Текст книги "Государь поневоле (СИ)"

Автор книги: Александр Осин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3

В вечерних сумерках наш Ми-8 приземлился в тайге. Комплекс зданий «объекта» был подземный, наверху была видна только ограда и КПП. На входе я увидел старый советский плакат и табличку с надписью «объект 21, ЭРД МО СССР». Что значит ЭРД для меня осталось загадкой.

На объекте нас разместили в центральном бункере, запретив выходить наружу и забрав мобильники.

День мне понадобился на изучение контракта по доработке оборудования бункера и еще два дня – на проведение беглой "инвентаризации". От проекта мне дали местного учетчика – Лиду, молодую, чуть полноватую, женщину лет 25–30. Улыбчивая и постоянно смущающая Лида оказалась единственным светом для меня в этом бункере. Её муж, Александр Марченко, здоровенный, как лось, геолог, самбист, и, конечно, фанат авторской песни оказался в общении человеком очень вежливым и обходительным. Было жаль, что он такой хороший – мне не хотелось его обманывать. Но я чувствовал прямо таки животное влечение к Лиде. Да и она часто смотрела на меня, как мне казалось, заинтересованно. Такой лучистый добрый взгляд её глаз согревал меня и манил, заставляя "выдумывать себе её обещания".

Несмотря на то, что я был на объекте, да и вообще на проекте, чужаком, отношение Лиды и её мужа ко мне было достаточно терпимым и можно сказать дружеским. Я часто стал коротать вечера в компании семьи Марченко. Ленка же наоборот демонстративно отдалилась от меня. И хотя жили мы в соседних боксах, мы практически не общались.

В конце первой недели на "объекте" я закончил отчет и дал его согласовать бывшему тут же руководителю проекта "ВМ". Основным "моментом" в отчете сделал необоснованность затрат и дал рекомендацию прекратить дальнейшее финансирование. Отдал на согласование руководителю проекта и сообщил в Москву о результатах.

Ждал ответа два дня. Дождался приглашение на общее собрание команды проекта. В бывшей ленинской комнате, прямо под оставшимся от СССР барельефом Ильича, меня представили сотрудникам как основного виновника предстоящего закрытия проекта. Закрытия тем более обидного, что первые положительные результаты испытаний были уже получены, и до цели остался "один решительный шаг". На собрании, несмотря на мое присутствие, обо мне говорили исключительно в третьем лице, и даже Лида смотрела на меня с таким разочарованием, что на душе становилось паршиво. Завершая митинг, руководитель проекта сообщил, что, в силу сложившихся обстоятельств, решено не проводить "общий тестовый старт" и запустить процесс сразу в полном объеме. А когда сотрудники разошлись по своим боксам, меня попросили остаться.

– Дмитрий Дмитриевич, – со мной разговаривал начальник СБ объекта Антонов – раз уж новые акционеры ВАШЕГО банка так интересуются результатами НАШЕГО проекта и требуют подробного отчета, мы, руководство проекта, решили допустить вас к секретной документации. Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Он протянул мне листок с текстом расписки о неразглашении государственной тайны. Я читал с минуту. Документ поначалу не показался мне серьезным, я тогда и не представлял, что может быть особо секретного на объекте. Однако удивил пункт о запрете, помимо всего остального, разглашать все исторические события и даты, которые станут мне известны в результате допуска.

Не смотря на кажущуюся простоту расписки, подписывать листок очень не хотелось. Возникло такое ощущение, что подкрадывается толстый лис полярный под мою карьеру и меня уже не отпустят с крючка. Грубо говоря – "очко взыграло". Антонов, щуплый седеющий дядюшка, внимательно смотрел на меня, изучая мою реакцию. Мне уже тогда показалось, что он, несомненно, ещё старой конторской закалки "чекист", и видит он меня насквозь. Бывший Президент банка, как мне говорили, тоже вроде "конторский" человек. Раздумывал я недолго, выбора мне не оставили: для получения согласования отчета пришлось соглашаться. И я подписал.

До вечера следующего дня я занимался "офуением". То есть читал научную и процедурную часть проекта, названую "Темпоскоп", и офуевал. Ребята на "объекте" пытались создать машину времени. Способ как они пытались это сделать, я не понял. Слишком много физических терминов для простого бухгалтера. Понял только, что вроде как пока это не перенос, а подглядывание за событиями в прошлом. Теперь становился понятен особый интерес "конторы" – ведь теоретически подсматривать можно не только на тысячу лет, но и на пару секунд. Странно как смогли тогда сменить банку "крышу"? Нашлись силы круче "конторы"? Я понял тогда, что врядли вообще выберусь из этого "дерьма". Такую информацию могут сливать "офисному планктону" только в том случае, когда "офисный кит" уже подбирается к нему, с целью "пообедать".

В ночь на пятницу, когда я зашел в свой бокс, меня трясло от страха. Я боялся больше не увидеть ни жену, ни детей. Невозможно было представить, как я смогу жить прежней жизнью с такой тайной. Уконопатят в лучшем случае на какой-нибудь "объект". Но скорее всего, ждет меня ДТП или иное происшествие с летальным исходом. Блин, дети ведь как чувствовали последний вечер и не хотели отпускать меня, упрашивая и массажик перед сном, и почитать сказку, и просто посидеть пока они уснут. Слезы сами полились из глаз. Перспектива никогда больше не поцеловать Настюху, не поднять её на руки, не потрепать вихры Андрейки, заставила меня тихо взвыть в подушку. Я чувствовал в себе такую вину перед Ольгой за свою измену, что в пору вешаться от стыда. Пусть она никогда и не узнает, но всё равно я поступил по свински и вряд ли прощу себя за это.

Я сам не заметил, как уснул не раздеваясь.

Подъем субботним утром был "аварийным". Красный мигающий свет. Вой сирен. Отдаленный грохот. Требование по громкой связи всем собраться в центральном зале. Я сам никогда там не был, поэтому стало удачей "упасть на хвост" Ленке с мужем. Бегом за ними по переходам я поспешил в глубину бункера.

Сначала меня тормознули на входе в зал, куда скрылась семья гаишника. У меня не было пропуска на этот уровень. Потом послышались близкие разрывы и выстрелы. Похоже, стреляли уже внутри бункера. Из-за угла выскочил Антонов. Он был в разгрузке, с каким-то мудреным автоматом в руках.

– Занять оборону! – крикнул он охранникам, подбегая. Те упали за ограждения из мешков с песком. – Ты что здесь? – это он уже мне. – Быстро в зал!

Антонов так сильно толкнул меня в спину, что я упал, влетев перед ним в помещение. Вслед нам раздались выстрелы, и несколько пуль залетело в зал. Когда я поднялся, то увидел куда попал: Высокий куполообразный свод, рассеянный свет вдоль стен, всё пространство было заполнено стеклянными ящиками, похожими на анабиозные кресла из фантастического фильма. В ящиках лежали в каком-то растворе люди. Все они были без одежды. Я заметил Лиду, её мужа, а так же Ленку, и ещё одну девушку, незнакомую мне, и трёх неизвестных мужчин. Ближайший ко мне "саркофаг" у незнакомки был пробит, и густая голубая жидкость капала из него на пол.

– Что стоишь! Помоги!

Я обернулся. Антонов и оказавшийся здесь Михалыч закрывали бронированную дверь. Одна рука у СБшника беспомощно висела и была в крови. Я стал помогать закрутить засов. Потом мы отошли, и Михалыч с пульта закрыл массивную занавеску по кругу зала, наглухо отделившую нас от звуков боя.

– Всё Михалыч, давай, отправляй меня. – Антонов стал раздеваться.

– Товарищ генерал, а куда этого? – Михалыч указал на меня.

– Куда хочешь. У меня патронов уже нет. – С этими словами он щелкнул затвором автомата.

– Бл…! Генерал! Мы так не договаривались!

– Ну, извини, Михалыч! Мне что-то совсем хреново. Так что сам разберись с этим московским подарком. Я уже и так много крови потерял.

И действительно последние слова давались ему с трудом. Антонов разделся и с помощью Михалыча, устроился в ближайшем ящике. Его помощник закрыл крышку и нажал пару кнопок на боку "саркофага".

Всё это время я стоял не в силах осознать, что произошло и что эти люди говорят про меня.

Михалыч обернулся ко мне.

– Ты Димыч не сердись на генерала, документы читал – сам понимаешь, ты уже ценный кадр для них.

– Для кого, Михалыч? Что я могу рассказать?

– Для тех, кто штурм устроил. Может это штаты, а может и наша родная "контора". Есть там ещё пара крыс наверху. Ты пойми, если они доберутся до установки – то все секреты мира, все деньги уже не будут ничего значить. Поэтому нам остается только слинять и умереть. Через полчаса здесь сработает небольшой заряд и останется только радиоактивная пыль. У меня нет патронов, да и убивать тебя не хочется. Всё равно умрешь. Ложись сюда – он кивнул в сторону ящиков – хоть "кино" напоследок посмотришь. Раздевайся.

Михалыч и сам стал раздеваться, а я так и остался стоять столбом, ничего не предпринимая.

– Что Дима, не хочешь? Ну, как знаешь. Я пошёл.

Михалыч, убрав одежду в ящик под свои ложем, забрался в "саркофаг" с надписью [FL], надел на голову проволочную сеточку, захлопнул крышку и нажал у изголовья красную кнопку. Я очнулся. Подбежал к "саркофагу" Михалыча, попытался поднять крышку. Безуспешно. Ни на нажатие кнопок, ни на попытки просто поднять стекло за имеющийся выступ, прозрачный ящик не прореагировал. Михалыч внутри уже закрыл глаза, а от ног поднимался уровень голубоватой жидкости, которой были заполнены и остальные саркофаги с людьми.

– До ликвидации осталось тридцать минут. – Мелодичный женский голос прозвучал для меня как гром.

Я растерянно опустился на пол. Хотелось плакать, но слез уже не было. Осознание неотвратимости конца моей жизни почти физически прижало меня к полу. Я мысленно простился с детьми и женой, с родителями. Помолился, попросил Господа не оставить родных и помочь семье разобраться с кредитом.

Некоторое время спустя я всё-таки встал и обошел зал по кругу. Шторка, которую опустил Михалыч, образовывала однородную поверхность без стыков и каких-либо намеков на дверь. Потрогал – вроде какой-то метал или металлизированный пластик. Я решил осмотреть пульт, находившийся недалеко от входа. На пульте было три ряда лампочек. Из тех лампочек, что горели – большая часть была зеленая, пара мигала красным, остальные три светили синим. Попробовал понажимать кнопки под лампочками – бесполезно, ни какой реакции. Я побрёл обратно к саркофагам. Заметил, что красным мигает и изголовье "саркофага", который побило пулей. Девушка, лежащая там, была погружена в жидкость только наполовину. Кажется, она даже и не дышала. Я залюбовался Ленкой, когда пробирался мимо её ложа. Красивая "стерва"! Прошёл мимо склепа с её мужем – здоровым, уже стареющим мужчиной. Его бульдожье лицо застыло в маске сильного недовольства чем-то. Лида с мужем лежали, повернув головы, друг к другу и улыбались. Было видно, что они действительно любили друг друга.

– До ликвидации осталось десять минут.

Ничего не придумав, как выбраться из зала, я стал искать подходящий для себя саркофаг из свободных. Два из трех были мне маленькие даже на вид. Один, стоящий в центре, немного великоват. Я разделся и залез в него. Раз всё равно помирать, так посмотрю, что Михалыч подразумевал под "кино". Надел на голову сеточку, которая оказалась чуть мала. Попытался нажать красную кнопку, но та западала без какой-либо реакции. Тогда я закрыл крышку, и только успел положить руки в предназначенные для них выемки, как стало ощутимо клонить в сон. Потом пришла темнота.

ШИЗОФРЕНИЯ. НАЧАЛЬНАЯ СТАДИЯ.

Глава 4

Когда темнота стала рассеиваться, я увидел «кино». Стоял я посреди комнаты в старорусском, по-моему, допетровском стиле перед рослой миловидной женщиной лет 30-ти. Через небольшие разноцветные окна свет проникал слабо, и создавалось ощущение ранних сумерек. Кругом стен обитых материей с золотыми узорами стояли так же нарядно украшенные лавки. В углу зеленела разводами под мрамор печь. У ног стоявшей передо мной «боярыни» пристроился «лилипут-горбун». Изображение было настолько ярким и объемным, что я поначалу даже попытался зажмуриться. Не получилось. Глаза отказывались мне повиноваться.

– Надлежит тебе, Петруша, слушаться впредь дьяка Никиту и учить писание, да и жития угодников святых с прилежанием.

– Хорошо матушка. – "Это сказал я?"

"Кто ты? Бес?" – вопрос возник в голове сам. "Здравствуй шизофрения. Это я уже сам себе вопросы задаю". "Аз не сихврения есмь. Аз есмь царь!" "Ну, привет, царь". Чувствую смятение. Не могу понять толи оно мое, толи того, кто во мне (или это я в нем). "Пошто ричешь привет. Что сие значит?". Окружающие, похоже, никак не отреагировали на мой диалог с самим собой. "Ну что ж поговорим с собой, благо вроде это не слышно окружающим". "Странные словеси ты молвишь, бес!".

– Сын мой, Петруша, слышишь ли ты меня? – Женщина поднялась. – Никита, Борис, несите его в покои! Иль не видите дурно государю!

Картинка перед глазами покачнулась. Стал виден расписной потолок, а спиной я ощутил, как чьи-то руки подхватывают меня и несут. Мой внутренний визави вроде как отключился. Во всяком случае, я не слышал его вопросов. Внешняя картинка помутнела и опять пришла темнота.

Когда очнулся – я лежал на чем-то мягком, похоже на кровати. Надо мной склонился бородач с умными глазами.

– Государь! Пётр Алексеевич? Слышишь ли меня? Это я Никита. Учитель твой.

Я почувствовал свое тело, попробовал пошевелить рукой, ногой. Ощущения были не очень знакомые. Мне показалось, что я легче.

– Пить. – Попросил я.

Бородач исчез из поля зрения. Появилась какая-то бабка.

– Сядь государь. Вот возьми, испей квасу.

Передо мной появился ковш. Я приподнялся, жадно отпил несколько больших глотков и откинулся обратно на подушки.

"Потолок. Расписан под листву и цветы. Стены обшиты материей, нет скорее кожей, и тоже расписаны серебром и золотом. Картинки как на иконах" – я скосил глаза. – "украшены ещё и коврами. Ковры вроде как натуральные персидские. Богато. Стоп. Меня называли Петром Алексеевичем? Царем? Я только одного такого знаю. Неужели этот проект реально удался?" Внутри меня шевельнулся настоящий хозяин тела. Я закрыл глаза и сосредоточился. Вдруг мысленно увидел его как сгусток света, какого-то розовато-голубого, частью зеленого, частью бордового. "Хм. Наверное, он меня так же видит. А почему молчит?" Я решился мысленно позвать его "Эй, Пётр, ты слышишь меня". "Да, бес" Я ощутил его страх. Мальчик молился. Каялся в каких-то своих детских грехах, просил простить его. Он наверняка думал, что уже умер. "Ты заберешь мою душу?". Это был крик. Внутренний крик, который содержал и мольбу, и надежу, что такого не случится. Мне стало безумно жалко его. На мгновение показалось, что на месте Петра мой сын Андрей, и я попытался внутренне улыбнуться и приободрить его. "Не бойся малыш. Я не бес. И душу я твою не буду забирать. Я просто убегал и спрятался в тебе". И я представил, как будто приглаживаю вихры моего Андрейки. Действие это спонтанное и скорее всего неумелое помогло успокоить ребенка. Свет от Петра стал зелено-золотистым. А я почувствовал себя так, как будто мой сын прижимается ко мне, ища поддержки. Мальчик видно тосковал по отцовской ласке. "Спасибо. Ты, наверное, ангел". "Нет, я и не ангел, всё сложнее Петруша, я расскажу тебе как-нибудь потом". "Ты не уйдешь?". "Не знаю". "От кого ты убегал?". "От плохих людей". "Татей? Воров?". "Не знаю, просто они хотели меня убить". "Вороги? Татары?". "Может быть". "Ты почему мне не позволяешь встать?" "Я? Просто хочу полежать. А ты не можешь двигаться без меня?" "Не могу".

"Кто меня принес?" Я мысленно представил бородача, что наклонялся надо мной. "То Никитка Зотов". "А та милая женщина". "Матушка то моя была, царица Наталья Кирилловна". Ну вот пожалуй и приплыли – это действительно Пётр Первый. Дворец, наверное, Преображенское. "Ты где? Как звать, то тебя?" – услышал я внутренний зов Петра. "Здесь, я здесь. Зови меня просто дядя Дима" – и вдруг я осознал, как надо закрыться от Петра и как следить за ним. Это было не знание, почему так происходит, а скорее просто понимание, как и что, надо делать. Я почувствовал себя полностью восстановившимся и готовым управлять доставшимся мне телом. Странно, а Михалыч говорил, что я просто посмотрю кино. Про управление он ничего не говорил. Я обратился опять к Петру: "Ну что, царь, мы готовы действовать? Давай, я попробую ходить, а ты подсказывай мне". "Давай" – робко согласился тот.

Я поднялся. Немного было не привычно. Посмотрел на свои руки. Обычные руки пацана лет десяти-двенадцати. Грязь под ногтями. Оглянулся в поисках зеркала. "Сие грех" одернул меня Пётр. Стал осматривать себя дальше. Тело было худым, с непропорционально длинными руками и ногами. На голове пышная копна волос, а я в прошлой жизни привык к лысине. Одет царь был в какой-то красный кафтан поверх грязно-белой нательной рубахи. На ногах сапоги из мягкой кожи тоже красного цвета. Широкие штаны были для меня непривычно свободны. "Дык, я тут действительно, ещё малец" – резюмировал я, оглядев исподнее.

Поднял я тогда взгляд и смутился, заметив в горнице несколько человек, ожидавших моего пробуждения на лавках у входа. Мужи все были бородаты и шубоносны. Две пожилых женщины, в одеждах "а-ля-рюс" сидели ближе всех. Увидев, что я поднялся, народ оживился. Правда, я поймал несколько недоуменных взглядов – видно не понравился им мой самоосмотр. Давешняя бабка, подававшая мне квас, вскочила.

– Очнулся, соколик наш. Господь помиловал.

– Э..("Родионовна", "Арина?", "Нет, Матрена") Родионовна, матушке скажи, что поправился я. Пойду во двор, душно тут.

– Куда ж во двор батюшка? Без стольников и дядек? Не вместно то государю в Кремле без дворовых людей казаться!

– Государь, – пожилой боярин вышел на первый план – Как кравчий твой князь Борис Алексеевич придет, ужо тогда и погуляешь. Покудова не велено тебя пущать из покоев.

"Понятно. Домашний арест. Блин! Так я в Кремле, а не в Преображенском! Какой сейчас день и год на дворе интересно". "Семь тысяч сто девяностый, мая первый день сегодня будет". "Ни о чем мне это не говорит. Царь Фёдор когда умер?" "То четвертаго дни было". "Бунт был?". "Какой бунт?" встрепенулся Пётр. "Понятно. Эх, знать бы, когда он будет, было бы легче". Я шагал по горнице от окна к кровати и обратно, провожаемый укоризненными взглядами. Видно такое беспокойное поведение не вместно было здесь для царя. "У Толстого там случаем дат не было. Вспомнить бы". Внезапно я стал вспоминать текст романа практически дословно, как будто снова начал читать. Причем читать я начал медленно с трудом разбирая незнакомые (НЕЗНАКОМЫЕ?) буквы. Голова слегка закружилась, и я плюхнулся обратно на перину. Тихий гомон бояр у двери не остановил меня от попытки задать вопрос своему носителю. "Блин! Пётр, ты, что в моей памяти читаешь?". "Дядь Дим, я не нарочно это. Просто само стало видно. Только вот буквицы непонятны и написано как не по-русски". "По-русски, Петя, по-русски. Просто я ведь из времени ещё не наступившего к тебе свалился. Эх, как бы тебе объяснить?" Я постарался представить себе время как реку. Обозначил, что Пётр как бы на берегу выше, а я ниже по течению и что я против течения приплыл к нему. Получилось коряво. "Понятно, Пётр?". "Немного, дядь Дим. А ты можешь сказать мне мою судьбу?" "Нет, Петя, теперь не могу". "Почему?". Я почувствовал обиду в его вопросе. "Никто не может знать точно свою судьбу. Само мое появление уже может поменять многое в твоём будущем". Я давно догадался, что люди в остальных "саркофагах" в бункере такие же попаданцы как я – осталось только понять: в кого и "когда" они вселились. Была надежда, что в этом времени я не один. "Думаю, Петя, всё теперь пойдет немного по-другому". "Скоро ли я умру?" "Вот тебе интересно сразу день смерти узнать. Я же говорю, что теперь сказать нельзя. Может, как и тогда до старости доживешь, а может, и убьют раньше". "Меня убить не можно. Меня все бояре государем кликнули!". "Ты-то государь, да Иван старше тебя будет, и сестрица Софья власти хочет". "Також надобно матушке сказать, да Софью в темницу бросить, коли бунт она затеяла". "Уф. Петя, мне трудно сейчас всё сразу тебе объяснить. Давай постараемся ничего не менять. Коли ты и так выживешь, то и почто тревожится? Скажем сейчас царице, а там, глядишь, и всё по-другому повернется". Пётр опять зажался. В его цвете появились красноватые нотки. Пришлось прибегнуть к старому методу и успокоить его. Даже не пришлось представлять на его месте сына – мне уже самого этого мальчика было жалко. После этого стало жалко и себя. Нахлынула тоска по родным, оставленным где-то там, в неведомом прошедшем далеке.

Вошел Никита Моисеевич Зотов. Я мысленно немного отстранился, пропуская на первую роль Петра, и решил понаблюдать за фильмом "Обучение царевича".

– Государь, поздорову ли тебе сейчас? Не изволишь ли продолжать занятия?

– Поздорову Никита. Не хочу я деяния читать сызнова!

– Добро, Пётр, не будем деяния читать. Желаю рассказать тебе про науку греческую – геометрию. Помнится зело понравился тебе наш прошлый урок. Но для начала зады повторим.

Он оглянулся за дверь.

– Антип, доску принес?

Мы через сенцы прошли в кабинет. Народ сидевший у входа в спальню не пошел за нами, а стал расходиться по своим делам. В комнату прошли лишь я, Антип и Никита. Пётр уселся за парту возле окна. Антип поставил доску у стены перед царем и вышел. Дьяк взял в руки мел и стал рассказывать о Пифагоре и его теореме. "Странно, вроде как Никита не должен учить Петра арифметике и геометрии. Это должно было начаться много позже. Да и парты разве уже придумали?"

Урок продолжался, наверное, около часа. В конце его я не удержался, и встрял с ещё одним доказательством теоремы. Встрял мягко – просто постарался вспомнить его, и Пётр вслух прочитал из моей памяти. Я только чуть поправил его слова. Так как будто Пётр сам только догадался. У Зотова буквально глаза на лоб полезли. Он выглядел точь-в-точь как Олег Александрович, мой школьный учитель физики, когда удивлялся неожиданно удачному ответу. "Интересно сколько сейчас Учителю. То есть не сейчас, а тогда когда я "попал". Должно было быть около 80-ти". Я вспомнил, что встречал его имя в списке консультантов проекта.

Опять нахлынула тоска по утраченному миру: показалась, что меня зовет Настёна. Я зажался, отключился от Петра, оставив его одного разбираться с уроками. Я вспоминал дочурку, сына и жену. Осознание того, что нет возможности их впредь увидеть волнами ходило в моей голове, то усиливаясь, то ослабляясь. Я перестал наблюдать за Петром и за миром его глазами, закукливаясь в своих воспоминаниях. Это было похоже на бесконечное падение в темную бездну. Я пытался молиться, что бы меня "вернуло" обратно в свое время. Казалось, что если ещё немного попросить, ещё сильнее, и Высшие Силы смилостивятся надо мной и этот странный сон закончится.

Так прошло, наверное, с неделю или две. Не помню, спал ли я тогда. Я не замечал совершено, что происходило с моим носителем. Только дни и ночи мелькали, сменяя свет тьмой. Пётр что-то делал. Я не следил. Ел ли он, спал ли, ходил ли в церковь, встречался ли с толпой людей в богатых одеждах – для меня всё слилось в один пестрый бессмысленный ряд картинок. Действительно как "кино" – ускоренная промотка "no comments".