Текст книги "Государь поневоле (СИ)"

Автор книги: Александр Осин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

Утро 18 мая 7190 года было тяжелым. Я проснулся рано и одновременно с Петром. Предыдущим вечером мне долго пришлось объяснять ему причины своих поступков. Царь так и не смог простить мне того, что я от его имени сам отказался от власти. Тогда решился немного дать почитать ему Толстого. Примерно до момента свадьбы. Открывши ему часть своих воспоминаний, я попутно переводил и объяснял некоторые места в книге. Процесс «внутричерепного» чтения привел нашу общую с царем голову к ужасной боли. И новым утром ни я, ни он не решались поднять государево тело на заутреню. Лежали и рассматривали потолок. Хотя может Пётр и не рассматривал сам, но и мне не мешал. Даже мучавшая первые сознательные дни попаданчества духота в тереме уже была не в тягость. Все заслонял страх любым движением вызвать новый приступ головной боли. Мной овладела общая тягучая апатия к действительности.

Полежав так уставившись в потолок некоторое время, я почувствовал вопрос ребенка:

"Дядь Дима, а ты сильно любил свою жену?" "Сильно Пётр. Ты же чувствуешь, как я скучаю по семье". Услышал внутренне согласие. Оно не было сформулировано словесно, но сознанием я видел сочувствие царя. Ещё через некоторое время: "А ты мне теперь расскажешь про свой мир?"

"Тебе надо сначала немного выучиться. Очень трудно мне тебе переводить". Опять пауза. "А я тоже должен Евдокию в жёны взять?" Я задумался. Действительно это сейчас и не предопределено. "Нет, не должен. Вырастешь и сам выберешь невесту – обойдемся без матушкиных советов". "Да как же можно ослушаться матушку? А что такое предопределено".

Блин. Вот и он и мысли мои читает, стоит блок забыть выставить!

"Петя слишком много вопросов. Я тебе отвечу, но не сразу".

В наш диалог вмешался Андрей Матвеев.

– Государь, пойдешь ли ты к заутреней в собор, али скажешь Никона звать к тебе в крестовую комнату?

– Зови сюда.

Я поднялся. Добрёл до мыльни и умылся. Приказал Тихону окатить царя из ушата водой оставленной еще с вечера. Хоть не ледяная водица, но взбодрить – взбодрила. Позавчерашним утром у Петра была паника, когда я первый раз заставил Тихона и Матвеева облить меня. Эти двое, кстати, тоже не сразу поняли, что именно от них требуется.

После обливания, я тут же в спальне, благо место позволяло, сделал комплекс имени Витьки Корнеева из НИИЧАВО – проще говоря, традиционную советскую утреннюю гимнастику. Заставлять ребенка делать её не потребовалось – двигаться он любил. Показал начальные движения и дальше только подпевал для темпа Высоцкого. Царь выполнял движения уже сам.

"Если вы в своей квартире…" "Дядь Дим, а что такое квартира?" – встрял мальчишка. "Не отвлекайся!… лягте на пол, три-четыре…"

Закончил все прыжками через веревку.

И опять в мыльню – снова облиться уже колодезной холодной водой. После растирания – надо было почистить зубы. Очень недоставало зубной щетки и пасты – пришлось обходиться пальцем и мелом от занятий с Зотовым, который мне растолок Тихон. Процедура чистки зубов у Петра вызвала еще больший негатив, чем обливание – я это делал, полностью подавляя его сопротивление.

Уже после этого я, с помощью Тихона и Андрея, оделся. В крестовой меня встретил домашний батюшка – Никон. Благословил меня и сотворил небольшую службу, на которой присутствовал только я и Андрей. Этого юношу, все еще убитого горем по растерзанному стрельцами отцу, я не решался отослать и держал при себе. Хотя и пообщаться с ним все как-то было недосуг. Единственный из моих спальников, кто реально сопровождал меня ко сну каждый день, был тощ, но жилист, и с такой же темной шевелюрой, как у его покойного отца. Он был старше Петра на год-два, но ростом превосходил его не намного.

На время заутреней я полностью отдал управление Петру. Депрессия от тоски по семье меня больше не захватывала в той мере как в первый раз. Лишь временами накатывала боль утраты, но Пётр как-то чувствовал это и научился купировать её. Я все больше относился к нему как сыну. Шизофрения получала странное развитие из-за неравномерности опыта обоих личностей. Ребенку сильно не хватало внимания и руководства старших. Олег Александрович, как учитель царевича, частично смог это компенсировать, но его положение было подчиненным, и он не мог напрямую указывать Петру, как поступать. Мне же очень не хватало общения с сыном – возможности рассказать ему, научить, уберечь от ошибок и чувствовать за это благодарность. В теле Петра я мог не только учить молодую личность, но и физически не допустить те ошибки, что были у меня. Так каждый отец желает видеть в сыне в первую очередь исправления своих детских проблем. Я, например, в детстве никогда не мог заставить себя заниматься чем-то регулярным, но попав в царя, сразу воспользовался возможностью "переиграть жизнь набело". Заставлял себя и царя выполнять обязательные процедуры. У Петра внутренняя потребность к движению была, вероятно, более сильна, чем моя, и в его теле я узнал чувство, когда невмоготу просто сидеть и созерцать. Ребенку постоянно хотелось куда-то бежать, что-то делать. То, что я получил умение в произвольный момент отстраниться от руководства телом или полностью перехватить контроль, весьма помогало заставлять царя заниматься нелюбимым делом или наоборот спрятаться, когда я чувствовал, что Пётр сам сможет продолжать действовать в необходимом мне направлении. Единственно, когда я полностью оставлял ребенка в покое, это в церкви, позволяя молиться ему так, как он умеет и желает. Слава Богу, у царя не возникало пока желания рассказать обо мне на исповеди. Как мне быть в таком случае, я боялся и представить.

Между тем заутреня закончилась, и настало время завтрака. Завтрак накрывали мне в комнате. Это действо уже было официальным и на нем, как оказалось, можно было присутствовать ближним дядькам и стольникам. В то утро это были Тихон Стрешнев и Борис Голицын. Ритуал видно был заранее расписан. За стол сели за стол втроем. Матвеев и еще один юноша Юрий Языков остались стоять за моей спиной и около Голицына. Все блюда и напитки, что мне предназначались, принимались стольниками у входа в трапезную. Стольники же и снимали первую пробу. На завтрак была лишь каша пшенная с какими-то травами и без сахара, да блины с медом. Пить ставили горячий пряный напиток на ягодах – сбитень. Принесший его человек, сначала отливал немного себе и выпивал, затем наливал стольникам, которые так же выпивали по кубку и лишь, потом сбитень попадал ко мне на стол.

Странно, но предыдущие два дня все было проще. Еду пробовал только Андрей, а подавал Тихон, и оба они в трапезе не участвовали. Но, то были дни смутные и многие дворовые прятались. А сейчас в Кремле караул опять несли стрельцы стременного полка. И на постельном дворе собрались бояре и дворяне со своими челобитными и просьбами, коих "за так" и не допускали в ближний круг. Шум их перебранки за места уже с раннего утра достигал моих покоев.

После завтрака мне объявили, что пришёл Никита Зотов. Я хотел опять посекретничать с ним и с Борисом, но Голицын куда-то пропал. Стрешнев объявил, что помимо Никиты еще несколько бояр просят к руке их допустить. Но это все меня не интересовало, а от Петра я почувствовал такую волну отвращения я предстоящей процедуре, что с легким сердцем отказал боярам, сказавшись больным. Из комнаты я всех выгнал и оставил только Никиту – как будто мы уроками будем заниматься.

Зотов зашел, поклонился в пояс. Я не стал соблюдать чинный порядок и встал ему навстречу, благо последний стольник вышел из комнаты.

– Доброе утро, Никита! – Опередил я Учителя с приветствием.

– Доброе утро, государь. Дозволь с тобой судить о жизни на Москве, в царствование твоего деда, Царя и Великого Князя государя Михаила Федоровича.

Тут в комнату вновь вошел Родион Стрешнев. Оказалось на уроках истории он должен присутствовать, чтобы следить за нравственностью изложения. "Вот незадача. Пётр, принимай управление, а то ошибусь еще. Не должно многим знать обо мне!" позвал я царя из подсознанки. Сам стал наблюдать за уроком отдельно.

Олег Александрович довольно уже освоился в 17 веке и рассказывал мне больше об истории церкви в Москве до раскола, чем о жизни народа. Заставлял запоминать митрополитов и патриархов. Кто они были и чем славились их деяния. Учитель принес какие-то летописи, и мы с Петром на пару их читали. Тут уж ему довелось переводить мне старославянское письмо. Занятие оказалось довольно скучным, но попросить Олега Александровича объяснить мне все сокращенно побоялся. Кто его знает, как к этому отнесется дядька.

Через час, наверное, когда я стал уставать, зашла матушка. Никита и дядька встали, поклоном приветствуя царицу.

– Не довольно ли тебе, дьяк, ребенка мучить? – спросила матушка.

– Да мы уже и завершили на сегодня урок, государыня. – Отвечал Никита. – Дозволь проводить Петра Алексеевича на Потешный двор?

– Погоди. Оставьте нас государем. – Выставила она всех из горницы.

Когда дверь закрылась, матушка подошла ко мне.

– Петруша, дозволь поговорить с тобой. – Мы сели на лавку – Сынок, дни тяжелые настали для нас. Многое бесчестие нам от стрельцов было. Некому сейчас заступиться за семью царскую.

Я молчал, ожидая продолжения, не перехватывал управления у царя. Пётр тоже не торопился действовать.

– Сынок, ответь мне. Кто научил тебя к Софье ходить, Борис или Никита?

"Та-ак! Пётр, осторожней! Давай дальше говори матушке то, что подскажу". Получив мысленное согласие Петра, позволил ему говорить.

– Ни кто не учил тому меня, матушка! Я сам не ведаю, как забрел к ней. Зело напуган был и бродил в беспамятстве. Только смог очнуться, когда увидел, как сестрица с князем Василием Голицыным прощается. И она меня заприметила, когда уже с ним помиловалася. Матушка, не обижайся, видение мне было, и ангел господень обещал заступничество Богородицы, коли уйму кровопролитие и сам с сестрицей царством поделюсь. Говорил он мне, матушка, что Господь возвернёт венец, когда вырасту. Пусть Софья сейчас властью тешится, все одно будет наша шапка Мономахова. Так мне ангел говорил.

– Ангел господень привиделся? – царица посмотрела меня с сомнением. А я старался изобразить максимально честный и наивный взгляд ребенка и не отводил глаза. – Ну да бог с тобой, сынок. Токмо зазорно то, Петруша, царю одному со своего терема уходить. Нам сейчас во дворце надо быть сторожно. Коли что не по укладу и обычаю, то люди баить будут, что государь не честью правит. Сейчас же многие и так говорят: царица без чести и царь без царства и от венца сами отказались.

Тут я даже не успел отреагировать, как Пётр взорвался гневом.

– Пусть говорят, матушка! Вот отберу венец и всем языкастым языки то и укорочу!

Царица посмотрела на сына с испугом.

– Господь с тобой, Петруша. Охладись. Невместно великому государю так яриться.

И я, и Пётр смолчали. Вероятно, царица сделала какие-то свои выводы, которые скрыла от меня. Через пару минут матушка продолжила:

– Всё же не дело государь не по обычаю батюшкой заповеданному жить. Надобно в церковь на службу утреннюю ходить со всеми, и коли бояре спросят к руке допустить, то не отказывать, и людей, кои верны тебе в сию годину тяжкую, призреть. А ты водицей обливаться вздумал, да мел вкушать, да странные дерганья твои. Недостойно сиё государя, сын мой.

В голосе её среди плавного нравоучительного тона мне послышался ледяной звон стали. Блин! Кто настучал? Тихон или Матвей. Даже Пётр, услышав строгие слова матери, испуганно заметался, ища оправдания перед матушкой. Пришлось прийти ему на помощь и встрять в управление телом.

– Не здоров я был с утра, матушка. Странная немочь одолела меня, вот и просил облить меня, дабы избыть её. А что до мела, то Никита сказал мне – так лучше беречься от всякой хвори зубной. – Сказал и подумал: "Надеюсь, учителя я этим под большой удар не подставлю".

– Полно, Петруша. Не чуди, и бояр да стольников не гони от себя. А в обедню исповедайся и причастись у отца Никона! – Голос матушки стал сильнее и тверже.

– Хорошо матушка. – Счёл я нужным согласиться, что бы прекратить спор, пока неуверенность Петра не проявилась наружу.

Царица ещё несколько минут помолчала, всматриваясь в сына. Внезапно она подняла руку и провела по голове царя. От этой нежданной ласки ребенок во мне полностью оттаял и вспыхнул любовью.

– От Софьи приходили, просили быть тебе после обеда в посольской палате. Слушать челобитные. Вели и мне с тобой быть.

– Хорошо, матушка. Не серчай. – Пётр заискивающе улыбнулся матери. Та-ак… что-то надо делать. Наталья Кирилловна в психологической войне за сына полностью переиграла меня. Ещё пара таких бесед с неожиданными переходами от ласки к настойчивым наставлениям, и ребенок выдаст мое присутствие в нём. Тогда в лучшем случае монастырь. Ославят дворовые царя блаженным, а уж Милославские своей удачи не упустят.

Я полностью перехватил управление телом и вышел вслед за матерью в переднюю. Народ, столпившийся там, попадал ниц. Не обращаясь ни к кому конкретно, сказал:

– После обедни велю царице быть со мной в посольской палате да слушать со мной сказки бояр, да дьяков. А до тех пор видеть при себе желаю лишь дьяка Никиту Зотова, да князя Бориса Алексеевича Голицына. Сыщите мне его! Да велю також никого не пущать ко мне более, акромя матушки да патриарха. Да и парту пусть мне несут! И впредь не уносят её из кабинета без моего дозволения!

На этом я попытался изобразить "царский" взгляд Петра, а затем резко развернулся и зашел обратно в кабинет. Вероятно, с речью своей повелительной я перестарался. Матушка так внимательно посмотрела опять на меня, что мне показалась – она увидела именно меня – чужака, в своем сыне. Пётр же внутри меня веселился, не замечая матушкиного взгляда – уж очень ребенку понравились удивлённые лица царедворцев. Уходя, снова услышал беспокойное перешёптывание за спиной. Наверняка ранее Пётр не позволял такого, как моя импровизация.

Глава 15

После возвращения я прошел в спальню и прилег на кровать. Необходимо было придумать как разрулить вопрос с матерью. Отступаться от своих утренних процедур я не собирался. Разве что надо таки на заутреню ходить в церковь, да причаститься, как мать просила. Решил посоветоваться с Майором и Учителем. У них больше опыта жизни в этом времени.

Вспомнив реакцию в передней пришедшего ко мне народа, подумал: "Фигасе, уже меняется восприятие молодого царя пиплом. Надобно немного сдать назад. Как бы Софья и остальные теремные раньше времени не застремались. Спровоцирую еще покушение на царя раньше срока. Ну как подсыпят чего в сбитень, али в уху, и помру от "апоплексических колик". Ребенок внутри меня, конечно, испугался угрозы отравления, но все равно я чувствовал, насколько ему был люб такой подход к обращению с людьми.

Легким покашливанием мое внимание привлек Андрей Матвеев.

– Государь, по твоему велению думный дьяк Никита сын Зотов в комнате ожидает твоей воли. Велишь ли что сказать ему?

А что ему сказать? Стоит ли без Майора разговор начинать? Ничего не решив, я поднялся, поправил одежду и вышел в комнату.

Никита стоял у порога. Приветствуя меня, он молча поклонился, но проходить не стал. Я тоже не решался начать с ним разговор. Так и стояли некоторое время, пока не принесли парту. Ребенок мысленно подсказал, что давно чистописанием не занимались. Дождавшись когда все, кроме Учителя покинут палату, я из низкого шкафчика у глухой стены достал письменные принадлежности. Перо, чернильницу и лист бумаги. Никита еще там же взял небольшую песочницу. Я сел и попытался написать полный титул царя: "Великий государь царь и великий князь…". Хлоп! Хорошенькое дело! Клякса.

– Подожди, государь. Надобно очинить для начала. – Никита вынул из рукава небольшой ножичек и забрал у меня перо. Само перо было довольно большим и красивым.

– Никита, это что? гусиное?

– Оно самое! А ты видно ожидал встретить лебединое?

– Да, наверное, мог ли бы для царя расстараться! А авторучку, что не успел напрогрессить?

Учитель привычными движениями зачинил перо и вернул его мне. Я не стал отдавать управление Петру, а опять сам попробовал писать. Бесполезно – клякс больше не было, но писать аккуратно всё равно не получалось.

– Ну что, Учитель, насчет авторучки? – спросил у присевшего на лавку рядом с партой дьяка.

– Да видишь ли, рановато еще, Пётр, для авторучки. Нет ни стали для пера, ни трубок медных тонких, да прочных. То железо и медь, что есть, не вполне подходят своим качеством для таких забав. Вся Русь пишет гусиными перьями. Так и ты пиши.

Вздохнув, я продолжил попытку писать титул: "всея великая, белая и малая…". Решился попросить Петра продолжить – посмотреть, как носитель это делает. Ребенок буквы вывел не намного ровней моих. Грустно. С почерком и в прошлой жизни было не ахти как здорово, и здесь царю не хватало терпеливости и старания для ровного написания. Опять перехватил управление. Не задумываясь, на чистом автомате, нарисовал профили Пушкина и Горького. Почувствовал радостное удивление носителя. Развил успех, изобразив бригантину, летящую по волнам встреч солнцу. Мой наставник с грустной улыбкой взглянул на художества.

– Дима, а я смотрю, ты так и не отучился чиркать. Ведь все твои тетради такими зарисовками были украшены.

Я улыбнулся ему. Сказано было такой интонацией, что я почувствовал себя опять пятнадцатилетним оболтусом на любимом на уроке физики у Олега Александровича.

– Нет. Никак от такой вредной привычки не удается избавиться. Но, вот видите, вроде пригодилось.

Недолго полюбовался на рисунки. Перевел взгляд на кривые строки выше. Да, с таким почерком надо специального стряпчего заводить или на машинке печатать. "На машинке? Что сиё есть?" Пришлось показать царю по внутричерепной трансляции образ старенькой "Москвы", на которой я делал свой диплом и которую, в своё время, не раз ремонтировал.

– Может, сразу печатную машинку сделаем? – спросил я у Учителя.

– А ты, государь, знаешь, как её делать? Я ведь только общий принцип механизма припомнить смогу. А вот какие именно детали надо делать и как их друг с другом стыковать – тут, полагаю, всё быстро выяснить не получится.

– Так у нас и времени вроде сейчас много будет. Куда торопиться? Помучаемся и "методом научного тыка", да с божьей помощью, сотворим. Учить-то Петра вроде как незачем. Если что, то и сам смогу за месяц-другой перекачать наш школьный курс класса до 6-7го.

– Так быстро? Это было бы просто отлично. Интересно, как это у вас происходит? Ты учебник рассказываешь или показываешь?

– Не знаю, Учитель. Вроде как он читает то, что я вспоминаю. Иногда чувствую его вопросы о том, что ребенку сразу трудно понять. Тогда поясняю подробнее. Лучше один раз увидеть.

– Интересно, интересно. И как Пётр с первого раза всё запоминает? – Зотов в забывчивости вскочил и стал быстро шагать по горнице.

– Носитель может практически дословно вспоминать, то, что я видел и знаю. Ну, по крайней мере, то, что я сам не блокирую. Так что сейчас Пётр обладает практически абсолютной памятью.

Мой наставник опять замолчал и только быстрее зашагал из угла в угол.

– Интересно! Удивительно! Замечательный феномен, но как, как это все происходит? Неужели Пётр всю твою память может посмотреть? Ведь такая разница в возрасте…

– Не всю, Учитель. Слава Богу, не всю. А только ту, что я решаюсь ему открыть. Теперь, наверное, надо пересмотреть программу твоих занятий с царем. Лучше будем больше с конкретными вещами возиться. Меня особенно бытовые мелочи интересуют – пока ещё не привык к текущей ситуации. Ты не задумывался, что быстрее всего можно придумать и внедрить?

– Конкретные вещи? Бытовые мелочи? – Учитель остановился передо мной – Видишь ли Пётр, материальный прогресс, безусловно, необходим, но… Полагаю, для России общая образовательная база важнее. Без неё все что, как ты выразился – "напрогрессим" – пройдет здесь по разряду диковинок. В лучшем случае утечёт в Европу и вернется к нам как их достижения.

– Я спорить не буду. Образование, конечно, важно. Лучше, конечно, чтобы оно было местным. А то, я слышал, при Годунове отправили учиться недорослей – они там и остались. Да и в прошлом варианте истории учеба за границей укреплению нравов не способствовала. Как думаешь: создавать академию и университет только на основе русских ресурсов получится? Ланкастерский метод, он поможет?

– Считаю, что нет, вряд ли своими ресурсами обойтись получится и никакой метод не поможет. Но вот попытаться подготовить государственную систему образования, как-то задать стандарты, а уже под них приглашать учителей, можно. Я, государь, планировал просить царицу взять к тебе еще десяток-другой сверстников для совместного обучения. Надо ведь с чего-то начинать развитие в этой области. Твой крестный в прошлом годе указал академию создать, однако она больше на богословие заточена. Естественные науки пока под запретом. Да и патриарх до сих пор идею саботирует. Вот ежели удастся класс набрать тебе в сотоварищи, то они и станут нашими носителями стандартов – первыми студентами и первыми экзаменаторами и контролерами. Далее, когда вы вырастите, уже и академию будем открывать с государственным университетом. И туда уже можно приглашать некоторых из иностранцев. Полагаю, стоит в будущем кого из великих ученых пригласить. – Учитель помолчал с минуту. – Первые выпуски из университета будем делать только педагогическими. Образование не церковное надо выбить. Курс будет сокращенным – остальное пусть добирают в ходе работы. Выпускники пойдут учителями в другие школы. Может, лет через десять, так получим возможность учить уже специалистов для хозяйства.

– А не долго ли это по срокам? Это только к новому веку мы сможем начать реально развивать производство?

– Ты же сам, Пётр, сказал, что можно не торопиться. Если с осени класс наберём, то как раз к сроку Азовских походов получим более-менее сносный набор людей, которые будут производство развивать. А пока и тот прогресс, что есть здесь, не так плох, как у нас писали. Ведь Гитлер то у границ не стоит.

Возразить было нечего. Кроме нетерпения моего десятилетнего альтер-эго, план отторжения не вызывал. С опытом Олега Александровича в педагогике мне тягаться сложно. К тому же идея школы показалось мне весьма полезной для обрастания соратниками. Но немного глодал мою душу страх "проколоться" перед остальными учениками из XVII-го века. Тут ведь не редкое и церемонное появление перед думой. Тут меня будут оценивать не только как царя, но и как одноклассника. Проще было бы остаться на индивидуальных занятиях с Учителем, однако вспомнил, что большинство вселенцев в царей и их наследников начинали именно с этого шага, и решился.

– Добро Никита. Я писать по-тутошнему не могу, да и невместно мне, наверное, самому указы писать! Ты за проведенное время, я чай, хорошо приноровился писать пером. Так что, пиши сам, пожалуйста.

Учитель перенес принадлежности для письма на небольшое бюро у дальнего окна и приготовился писать стоя.

– В общем, пиши, что велю набрать отроков в обучение совместное. Пиши, что назовем мы это государев класс. Головой этого класса назначить тебя и даровать специальное звание "Первый учитель". Да не забудь указать, что приниматься будут только те отроки из бояр, окольничих, дворян и детей боярских, да из прочих чинов служилого люда, кто пройдет испытание от учителя государева. А испытания будем делать на уровень тех знаний, что Пётр успел приобрести до моего вселения. Да еще надо как-то угадать тех, кто реально способен учиться. Как тебе такой подход?

Учитель скрипел пером, не отвечая на мой вопрос. Я поднялся из-за парты и подошел к окну. Так как рост мой был, может, для 10-летнего ребенка этого века и большой, но всё-таки он не дотягивал до роста взрослого человека. Поэтому окно не показалось мне низким. Я оперся на подоконник, пытаясь сквозь слюду посмотреть, что творится на улице. Не получилось. Разглядел только мутные силуэты терема царевен, стоящего на противоположной стороне бывшего аптекарского, а ныне потешного двора.

– В целом правильный подход, Пётр, но стоит ли торопиться указ сейчас писать? – Никита Моисеевич закончил скрипеть пером и посыпал листок песочком. – Полагаю, стоит сначала определиться, где жить будешь, государь. Как обустроимся на постоянном месте, тогда и будем школу открывать. Наталья Кирилловна, я думаю, вряд ли легко согласится на переезд в Преображенское. Это всё-таки урон её чести как царицы. Она и так тяжко переживает уступку Милославским.

Он принес мне получившийся текст указа. Я читать не стал, доверяя дьяку, просто вывел ниже: "Пётр" и отдал обратно Никите для печати.

– Мда-а… ускорили мы ход истории. Но зачем резать хвост по частям? Думаешь, события сильно бы отличались от тех, что у нас были? – Дьяк покачал в ответ головой. – А ведь Александра нельзя было терять! Нас ведь не так и много вселилось. А у него подготовка знатная – помню по анкете – геолог, металлург и к тому же служил реально в морской пехоте. Даже командировки на Кавказ были. Так он хоть будет золото искать, а не в застенках или на копьях стрелецких гнить. Учитель, а верно я подметил, что Борис Голицын не сильно-то благоволит Александру?

– Верно, верно. Иван Нарышкин изначально не рассматривался как носитель – уж сильно проходной и несерьёзный персонаж, и Майор, думаю, ожидал, что до появления Генерала будет сам вертеть царем. Он объявился мне после недельного запоя, которым, я так понял, прикрывался на период адаптации. Сразу выложил готовый план на захват власти. И в этом плане все Нарышкины от двора удалялись. Царица и Пётр вместе со всеми дядьями должны были погибнуть при бунте, остальные кто в новую ссылку, а кто и в монастырь. Вероятно, этим он рассчитывал добиться благосклонности Лиды и, следовательно, Софьи. А когда оказалось, что вместо Василия Голицына Саша Марченко попал в Ивана Нарышкина, Майор стал реально опасаться тайного альянса того с Софьей в ущерб себе. Ведь при слабом сопротивлении царевны передача власти вообще могла не состояться. С твоим же и особенно Лидиным вселением он вообще все расклады должен был пересчитать. Но первое место в команде свое Вадим будет настойчиво защищать. Его амбиции только Генерал мог как-то сдерживать. Ещё ведь и Семёнов есть, а он полковника получил перед отставкой и Майору подчиняться вряд ли захочет.

Мы помолчали. Хорошего настроения сей рассказ мне не прибавил. Наоборот – я даже успел мимолетно пожалеть, что не один попал сюда. Приятно работать в команде, но если это действительно команда. Уж сам как-нибудь смог бы незаметно вжиться в этот мир. Империя мне, в принципе "по барабану". Прогрессорствовать никогда не стремился. Читать интересно, а вот самому напрягаться на максимум было в лом. Так немного для себя любимого, для удобства быта можно внедрить по мелочи, что вспомню, но стремиться к "победе коммунизма" – это не для меня. Теперь же я должен был не только среди местных вжиться, но как-то обустроиться среди профессиональных вселенцев. А это волки ещё те: у всех неплохая базовая подготовка и опыт интриг, и навыки командования. Ведь они только спят и видят, как Россию на глобус натянуть. Да ещё и между собой за право серого кардинала собираются бороться. Ишь, и Марченко недовольно на меня смотрел, когда отправляли его в Верхотурье. Сейчас наверняка Дудыкин постарается первой скрипкой заиграть.

– Учитель, давай всё-таки послушаем Майора. Ты после думы будь обязательно здесь – я один на один с ним встречаться не хочу.