Текст книги "Братья Дуровы"

Автор книги: Александр Таланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Ты же никогда еще не выступал соло-клоуном?

– Признаться, я очень трусил, когда ехал в Воронеж. Вдруг провалюсь и испорчу карьеру, о которой столько мечтал… От такой мысли все дрожало внутри. Жена опять поддержала, убедила: «Ведь твоими шутками и остротами пользуются все клоуны нашего цирка. Зачем терять свои выдумки?» В Воронеже, прежде чем представляться директору, я купил самый дешевый билет в цирк. Внимательно посмотрел представление, изучил программу, работу своих будущих конкурентов. Кое-что прикинул, наметил… После того явился к Труцци, а через день дебютировал.

– И как прошел твой дебют?

– Так оробел, что не помнил, как начал свой номер. Наверно, оставил у зрителей странное впечатление. Говорил много, слишком быстро, бессвязно, и мои антре казались заурядными. Аплодисменты были самые жидкие…

– Провалился?

– Нет! Выход во втором отделении произвел сенсацию. Я заставил себя успокоиться, и все мои шутки вызывали несмолкаемый смех. И знаешь, в чем был секрет успеха? В труппе, состоящей из иностранных артистов, я оказался единственным русским. Зрители понимали каждое мое слово, и этим я особенно нравился. В тот же вечер Труцци предложил мне контракт на целый год.

Услужающий уже вторично сменил на столе пузатый фарфоровый чайник с кипятком и поставленным сверху чайничком с крепкой заваркой. Братья продолжали беседу. По-прежнему внешне очень похожие, они по манере держаться стали еще более различны. Владимир предпочитал молчать, лишь иногда задавал вопросы и слушал, будто ища подтверждения какой-то своей мысли. Анатолий, наоборот, говорил уверенным тоном, видно, обретенным в упорной борьбе за успех.

– В Воронеже, – продолжал он, – впервые я получил бенефис. Сбор был полный. Мне подносили подарки. Какой-то сапожник, мой восхищенный поклонник, вышел на арену и подарил банку с ваксой своего изготовления. Хохотал весь цирк… С Труцци я побывал в нескольких городах, но в Саратове мы разошлись…

– Снова повздорил?

– Романтическая история… Наш наездник Луиджи ухаживал за Эстериной, дочерью Труцци, но она предпочитала англичанина жокея Орландо. Директор был против брака своей дочери с жокеем. Тогда они решили повенчаться тайно. Я дружил с ними обоими и согласился помочь свадьбе. Директор узнал об этом и обрушил свой гнев на меня. Предложил клоуну Анатолию Дурову покинуть цирк… Так остался я без работы и денег. Пришлось вернуться в Москву, просить приюта у крестного. Доброта его известна: встретил с объятиями. Теперь я с женой под его кровом… Скоро приедет цирк Шумана, надеюсь получить у него ангажемент.

– Ну, я не могу ничем похвалиться, – заметил Владимир. – Пока занимаюсь дрессурой свиней, собак, пеликанов…

– И, значит, о клоунаде уже не помышляешь?

– Именно для того и занимаюсь дрессурой. Я пришел к заключению, что обязательно надо обновить жанр. Ведь большинство клоунов повторяют друг друга. Шутки их однообразны, грубы, а настоящий юмор отсутствует.

– И что же ты надумал?

– Дрессированные животные могут не только украсить номер, но дать отличный повод для шутки…

Анатолий с интересом взглянул на брата. Теперь пришел его черед удивляться и задавать вопросы.

– Замысел хорош, только как его осуществить? Кнутом крыс не выучишь ничему. Разве только собака да свинья могут его побояться.

– Кнут я вообще стараюсь исключить.

– Ну, это ты, братец, брось! Как же иначе приучить животное к послушанию?

– Лаской! Только лаской и угощением.

– Ишь ты, что придумал, – рассмеялся Анатолий. – Однако использовать животных в клоунских антре, пожалуй, стоит… Тут что-то есть интересное.

– Можешь убедиться своими глазами. Приходи ко мне на Садовую улицу, посмотришь моих зверушек. Из-за них я не живу в доме крестного. И так мы доставляем ему немало хлопот и волнений. Непутевые…

– Я таковым себя не считаю… – резко возразил Анатолий.

Владимир ничего не ответил. Разговор оборвался.

Ресторан заполнялся новыми посетителями и уже не вмещал всех любителей растегаев. И в аллеях сада стали гуще толпы гуляющих. В знойные летние дни тенистый Александровский сад особенно привлекал своей прохладой. Няньки с детьми, студенты из университета, расположенного напротив, мелкие купчики и приказчики из множества складов, лавок и магазинов возле Красной площади, чиновники казенных присутствий, девицы, ищущие кавалеров, прохаживались по дорожкам и отдыхали на скамейках, щедро расставленных у цветочных клумб.

– Знаешь, что я надумал? – неожиданно нарушил молчание Анатолий.

– Что?

– Наше внешнее сходство надо использовать в каком-нибудь номере. Можно сделать занимательный трюк.

– Согласен… – откликнулся Владимир. – Но все же мы очень различны.

– Не спорю…

Разговор погас. Братья встали из-за стола, вышли из ресторана, равнодушно, словно чужие, попрощались и каждый направился в свою сторону.

В своих мемуарах Анатолий Леонидович Дуров не удержался, чтобы не приписать себе идею применить дрессированных животных и птиц для клоунских антре. «Мои дрессированные животные имели большой успех и породили массу подражателей, – без лишней скромности писал мемуарист. – Почти все циркисты обзавелись какими-либо зверьками и стали их приготовлять к артистическому поприщу, однако моих они не перещеголяли, и я во все время службы в Москве первенствовал со своими маленькими помощниками.

Мой способ дрессировки никому не был известен, вследствие чего мои конкуренты не могли достигнуть того внимания публики, коим я пользовался. Они вызывали послушание животных хлыстом или того хуже – голодом, я же, наоборот, терпением и лаской… Мои животные постоянно веселы и слушаются меня без малейших угроз, тогда как конкуренты во время представления не выпускают кнута из рук и до такой степени запугивают своих зверят, что те работают, трясясь от страха, и так жалобно поглядывают на своих учителей, что возбуждают в публике понятное сострадание. Я не знаю, зачем мои коллеги прибегают к подобным крутым мерам, когда с маленькими друзьями человечества можно справиться одним терпением».

Подобные утверждения мемуариста не соответствуют истине. Иностранные клоуны ранее использовали дрессированных животных в своих антре. Но наибольших успехов в этом добился Владимир Дуров.

Только ревностью и страстным стремлением умалить достижения брата можно объяснить подобные неточности в мемуарах Анатолия Дурова. Что греха таить, в своих воспоминаниях старший брат платил ему той же монетой.

Причина в обоих случаях одна – вражда! Вражда, исподволь зародившаяся в молодые годы и трагически прошедшая через всю жизнь братьев.

Анатолий Дуров косвенно объясняет ее истоки, делая откровенное, хотя жестокое признание: «Приглядевшись к закулисной цирковой жизни, я понял, что закулисная интрига – не интрига, а только борьба за существование. Иной борьбы, в силу особенности положения вещей, там быть не может. В цирке, как и в театре, счастье одного построено не на несчастье другого, как это обыкновенно бывает в жизни, а на несчастье двадцати других. Потому, чтобы занять видное положение в театре или цирке, нужно предварительно превратить многих в ничто и уже на их терпеливых плечах основаться самому во всем блеске своего успеха. В сущности, за кулисами царит одно правило: „Топи!“. И если ты сам не будешь топить, так утопят тебя… Все хотят есть слаще, жить просторнее, и поэтому каждый карабкается на первое место, которое хорошо оплачивается и тешит самолюбие».

Много горьких минут надо было испытать, чтобы прийти к подобному заключению. Как бы то ни было, оно дает ключ для понимания сложных жизненных взаимоотношений братьев Дуровых.

Безработный циркист под кровлей опекуна не испытывал острой нужды. Но его, уже вкусившего сладость успеха в провинции, томила вынужденная бездеятельность в Москве. И он настойчиво добивался ангажемента в цирке Шумана. Разговор с директором был короток:

– Кто вы? – спросил директор.

– Русский клоун Дуров.

– Как?

– Анатолий Дуров – русский клоун.

– Не слыхал такого.

– Я начинающий…

– Таким место в провинции…

– Дайте дебют!

– Глупости!

– Я буду иметь успех…

– Прощайте! Некогда…

– Вы, может, раздумаете? Я к вам наведаюсь…

Через некоторое время молодой клоун возобновил разговор с Шуманом.

– Ах, вы опять? – недовольно вымолвил директор. – Я занят и говорить-то нам не о чем.

– Дайте дебют!

– Повторяю, у меня служат только настоящие артисты, а новичку делать нечего.

– Перестать быть новичком – дело будущего.

– Хорошо, подумаю…

Через неделю настойчивый клоун снова явился к Шуману.

– Насчет дебюта? – встретил вопросом директор.

– Да!

– Мой цирк не балаган.

– Когда же вы подумаете?

– Как-нибудь в свободную минуту…

Это явно походило на издевательство.

В то же время крестный отец возобновил свои увещевания.

– Оставь свои увлечения! Займись чем-нибудь серьезным. Прошу тебя, как родного сына.

– Ничего другого я делать не умею.

– Научишься.

– Ни к чему, кроме цирка, у меня сердце не лежит.

– Шутовством век не проживешь, а ты уже человек семейный.

Безработица и настояния опекуна в конце концов возымели действие. «Русский клоун» решился пойти на жертву – стать учителем. Три студента-репетитора начали срочно готовить его к экзамену на учительское звание.

Осенью 1885 года в городе Можайске Московской губернии состоялось это событие. Анатолий Дуров получил диплом приходского учителя, а после дополнительного экзамена в Москве – преподавателя городского училища.

Захаров привычно «тряхнул» связями и устроил новоявленного педагога в Богоявленское городское училище. Однако карьера его на поприще народного просвещения длилась недолго. Уже через неделю он явился к крестному отцу с повинной головой.

– Простите меня, но дальше учительствовать я не в силах. Вот вам на память мой диплом и… прощайте!

– Вздор! Что ты вздумал?

– Каждому кулику свое болото краше остальных болот.

– Куда ты?

– В цирк…

Бывший учитель снова явился к Шуману. На этот раз встреча приняла неожиданный оборот.

– Вы обещали в свободную минуту подумать насчет моего дебюта…

– Подумал…

– Ну?

– Стало ясно, что вы мне смертельно надоели.

– Об этом и думать не стоило.

– Так надоели, что я решил от вас отвязаться.

– Покорно благодарю…

– И я решил дать вам пробу на репетиции.

– Спасибо и за это. Когда можно предстать перед вашими очами?

– Хоть завтра!

На другой день Анатолий Дуров показал на манеже несколько своих антре. Зрители – артисты труппы одобрили работу молодого клоуна. И Шуман милостиво изрек:

– Ну что ж… Изредка можно посмотреть ваши глупости. Дам дебют. Однако знайте, если публике не понравится, то и за десять рублей в месяц не найму.

Таким тяжелым путем удалось получить дебют в Москве.

Теперь необходимо было приготовить костюм, подходящий для выступления перед взыскательной публикой. Оказалось это совсем не простым делом. Ситцевый костюм, в котором кое-как можно было показаться на арене в провинции, имел жалкий вид и теперь явно не годился. Следовало во что бы то ни стало сделать новый костюм. А в кошельке ни копейки!

Пришлось ревизовать сундуки с рухлядью на чердаке дома Захарова. Однако в них ничего подходящего не нашлось. Неужели из-за костюма сорвется так дорого доставшийся дебют? В полном отчаянии Дуров шарил глазами вокруг. Вдруг взгляд его упал на шелковые гардины в гостиной крестного.

– Вот! – радостно воскликнул дебютант.

Гардины вмиг были сорваны, разрезаны, раскроены… Жена сшила из них костюм, который придавал нарядный, щегольской вид артисту. Новинка тем более радовала глаз, что обычно клоуны выступали в дешевых, сделанных из пестрого ситца балахонах, и никто до той поры не помышлял о лучшем наряде.

Дебютантам всегда приходится преодолевать настороженность публики. «Знаем мы эту начинающую молодежь. То ли вот…» – искушенный зритель называет имя виденного им известного артиста и с недоверием смотрит на новичка. Дебют Анатолия Дурова осложнялся еще тем, что московская публика привыкла видеть на арене иностранных клоунов, нещадно коверкавших русский язык и более всего полагавшихся на свои трюки, а также на звонкие «апачи».

Появление на арене молодого клоуна не в затасканном ситцевом одеянии, а в ослепительно богатом, со сверкающими блестками костюме, уже явилось сенсацией. Его чисто русская речь, умение донести до слуха каждое слово, богатство интонаций было не меньшей неожиданностью. Все замерли от изумления. Едва же клоун сделал паузу, раздались приветственные аплодисменты. Следующие его антре вызывали также горячее одобрение.

Директор Шуман охотно подписал контракт с дебютантом. И что особенно привлекало внимание – на афишах, извещавших об очередных представлениях, красовалась, выписанная крупными буквами строка: «Русский соло-клоун Анатолий Дуров».

Неведомый завтрашний день

Кто смоет молвить «до свиданья!»

Через бездну двух или трех дней?

Ф. Тютчев

В России конца XIX века было немало цирков. Обычно они не задерживались подолгу на одном месте, а кочевали из конца в конец обширного государства. Железная дорога редко служила такой цели, так как перевозка многочисленных животных и громоздкого имущества в вагонах обходилась слишком дорого. Пароходы были доступнее, потому-то гастрольные маршруты порой обусловливались морскими и речными путями. Но чаще всего кони, еще вчера вальсировавшие на арене, наутро запрягались в цирковые фургоны. Даже в отдаленные уголки страны забирались кочующие цирки. Что же говорить о больших городах? Там, случалось, за год побывает два-три цирка. Лишь поспевай смотреть разные программы!

Конные номера были основой всякого представления. Даже самый бедный цирк держал двух-трех обученных высшей школе лошадей. Цирки с десятком лошадей считались среднего ранга. Конюшни же, принадлежавшие братьям Никитиным, Труцци, Саламонскому, Чинизелли, насчитывали свыше ста отличных лошадей.

Русские наездники, наездницы, вольтижеры и дрессировщики стали успешно соперничать с заезжими иностранными артистами.

Увлечение конным цирком немало способствовало развитию циркового дела в России. Вслед за первым казенным цирком в столице стали открываться и другие. Богатый помещик, гвардейский полковник Новосильцев, женившись на красавице наезднице Лоре Бассэн, построил сразу два цирка – в Петербурге и в Москве. Через несколько лет Карл Гинне тоже соорудил деревянные цирки в столице и в первопрестольной.

В конце семидесятых годов Гаэтано Чинизелли воздвиг новое каменное здание в Петербурге, а в 1880 году Альберт Саламонский – в Москве. Оба цирка были построены так хорошо, что и по прошествии многих десятилетий остались лучшими в стране.

Петербургский цирк выделялся своей архитектурой и богатством внутренней отделки. Ложи и места партера были обиты малиновым бархатом, а все проходы уложены дорогими коврами. Для царя и ого свиты были устроены особые ложи с отдельным входом и специальным подъездом.

Гордостью Гаэтано Чинизелли была конюшня. Ее устилали ковры. В антрактах под ноги лошадям подкладывались ковровые дорожки, а самих животных, чтобы посетители могли лучше ими любоваться, поворачивали головами к проходу. Здесь же стояли аквариумы с золотыми рыбками. В дни праздничных представлений конюшня опрыскивалась из пульверизаторов духами.

Дочь директора Эмма Чинизелли – смелая наездница высшей школы, превосходная артистка на ведущие партии в конных кадрилях, котильонах, маневрах, охотах – быстро завоевала симпатии публики. В числе ее поклонников оказался сам наследник престола, будущий император Александр III, что еще более способствовало огромному успеху цирка Чинизелли.

Как петербургские, так и московские зрители любовались великолепными конными представлениями. В цирке Саламонского, как уже упоминалось, участвовало в карусели сразу сорок две лошади. Правда, и это не было рекордом. Один из лучших европейских дрессировщиков Эдуард Вульф ухитрился размещать в карусели шестьдесят лошадей, а владелец берлинского цирка Франц Ренц довел эту цифру до семидесяти! Если бы не сохранившиеся фотографии этого живописного, поражающего своей четкой слаженностью зрелища, то трудно было бы поверить в его вероятность.

Но вот афиша московского цирка Саламонского, которая красноречиво убеждает, что тут тоже умели блеснуть богатством конюшни:

«Большая спортивная пантомима „Елисейские поля“. Проезд элегантных экипажей.

I. Четверка вороных – изящная французская упряжь и экипаж.

II. Четверка бурых – венгерские бурые лошади.

III. Английский тандэм – пара светло-рыжих лошадей, польская упряжь.

IV. Пара вороных – шведская упряжь».

Наездники, жокеи и вольтижеры показывали чудеса дрессировки и собственной ловкости. Наездники на полном скаку выполняли сложные акробатические упражнения, прыгали сквозь обручи, жонглировали различными предметами, делали сальто-мортале.

Необычайные по сложности, почти балетные номера исполняли дрессированные лошади в одиночку и целыми группами. В киевском цирке дрессировщик Петр Крутиков выводил на манеж лошадей, которые подчинялись его словесным командам без применения хлыста и шамберьера. Как было не дивиться такой сцене. На манеж выходили шестнадцать золотистой масти лошадей. По словесной «просьбе» дрессировщика они проделывали сложные эволюции, а затем сбивались в кучу на середине манежа. У каждой лошади на сбруе был номер. И когда дрессировщик приглашал: «Первая, на свое место!.. Вторая, на свое место!..» – все лошади становились в ряд, соответственно номерам.

В цирке Чинизелли образцы высшей школы показывал знаменитый английский наездник Джемс Филлис. Целое исследование было написано о методах выездки Филлисом его прославленного коня Поверо. Высокое умение наездника привлекло внимание военных кругов, ему поручили трудных для езды лошадей из царской конюшни, которых он в короткий срок сделал «легкими». Офицеры гвардейского кавалергардского полка считали за честь брать уроки у Филлиса. Генерал-инспектор кавалерии поручил наезднику своих верховых лошадей, в том числе двух гигантского роста, настолько непослушных, что никто и не пытался их останавливать, когда они переходили на галоп. Велико было общее изумление при виде того, как от легкого движения руки тщедушного старичка Филлиса эти непослушные гиганты с полного галопа замирали как вкопанные.

Джемс Филлис завоевал такой авторитет, что военное министерство пригласило его участвовать в выработке наставления для кавалерийских частей русской армии.

Какое первостепенное значение имели конные аттракционы в цирках, говорит примечание к одной программе: «В случае болезни лошади или артиста дирекция оставляет за собой право заменить один номер другим».

Не в пример многим московским улицам и переулкам, давным-давно уже не оправдывающим свои старинные названия, Садовое кольцо действительно утопает в зелени бульваров и садов. Даже его булыжная мостовая местами прорастает травой. И совсем не по-городскому просторно вокруг. Да и дома попадаются тут ни дать ни взять, будто дачные – деревянные, приземистые, по фасаду всего в несколько окон.

В одном из таких домов на Садовой-Самотечной, вернее, во флигеле в глубине двора, обитает человек редкой профессии, о чем извещает прибитая на воротах дощечка: «Дрессирую всевозможных животных, специально собак. Владимир Дуров».

Объявление привлекает редких клиентов, и дрессировщик по большей части пребывает в обществе нескольких подобранных на улице бродячих собак, козла и горластого, требовательного гусака. Все они размещаются в единственной большой комнате флигеля, лишенной всякой меблировки и оборудования, если не считать колец в стенах, к которым привязаны цепочки от ошейников четвероногих учеников.

Учитель пользуется любовью всего класса. Когда он переступил порог и произнес: «Здравствуйте, господа!», собаки весело залаяли и приветливо замахали хвостами, козел заблеял, и в его желтых глазищах вспыхнул живой огонек, а гусак громогласно загоготал.

– Для начала займемся математикой, – говорит учитель. – Скажи, Бишка, сколько получится, если два помножить на два?

Кудлатый пес Бишка – явно «не дворянского» происхождения, что не мешает ему служить образцом послушания и сообразительности. Уши собаки – лохматые треугольники – сторожко поднялись, ясные золотистые глаза, не мигая, уставились на хозяина. Секунда молчания, и пес лает четыре раза.

– Молодец! – хвалит учитель и тут же награждает ученика кусочком печенья. – А теперь скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс три?

Лохматые треугольники снова напряженно торчат, немигающий взор до предела сосредоточен. Собака «думает». «Считает»?

– Гав!.. Гав!.. Гав… – ровно шесть раз лает кудлатый математик и опять награждается за верный ответ.

– Отлично! Теперь займемся грамотой. – Учитель кладет на пол детские кубики с буквами. – Сложи, Бишка, слово «мама». Возьми букву «эм»… Правильно! Теперь бери «а»… Так…

Надо ли объяснять, что собака не знала букв, не умела складывать и умножать числа? Дрессировщик подавал ей соответствующий сигнал, и животное, подчиняясь ему, выполняло задание. Но приучить собаку слушать сигнал, а главное – выполнять то, что сигнал предлагает, дело очень трудное, здесь-то и требуется талант дрессировщика.

– Очередь за тобой, Порфирий Прохорович! – Дуров открыл клетку и выпустил из нее гусака. – Покажи-ка нам свое искусство. Э-ээ, да ты настроен воинственно. Хочешь быть солдатом? И из пушки ты умеешь стрелять? Эй! Боб, вези пушку!

Резвый фокстерьер только и ждал эту команду, подбежал к пушечке на высоком лафете. Дуров прицепил сбруйку Боба к упряжке лафета. Пушка подкатила к воинственному Порфирию Прохоровичу.

– Пли!

Гусак захватывает красным клювом шнур пушки. Рывок! Гремит выстрел. Стелется пороховой дым.

– Молодец, Порфирий Прохорович! Все вы мои молодцы! – Учитель не менее доволен, чем его ученики, награжденные лакомствами. Вот результаты ласкового обращения с ними. Как доверчиво, с какой охотой выполняют животные даже сложные упражнения.

Однако объявление на воротах все же кое-кого привлекает. Дальнейшие занятия прерывает дворник.

– В коляске приехала барыня. Спрашивает, кто тут обучает собак.

– Проси!

В соседней комнатушке, где еле умещается небольшой стол и два кресла, приемная дрессировщика. Дворник привел сюда барыню, известную московскую купчиху. Прежде чем расположиться в предложенном кресле, она бережно прислонила к стене кружевной зонтик с нарядной шелковой кисточкой на длинном шнуре. Как досадовал потом Дуров, что не придал значения атому роковому шнуру! Очень уж оглушила его купчиха своей болтовней.

– У меня есть собака Милорд. Прелесть! Такой умный, лучше не сыщешь. Но, представьте, совсем необразованный. Просто стыдно при моих капиталах иметь неученую собаку. Неправда ли?

– Не знаю, сударыня…

– Я хочу, чтобы Милорд научился исполнять все мои приказания. Это возможно?

– Смотря какие будут ваши приказания…

– Ну, если я прикажу: «Милорд! приведи ко мне горничную Марфушку!» Пускай он мне ее приведет. Или кухарку Степаниду из кухни.

– Сударыня, я не могу взяться за воспитание вашего Милорда.

– Ну, так хоть выучите его ездить на извозчике… Тоже не можете… А мне говорили, что вы все умеете, собак самого господина губернатора обучили. Я хорошо заплачу!

– Повторяю, я не возьму вашего Милорда на воспитание.

– Значит, неправда что о вас говорят…

Купчиха вскочила с кресла. Но окончательно пришла в ярость, когда взяла свой зонтик.

– Ах, боже мой! – указала она на кружева, изорванные в клочья.

Виновник-гусак, так ловко научившийся дергать за шнур, тихонько повторил свое упражнение на зонтике, но боясь наказания поспешно удрал. Вслед за ним выскочила взбешенная барыня. И тогда Дуров заметил другую беду: весь подол ее шелкового платья был изжеван и изгрызен клювом того же проказника.

Нелегко давался заработок дрессировщику. Довольно часто ему приходилось отказываться от выгодных предложений. Исходили они обычно от людей состоятельных, взбалмошных и невежественных. Как-то явился толстый купчина, владелец лавки кожевенных товаров на Варварке.

– У меня, господин комедиантщик, – обратился он, – есть пес Барбос, всем хорош, да только нет в нем никакой злости. Сделай милость, обучи его, чтобы он хватил за ляжку этого мерзавца, рыжего Степана Федорова, что торгует против моей лавки тоже кожевенным товаром. Понизил цену подлец без всякого уговора со мною. Нет в нем торговой совести…

– Позвольте, я этого сделать никак не могу!

– Как не можете? Я вас ублаготворю. – Купец хлопнул ручищей по боковому карману, оттопыренному толстым бумажником. – А говорят, губернаторских собак научили всякому уму-разуму.

Дуров еле выпроводил купчину, недоумевавшего из-за его несговорчивости.

К тому времени Владимир Дуров уже стал приобретать репутацию способного дрессировщика. Имя его начало появляться на афишах московского цирка. Выступал он вместе со своими учеными питомцами – собакой Бишкой, гусаком Порфирием Прохоровичем, козлом Степаном и свиньей, имя которой менялось в зависимости от разыгрываемой сцены.

Веселость и легкость, с которой животные Владимира Дурова исполняли свои роли, подкупала зрителей. Математик и грамотей Бишка доставлял наибольшую славу своему воспитателю.

Сам хозяин Москвы, генерал-губернатор князь Долгоруков на представлении в цирке восхищался обаятельным Бишкой. И вскоре дрессировщик Дуров получил приказ обучить губернаторского пса, огромного сенбернара Барри. Его сиятельство выразил пожелание: когда собака услышит звук взводимого курка, она должна броситься на человека, держащего револьвер. Генерал-губернатор опасался покушения на свою личность.

Как не претило поручение важного сановника, приходилось его выполнять. Дуров приучил собаку бросаться на чучело, когда слышался щелчок курка. Заодно приохотил Барри танцевать вальс. Этот номер неизменно вызывал восторг посетителей кофейной Филлипова, куда дрессировщик заглядывал, прогуливаясь по Тверской улице со своим учеником.

Однако на улице громадный сенбернар внушал прохожим почтительный страх. Однажды полицейский будочник окликнул Дурова:

– Эй, господин, очистите панель! Ступайте со своей собакой на мостовую.

Дуров решил подшутить над грозным блюстителем порядка и в свою очередь спросил:

– Известно ли вам, любезный, чья это собака?

– Не могу знать…

– Ну так читайте, что написано на ошейнике!

Будочник прочел по складам: «Собака Барри – принадлежит его сиятельству князю Долгорукову», – вытянулся во фронт и отдал честь собаке.

Генерал-губернатор остался доволен обучением Барри и распорядился выдрессировать другого своего любимца – лайку Гювен. Задание на этот раз было более мирным: Гювен должен был научиться прыгать через палку и гасить лапой сигару хозяина.

И этот княжеский каприз был исполнен. Дуров уже собирался сдать собаку владельцу, как стряслась беда: Гювен вдруг исчез со двора.

Бедняга дрессировщик уже готовился удрать из Москвы. Однако положение осложнилось еще более. Агенты полиции проведали о пропаже губернаторского пса и сообщили о том обер-полицмейстеру. Огарев вызвал Дурова к себе. Несмотря на благорасположение к крестнику своего друга Захарова, он предупредил без обиняков:

– Отыщи собаку во что бы то ни стало! Иначе упеку, куда Макар телят не гонял…

Московская полиция включилась в поиски пропавшей лайки. Во все полицейские участки летели сводки о ходе поисков губернаторского пса.

В полном отчаянии Дуров забрел на Грачевку, улицу, где обитали живодеры и всякие темные личности, промышлявшие краденым добром. И тут поиски не дали результатов. Вдруг в одном из дворов возле сарая послышался слабый визг нескольких собак и глухой лай Гювена. Чуткое ухо дрессировщика никогда не спутает голоса животного, которого он воспитывал. Однако хозяин двора заявил, что собак не держит, а уж лаек отродясь не видывал. После долгих заверений, явно, чтобы отвязаться от настойчивого посетителя, он вымолвил:

– Пожалуй, схожу к соседу, расспрошу, не встречал ли он вашу собачонку…

На короткое время Дуров остался один. Первой его мыслью было окликнуть Гювена. Но, судя по всему, собака была так спрятана, что не смогла бы услышать зова. Следовало применить другой, более верный способ, чтобы она откликнулась: только заливистый лай своры собак мог дойти до ее слуха.

Искусство звукоподражания помогло молодому циркисту. Во дворе живодера на Грачевке вдруг раздался концерт целой своры злых псов. И тотчас в ответ донесся еле слышный голос Гювена и других четвероногих пленников. Очевидно, они находились в тайнике под полом сарая.

Но как проникнуть в сарай наглого вора? Пришлось обратиться к квартальному надзирателю, который явился с полицейскими-будочниками. В их присутствии Дуров повторил свой «собачий» концерт.

Разоблачение вора полицейские завершили своим излюбленным приемом – зуботычинами. Живодер открыл люк тайника. Там обнаружилось несколько украденных собак, в том числе губернаторская лайка Гювен.

Обучение «всевозможных животных» приносило Владимиру Дурову мало дохода и много забот. Однако ото дело все более его увлекало. Поначалу, принимаясь за дрессировку, он даже не ставил перед собой особых задач. Просто его забавляли повадки и нрав домашних животных и зверушек. Потом ему захотелось ближе познать таинственный мир животных.

Владимир Дуров все еще не помышлял целиком посвятить себя дрессировке. Да и суровая жизнь циркового артиста не позволяла ни на что отвлекаться. Однако велика сила истинного призвания, она всегда находит исход. «Почему бы не сочетать профессию клоуна с тем, к чему меня неудержимо влечет? – все чаще размышлял Владимир, особенно после встречи с братом. – Ведь клоуны пользуются домашними животными в своих антре и репризах. Это жанр, вполне утвердившийся на арене. Мне следует лишь показать в нем нечто новое, еще небывалое, интересное».

Петухи, гуси, свиньи, собаки, ослы не случайно стали помощниками клоунов на арене. Сметливый осел сбрасывает со своей спины неловкого всадника, хитрый поросенок, вместо того чтобы перепрыгнуть барьер, проползает под ним. Гуси и петухи в несвойственных их природе ролях вызывают взрывы смеха своим необычным поведением на арене.

Знаменитый наездник и акробат Билли Гайден достиг наивысшей славы, когда выступил в качестве клоуна с дрессированной свиньей. Его гастроли в России, затянувшиеся на годы, повсюду проходили с грандиозным успехом. Иногда Гайден заменял свинью ослом, тоже исполнявшим забавные трюки.

Владимир Дуров не раз наблюдал работу Билли Гайдена и отдавал дань его большому таланту. В то же время он мысленно анализировал мастерство знаменитого клоуна и приходил к неожиданному, несколько разочаровывающему выводу – а ведь много раз смотреть Гайдена скучновато…