очень обеспокоены. Но когда Бобров прочитал собравшимся краткий курс о принципах русской бани, беспокойство несколько спало, но никто почему-то воодушевляющему примеру не последовал.

Но баня баней, а не станешь же ее топить с утра до вечера. Нужно было сделать что-то простое на каждый день. Напрашивался дровяной титан. То есть еще одна печка. Да ну ее совсем, подумал Бобров и пошел по другому пути. Он разломал с таким трудом сделанную печь на кухне, оставив Ефимию временно без работы, а все население усадьбы переведя на сухомятку.

После этого Бобров с Серегой, мешая друг другу, ударяясь локтями и коленками и ругаясь по-своему, притащили и водрузили на место разломанной трубы высокий бак. Бак представлял собой доработанный огнетрубный котел, изготовленный по конфигурации печной трубы. Боброву он встал в метретес оливкового масла или в сорок драхм. Так что ребята на заводе радовались деньгам, а Бобров возможности всегда иметь под рукой горячую воду. Новшество первой оценила вернувшаяся Ефимия. Сначала она конечно ворчала по поводу изменившегося не в лучшую сторону внешнего вида ее драгоценной печки. Зато потом, когда надо было помыть посуду, а из крана над раковиной пошла горячая вода, бедная тетка сначала испугалась, призывая всех богов, а потом увидела хитро улыбающегося Боброва и гналась за ним с тряпкой по всему первому этажу, пока он не скрылся в таблинуме, где и заперся. А Ефимия гордо прошествовала на кухню, где радовалась уже в одиночестве.

Пока Бобров священнодействовал с печами, Серега закупил у лесоторговца некондиционные стволы, разделал их при помощи двуручной пилы и двух тружеников на чурбаки, потом таким же манером поколол, и образовавшуюся кучу дров сложил в высокие поленницы уже самостоятельно, потому что никто этим искусством не владел.

Подготовившись к зиме, так сказать, технически, Бобров задумался над индивидуальным утеплением каждого члена своего маленького общества. Когда люди находились под крышей – проблем не возникало, можно было ходить в чем хочешь. А вот на улице, да еще и в городе общественная мораль запросто могла причислить того, кто нетрадиционно утеплялся к презренным варварам. Пока было относительно тепло, Бобров общественных норм и местной моды старался придерживаться, но когда простыла и заболела младшая дочь Никитоса, решил плюнуть и на то, и на другое. Майю вылечили и поставили на ноги народными средствами плюс тем, что Юрка закупил в тамошней аптеке. На всякий пожарный Бобров попросил его создать приличный запас самых ходовых лекарств и аптека, похоже, сделала на этом хорошую выручку.

Плевать на моду Бобров решил постепенно. Сперва он одел всех женщин, как наиболее ценных и уязвимых, в теплое белье. Это было целой революцией, вернее, бунтом, потому что он был жестоко подавлен. Дольше всех почему-то сопротивлялась Ефимия, хотя уж она-то гречанкой никак не была и делала это исключительно из вредности. Да и на улицу она выходила реже всех, потому что к этому времени она даже на базар перестала ездить. Другие люди нашлись.

Она сдалась только тогда, когда Бобров пригрозил продать ее скифам в качестве наложницы.

С другими женщинами было проще. При этом не надо думать, что Бобров, пользуясь служебным положением и собственным статусом, лично занимался раздеванием и одеванием женщин. Нет, у него для этого дела были надежные помощницы.

Начал он, что естественно, с Златки. Тщательно ее обмерив, он заказал Юрке целый набор одежды да еще в двух экземплярах. Дело было в конце сентября, и нырять в переход еще можно было без гидрокостюма. Полученную партию одежды он принес в спальню и призвал к себе Златку. Принуждать ее не пришлось. Как настоящая женщина она набросилась на груду тряпок и перемерила все по нескольку раз. Особый пиетет у нее вызвал толстый свитер. Ничего похожего в городе и окрестностях не было, и Бобров подозревал, что не будет еще несколько веков. А пока он полюбовался стройной девчонкой в теплых колготках, теплой длинной юбке, свитере и пуховике и сказал:

– Ну теперь я за зиму спокоен.

Приходящий столяр тут же получил заказ на изготовление нескольких платяных шкафов.

После испытаний на Златке, Бобров вызвал Дригису, а чтобы Серега не обиделся, то и его. Когда Дригиса увидела подругу в новой одежде, она сначала впала в заторможенное состояние, а потом набросилась на Серегу с воплем «я тоже хочу!» Серега беспомощно посмотрел на Боброва. Тот загадочно усмехнулся и передал ему таблицу замеров и определения размеров. Обрадованный Серега, схватив подмышку Дригису, удалился.

Ну а дальше пошло как по накатанной. Девчонки взяли в оборот всех теток усадьбы. Причем приходящих поденщиц строго предупреждали, чтобы одежду в городе не демонстрировали. Таким выдавали суконные пеплосы, которые скрывали фигуру не хуже паранджи. А вот теплые платки было не скрыть и пришлось запустить их в оборот, начав продавать в лавке Никитоса как эксклюзивный восточный товар. Странно, конечно, выглядели богатые женщины Херсонеса, шествуя по улице в пеплосе и павловском цветастом платке.

Проблему с обувью решили еще проще. Юрка закупил сразу три десятка пар теплых кожаных полусапожек и все Бобровские дамы оказались обуты. Правда, для мелких девчонок пришлось-таки покупать нечто эксклюзивное, потому что во взрослые размеры они не вписывались.

Покончив с утеплением женщин, Бобров взялся за мужчин. С этими было намного проще. Он одел их без особых изысков в турецкие джинсы, свитера крупной вязки и теплые куртки. На ноги пошли грубые ботинки, а на головы вязаные шапочки. Что интересно, молва погуляла-погуляла и как-то быстро сошла на нет. Мало того, в городе стали появляться подражатели и к Никитосу, у которого очень вовремя появились в продаже и шапочки и носки и даже ботинки пошли покупатели. Причем не только розничные, но и оптовые, потому что товаром заинтересовались и Керкинитида и Калос-Лимен. Поговаривали, что и Пантикапей пытался закупить партию, но у Никитоса, как назло, кончился товар. Кстати, в самом городе и окрестностях держали прорву овец. Конечно это были далеко не мериносы, но шерсть от них была вполне себе ничего и грубая пряжа из нее отлично получалась.

Пока Бобров развлекался с примерками, предприимчивый Никитос взялся скупать по окрестностям шерсть, благо было на что, и отдавать в обработку нескольким городским женщинам, которые с радостью взялись за подработку. У них, конечно, получалась далеко не фабричная нитка, но зато своя и практически даром. А уж, как и что из этой нитки вязать и крючком, и спицами Бобров по настоянию Никитоса выяснил по своей литературе. Сначала задействовали Элину с девчонками и, когда дело пошло, опять наняли поденщиц. Вот тут-то пантикапейские купцы и оторвались, забрав все шапки, носки и шарфы.

Где-то в середине октября в усадьбу перебрался главный мореход. Первые несколько дней он приходил в себя, и даже город не посещал. Ему вполне хватало общения с Ефимией и Прошкой. Ефимия его кормила и поила, а Прошка рассказывал все про город. Прошка за прошедшее время уже сносно выучился говорить на смешанном греко-русском диалекте, который прекрасно понимали все в усадьбе. А вот Златка с Дригисой хоть и с жутким акцентом, но говорили только по-русски и считали себя усадебной аристократией, и не без основания. Так что Вовану по части языкознания особо напрягаться как бы и не стоило.

Однако, определив по Вованову выражению глаз, что он уже частично пришел в себя, Бобров все-таки настоял, чтобы он греческий подучил, потому что в Гераклее русский не знают почему-то вообще. Вован заявил, что он хоть сейчас и отправился на берег инспектировать корабль. А примерно через неделю, овладев несколькими десятками слов, набив трюмы, как местным, так и неместным товаром и взяв в команду в качестве юнг двоих Прошкиных знакомцев, а также Никитоса в качестве главкупца, Вован отчалил в направлении Гераклеи.

Никитоса его родные провожали, как будто Вован был Хароном, а плыть собирался через Лету. Никитосу только что обол в рот не положили. Жена причитала как по покойнику, дочки, еще ничего не понимая, тем не менее, вторили матери. Даже новая рабыня, заменившая Дригису, и та слезу пустила. Чем-то ее Никитос, видно, задел. Впрочем, Бобров предпочитал в такие подробности не вдаваться. В лавке на подмене остался Петрос, и Никитос надеялся на него словно на самого себя. Пацан был не чета безалаберному Прошке (ну, якобы безалаберному). Прошка, кстати, тоже болтался в числе провожающих, но несколько по другой причине – его друзья уходили в первое в жизни плаванье, и он им даже немного завидовал. Но не потому, что пацаны уходили в плаванье, стоило только пожелать и дядька Александрос моментально пристроит его на корабль, а потому, что пацаны становились на свою дорогу. Сам-то он давно, как считал Прошка, и прочно на нее встал. А вот тем, кто только-только, он завидовал.

– Не хочется, понимаешь, терять выгодных клиентов, – сказал Бобров.

А наутро задул северо-восточный ветер и развел на море такую волну, что вопрос о мореплавании отпал сам собой до конца шторма. Вован, которого шторм подловил буквально на взлете, лично проверил швартовы, хотя в бухте было относительно тихо, и ушел греться в триклиний, куда тут же пронесли из кладовой и кухни закуску и вино. Ветер гулял над побережьем, поливая окрестности мелким противным дождем, все обитатели усадьбы попрятались по теплым помещениям, вознося хвалу своему хозяину, которого за предусмотрительность и специфические умения уже приравняли к сыну бога. Правда, кто был этот бог, никто толком пока не знал. Но сомнений не было, что рано или поздно аналог отыщется.

Ездивший по делам в город Андрей, которому надо было что-то утрясти у архонтов, по возвращении громко клял это присутственное место, в котором царил такой собачий холод и сквозняки, что ему пришлось заехать отогреться к Никитосу. Никитос как раз прикрыл лавочку, потому что ветер заносил дождь прямо в «торговый зал», и тоже сидел в отапливаемом помещении. Причем служанка по части отопления даже несколько перестаралась, и Никитос благодушествовал в таблинуме в одном хитоне и даже удивился, когда с улицы ввалился мокрый продрогший Андрей и, стуча зубами, стал разматывать намотанный в два слоя гиматий.

На обратном пути Андрей опять промок и продрог и его отправили в самое теплое место дома, на кухню, где он жаловался Ефимии на жизнь, пока она отпаивала его вином с медом.

Во всей усадьбе только воины беспрерывно несли свою вахту, невзирая на ветер, дождь и холод. На посту постоянно находились два человека, стоя на самом неприятном месте – на верху сторожевых башенок. Правда, «богоподобный» Бобров и здесь озаботился. Ну не хотелось ему иметь, в случае чего, больных воинов. Поэтому над башенками были воздвигнуты деревянные шатры на случай дождя, а от ветра деревянный же парапет. С холодом боролись исключительно теплой одеждой, потому что таскать огонь на башни, было запрещено. Зато караульное помещение по части отопления вполне можно было приравнять к кухне. Так что намерзшийся гоплит потом блаженствовал целых две смены, пока его товарищи торчали на открытом воздухе. Днем свободные от службы посещали, так сказать, место прошлой работы и подтрунивали над чихающими и кашляющими бывшими товарищами по службе, которые по ночам, завернувшись в продуваемые плащи, тряслись под ветром и дождем у шипящих от попадающих капель жаровен, а потом довершали начатое в холодном караульном помещении.

Бобров такие походы не одобрял, но и не препятствовал, требуя от своих только одного, чтобы они особо не светили свое вооружение и не болтали по этому поводу. Потому что первое, что сделал Бобров, когда сформировал через месяц свою персональную центурию из целых пятнадцати бойцов, это перевооружил их.

Примерно зная, что можно ожидать от вероятных противников в виде диких тавров или конных скифов, он не стал формировать из своих ветеранов македонскую фалангу или римский легион. Он вообще не собирался выводить их строем против толпы тавров или против лавы скифов. Хотя конечно их всю солдатскую жизнь учили сражаться в строю с щитом и мечом, встречая приближающегося противника метательными копьями. Поэтому мечи им Бобров все-таки оставил. Да и что это за воин без меча, пусто он даже никогда больше им не воспользуется. По мнению Боброва, греческий копие для этих целей подходил почти что идеально. Но будучи человеком не от мира сего, а вовсе даже из другого мира, он подошел к делу рационально.

Мечи из приличной стали были заказаны мужикам, работавшим в кузне на разваливающемся судоремонтном заводе. Мужики, уже несколько месяцев сидящие без работы и, соответственно, без зарплаты согласились с большим энтузиазмом, с радостью скушав неуклюжую версию о вооружении реконструкторов. Оружейники из них, конечно, были никудышные, но испортить хорошую сталь не смогли даже они. А вот внешний вид у них получился просто отличный, тем более, что бронзовые рукояти, отлитые в литейке за стенкой, пришлись как нельзя более к месту. Когда Бобров вручил своим бойцам полированные до зеркального состояния устрашающие лезвия с блестящей бронзовой рукоятью и гардой, упакованные в черные кожаные с бронзовыми наделками ножны и с соответствующей сбруей, бывалые воины даже растрогались. Вещь-то была неимоверно статусная.

Но мечами дело не обошлось. Затратив кучу денег, Бобров добился только того, что бойцы стали его уважать и слушаться. Теперь надо было сделать так, чтобы они стали реальной силой. Для этого Бобров выстроил свою центурию и поинтересовался, кто из бойцов владеет луком хотя бы на уровне рядового греческого воина, то есть сможет с десяти шагов попасть в корову. К его удивлению, таковых оказалось целых семеро. Бобров велел постоянно держащемуся рядом Прошке принести из дома обычный скифский лук. Все семеро испытания по попаданию стрелой с двадцати метров в стенку сарая выдержали достойно. И Юрка получил новое задание.

К тому времени он, один единственный из партнеров, оставшийся в двадцатом веке, управлялся с ботом, взяв в команду еще двоих непосвященных. Технологию протаскивания товаров через портал в обе стороны отработали до тонкостей, и Юркиным помощникам не приходилось нырять в холодную уже воду. Они просто цепляли отпорным крюком плавающие рядом с поверхностью поплавки, к которым были привязаны сетки с рыбой и емкости с маслом. А свой товар, соответственно упакованный, просто сбрасывали в воду с какой-нибудь железякой для веса. На всякие вопросы Юрка прикладывал палец к губам, говорил «контрабанда» и таинственно улыбался. Вопросы отпадали сразу. Слово было понятно всем, а заработать хотел каждый, пусть даже и таким способом.

Вобщем, Юрка задание выполнил. Это было несложно. Сейчас все продавали всё, и изъявившего желание что-то купить обхаживали как самого любимого человека. Получив первую партию, Бобров опять собрал своих воинов. Ветераны явились и были предельно серьезными. Они уже поняли, что их наниматель слов на ветер не бросает и возможностями обладает более чем значительными. Бобров вызвал из строя семерых знакомых с луком и снял ткань, прикрывающую стоящий рядом небольшой столик. Когда он это сделал, здоровые мужики, повидавшие жизнь, ахнули как обычные домохозяйки. То, что он вручил семерым лучникам, превосходило самые смелые фантазии. Остальные бойцы, сломав строй, окружили счастливчиков, державших в руках оружие и не могущих в это поверить.

– Разойдись! – скомандовал Бобров. – Остальным оружие будет примерно через неделю.

Какое там, разойдись. С таким же успехом Бобров мог отдавать команды со стен штурмующим усадьбу скифам, ежели вдруг, паче чаяния… Вобщем, те агрегаты, который достались бойцам, возомнившим себя лучниками, меньше всего походили на лук в его классическом виде. Это была сложная составная конструкция, изготовленная из странного, похожего на дерево материала. Но точно, не дерева. Единственно, чем он походил на лук, это усами, почему-то раздвоенными с колесиками-эксцентриками на концах и тетивой, вокруг этих колесиков обернутой.

– Стрелкам на мыс, на стрельбище! – крикнул Бобров.

Естественно, пошли все.

Стрелы тоже были странные. Длинные, черные, блестящие с красным опереньем, которое точно было не из перьев. Мишень Бобров поставил совсем маленькую, где-то полметра в диаметре. И начали с дистанции метров в тридцать при полном безветрии. Бобров показал, как надо. У него получилось, надо сказать, не очень здорово. Но он себя никогда лучником и не считал. А вот остальные, что самое странное, попали все. Бобров удовлетворенно вздохнул и сказал командиру:

– Валяй, Евстафий. Через недельку проверю.

Командир проводил его задумчивым взглядом.

А через неделю опять объявили общий сбор, и бойцы стали гадать, чем же на этот раз поразит их хозяин. Те, которые не стрелки, вспомнили, что Бобров грозился обеспечить их каким-то оружием и прикидывали, что же там может быть. Их буйная фантазия дальше дротиков как-то не шла. Бобров не заставил себя долго ждать. Прошка, пыхтя, принес столик. За ним Бобров и Серега принесли что-то габаритное, завернутое в ткань. Командир с трудом построил едва не умиравших от любопытства воинов. Причем и тех, кто с луками, и тех, кто без. Ритуал вручения немного изменился. Бобров стал вызывать бойцов по именам и вручать оружие каждому. Первый же, кто получил, вернулся в строй с вытаращенными глазами и сильно отвисшей челюстью. Он держал в руках блочный арбалет и явственно его боялся. Дисциплина рухнула. Вместо строя получилась толпа.

– Стоять! – заорал командир, наливаясь кровью.

Куда там. Командир понял, что его авторитет безвозвратно падает, но ничего не мог поделать. Даже засветить зачинщику между глаз. Во-первых, пришлось бы бить самого хозяина, а во-вторых, он сам же и запретил телесные наказания. Бобров заметил растерянность командира и понял ее причину. Поэтому он быстро завершил процедуру и рявкнул:

– А теперь все в строй! А ваш командир разъяснит вам все остальное!

И величественно удалился. И тогда командир оторвался по полной.

… Шторм грохотал уже вторые сутки.

– Чего-то зима нынче пришла раньше времени, – недовольно сказал Серега, держась за горячий бок печки. – Холод, понимаешь, собачий и сырость промозглая. И этот чертов ветер. Выйдешь на улицу, и все тепло из тебя вмиг выдувает. Как эти местные тут с ихними гиматиями не валяются поголовно с пневмонией – ума не приложу.

– Привычка, – глубокомысленно заметил сидящий в кресле Бобров.

В это время дверь в таблинум распахнулась, и из коридора в нее впал Вован.

– Ну кто делает такие пороги, – раздраженно сказал он, а потом обратился к товарищам. – А барометр-то поднимается, граждане. Завтра, глядишь, погодка улучшится. Ну что, сгоняем напоследок. А то зимой хрен куда сходишь. Нет, если сделаете скорлупку побольше, то запросто.

– Да мы готовы, – сказал Бобров и поглядел на Серегу.

Тот сморщился недовольно, но ничего не сказал.

– Ага, – Вован истолковал его молчание по-своему. – Тогда я сейчас пошлю Прошку в город, чтобы команды завтра с утра прибыли на пристань. Грузиться от нас будем?

– Конечно, – ответил Бобров. – Весь товар в подвале. Надо только от Никитоса и Агафона кое что завезти. Поэтому ты скажи Прошке, чтобы он и их оповестил. Да пусть одевается потеплее. И верх обязательно у повозки поднимает. А то взял моду.

… Корабли ушли ближе к полудню. Ветер, в полном соответствии с барометром стих до четырех баллов, но направление не поменял и по-прежнему дул с северо-востока. Что Вовану, что Боброву ветер был практически попутным, а невезучему Сереге пришлось уходить в лавировку. Правда, его корабль был загружен всего наполовину, потому что груза в Горгиппию и Фасис на целый корабль не набралось и Сереге пришлось догружаться балластом. А шедший в Гераклею, сидел по ватерлинию. Да и Бобров не выглядел порожним.

Дригиса с Серегой не пошла. Боялась она моря чуть ли не до дрожи. А вот Злата Боброва одного не отпустила. Команда, правда, пыталась бухтеть, но натолкнувшись на бешеный взгляд капитана, в дальнейшем предпочла страдать молча. Тем более, что капитан все ритуалы выполнил и жертвы Посейдону и Иерею принес. А небольшую выгородку в, и так тесной, каюте приняли стоически.

Так что корабли ушли, переваливаясь на волнах, и довольно быстро скрылись за горизонтом. Все-таки, ходоки у Боброва получились отличные. Высокой скорости они не давали, но свои десять узлов держали стабильно. Провожающие постояли недолго на обрыве, провожая взглядом белые паруса, но ветер заставил их довольно быстро убраться под крышу, в тепло.