Текст книги "Братья Дуровы"

Автор книги: Александр Таланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Ну как было не увлечься программой, в которой лучшие артисты соперничали в ловкости, красоте. Г-н Калиени показывал парфорсную езду[1]1
  Парфорсная езда – буквально «езда через силу». Наездник исполняет прыжки на спине лошади, в то время как лошадь берет барьеры.


[Закрыть] на неоседланной лошади, а г-н Гертнер делал сальто-мортале на скачущем коне, затем оба демонстрировали «академические позы» на двух неоседланных лошадях.

И как было не залюбоваться высшей школой верховой езды, исполняемой такими эффектными всадницами, как г-жа Саламонская и девица Клара Раш и кавалерами гг. Саламонским и Эспери. А конные маневры, когда двадцать красивых и элегантных дам, сидя на двадцати кровных лошадях, съезжались, разъезжались, строили эффектные группы. А труднейшее сальто-мортале через десять лошадей, которое исполняли один за другим все клоуны…

Саламонский любил клоунов и очень заботился о том, чтобы на его представлениях было весело. Ведь цирк должен отвлекать зрителей от больших и малых повседневных забот. Клоуны в цирке Саламонского умели развлечь, повеселить. Наибольшим любимцем публики был Танти-Бедини.

Братья Дуровы обожали Танти, преклонялись перед его талантом, мечтали ему подражать.

– Мне бы хотелось быть таким, как Танти! – вздыхал Анатолий.

– Хотя бы ковры ему расстилать, – шептал Владимир.

Если бы кто-нибудь тогда им сказал: «Недалеко то время, когда вы не только будете выступать на арене, как Танти, даже „забьете“ его», – они сочли бы эти слова злой насмешкой.

А время это уже приближалось. Тетива лука натянулась до предела. Оставалось пустить в цель стрелу. Но цель пока была закрыта.

Случайность помогла ее увидеть. Хотя можно ли счесть случайностью то, что ищешь с таким упорством, к чему стремишься с таким рвением, что стало смыслом всей их молодой жизни?

Газета «Московский листок» относилась к разряду бульварных. В ней печатались светская хроника, городские происшествия, сплетни, сообщения о купле-продаже, объявления зрелищных предприятий.

Разумеется, братья Дуровы интересовались в газете прежде всего тем, что относилось к цирку и балаганам. И, конечно, им бросилось в глаза обращение их кумира, клоуна Танти: «Имею честь известить высокопочтеннейшую публику, что в ближайшее воскресенье имеет быть в цирке мой бенефис. Представление будет состоять из лучших нумеров репертуара программы, а потому я всепокорнейше прошу многоуважаемую публику не оставить бенефис мой своим благосклонным вниманием и осчастливить посещением».

Как страстно желали юнцы увидеть «лучшие нумера репертуара программы», но осуществить это не удавалось: билеты на подобные представления продавались по повышенным ценам, а денег не было даже на галерку.

Оставалось только смириться. Однако скрытое желание искало выхода. И он нашелся, хотя в самом неожиданном направлении.

В той же газете внимание братьев привлекло объявление некоего Ринальдо. «Профессор черной магии, фрачный артист, фокусник и куплетист» – он предлагал демонстрировать свое искусство в гимназиях, реальных училищах и даже в институтах благородных девиц.

Трудно сказать, кому из братьев первому пришла мысль просить профессора, обладателя стольких талантов, взять к себе в обучение. Так или иначе, они отправились к нему по указанному в газете адресу – на Грачевку, расположенную неподалеку от Цветного бульвара.

Темная слава была у этого места. В ее переулках располагались публичные дома, грязные трактиры, дешевые меблированные комнаты, где ютились бродячие комедианты, шарманщики, личности без определенных занятий, скрывались скупщики краденого добра, да и воры.

Профессор черной магии обитал чуть ли не под крышей облупленного старого дома. Братья постучали в обшарпанную дверь, на которой красовалась визитная карточка Ринальдо с упоминанием всех его титулов.

– Войдите! – отозвался на стук хриплый голос.

Тесная комната была заставлена странными вещами. В решетчатом ящике на комоде жались красноглазые белые крысы. На столике, в соседстве с пустой заколоченной клеткой и чучелом петуха валялась колода карт. Из брошенного на стул шапокляка торчала лакированная «волшебная» палочка. На стенах висели афиши, изображавшие красавца в щегольском фраке и нарядном цилиндре – хозяина всего этого хаоса.

– Что вам угодно, милостивые государи? – спросил одутловатый человек в засаленной фуфайке.

– Здесь живет профессор Ринальдо? – робко пробормотали братья.

– Я профессор… – ответил хрипун, отставляя в сторону полупустую бутылку водки.

Перебивая друг друга, Владимир и Анатолий изложили свою просьбу.

– Учениками моими хотите стать? Похвально… – одобрил чародей. – А что вы умеете делать?

Как на ярмарке цыган-барышник проверяет лошадей, так Ринальдо тщательно удостоверялся в силе мускулов будущих учеников, заставил сделать несколько упражнений. Осмотр его удовлетворил.

– Годитесь в акробаты… – заключил он, – Что?! Желаете стать клоунами? Ну, это мы посмотрим… А что думают по этому поводу ваши родители? Их нет… Прискорбно… А документы при вас? Это хуже… Ну так вот, милостивые государи, украдите свои документы у вашего опекуна и являйтесь ко мне. Я возьму вас работать с собой в Тверь.

От такого лестного предложения не мудрено было потерять голову.

Владимир и Анатолий не чувствовали под собой ног, когда простились с добрым магом. В душе их что-то пело, звучала бравурная музыка – музыка цирка. Перед глазами мерещились огни арены, где вскоре они будут выступать, слышать восторженные рукоплескания зрителей. Цирк! Настоящий цирк… И они – клоуны!..

Находят себя

…Право, уйду! Наймусь

К фата-моргане!

Буду шутом в волшебном балагане!

И никогда меня вы не найдете:

Ведь от колес волшебных нет следа…

Новелла Матвеева…

Где же огни арены?! Где аплодисменты восторженных зрителей? Их обманули! Заманили! Никто из порядочных артистов не идет в этот жалкий балаган, выстроенный посередине базарной площади.

Еще на вокзале в Москве, перед отправлением в Тверь, братья почувствовали что-то неладное. Труппа антрепренера Вальштока, в которую они вступили вместе со своим покровителем, чародейным профессором Ринальдо, показалась им, скорее, сборищем бродяг. Это были незадачливые балаганщики, всюду терявшие ангажемент из-за неудержимого пристрастия своего к алкоголю, неопределенные личности, которых никак нельзя было причислить к настоящим циркистам.

В те времена, когда юные Дуровы в таком отчаянии стояли перед балаганом в Твери, в России уже существовало более полусотни цирков, в разных уголках страны. Некоторые из них стационарные: каменные и деревянные; остальные – бродячие, полотняные шатры – шапито легкой разборной конструкции. Не говоря уж о больших губернских городах, цирки давали представления и в захолустьях, таких, как Ишим на сибирском севере, ярославское Пошехонье, село Белая Глина на Ставропольщине или Гусь-Хрустальный Владимирской губернии, а в Ярцево Смоленской губернии было построено даже зимнее цирковое помещение.

Подобная дислокация неудивительна: большие ярмарки и оживленные торжища в этих местах могли принести сборы. В губернской Твери постоянного цирка не было, и в ярмарочное время здесь вырастал полотняный гриб шапито, сооружались деревянные балаганы.

Представления в балагане Вальштока давались в день по нескольку раз. Каждый артист повторял свой номер до изнеможения. Начинал представление «человек-каучук», изгибавшийся так, словно действительно имел каучуковое тело. Но он был уже немолод и старые кости больно напоминали ему об этом. В перерывах «человек-каучук» усиленно поддерживал себя водкой. К тому же спасительному средству прибегали и двое силачей, отчего они с трудом исполняли свой номер.

Невзыскательную публику смешил клоун частыми падениями и звонкими пощечинами– «апачами», которые он получал по всякому поводу. Под стать ему был «профессор черной магии» Ринальдо. Появлялся он в сомнительной чистоты фраке и шапокляке, говорил на тарабарском языке, изображал иностранца, показывал простые карточные фокусы, вытаскивал шелковые платки из собственного рта и творил разные немудрящие чудеса своей «волшебной» палочкой.

Остальные артисты труппы тоже не блистали талантами. Поучиться у них нечему было. Но братья не оставались в бездействии. Они работали и как гимнасты и как клоуны, случалось им выступать и в роли ассистентов Ринальдо. Последнее даже служило некоторым отдыхом и в то же время помогало постичь секреты фокусника.

«Все пригодится» – утешали себя братья, когда хозяин балагана приказывал им выступать на подмостках в столь различных амплуа. Гораздо труднее было переносить бедственный быт. Все мужчины труппы, все шестнадцать человек, помещались в одной комнате без каких-либо признаков мебели. Голодные, холодные, усталые после целого дня работы в балагане, люди валились прямо на голый пол и тут же засыпали, накрывшись случайным тряпьем.

Дуровы сознавали, что попали в омут. Хуже всего было то, что вместе с другими балаганщиками они повадились проводить свободное время в трактире. Там, перед захмелевшими купчишками можно было показать «экстраординарные» номера: проглотить столовую ложку горчицы или чайную перца, за что получить в награду двугривенный. За ту же сумму выпивали и рюмку керосина, чернил или лампадного масла, и уж совсем за гроши развлекали посетителей акробатическими штуками.

Трактир манил не только добавочным заработком, чтобы насытить тощий желудок. Юноши Дуровы стали посещать это злачное место и по другой причине. Их захватила любовь, закрутила вихрем и столкнула с пути, по которому они до сих пор шли вместе и дружно.

По прошествии многих лет оба брата, уже вполне взрослые, вспоминали то время в Твери, как время серьезнейших перемен и перелома в их жизни. Можно думать, что тогда же образовалась первая трещина в их отношениях.

Мемуарные записи обоих Дуровых позволяют представить картину тех дней. Размолвка братьев, по-видимому, началась с самой банальной ревности.

«…Наши закулисные нравы были чисты, – писал Анатолий Дуров о том времени. – Впрочем, в стенах цирка безнравственность считается редкостью, хотя посторонний наблюдатель всегда почему-то склонен предполагать, что за нашими кулисами грязно и мерзко. На самом деле скромность наших дам может быть даже названа замечательною, хотя, конечно, в семье не без урода, но я говорю не про исключения… Постоянные заботы об усовершенствовании своих способностей отдаляют представительницу арены от мысли заняться интригами в материальном отношении, хотя бы даже и выгодными, но не продолжительными. Она превосходно знает, что жизнь, исполненная кутежа, разврата, приохотит ее к праздности, она обленится, потеряет свое положение в цирке, перестанет первенствовать, и тогда она совершенно беспомощна».

Но особа, увлекшая юношей Дуровых, была далека от цирка. Деликатно ее называли «арфисткой», она пела в трактирном хоре. Из своей среды она выделялась лишь тем, что была молода, красива, обладала хорошим голосом.

Братья соперничали в наивных ухаживаниях. Подносили даме своего сердца сласти, яблоки, апельсины, которые получали от трактирных посетителей за свои сальто-мортале и несложную клоунаду.

Дама принимала дары, оставаясь равнодушной к обоим поклонникам. Это не мешало им горячо ревновать ее друг к другу, что еще сильнее разжигала «она» для собственного развлечения.

Чтобы избавиться от сердечных страданий, Владимир бежал из Твери. Вернее, из-за полного отсутствия денег, пешком по шпалам побрел в родную Москву… Но отступление старшего брата не принесло Анатолию желанного успеха: арфистка предпочла его какому-то богатому купчику.

– Очень мне нужны твои жалкие гроши! – бросила она влюбленному юнцу на прощание.

Это было больно и оскорбительно. Тяжело переживая драму своей первой любви, Анатолий в отчаянии бросился к тому, от чего до той поры стойко удерживался, – к водке…

Еле добравшись из трактира домой, Анатолий затеял ссору с забулдыгами балаганщиками, в схватке с ними потерпел поражение и в довершение всего был ими ограблен до нитки.

Только «человек-каучук» посочувствовал бедному юноше, когда с того слетел хмель. Пожурил его, дал добрый совет:

– Уходи от нас, если счастья себе желаешь! Нехорошие мы люди. Не оставайся у нас ни минуты, чтобы совсем не пропасть. Ты еще молодой, может, к делу какому-нибудь приспособишься…

Анатолий решил послушать совета, попросил у Вальштока расчета.

– Чего? – заорал хозяин. – Расчета… Да что ты, полагаешь, что я только на одну ярмарку тебя взял? Нет, ты послужи, а я посмотрю, на что ты годен, и тогда скажу, сколько ты заслуживаешь. Все вы у меня только даром хлеб жрете. Вам бы ночевать в балагане, а я вас чистой комнатой балую. Это ты ни во что не считаешь? Вон!

«Каучуковый человек» посоветовал не вступать в дальнейшие пререкания с хозяином.

– Ну, какой уж там расчет, слава богу, что не ударил. Ежели ты не врешь, что в Москве у тебя есть где жить, то беги. Право слово, убеги! И не пьянствуй, коли молоко на губах еще не обсохло. Держись!

– Нечаянно я…

– Ох уж эти «нечаянно»! Все так начинают, а потом втягиваются.

– Не буду, никогда больше не буду! Правда, в первый и в последний раз. Честное слово, в последний раз!

– Вот и я из-за этой самой проклятой водки страдаю…

– Знаю…

От балаганщиков Анатолий слышал грустную историю жизни «человека-каучука». Блистательно начал он на арене карьеру «клишника» и за годы успешной работы сам обучил немало артистов искусству «ломкости и гибкости». Но пьянство сгубило талантливого акробата, и он все более опускался на дно. Даже в жалкой труппе Валь-штока он слыл нищим, ходил в отрепьях, спал без подушки и одеяла. Правда, и во сне ухитрялся оставаться удивительным каучуковым человеком: складывался на полу так, что то одна, то другая нога попеременно служили ему изголовьем, устанет правая – тогда положит под голову левую. Некоторые пытались подражать ему и таким же способом обходиться без подушки – не получалось.

– Верю тебе, глупый мальчишка, что слово сдержишь, – продолжал старый акробат, – потому на вот, возьми свою амуницию – куртку… Когда вчера тут свалка была, я нарочно ее взял, а то бы тебя совсем обобрали.

– А сапоги, шапка?..

– Пиши пропало! Лучше и не спрашивай ни у кого, а то еще изобьют до полусмерти. Подобру-поздорову уходи отсюда! Да поскорее – последний тебе мой совет.

Крепко обнял Анатолий своего доброжелателя и, как был, босой, с непокрытой головой, вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. В неизвестность…

…Рельсы стремились в бесконечную даль. Справа и слева тянулась лесная чаща – сплошной зеленый коридор.

Утомительно идти, соразмеряясь с ритмом неровно уложенных шпал. Приходилось то укорачивать, то удлинять шаг. Да еще за плечами на палке болтался старенький матерчатый саквояж, набитый пещами.

Все же Владимир был настроен бодро. Даже напевал подходящий к случаю куплет собственного сочинения:

 
Ветерком пальто подбито
И в кармане ни гроша,
В этой доле поневоле
Затанцуешь антраша…
 

К середине дня он прошагал уже много верст, а до Клина оставалось далеко. Лес чуть поредел, от болот повеяло сыростью. А впереди по-прежнему сверкали рельсы да чернели шпалы, казалось, им не будет конца.

Саквояж словно стал тяжелее, палка начала давить на плечо. Усталость брала свое. Давал знать о себе и голод, особенно хотелось пить.

Когда ноги совсем стали подкашиваться, откуда-то донесся лай собаки. За поворотом возникла будка путевого обходчика. И навстречу с хриплым лаем бросилась худая собачонка. Владимир ответил ей в тон. Пес от неожиданности смолк и в испуге прижался к ногам деда, открывшего дверь будки.

– Что нужно? – недовольно пробурчал дед. Он был один со своим несмелым псом и, видно, опасался пришельца: мало ли чего можно ожидать от бредущего так, пешком по шпалам.

– Напиться!..

– Пей! – Дед ткнул путнику железную кружку с водой.

Владимир жадно осушил всю кружку.

– Отдохнуть у вас можно?

– А ты кто будешь?

– Фокусник, клоун…

– То есть кто?..

– Циркист…

– Много вас тут шляется всяких…

Дед торопливо вернулся в будку, захлопнул за собой дверь. Собака, наконец поняв свою ошибку, с лаем бросилась на Владимира.

Ничего не оставалось, как продолжать путь дальше. Саквояж стал уже невыносимо тяжел. Пришлось его облегчить – выкинуть все, без чего можно обойтись. В траву полетели книги, тексты клоунских куплетов, парик для пантомимы «Арлекин и скелет» – Владимир изображал в ней злого старика, роль нелюбимую, так как ему хотелось играть людей веселых. На самом дне саквояжа лежало большое деревянное клише, изображавшее лицо плачущего клоуна. Юный циркист сам вырезал перочинным ножом это клише, чтобы отпечатывать афиши своих будущих выступлений. Жаль было выбрасывать такую памятную вещь, и он повесил ее на ветку ближайшей березы. В зеленом лиственном обрамлении деревянное лицо клоуна выглядело удивительно забавно. Владимир улыбнулся своей выдумке.

Чьи-то шаги заставили насторожиться. На всякий случай укрылся в чаще деревьев – в глухом лесу не всякая встреча желанна.

На поляну вышла старуха с лукошком, полным грибов. Прошла несколько шагов, остановилась как вкопанная перед березой. Что такое? Старуха оглядела березку, обошла вокруг, с опаской уставилась на деревянное изображение. И вдруг бухнула перед ним на колени и принялась молиться. Воздела руки к небу, крестилась, клала поклоны до земли и, наконец, с благоговением приложилась к деревянному «лику».

Владимир не выдержал, фыркнул: старушка приняла клише за новоявленную икону.

– Свят, свят, свят! С нами крестная сила… – Перепуганная бабка кинулась в лес. Вслед раздался звонкий молодой хохот. Только леший мог смеяться так весело. Ему и досталась брошенная корзина с грибами.

И опять шпалы, шпалы… Короткий шаг… длинный шаг… Есть время подумать, поразмышлять.

Верно поступил он, так решительно покончив со своим увлечением. Теперь на душе легко, и казалось даже смешным, что так нравилась ему певичка из трактирного хора.

Сама судьба будто нарочно устроила трудный экзамен, говоря: «Выдержишь – слава, не выдержишь – погибель». Не просто было одержать победу над самим собой.

Работа в балагане не только принесла разочарование, но дала и некоторый опыт, укрепила уверенность в себе и… отравила успехом. Разве можно забыть аплодисменты зрителей, когда удавалось ловко исполнить гимнастический номер или рассмешить каким-нибудь клоунским трюком. Такое навсегда остается в памяти, рождает желание вновь и вновь услышать восторженное «браво!» «бис!».

В Клин пришел Владимир с созревшим решением – дать собственное представление в городе.

Снял комнату на постоялом дворе. Едва утолил голод, завел разговор с коридорным. Узнал от него, что в городском клубе есть зрительный зал и сцена, но, чтобы снять помещение, следует предварительно добиться разрешения полицейского надзирателя, а он груб, жаден, берет со всех непосильную дань. Житья от него нет!

Владимир потребовал чернил и бумаги, написал афишу: «Проездом через здешний город в Москву, с дозволения начальства, будет дано представление в здании клуба, в трех разнообразных отделениях, состоящих из следующих номеров:

„Сила зубов или железные челюсти“.

Исполнит силач Владимиров.

Сатирические куплеты: „Все замерло“.

Исполнит комик Володин.

Удивительные фокусы покажет профессор черной магии Вольдемаров.

Первый русский оригинальный соло-клоун Дуров выступит как художник-моменталист и звукоподражатель».

Старшине клуба афиша понравилась. Он согласился предоставить помещение, конечно, если будет получено соответствующее разрешение властей.

С афишей в руке Владимир переступил порог полицейского участка. В канцелярии сидели секретарь, два-три молодых писца и сам надзиратель – гроза местных жителей.

– Что надо? – гаркнул надзиратель.

Пробежав глазами протянутую афишу, потребовал:

– Паспорта артистов!

Владимир вынул свой паспорт.

– Всех артистов говорю!

– Изложенное в афише исполняется мною одним…

– Таких жуликов-шарлатанов не допускаю! – заорал полицейский.

– А я повторяю, что все исполняю я! – вспыхнул Владимир.

– Видал я таких… Ну, какой ты силач? Покажи-ка свою железную челюсть?

Владимир подошел к покрытому зеленым сукном столу и… поднял его зубами в воздух.

Надзиратель, секретарь и писцы замерли от удивления.

– Черт возьми! Вот здорово! – восхитился надзиратель. И даже переменил обращение. – А какие еще вы делаете фокусы?

– Покажу, если дадите лист газетной бумаги.

Писцы бросились, подали газету. Владимир, как полагается настоящему фокуснику, развернул лист, показал, что в нем ничего не спрятано, и, обернув вокруг своей руки, попросил не быть в претензии, если вдруг что-либо найдется. И тут же вытащил из газеты свой стоптанный сапог.

Забыв всякую субординацию, писаря захлопали в ладоши, а надзиратель пригласил сесть на стул и милостиво вымолвил:

– Ну, а какой вы клоун и рассказчик, это мы убедимся уже в клубе, в воскресенье.

Как счастлив был Владимир, что научился у балаганщиков несложному приему – ухватить зубами край стола и незаметно подымать его снизу ногой.

На представление в клубе были проданы все билеты. Полному сбору содействовал слух, исходивший из полицейской канцелярии, будто силач подымал стол, за которым восседал толстяк секретарь.

Публика с интересом следила за превращениями геркулеса Владимирова в куплетиста Володина и затем в фокусника Вольдемарова. Перед последним номером программы Дуров поспешил взять у кассира причитающуюся ему часть сбора и накинул поверх своего обычного платья шутовской балахон. Под звуки разбитого рояля он вышел на сцену. Сначала прочел смешной стишок. Нарисовал несколько забавных рож. В заключение обратился к публике:

– Господа, прошу разрешения рассказать о том, что случилось со мною в вашем гостеприимном городе.

– Просим! – пробасил благосклонно настроенный надзиратель.

Рассказ оказался совсем коротким, но вызвал целую бурю. «Иду я берегом пруда. Смотрю – толпится народ. Спрашиваю: „Что делаете, ребята?“ – „Да вот стряслось у нас несчастье, – бьемся у воды три часа и никак не можем вытащить“. – „Кого, чего?“ – спрашиваю. „Надзиратель утонул…“ – „Эх! помогу вам, ребята. Верный дам совет“. „Какой?“ – спрашивают. „Покажите ему трехрублевку, он и сам из воды вылезет“».

Едва соло-клоун произнес последние слова, в зале поднялся невообразимый хохот. Надзиратель крикнул что-то грозное, но его слова потонули в общем шуме. Что произошло далее, соло-клоун так и не узнал. Пользуясь суматохой, он сдернул балахон, бросил его в свой саквояж и выпрыгнул через окно во двор. На улице уговорил проезжавшего мимо ломового возчика довести до первого полустанка.

Там он сел на поезд, отходивший в Москву.

«С этого дня я начинаю летосчисление своей политической сатиры», – написал много лет спустя в своих воспоминаниях заслуженный артист республики Владимир Леонидович Дуров.

…Босой, с непокрытой головой Анатолий вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят. Долго бродил по закоулкам и задворкам, не зная, что предпринять. А голод все более давал себя чувствовать. К вечеру вовсе замучил. Хоть протягивай руку – проси милостыню, христорадничай!

Наконец добрел до вокзала и остановился у кабака. Дверь то и дело открывалась, оттуда доносились гам, пьяная песнь.

Чего не заставит сделать голод! Анатолий широко распахнул дверь, с порога сделал сальто-мортале, стал на руки и прошел на середину зала вниз головой.

Толпа расступилась и в миг смолкла.

– А вы, братцы, любите фокусы?

– Уж не ты ли их собираешься показывать?

– А хоть бы и я…

– Ха-ха-ха!.. Ишь шустрый нашелся!

– Ладно, принесите мне хлебного мякиша.

Половые принесли ломоть хлеба, из мякоти его Анатолий сделал несколько шариков, а корку съел.

Немудрящие его фокусы с шариками привели в восторг половых. Когда же он раскрыл секреты своих манипуляций, то окончательно покорил зрителей.

– Впрямь ты мастак! Может, что-нибудь еще умеешь проделывать?

– Умею! Флик-фляк, сальто-мортале…

– Что это такое? Ну-ка покажь.

Анатолий продемонстрировал свое акробатическое искусство. Посетители диву давались, били в ладоши, а исполнитель с пресерьезным видом раскланивался.

– Молодец! Право слово, молодец! Из каких же ты будешь? – расточали похвалы, задавали вопросы зрители.

– Я из цирка…

– Почему же ты не при деле?

– С хозяином поссорился. Денег не платит, ругается…

– А отчего ты такой ободранец?

– Товарищи обокрали.

– Ах ты горюн! Может, есть хочешь? Мы тебя попотчуем.

Трактирные услужающие поставили на стол перед голодным артистом порцию гуляша. Он тотчас набросился на еду.

История его злоключений и намерение отправиться в Москву без билета вызвало новую волну сочувствия.

– Опасно, брат! Поймают – шею накостыляют… Поможем тебе иначе устроиться, – откликнулись доброжелатели.

– Как же иначе доехать?

– Сперва отдохни, переночуй у нас. А там видно будет: утро вечера мудренее.

Анатолия устроили здесь же, в трактире, в закутке, заставленном нарами. Половые накормили его обедом и сообщили, что с железнодорожниками почти сговорились, однако когда завтра утром они соберутся чаевничать, Анатолию для своих благодетелей следует произвести какую ни на есть комедь.

Утром в закуток прибежал половой, заторопил:

– Скорей иди! Кондуктора пришли!

Быстро явился Анатолий в чистую половину и без лишних слов стал показывать свое акробатическое искусство перед столом, за которым степенно восседали железнодорожники.

– Ишь, какой ломаный… Точно пружинный весь… Видать, смышленый… – прихлебывая из блюдечек чай, одобряли они.

В багажном вагоне, на груде сваленных чемоданов, сундуков, корзинок и ящиков бывший артист труппы Вальштока благополучно приехал в Москву.

И даже когда искусством его восхищалась Европа, прославленный русский соло-клоун Анатолий Леонидович Дуров всегда помнил свое первое самостоятельное выступление в провинциальном российском городе.

Выступления в балаганах были для Дуровых суровой школой. Но именно здесь они почувствовали себя профессиональными артистами и поняли, что главное в жизни циркиста – не аплодисменты, не блеск огней, а тяжелый, изнурительный, всепоглощающий труд. Только он может привести к успеху.

Выступая в балагане перед самой демократической публикой, Дуровы видели, как приветствовала она силу и ловкость, красоту человека, его мечту о прекрасном, как поддерживала каждое слово критики в адрес тех, кто угнетал народ.

Опыт работы в балагане и впечатления от общения с публикой сказались в дальнейшем на артистической деятельности братьев Дуровых.