Текст книги "Братья Дуровы"

Автор книги: Александр Таланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Он был королем шутов, а не шутом королей

Где мы, когда человек одинок? Где мы?..

Л. Озеров

Тысячи верст исходил, изъездил, исколесил в ненасытной жажде успеха. Триумфальные гастроли. Коррида на Ла Плаца де торос в Мадриде, и бык, пронзенный острием шпаги русского клоуна… Грандиозный цирк, затем одиночная камера в мрачном замке Моабит в Берлине… Пленительные улыбки гейш в чайных домиках на улице Гиндза в Токио… Лучшие русские цирки в Петербурге, в Москве, провинции… Повсюду, всегда неизменный успех.

Дороги, дороги, дороги… Слава, покрытая пылью дорог. Но не меркло ее ослепительное сияние, блистательные лучи ее, казалось, ничто, никогда не затмит. И вот жалкое шапито антрепренера Максимюка в Мариуполе. Скверная гримаса судьбы!

Маленький город на берегу Азовского моря. Идет второй год мировой войны, и сюда доносятся ее раскаты. Местное население – русские, украинцы, греки, евреи, болгары, чиновники, торговцы, рыбаки, огородники – смесь племен и народов, занятий… Война раздула шовинизм и взбаламутила житейское море. Лишь в цирке объединяется разноязычная, разнородная публика Мариуполя.

Афиши, расклеенные на улицах города, извещают о гастролях «всемирно известного, настоящего» соло-клоуна Анатолия Дурова, который прибыл специально, чтобы дать всего несколько представлений в цирке антрепренера Максимюка.

Азовское море возле Мариуполя непохоже на море – серое, мутное, безрадостное. И город не напоминает настоящий город. Дома будто все одинаковые – деревянные, редко каменные. Тянутся унылые заборы, пустыри, сады. Только церкви разных вероисповеданий не похожи друг на друга, но и они одинаково окружены глухими оградами, за которыми заросли сирени. И опять – заборы, унылые, бесконечные.

Неужели нельзя было выбрать другого места для гастролей? Увы, нет! Прославленный, всемирно известный соло-клоун Анатолий Дуров все меньше интересовал публику.

Причина? Время ушло вперед, а художник, творец, артист остановился на месте. Свершилось невероятное – сатирик Анатолий Дуров, стяжавший славу острыми, злыми шутками, стал казаться пресным и скучным.

Не сразу публика охладела к нему. Происходило это исподволь, незаметно для обеих сторон, но настал день, когда вдруг заговорили: «Он устарел, неинтересен, повторяется…» И в том не было ни досадного заблуждения, ни клеветы.

Неужели общественная жизнь так изменилась, что сатирик не может найти повода для осмеяния ее недостатков? Разве в российской действительности нет больше самодуров-губернаторов, полицейских сатрапов, чиновников-взяточников и казнокрадов? Или уже не подавляется любое проявление свободомыслия, отменены губительные для развития культуры цензурные ограничения?

Наоборот, реакция торжествует, малейшие ростки демократии вырываются с корнем, и начавшаяся мировая война еще более усугубляет все пороки самодержавия.

Новые времена требуют новых методов борьбы, сильных, решительных. В стране уже слышится могучая революционная поступь. Многие представители художественной интеллигенции если не прямо примкнули к революционной борьбе, то прониклись ее идеями.

Трагично положение художника, не поспевающего за требованиями своего времени. И еще трагичнее, когда он не понимает истинной причины происходящего с ним. В таком состоянии оказался Анатолий Дуров. Неудачи все чаще преследовали его. Не раз ему приходилось в растерянности стоять на арене, видя, что к его шуткам, которые еще недавно так горячо принимались, публика остается равнодушной.

…Максимюк раскинул свое шапито на краю базарной площади. От гостиничных номеров «Пальмира», где остановился Анатолий Леонидович, до базара идти недалеко. Но сегодня этот путь кажется ему утомительным.

Накануне, вернувшись в гостиницу после вечернего представления, он почувствовал себя нездоровым, но приписал это тому, что не имел успеха на первом своем выступлении перед мариупольской публикой. Правда, едва он появился на арене, послышались аплодисменты, затем настроение зрителей падало и под конец раздались совсем жидкие хлопки. Это был провал, он знал хорошо и обмануться в том было нельзя.

Сегодня он шел в цирк с решением, пока еще смутным, но которое все более крепло – сказать антрепренеру, что свои гастроли в Мариуполе продолжать он больше не в состоянии, не может, не хочет, не будет. Он колебался, какое из этих слов следует произнести, и почему-то не мог выбрать окончательно.

Унылое однообразие уличных заборов нагоняло тоску. Базарная площадь, всегда такая оживленная, выглядела пустынной. С моря дул холодный, пронизывающий ветер. Анатолий Леонидович зябко ежился в своем легком пальто. Последнее время, что было вовсе не в его натуре, он стал одеваться небрежно, без прежней подчеркнутой щеголеватости. И, что было совсем удивительно, даже его парадный шелковый балахон на арене стал выглядеть мятым и мешковатым, а лента с медалями, жетонами и звездой эмира Бухарского ему самому стала казаться нелепой и бутафорской и, главное, надоевшей.

Что это, старость? Нет! Физических сил и энергии у него хоть отбавляй. Вернее всего, это предельная неудовлетворенность собой, своим творческим состоянием. Но где и как найти выход из создавшегося тупика?

Шапито кое-где прорвалось, издали пялилось грубыми, наспех сделанными латками. Выжига антрепренер Максимюк экономит гроши и даже мало-мальски не заботится о привлекательности своего заведения.

Из окошечка кассы выглядывало приветливое лицо кассирши Анны Михайловны. Дуров знал ее давно, она была известной наездницей, когда он лишь делал первые шаги на арене. Имя мадемуазель Аннет тогда украшало афиши цирков провинции и даже столицы. Но случилась беда: лошадь испугалась выходки какого-то пьяного зрителя, шарахнулась в сторону, нарушила строгий ритм сложного номера. Падение на полном скаку… Удар о барьер…

Кому нужна наездница-хромоножка? И вот она – кассирша кочующего шапито. Все же от прежней цирковой артистки у ней остались изящество и легкость движений да свойственная людям опасных профессий душевная доброта.

– Что-то вы сегодня невеселый, Анатолий Леонидович? А у меня сбор отличный!

– Нездоровится, мадемуазель Аннет… Никуда не гожусь!

Обращение, напоминание о лучших временах, заставляет кассиршу расцвести в счастливой улыбке.

– Нет, вы нисколько не старитесь, Анатолий Леонидович! Вовсе не изменились, все такой же элегантный, блистательный, как прежде… Не то что нынешняя молодежь, грубая, невоспитанная. Где настоящий цирк? Где?.. Я вас спрашиваю!.. Помните? В Киеве, в «Гиппо-паласе»…. Какие артисты там выступали! И какие лошади!.. Разве есть теперь такие лошади? Нет, вы скажите, где такие лошади?

Старая кассирша заговорила на неисчерпаемую, любимую тему – о грубости молодежи и гибели современного цирка. Анатолий Леонидович понял, что теперь не скоро удастся вырваться из плена воспоминаний, и сел на табурет у входа в кассу.

Кружилась голова, непонятная слабость все больше охватывала тело, тяжелила, сковывала движения. Неотступно сверлила мысль:

«Надо сказать Максимюку о своем отказе работать… Почему? Ну, не все ли равно почему: не могу, не хочу, не в состоянии, надоело…»

Над ухом ровно гудел голос бывшей наездницы:

– Помните, как бывало весь цирк аплодировал, когда работали крафт-акробаты братья Филиппи. Не чета нынешним скороспелкам. Раз-два и готово…

– Максимюк здесь? – перебил Анатолий Леонидович.

– Нет, пока не пришел.

– Извините, Аннет, я подожду там…

Анатолий Леонидович направился в сторону, откуда доносились шумные голоса, нестройные звуки настраиваемых инструментов, ржание лошадей, пистолетное щелканье шамберьера – какофония, без которой нельзя представить ни один цирк мира.

На манеже конная группа дрессировщика Кардинали заканчивала репетицию. Дуров кивнул ему головой, тот приветливо откликнулся гортанным «чао!» и продолжал работу.

Как бывало в детстве, так и по прошествии десятилетий, Анатолий Леонидович всегда любовался цирковыми лошадьми. Что-то есть особенно притягательное в этих четвероногих артистах, когда послушные своему руководителю, на узком круге манежа они совершают сложные эволюции, маршируют, высоко вскидывая стройные передние ноги, танцуют на месте, чутко прядая ушами, будто стараясь не пропустить ни одного звука музыки. А дрессировщик щелкает шамберьером лишь для того, чтобы усилить внимание зрителей к этой прекрасной движущейся картине.

Седой, сухенький итальянец Кардинали с возрастом стал чуть суетлив, но не утерял темперамента, живости. Репетирует он неизменно строго и точно, его правило – все должно быть, совсем как на вечернем представлении. Только на его голове не блестящий цилиндр, а котелок, сдвинутый на затылок. И на лице улыбка, до сих пор волнующая зрительниц, как в то, уже далекое время, когда имя молодого Кардинали гремело в первоклассных цирках мира и он ловил манящие взгляды светских дам, лорнировавших его из своих лож.

Лошадь, потряхивая подстриженной гривой, бежит по кругу. За ней другая, третья, четвертая… Все одной масти – золотистые. Кардинали торопит: «Алле!.. Алле!» – они ускоряют свой бег.

И вдруг по какой-то неуловимой команде все враз замирают на месте и, склонив гордые головы, валятся на колени перед Дуровым. И дрессировщик, довольный своим «комплиментом», галантно раскланивается, высоко приподняв котелок.

– Браво, Кардинали! Превосходно, как всегда…

– Мерси, мсье Дуров, вы знаете толк!

Старый итальянец доволен эффектом и тем, что он оценен по достоинству таким артистом, как Дуров.

Ни минуты не пустует манеж. После конной группы тут репетируют в три «слоя»: внизу жонглеры перекидываются мелькающими разноцветными булавами. Рядом двое акробатов ходят на руках, делают то переднее, то заднее сальто.

Канатоходцы занимают второй «слой» манежа. По косо натянутому тросу, осторожно балансируя длинным шестом, поднимается красивый молодой артист. Наверно, он легко бы взбежал к спасительной верхней площадке, но на голове его статуэтка – партнерша. Она грациозно стоит на одной ножке, правая рука ее устремилась в пространство, а левая шлет воздушный поцелуй зрителям.

Третий «слой» – под самым куполом. Там на трапециях сущие черти – двое гимнастов, они кувыркаются, перелетают с одной раскачивающейся трапеции на другую, и разверстая бездна им не страшна.

На своем веку Анатолий Леонидович наблюдал много таких репетиций. Видел номера несравненно сложнее, интереснее. Труппа Максимюка собрана «с бору по сосенке», состоит из стареющих артистов и начинающей молодежи, пока не мобилизованной в армию. Да и кто из лучших циркистов согласится работать во второразрядном шапито у такого антрепренера, как выжига Максимюк!

И куда он подевался? Скорее надо бежать от него, от позора, который вчера пришлось испытать.

– Вы нездоровы, мсье Дуров?

– Да, чуть-чуть…

– Берегите себя, мсье Дуров!

Милый старый Кардинали идет отдыхать после уже утомляющей его утренней репетиции. Много лет назад он приехал в Россию, женился, а когда жена умерла, решил не покидать новую родину. Теперь, одинокий, скитается из города в город то с одной, то с другой труппой. Его семья – цирк.

Мимо прошли двое «Аполлонос» – супруги Кудрявцевы. Молодые, способные воздушные гимнасты, однако им еще следует изрядно работать, чтобы их номер «Полет под куполом» стал достойным первоклассной программы.

Весьма пожилая наездница, неуклюжий коверный клоун, пьяница клишник – остальные участники труппы. Старая гвардия, для парадных выступлений ставшая непригодной. Знавали и они лучшие времена, радуя публику своей ловкостью, отвагой, умением. И ныне, по мере сил и возможностей, они делятся своим искусством со зрителями.

Ужасы войны заставляют народ искать забвения в любых развлечениях. Театры, синематографы, цирки всегда переполнены. Искусство облегчает людские страдания. Сейчас, как никогда, нужно благородное ремесло циркистов. И прежде всего – клоунада. Веселье, смех – народная потребность.

Почему же он, прославленный Анатолий Дуров, который не только развлекал людей, но и стремился сделать их лучше, король шутов, но не шут королей, – оказывается ненужным народу? Правде надо смотреть прямо в глаза: на вчерашнем представлении его не освистали, не ошикали, но жидкие хлопки, которыми его проводили, свидетельствуют о неуспехе. Или разношерстная мариупольская публика настолько тупа, что ей недоступен юмор замечательного клоуна Анатолия Дурова? Почему же тогда и его недавние гастроли в Луганске, в шапито антрепренера Лапиадо, тоже не имели большого успеха?

Да, надо уметь смотреть правде в глаза.

Как это случилось?

Опять на ум пришел простейший ответ: старость. И тут возникло убедительное опровержение: артисту в пятьдесят с небольшим лет говорить о старости рано. Вот, например, милейший Кардинали гораздо старше его, но он выступает успешно. И даже престарелая наездница мадам Мюльберг еще срывает аплодисменты, показывая свои незамысловатые номера.

Значит, секрет последних неудач не в старости, а в чем-то другом.

Как был, в шляпе, подняв воротник пальто, Дуров сидел насупившись в крайнем кресле амфитеатра. Мимо проходили и пробегали артисты, униформисты приносили на арену и уносили обратно реквизит, а он никого не замечал и не слышал. Его знобило и мучил все тот же вопрос: «Почему? Почему?»

И вдруг его пронзила мысль: «Опасно не постареть, а устареть». Артисту, как и любому художнику, опасно устареть в содержании и в форме своего искусства, сделаться архаичным, не отвечающим духу и требованиям своего времени.

Неужели он – король шутов – пережил свою необыкновенную славу?..

– Анатолий Леонидович, директор в конторе, – сообщила заботливая мадемуазель Аннет.

Максимюк, который еще недавно был куплетистом, ныне стал преуспевающим директором цирка. Вот уж кто нисколько не устарел, идет в ногу с современностью уверенной поступью.

Разговор в конторе короток.

– Не могу…

– Или не хотите?

– И не хочу! Не в состоянии…

– По контракту уплатите мне неустойку…

– Я болен!

– Необходимо медицинское свидетельство о болезни…

Дуров ничего не ответил и, хлопнув дверью, вышел из конторы.

Через несколько дней Максимюк глумливо писал приятелю: «Дела мои, слава богу, хорошие, жить можно. Работал у меня А. Дуров, и я с ним имел сто двадцать недоразумений, но благодаря моему характеру все обошлось благополучно. Сейчас Дуров лежит очень больной. Болезнь его следующая: на днях он закапризничал, не пошел работать и прислал мне через нотариуса медицинское свидетельство. Тогда я вручил через того же нотариуса свое письмо с извещением, что назначаю медицинский консилиум. Неустойка у нас была тысяча рублей. Тогда Дуров влепил себе в спину тридцать сухих банок и застудил натянутую кровь. Теперь он болен серьезно на самом деле…»

Вскоре русские и многие иностранные газеты после сводок с фронтов войны передали телеграфное сообщение: «8 января 1916 года в городе Мариуполе от воспаления легких умер известный клоун Анатолий Дуров».

Тело его было доставлено в Москву и похоронено в Скорбященском монастыре.

В народе не верили, что любимый артист, король шутов ушел из жизни. Поговаривали, что это его очередной трюк: «Он жив, опять вернется». Таково было могущество таланта великого русского клоуна, имя которого стало почти легендарным.

И впрямь, талант его вновь засиял в искусстве сына – Анатолия Анатольевича Дурова, молодого клоуна, достойно продолжившего славное дело отца. Но по воле злой судьбы путь Анатолия Дурова-младшего оказался трагически коротким[3]3
  Анатолий Анатольевич Дуров погиб на охоте в окрестностях Ижевска в 1928 г. – Прим. ред.


[Закрыть].

Жизнь сначала

Беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов.

Н. В. Гоголь

Удивительное зрелище. Даже в бурные дни Февральской революции это шествие на улицах Москвы выглядит необычайно. Впереди шагает слон, украшенный цветными гирляндами. За ним следуют верблюды, великолепные лошади и разные диковинные звери. Шествие движется от цирка на Цветном бульваре к центру города – Тверской улице, обрастая на пути толпами ликующих людей.

Москва в эти дни видела много всяких манифестаций и демонстраций, однако этот праздничный карнавал вызывает особенно радостный отклик. Впереди на слоне восседает народный шут Владимир Дуров. Он устроил и возглавил веселое выступление цирковых артистов. К нему обращено общее внимание – он держит приветственную и одновременно прощальную речь.

Самодержавие пало. Наступает новая эра жизни. И клоун-сатирик, который полвека боролся своим искусством за лучшее будущее, получил возможность свободно говорить с народом. Долгожданная радость! И вот на Скобелевской площади, напротив недавней резиденции генерал-губернатора, он с открытым сердцем обращается к людям с простыми словами о пережитом, испытанном и делится своими мечтами.

Впервые он мог говорить свободно, без оглядки на дежурного пристава. Чувство долгожданной свободы переполняло его, и в душе рождались слова, которые он высказал впоследствии, вспоминая этот счастливейший миг жизни.

 
…Не согнулся я от злых невзгод —
Язык шута насыщен обличеньем
Для тех, кто угнетал народ.
И много лет служа душой народу,
Я ждал и ждал – когда же, наконец,
Увижу я желанную свободу
И оживет народ-полумертвец.
И ожил он…
 

Живая трибуна – громадный слон, оратор в клоунском атласном с блестками балахоне, его товарищи на двугорбых верблюдах, арабских и донских скакунах – такого экзотического митинга еще не бывало. Просторная Скобелевская площадь стала тесна. Солдаты, студенты, рабочий люд, обыватели – все внимают словам клоуна, который выступает перед толпой не с целью потешить, остро посмеяться над общественным злом, а говорит серьезно, от души о своих заветных чувствах и мыслях. Ведь настало время, за которое он так страстно боролся.

И вот тут, на митинге, перед всеми людьми народный шут, как он сам с гордостью себя величает, Владимир Леонидович Дуров объявляет публично – «пусть помолчит пока моя сатира!» Отныне – это его назревшее, твердое решение – он больше не клоун, а дрессировщик, артист и ученый в своем Уголке.

Он верит, что:

 
Новый вид бессмертного искусства
В содружестве с наукой процветает.
 

То были не пустые слова. Искусство и наука тесно сплелись в доме на Божедомке. Артист-дрессировщик стал все более углубляться в изучение зоопсихологии и достиг в том значительных практических результатов.

Великий Октябрь помог Владимиру Дурову осуществить свою мечту о содружестве увлекавшей его науки с любимым искусством.

Еще в разгар первой мировой войны он пытался применить свой опыт в дрессировке животных для целей вовсе иных. И можно лишь подосадовать, что это дело заглохло, хотя и не по его вине. Замысел Дурова был смел и фантастичен. Невиданно выросший подводный флот и минные заграждения немцев стали наносить тяжкий урон военным и торговым кораблям союзников. Военные сводки запестрели сообщениями о растущих потерях на море от нового грозного оружия. Морские коммуникации подверглись серьезной опасности. Немецкая пропаганда уже торжествовала победу.

Дуров решил объявить войну войне с помощью животных. План на первый взгляд невероятный, наивный. Однако…

«Морские львы прекрасно плавают и прекрасно видят даже в мутной воде. В море они – цари, – писал он, объясняя суть своего плана. – Посредством приманки можно очень скоро заставить животное производить много различных движений.

Морские львы по складу ума ближе всего подходят к человеку и имеют одну общую особенность и способность – внимательно следить за малейшим движением и мимикой общающегося с ним человека и понимать его желания и даже душевные переживания.

Благодаря этой способности и особенности морского льва легче и скорее выдрессировать, чем какое-либо другое животное».

Наблюдение Дурова за способностями морских животных следует признать удивительным. Ведь только через пол века оно стало признанной сенсацией мировой науки. И только через полвека заговорили об использовании морских животных в военных целях.

Потому особенно важно напомнить, что это впервые разработал и предложил выдающийся русский дрессировщик и исследователь В. Л. Дуров. Кстати, уже тогда он горько заметил: «Если бы великий Эдисон знал о моем способе дрессировки, то давно бы уже применил к механизму и живую силу или, наоборот, к живой силе свои вспомогательные механизмы». Вещие слова!

Морской лев Лео, любимец Владимира Леонидовича, первый научился выполнять под водой даваемые ему поручения. Занятия с ним велись строго секретно, кроме ближайших помощников Дурова никто о них нс был осведомлен. Лео быстро понаторел, чтобы, пользуясь соответствующим снаряжением, суметь подорвать подводное судно или установленное минное заграждение. Он успешно демонстрировал схожую операцию на «маневрах» в бассейне, устроенном в Уголке.

Дуров сообщил о своем проекте командующему войсками Московского военного округа генералу Мразовскому. Поначалу генерал отнесся к этой затее в высшей степени недоверчиво. Однако, лично проверив действия Лео в бассейне и ближе ознакомившись с теоретическими выкладками и чертежами Дурова, он горячо заинтересовался его проектом. Командующий войсками округа немедленно привлек к этому делу специалистов, они подтвердили реальность замысла.

О важности предложенного нового способа ведения подводной войны свидетельствует то, что о нем было срочно доложено военному министру Беляеву.

Время шло, ответа от министра не последовало. Командующий округом вторично обратился к министру с докладом, в котором снова и еще более подробно изложил проект В. Л. Дурова, подчеркивая его громадное военное значение.

Из Петербурга опять никакого ответа.

Тем временем у неугомонного хозяина Уголка родился еще один смелый замысел. На этот раз для ведения воздушного боя. И опять-таки это было не пустой фантазией, а практически разработано.

Авиация к концу мировой войны все более превращалась в грозную силу. Противовоздушная оборона еще не располагала зенитными пушками для борьбы с неприятельскими аэропланами. Сопротивление воздушным налетам ограничивалось ружейным огнем с земли или малоэффективными дуэлями авиаторов.

«Аэропланы все же летают медленнее некоторых могучих быстрокрылых птиц. А что если научить орлов набрасываться на воздушных пиратов?» – решил Дуров.

Жители Москвы с изумлением наблюдали, как над городом стали парить горные орлы, притом они неизменно возвращались на свою «базу» – на Божедомке. В программу дальнейшего обучения входило научить их вступать в схватку с пилотом, атаковать со взрывчаткой фюзеляж аэроплана. Методы дрессировки птиц, разработанные В. Дуровым, и уязвимость в воздухе самолетов того времени делали эту программу вполне осуществимой.

Однако и на это предложение ответа военного министра Дуров так и не дождался. Царское правительство пало. Дальнейшие революционные события сделали ненужными военные опыты на Боже-домке. Экспериментальная работа знаменитого дрессировщика приняла мирное направление, и ему удалось достичь в том интереснейших результатов.

Мечтая о содружестве искусства и науки, Владимир Леонидович Дуров искренно говорил: «Пусть помолчит моя сатира». Однако время для того пока не приспело, враги со всех сторон наступали на молодую Страну Советов, гражданская война была в разгаре.

Признанный народом король шутов, всегда живо откликавшийся на общественные события, не мог оставаться в стороне от борьбы за лучшие идеалы человечества. По-прежнему стремится он нести людям радость смеха и разит бичом сатиры тех, кто мешает строить новую жизнь.

И это, несмотря на то, что Уголок на Божедомке испытывает нелегкие дни. Его четвероногие и крылатые обитатели холодают и голодают из-за недостатка, а то и полного отсутствия топлива и продовольствия. Даже неприхотливый верблюд Чижик, обгладав всю кору с деревьев в саду Уголка, так отощал, что еле влачит ноги. Общий любимец слон Бэби заболел, слег, и хотя с невероятными усилиями удалось достать для него пуд моркови – целое богатство по тем временам, он так и не поднялся. Обезьяны и попугаи, для которых обычный рацион – бананы и апельсины, получают лишь скудный паек из мороженых овощей.

Из-за бескормицы многих обитателей потерял Уголок… Но те, кто остался в живых, из последних сил трудились вместе со своим воспитателем. Когда не находилось другого транспорта, Чижика впрягали в дровни, и он помогал доставлять «артистов» на концерты в клубы и на предприятия. Гонорар за выступления тогда платили натурой: на конфетной фабрике давали немного сахара, на мельничном комбинате мешочек муки, жмыхи… Как это помогало перебиться, пережить разруху!

Вот гала-представление в Введенском народном доме. Заяц барабанит на фоне плаката «Все на фронт!». Выбегает фокстерьер Пикки. Дуров спрашивает его:

– Что ответили империалисты на наши мирные предложения?

Собака громко лает.

– Облаяли?!.. Ну, а теперь скажи, Пикки, какую территорию занимает рабоче-крестьянское государство?

Дуров раскладывает на эстраде карту, и Пикки указывает лапой на большую часть карты.

На вопрос: «Где находится белая контрреволюционная армия?»– собака выразительно подымает заднюю ногу над Крымом.

Потом выступает бычок – танцор, музыкант, певец. Он появляется бурно: стреляет из пушки, вскакивает на бочку, вальсирует на ней, дует в два музыкальных меха, аккомпанируя своему дрессировщику, играющему на дудочке.

Солист строго придерживается нот. Но прежде чем он промычит «ре», Дуров просит музыканта сыграть на корнете звук «до».

– Благодарю вас! – обращается Дуров к музыканту и поворачивается к «певцу». – А теперь вы, пожалуйста, продолжите…

Бычок громогласно мычит: «рре-еее!»

Подражая ему, Дуров мычит – «ми», бычок мощно продолжает – «фа-аа!» И, наконец, во все горло завершает последним – «сс-оо-ль!»

– Вот в этом-то и есть соль, что бычок берет ноту «соль», – комментирует Дуров под хохот всего цирка.

Едва окончилась гражданская война, страна приступила к мирному созидательному труду. И дуровский Уголок получил возможность восстановить свое пострадавшее в годы войны хозяйство, расширить и углубить свою деятельность. Научная экспериментальная работа теперь становится основой в жизни Уголка.

В одной из своих книг Владимир Леонидович рассказывает, что побудило его целиком посвятить себя изучению мира животных. Искренние слова его похожи на исповедь, написанные в последние годы жизни, они относятся ко времени, когда В. Дуров воспитывался в военной гимназии.

«У нас, воспитанников, была любимая собачка Жучка, с которой мы ходили на стрельбу, играли на плацу и кормили ее, уделяя кое-что из своего казенного стола. Дядька наш завел себе другую собаку, а нашу как-то обварил кипятком. Мы, воспитанники, в числе восьми человек, собрались на совет, решили отомстить дядьке и присудили принадлежавшую ему собаку к смертной казни через повешение. Кинули между собой жребий, кому привести приговор в исполнение. Жребий пал на меня.

Подманив предательски собаку к себе и накинув на нее петлю, я повел ее в сарай. Собака, помахивая хвостом, доверчиво пошла за мной. Перекинув конец веревки через балку, я стал ее тянуть. Хрип собаки, какой-то незнакомый мне страх, заставили сильно биться мое сердце. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я чувствовал, что совершаю что-то необыкновенное, что-то из ряда вон выходящее. Мысли мои проносились одна за другой. Имел ли я право отнимать жизнь, которую не давал? Почему я так волнуюсь, что скажут товарищи? Я трус? Нет! Но „честь мундира“, жребий, это заставило меня крепче зажать в руке веревку и сильнее тянуть к низу. Не глядя на собаку, я сделал над собой усилие и сразу потянул веревку. Тяжесть дрыгающего тела, хрип собаки, сильно бьющееся мое сердце, дрожь всего тела, мысль, что я совершаю преступление, – все это заставило мою руку выпустить веревку. Тело упало. У меня как будто что-то внутри оборвалось.

В этот миг я полюбил умирающую собаку. Первая моя мысль была скорей прекратить ее страдания, то есть добить. „Бедная! Она сейчас мучается, скорей, скорей“. Я хватаю первый попавшийся камень и, не глядя, бросаю в собаку. Глухой удар во что-то мягкое, я с ужасом оборачиваюсь и смотрю на собаку. Полные слез глаза, с выражением страдания и глубокой тоски, укоризненно, кротко смотрят на меня, как бы спрашивая: „За что? Что я тебе сделала?“

Ноги мои подкосились, и я упал без чувств. Когда я очнулся, то уже лежал в нашем лазарете – заболел нервной горячкой. Первое, что я увидел у подошедшего ко мне фельдшера, это глаза собаки, страдальческие, укоризненно вопрошающие. Куда бы я ни смотрел, всюду видел эти тоскливые, печальные глаза.

С тех пор я понял, что и животные, так же как и мы, люди, любят, страдают, радуются и наслаждаются. Я понял, что они также имеют право на жизнь, как и мы.

На мое счастье, камень попал в глину. Собака осталась жива и потом по-прежнему доверчиво подходила ко мне, помахивая хвостом. Ее ласки еще больше заставляли мучиться мою совесть. С тех пор со мной случился полный переворот: я ни одного животного не пропускаю мимо себя без особого внимания и даже уважения.

Я узнал тогда то, чего люди обычно не знают. Человек, царь земли, в своей гордости не желает снизойти к животному и принудить себя хоть немного понять их. Между человеком и животным вечное недоразумение».

Эпизод, происшедший в далеком детстве, не случайно по прошествии стольких лет пришел Дурову на память. В душе его остался след на всю жизнь. Придя к мысли, что «между человеком и животным вечное недоразумение», Дуров поставил своей жизненной задачей устранить его. Владимир Леонидович считал громадным пробелом в мировой культуре то, что «человек прошел мимо своего богатства – животного мира». Ведь из множества различных видов животных человек приблизил к себе только около сорока.

В своем развитии человечество пошло по пути механических изобретений, уклоняясь от большего, разумного использования возможностей животного мира. Досадно, говорит Дуров, что прогресс не осуществлялся параллельно в обоих направлениях, которые взаимно дополняли бы друг друга, это могло бы дать огромный эффект в «усовершенствовании жизненных удобств человека».

Интересная, верная мысль! Можно лишь дивиться и преклоняться перед силой ее предвидения. Только по прошествии десятилетий родилась новая наука – бионика, цель которой применить мудрый опыт природы, животного мира в техническом прогрессе.

Дуров дает своеобразное толкование случившемуся «недоразумению». Все это произошло, по его мнению, лишь потому, что много тысячелетий не существовало науки зоопсихологии. «И вот в эту молодую науку, в этот будущий грандиозный храм я и хочу вложить свой кирпичик», – заключает свою мысль артист цирка, ставший исследователем.

Каков же этот «кирпичик»?

Прежде всего безболевой метод дрессировки, основанный на глубоком знании психологии животных. Дуров давно приступил к разработке этого метода, богатый практический опыт, накопленный за многие годы, стал его основой. Но Владимир Леонидович все более ощущал необходимость обосновать его теоретически. Теоретический поиск, обогащенный практикой, сулил широкие перспективы.