Текст книги "Братья Дуровы"

Автор книги: Александр Таланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Отчего? Прежде всего потому, что шутки его носят лишь поверхностный, внешний характер. В юморе его нет глубины, он зиждится на обыгрывании клоуном своей нелепой непропорциональной фигуры, собственной инфантильности. Говорит Гайден на каком-то тарабарском, смешанном русско-англо-французском наречии, хотя отлично знает несколько иностранных языков и в определенные дни перед аристократической публикой в цирке Чинизелли блистает топкостями французской речи.

Дрессированные животные играют большую роль в выступлениях Билли Гайдена, но опять-таки их трюки не имеют глубокого содержания.

Сочетать обаяние таланта с острой, большой мыслью – вот задача, которую должен ставить перед собой клоун, стремящийся к высотам искусства. Дуров сознавал эту задачу, но она казалась ему еще недосягаемой. А пока он выступал с обычными номерами, все чаще используя в своих антре дрессированных животных и птиц.

Анатолий Дуров давно задумал использовать на арене свое сходство со старшим братом. Лицо, голос, манеры их легко можно было спутать, только младший ростом был чуть повыше, что не сразу бросалось в глаза.

Так однажды на афише цирка Саламонского появилось сенсационное сообщение: «Анатолий Дуров совершит мгновенный – секундный перелет через весь цирк».

Перед своим номером знаменитый клоун обратился со словами, которые окончательно заинтриговали публику:

– Мой перелет будет настолько быстр, что его невозможно уловить даже вооруженным глазом. Все же прошу уважаемых зрителей внимательно следить за чистотой исполнения предстоящего номера.

Анатолий взобрался наверх, под купол цирка. Там висел большой сундук с крепко запирающейся крышкой. На противоположной стороне цирка висел точно такой же сундук. Дуров открыл крышку, крикнул зрителям: «Прощайте!», выстрелил из револьвера и скрылся в сундуке. Буквально через секунду открылся второй сундук и взорам изумленных зрителей предстал Дуров, весело приветствующий публику: «Здравствуйте!»

Он опустился на манеж и закончил номер. Публика была поражена. Все были уверены, что это один и тот же артист. Каждый строил свои догадки, но никто не мог разгадать секрета трюка.

На следующий день генерал-губернатор князь Долгоруков вызвал к себе Анатолия Дурова. Артист явился, недоумевая о причинах приглашения к столь важной персоне. В кабинете князя произошел такой диалог:

– Мне очень понравился ваш вчерашний фокус, – сказал Долгоруков, любезно предлагая гостю кресло. – Но я сгораю от любопытства, как вы его делаете?

– Очень просто, ваше сиятельство. В одном сундуке сидел я, а в другом мой брат, Владимир. Его, беднягу, я усадил в это одиночное заключение за два часа до начала представления, когда в цирке не было ни души. Он, как вы изволили видеть, был одет в одинаковый со мной костюм и так же, как я, загримирован. Все это я держал в таком секрете, что даже никто из циркистов, кроме директора, не был в него посвящен. Эта маленькая тайна еще более помогла успеху.

– Так там был ваш брат? – разочарованно произнес князь. – А я-то думал… Как это просто! Слишком просто… Лучше бы вы о своей проделке мне не рассказывали.

– Так вы сами приказали мне разъяснить, ваше сиятельство…

– Я предполагал нечто совсем загадочное, а все это забавно, но не то, не то…

Князь остался весьма недоволен. Очевидно, он потратил много времени и ломал голову, чтобы разгадать секрет удивительного перелета, а оказалось все так несложно.

Этот помер сильно повлиял на взаимоотношения братьев. Любители цирка, газетные рецензенты и широкая публика всячески прославляли героя загадочного трюка. А имя второго равноправного участника «перелета» оставалось никому неизвестным. И открыть его не представлялось возможным, иначе разрушилась бы иллюзия и погиб весь эффект.

Не обязательно иметь характер Сальери, чтобы терзаться от славы соперника. Легко понять состояние Владимира Дурова, исполнявшего неблагодарную роль в номере, принесшем огромный успех его младшему брату. Вероятно, любой артист на его месте испытывал бы то же горькое чувство. Трещина, существовавшая в отношениях между братьями, расширилась еще более.

Несмотря на оглушительный успех, «секундный перелет» через весь цирк не повторялся. И первое, так удачно начавшееся совместное выступление братьев Дуровых на арене оказалось последним.

Опекун Захаров стремился сдерживать враждебность в отношениях братьев. И хотя это плохо ему удавалось, они все же время от времени встречались под кровом Николая Захаровича. Но однажды страстный картежник Захаров проиграл все свое состояние: деньги, имущество… Вернувшись домой нищим, он сел за письменный стол и четко вывел на клочке бумаги три слова: «Нет, не отыграться!» Потом переоделся во фрачный костюм, расположился на диване и принял сильнодействующий яд.

Кончина опекуна лишила братьев Дуровых единственной связующей нити. Теперь они вовсе отрешились друг от друга. Каждый пошел своей дорогой. Пути их разошлись бесповоротно.

«Браво, Август, Браво!»

Насмешка едкая – оружие мое.

А. Дуров

Слово «клоун», определяющее человека самой смешной профессии, вызывает серьезные споры. Как оно родилось, где возникло? Вероятно, от латинского слова «colonus» – деревенщина, мужик.

Некоторые утверждают, что основанием послужила сценка, с давних времен игравшаяся в цирках. Неуклюжий крестьянин брался на пари проехать верхом на норовистой лошади. После ряда комичных падений он выигрывал спор и уже в роли настоящего наездника проделывал сложные упражнения.

Так или иначе, в конце XVIII века слово «клоун» перешло из Англии на континент и заменило бытовавшее выражение «паяц».

Кто был первым клоуном? Едва ли на этот вопрос можно ответить. Лучше сказать о создателях клоунских жанров.

Француз Жан Гонтар – один из первых комических акробатов цирка начала XIX века. От него пошла целая династия Гонтаров-клоунов, выступавших в разных странах на протяжении столетия.

Жан-Батист Ориоль затмил Жана Гонтара, небывало усложнив акробатическое искусство клоуна. Его называли «человек-птица», «человек-колибри», «человек-белка», считали самым воздушным существом, когда-либо выступавшим под куполом.

Появление Ориоля возвещал тихий звон бубенцов, затем слышался его высокий пронзительный голос и мефистофельский смех. С необычайной легкостью он совершал грандиозный прыжок на арену и вмиг взбирался на высоченный шест. Затем начинал каскад акробатических упражнений, вызывавших удивление, восторг и одновременно хохот зрителей. Какие только упражнения не исполнял Ориоль: показывал номера с горящими свечами и катающимися бочонками, взбирался на пирамиду из столов, изображал изящную обезьяну, на вытянутом канате танцевал гавот. Ориоль прыгал через шеренгу из двадцати четырех солдат, державших ружья с примкнутыми штыками и для пущего впечатления во время прыжка клоуна дававших залп. Он был прыгун с необыкновенным чувством точности: выходил на арену, снимал туфли и, сделав заднее сальто, попадал ногами прямо в свои туфли.

Только англичанин Джемс Босуэлл мог бы соперничать с Ориолем в ловкости и умении сохранять равновесие. Чего, например, стоит такой его помер. Он взбирался по лестнице, которую сам же удерживал в вертикальном положении. По мере восхождения, Босуэлл отбрасывал в сторону поперечные перекладины. Достигнув последней ступеньки, отбрасывал и ее вместе с одной из боковых стоек лестницы. И тогда он становился головой на оставшуюся, неукрепленную стойку.

При том все это клоун проделывал так комично, что вызывал раскаты неудержимого смеха и громкие крики «браво!». Непревзойденный акробат, он был и великолепным эксцентрическим танцором. В костюме цыганки, с рыжим париком на голове, стуча огромными кастаньетами, Босуэлл поражал ловкостью и юмором.

Существует не один вариант рассказа о первом появлении на арене рыжего. Обычно заслугу создания этого амплуа приписывают англичанину Тому Беллингу. В берлинском цирке Ренца он, в прошлом недурной наездник, выполнял скромные обязанности униформиста. Слыл добрым товарищем и еще лучшим собутыльником.

Однажды Том Беллинг вышел на манеж, спьяна напялив на себя чужую, не по росту большую одежду. В это время выносили ковер. Том бросился помогать его расстилать, но споткнулся и упал. Поднявшись на ноги в полном смущении, он принялся стряхивать приставшие опилки, растирать свой и без того красный нос.

Падение Тома, его нелепый костюм, взъерошенные рыжие волосы, красный нос вызвали гомерический хохот. Зрителям в голову не приходило, что вся эта сцена разыграна нечаянно, а не нарочно. Послышались крики: «Браво, Август! Браво!» («Август» по-немецки соответствует русскому «Иванушка-дурачок».)

Пока публика вызывала Августа – Беллинга, он за кулисами получал оплеухи от великана униформиста, оставшегося по его вине без одежды. Зато директор цирка по достоинству оценил нечаянный успех. Ему пришла счастливая мысль повторить антре, и он предложил Беллингу снова выйти на манеж. Расчет оправдался. Второй выход Тома снова сопровождался оглушительными криками: «Браво, Август! Браво!»

Легенда гласит, что отныне он стал выступать в образе рыжего коверного клоуна. Через несколько дней имя его было самым популярным среди цирковых артистов Берлина. Уже никто не звал его Беллиигом, он стал Августом.

И, конечно, вскоре появилось множество подражателей. Они тоже надевали рыжие парики, делали себе красные носы, напяливали не по росту большие, мешковатые костюмы. И тоже имели успех. Теперь без участия рыжего программа казалась неполной. Образ рыжего стал варьироваться и совершенствоваться.

Джеймс Гюйон в парижском цирке Медрано создал своего рыжего. Это был не простофиля-увалень Тома Беллинга, а ловкий мим со смешными манерами и уморительными гримасами. Гюйон проделывал такой трюк: становился на голову и в этом положении поворачивался вокруг своей оси. Затем, вскочив на ноги, брал свою непомерной длины губу и закрывал ею нос. Необычайная подвижность губы позволяла ему превращать лицо в маску с выражением сатанинской насмешливости и жестокой веселости.

Вскоре Уильям Бридж создал новый тип рыжего – изысканного щеголя. Он выходил на арену в безукоризненно сшитом костюме с высоким воротничком, подпиравшим шею. Это был строгий на вид джентльмен, на лице которого не появлялось и тени улыбки.

Но даже возле такого рыжего клоун с белым лицом выглядел аристократом. Он умно и тонко направлял его поступки, помогал глубже и ярче раскрывать их смешную сущность. Белый клоун при этом должен был оставаться превосходным комиком, чтобы успешно противостоять своему партнеру-сопернику.

Постелено рыжий и белый начали вести шуточные диалоги, по и при этом трюки составляли главную сущность их сцен.

Однако некоторые сцены все ближе смыкались с театральным представлением. Они привлекали юмором, легкой шутливостью. Сцена «До, ми, соль» была остроумной пародией на дисгармоничную музыку. Сюжет ее требовал от исполнителей исключительной акробатической ловкости. По ходу действия строптивые оркестранты, не прекращая играть, набрасывались на своего дирижера. В стремительной потасовке они давали друг другу тумаки, оплеухи, срывали парики, колотили по головам скрипками. Хотя инструменты то и дело взлетали в воздух, музыка продолжала звучать в неистовом темпе и дирижер оставался стоять за пультом. И даже когда свирепые музыканты привязывали к ногам маэстро канат и изо всех сил его тянули, невозмутимый дирижер по-прежнему раскланивался с публикой и продолжал вести свой буйный оркестр.

Но были и мрачные номера, которые даже у публики, привыкшей ко всяким ужасам, вызывали страх и поднимали волосы дыбом. В цирковом представлении «Пьеро – слуга смерти» столяр Пьеро изготовлял дубовые гробы с многообещающей надписью: «Я обит глазетом». Расторопный Пьеро в поисках покупателей убивал своих клиентов и обращался к публике: «Ведь я говорил, что им нужен гроб». Этот кладбищенский юмор должен был вызывать смех. В другом представлении Пьеро саблей убивал на улице старьевщика, чтобы завладеть его товаром. Убийца прятал труп, однако призрак жертвы, завернувшись в саван с торчащей в груди саблей, возникал перед Пьеро и вещал замогильным голосом: «Старье покупаем!»

Даже эти немногочисленные примеры позволяют судить о многообразии клоунады во второй половине прошлого века. Стоит напомнить такую выразительную цифру: в труппе лондонского цирка того времени было около тридцати клоунов. Легко представить, какое место они занимали в цирковой программе. Номера их отвечали вкусам и требованиям самой разнородной публики. Это порождало жестокое соревнование, в котором каждый артист боролся за свое признание и успех, стремился совершенствовать себя и собственное искусство.

Анатолий Дуров никогда не скрывал – он искал славу. А она то приближалась к нему, то удалялась, исчезала, затем снова становилась близкой. Слава сама пришла к нему, когда он был уже близок к отчаянию.

…Скопин – уездный городок Рязанской губернии. Обитатели его не избалованы культурными развлечениями. Правда, есть несколько клубов, где горожане коротают досуг за картами, водкой или устраивают благотворительные концерты с «живыми картинами».

Однако обычно полные залы благородного собрания, общества трезвости, вольной пожарной дружины, кружка любителей сцены опустели, когда в городе начались гастроли Анатолия Дурова.

Имя его еще ничего не говорило обывателям. Что же привлекло внимание скопинцев? Во-первых, в гастрольной афише сообщалось, что это единственный в своем роде соло-клоун московского цирка; во-вторых, что он будет демонстрировать почтеннейшей публике удивительные фокусы с дрессированными животными; в-третьих, развеселит своими шутками «на злобу дня».

В день представления самое большое в городе помещение купеческого клуба ломилось от публики, жаждавшей увидеть заезжего соло-клоуна. И он не обманул ожидания.

Не просто артисту проявить свое обаяние. Это волшебный дар. Присущ он далеко не всем лицедеям, и не каждый умеет им пользоваться. Уже с первого своего появления на сцене Анатолий Дуров сумел покорить зрителей. Своим обаянием он сразу расположил к себе сидевшую в первых рядах местную знать и занимавших последние места людей попроще.

В светлом шелковом костюме с нашитыми блестками, стройный, быстрый и легкий в движениях, он выбежал из-за кулис. Умные, большие глаза его светились озорной улыбкой. Красивое лицо почти без грима. Заговорил он уверенным голосом с таким богатством и разнообразием интонаций, что каждое слово полнозвучно доносилось во все уголки зала.

Что-то подкупающее и сильное было в этом, так не похожем на виденных до сих пор циркистов и балаганщиков. Едва он произнес первое слово, зал затих и приготовился внимательно слушать.

 
У всякого свое оружие, друзья!
Есть жало у пчелы, у воина копье.
Владею силой также я:
Насмешка едкая – оружие мое.
И кто нанес обиду мне —
Я быстро пользуюсь минуткой
И за удар плачу вдвойне
Обидой злой и меткой шуткой.
 

Служитель выкатил на сцену закрытую ковриком клетку. Дуров сбросил коврик, открыл дверцу. Из нее выбежала крупная жирная крыса. Обежав вокруг клетки, она остановилась и стала на задние лапки перед дрессировщиком. Он представил ее публике:

 
Вот вам страшно прожорливая,
На хищенья не ленивая,
Разжиревшая, гигантская…
Это крыса… интендантская.
 

Снова открылась клетка, из нее неторопливо выползла другая тучная крыса. И она получила свою характеристику:

 
Вот ленивая и жадная,
Мошенница изрядная,
На обманы претолковая —
Это крысочка… торговая!
 

Со злым писком выскочила и, оглядевшись вокруг глазами-бусинками, стала возле подруг та, о которой дрессировщик сказал:

 
Вот вертлявая и грозная,
Весьма серьезная,
И увертка фарисейская,
Это крыса… полицейская!
 

Как-то получалось, что каждая обитательница клетки всем своим видом будто подтверждала то, что о ней говорилось. «Закулисная» глядела хитро и коварно, казалась франтихой в своей блестящей меховой шубке; «кафешантанная» держалась капризно, своенравно и пошатывалась, точно пьяная, пританцовывая на задних лапах. А об нескольких худых, с жадностью кинувшихся к кормушке, клоун сказал:

 
Остальные – пресмиренные,
И весьма обыкновенные,
Прожорливые, голодные —
Это крысы всенародные…
 

Куплеты были просты, но остроумны, каждая строка их била в цель и бурно принималась залом.

А уж что началось, когда клоун задел местную тему, получившую широкую скандальную известность! Все газеты писали, как ловкие дельцы пытались нагреть руки на крахе Скопинского банка. Многие мелкие вкладчики пострадали на этой афере.

– Господа! Сейчас я покажу современный фокус – обратился клоун. – Нет ли у вас денег? Обещаю вернуть с процентами…

– Сколько нужно? – спросил кто-то из кресел.

– Зависит от вашего благоусмотрения!

– Возьмите двугривенный…

Другие тоже предложили свои деньги. Собрав несколько монет, клоун сказал:

– Между мною – фокусником – и настоящим профессором черной магии та разница, что тот возвращает взятые у публики деньги, а я уношу их с собою…

И он пошел к выходу. Там его задержал шпрехшталмейстер.

– Вы куда с чужими деньгами?

– Ах, пропустите, разве вы не видите, что я в Скопинский банк играю.

Гомерический хохот был ответом на эту шутку.

Сразу после представления в уборную к артисту явился представитель местной власти. Грозно вопросил:

– Цензурованный экземпляр своих выступлений имеете?

– Нет!

– Как же вы позволяете себе публичные рассуждения без цензуры?

– Мы, клоуны, избавлены от этого удовольствия – наши выступления не цензуруются…

На следующий день в городе из уст в уста передавалась шутка Дурова. А вечером на очередном представлении он добавил новую, опять-таки бившую в ту же цель.

Шпрехшталмейстер подошел к клоуну с колодой карт.

– Не сыграем ли в дурачка? – предложил он.

– Нет! Я уже и так остался в дураках.

– Как?

– В Скопинском банке свои крохи хранил.

– Ну, так во что-нибудь другое сыграем.

– Пожалуй… Чем ушибся, тем и лечись… Сыграем в Скопинский банчок…

– Это как же?

– Вот так: двое за горло, третий в карман. Ты здесь постой, а я с двумя приятелями к тебе приду…

На следующий день местные власти попросили клоуна покинуть город. Возможно, кого другого подобная административная мера заставила бы отказаться от рискованных шуток. Но у Анатолия Дурова была иная натура. Высылка из города нисколько его не смутила, он постарался даже извлечь из нее возможную пользу и для того стал, где только можно, всячески о ней оповещать. Репутация высланного за смелую шутку – разве это не удачная реклама ищущего популярности?

«…Всякие бойкие дела зиждятся на муссировании, на рекламе, – утверждал Анатолий Дуров, рассказывая, как он согласился во время своих выступлений в Петербурге пропагандировать банкирскую контору Генриха Блока. – Сперва я колебался, боясь порицаний в печати и публики, но потом, по зрелом размышлении и принимая во внимание приличный гонорар, рассудил, что этой небольшой рекламой я вовсе не умалю своих достоинств и не отравлю ничьего удовольствия».

Признание откровенное. В жестокой борьбе за существование все средства казались ему хороши. И он выходил на сцену, облачившись в богатый, украшенный фальшивыми драгоценными камнями костюм, а на спину прикреплял крупную надпись: «Генрих Блок». По замыслу рекламодателей этот костюм и надпись должны были свидетельствовать, что всякий, имеющий дело с банкирским домом Блока, наживает груды бриллиантов, рубинов, сапфиров и прочих драгоценностей.

Публика, по признанию самого Дурова, отнеслась довольно сдержанно к его появлению в таком виде. Все же он не удержался от повторения подобного выступления, на этот раз для рекламы шляпного фабриканта.

«Шляпное» антре было очень незамысловато, как признавал даже сам его исполнитель. Он выходил на арену с непокрытой головой и просил униформиста дать ему хороший цилиндр. Тот приносил их целую охапку. Клоун тщательно примерял каждый цилиндр и все браковал.

– На вас не угодишь! – замечал униформист.

– А зачем ты принес их мне такую массу? – возражал клоун. – Ты принеси один, да хороший цилиндр. Вот, например, фабрики… (имярек). Возьму его без всяких рассуждений.

Трудно сказать, чего было больше в таких антре – рекламы фирмы или откровенной саморекламы. Фирменная надпись на костюме клоуна и похожий на газетное объявление текст репризы поражали своей необычайностью, заставляли обсуждать странные приемы исполнителя и, следовательно, говорить, говорить о нем…

Не следует думать, что Анатолий Дуров был единственным, кто прибегал к такого рода рекламе. Талантливый клоун Жакомино, выступавший в цирке Чинизелли в Петербурге, заказывал в типографии тысячи бумажных кружков со своим портретом. Мальчишки, которые всегда стайками вертятся у входа в цирк, расклеивали эти бумажки всюду, где только можно: на витринах магазинов, садовых скамейках, на окнах, дверях и степах домов. За полезную деятельность мальчишки, конечно, награждались бесплатными пропусками на галерку, откуда они тоже прославляли своего благодетеля.

Заказал он штамп со своей фамилией и в магазинах, где его знали, просил ставить штамп на бумаге, в которую заворачивались покупки. А случалось и так. Позовет Жакомино приятелей с собой в кафе и уславливается:

– Я пойду вперед, а вы войдите попозже. Заметив меня, кричите: «Жакомино! Знаменитый Жакомино, ты, оказывается, здесь!» Кричите погромче так, как будто видите меня сегодня в первый раз. За кофе плачу я…

Расчет оправдывался – услышав громкие голоса и знакомую фамилию, посетители кафе оборачивались:

– Смотрите, вот клоун Жакомино!

Так укреплял свою популярность уже достаточно известный артист. Заслуживает ли упрека молодой клоун?

Находчивость и остроумие, отличавшие Анатолия Дурова, заставляли о нем говорить в обществе. В Москве рассказывали, как ловко он поставил на место одного светского нахала. Это был сын редактора влиятельной «желтой» газеты «Московский листок» В. Н. Пастухова. Как-то, находясь за кулисами цирка и пытаясь блеснуть своим юмором перед дамами, он обратился к Анатолию Дурову с такими словами:

– А правда ли, что для полного успеха клоуну нужно иметь глупое лицо?

– Правда! – последовал быстрый ответ.

Компания молодого пшюта захохотала. Победа его казалась очевидной. Но после короткой паузы Дуров закончил:

– И если бы я обладал твоим лицом, тогда получал бы жалование вдвое больше!

Посрамленный остряк и его компания поспешили скрыться.

На этом дело не кончилось. На следующий день в «Московском листке» появилась заметка, в которой клоун Анатолий Дуров подвергся решительному разносу, был объявлен нахалом, грубияном, бездарностью, артистом, недостойным показываться на арене.

Газета продолжала травлю, отчего объект ее нападок перешел в решительное контрнаступление. Случилось это на одном из представлений, когда редактор Пастухов находился в ложе и с презрительной миной глядел на выступление с дрессированной свиньей. Вдруг чушка подошла к ложе, поставила передние ноги на барьер и уставилась на сердитого редактора.

– Чушка! Назад! Иди сюда…

Свинья оставалась неподвижной.

– Иди же, говорю тебе! Не желаешь?

Свинья не меняла положения.

– А, понимаю! – воскликнул Дуров. – Старых знакомых увидела! На своих насмотреться на можешь…

Публика поняла смысл рискованной проделки и хохотала до упада над разгневанным редактором.

Газета «Московский листок» занимала по отношению к царскому правительству охранительную позицию, поэтому передовые круги русского общества приветствовали сатирические выступления Дурова. Но в его выпадах все-таки был заключен некий личный момент, обида на сына издателя.

Гораздо сильнее прозвучало выступление Дурова против другой реакционной газеты– «Гражданин», издававшейся князем Мещерским. На арену вынесли несколько газет, и Дуров предложил свинье выбрать себе издание по вкусу. Хрюшка тыкала пятачком в «Гражданина», и создалось впечатление, что она читает эту газету. Стоявший рядом Дуров комментировал: «Вот свинья и газету выбрала свинскую».

А как Дуров подготовил этот трюк? Просто, пожалуй, даже слишком просто. В день представления он, по его словам, «провел два часа тет-а-тет» со свиньей, в продолжение которых беспрерывно подносил к ее рылу газету и щелкал ею по носу. Боясь щелчка, свинья стала отворачиваться от всякой газеты. Когда же дрессировщик поднес номер, обильно смазанный салом, то чушка не выдержала и с наслаждением принялась вбирать носом вкусный запах.

Воспоминание об этом эпизоде Анатолий Дуров заключил примечательными словами: «Вот образец легкости дрессировки. Многие другие номера, кажущиеся хитроумными, так же незамысловаты и так же легко вдалбливаются в зверьков, которые всегда представляются зрителям чрезвычайно смышлеными, между тем все это не более как фокус. Очень часто изобретательность дрессировщика приписывается феноменальному уму животных».

Клоуны Дуровы, как истые поэты арены, все более становились «властителями чувств» многоликой толпы – своих зрителей. К счастью, в своем творчестве они избегали вредного подражательства и губительной банальности, приводящих к грубому ремесленничеству.

Ничего, что порой темы их выступлений перекликались, однако манера исполнения Анатолия Дурова разительно отличалась от того, что делал на арене его брат Владимир. Если Анатолий обладал богатым воображением, находчивостью в ответах и даром мгновенной импровизации, то Владимир – умением изобретательно и весело выступать со своими четвероногими и крылатыми помощниками, что позволяло ему не только забавлять, но и покорять публику, неизменно быть господином положения с первого своего появления на манеже.

В то же время Дуровы все более становились клоунами-публицистами, сатириками. Вот одно антре Владимира Дурова, показывающее, что ему, как и его брату, уже в раннюю пору были свойственны обличение и сатира.

В Москве происходили студенческие волнения, газетам о них запрещено было писать. Все объяснялось событиями в университете. В те годы студенты ходили обычно в рубашках навыпуск, с пледами вместо пальто. Начальство ввело форму и потребовало обязательного ее ношения. Многие студенты отказались. Тогда инспектор университета Брызгалов предпринял репрессии против непокорных, что вызвало новый взрыв возмущения. Решено было ретивому инспектору нанести публичное оскорбление. По жребию это должен был сделать студент Суханов. В Благородном собрании он дал пощечину Брызгалову.

Разумеется, студент был исключен из университета, а инспектор, хотя и покинул свой пост, но получил звезду от правительства.

В один из вечеров Владимир Дуров вышел на арену и обратился к униформисту-помощнику:

– Вообразите, что вы умный…

– Пожалуйста! – униформист принял соответствующую позу.

– Теперь вообразите, что вы инспектор…

Зрители, особенно студенты, насторожились, зашушукались. А клоун нарисовал мелом на своей руке звезду и дал звонкий «апач» униформисту-«инспектору».

Весь цирк задрожал от криков: «Браво, Дуров! Браво!» Публика неистовствовала все сильнее, молодежь вскочила со своих мест. Представление пришлось прервать. О случившемся немедленно донесли полицмейстеру, тот самолично препроводил артиста в полицейскую часть.

На следующий день из полицейской части его привели в канцелярию генерал-губернатора. Князь Долгоруков велел поставить стул посреди пустого зала и коротко приказал:

– Сидите, пока не приду!

Несколько часов кряду клоун просидел на стуле, слушая бой часов и разглядывая лепные узоры на потолке. Наконец, после томительного ожидания дверь отворилась, и князь крикнул с порога:

– В следующий раз ешь пирог с грибами да язык держи за зубами. А теперь убирайся из Москвы, и до тех пор не являйся, пока не забудут твоей фамилии…

Генерал-губернатору совсем не хотелось затевать нового скандала, да еще с кем?.. С клоуном!