Текст книги "Обожаемый интриган. За футболом по пяти материкам."

Автор книги: Александр Кикнадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Вратарь из Покровска по имени Лев Кассиль

По воскресеньям на главном пустыре небольшого приволжского городка Покровска гоняли мяч. В ворота становился длиннорукий молодой человек – у него была одна особенность: он мог взять самый трудный мяч (и тогда капитан снисходительно бросал: «Молодец, Левка!») и пропустить самый легкий мяч (тогда капитан сердечно называл его Левушкой и говорил ему…)

Иногда приезжали команды из Саратова.

Один раз Лева сыграл плохо, и его попросили посудить. Это было обидное понижение, но старался он судить так, будто ничего не произошло, по всем правилам. Игра закончилась вничью. Свои сказали, что он подсуживал гостям. Гости сказали, что он подсуживал своим. У других такие эпизоды быстро выветриваются из памяти.

А он помнил все.

Помнил, как трепала легкая лихорадка, когда выходил на первый матч в составе взрослой команды. Каким прекрасным показался мир, когда взял первый пенальти. И каким горьким день, когда в ворота поставили другого.

Леве было шестнадцать лет. Он знал по именам всех знаменитых футбол истов и вырезал из журналов фотографии вратарей.

Без вратаря Покровска не было бы «Вратаря республики». И «Пекиных бутц», наверное, не было бы. И олимпийских очерков тоже. Чтобы так писать о футболе, как писал Лев Кассиль, надо было его почувствовать и «пережить».

Сперва Кассиль заочно (далеким собственным примером) привел автора этой книги в спортивную журналистику: казалось тогда, кажется и теперь, что интереснее и живее журналистики нет.

А потом очно…

В середине шестидесятых годов «Неделя» опубликовала несколько отрывков из будущей дилогии «Брод через Арагоа», посвященной таинству происхождения басков.

Позвонил Лев Абрамович, сказал, что в тридцать седьмом ему довелось познакомиться с басками и услышать легенду и двух Ибериях – Пиренейской и Кавказской, – которые в давние времена были будто бы населены одним народом (о чем, собственно, и шла речь в дилогии). Пригласил в гости и сказал, что хотел бы прочитать всю еще не изданную рукопись, а заодно и некоторые из тех книг, которые у меня вышли.

Стрепетом переступил незнакомый порог. Познакомился с семьей. И казалось мне, что вот-вот начнется разговор на литературные или исторические темы.

А Лев Абрамович заговорил о прозаических вещах, что-то свое далекое имея в виду.

Только догадаться об этом было нелегко. Он поинтересовался моими заработками. А потом очень тактично – сколько душ на моем иждивении.

Продолжая перелистывать книжку, улыбнулся:

– Вы пишете о том, как спорт помогает человеку превосходить привычные нормативы. А ведь действительно бывают в жизни ситуации, когда мы становимся в десять раз сильнее, чем на самом деле. Хотя иногда становимся и слабее во столько же раз. Когда даем обстоятельствам, огорчительным, неправедным, взять над собой власть. И покориться им. Если хотите, один пример из собственного опыта.

И Лев Абрамович рассказал любопытную историю.

– Я вернулся домой с дачи и увидел, что горит электропроводка. От занавесок огонь был готов перекинуться к большому старому книжному шкафу. В том шкафу находились две моих еще неизданных рукописи. С трудом, но все же удалось вытолкнуть шкаф в другую комнату. И только тогда я вызвал пожарную команду. Та довольно быстро справилась с огнем, а потом помогла навести порядок в квартире. Трое здоровяков взялись за книжный шкаф и… еле-еле водворили его на место… таким он оказался тяжелым. Один из пожарных поинтересовался:

– А кто помогал вам перетащить его в другую комнату?

– Никто.

– Выходит, вы сами?

– Сам, честное слово.

– Ну, папаша, не зря сочинителем работаете. Где же это видано, чтобы вы при вашей субтильности?

– Там были страницы, которые я писал много лет… Посмотрели недоверчиво. Понял я, что не поверили. Да уж и не стал их разубеждать.

И только командир пожарных философски изрек:

– Когда горит, еще и не такое случается с человеком. Это она, молодежь, вам не верит. А я всякого навидался… Как в минуту опасности хиляк (это, простите, я не про вас) Геркулесом становится…

После той встречи со Львом Абрамовичем минуло не более месяца.

* * *

Вы скажете, что так не бывает? И я скажу, что так не бывает. По крайней мере, в наше суперэгоистическое время. Но так было. Известный писатель позвонил малоизвестному журналисту, снова пригласил в гости и сказал:

– В прошлый разя не случайно интересовался составом вашей семьи и вашими заработками… Тут, в этом конверте, лежит то, что может, не знаю, как бы точнее сказать… что может представлять для вас некоторый интерес. Но я хотел бы быть убежденным… знаете, случается, добрый порыв оборачивается печалью. Прошу вас, дайте слово, вы воспользуетесь тем, что в конверте лишь тогда, когда у вас на книжке будет пять тысяч рублей.

– Их долго не будет, Лев Абрамович, мы переселились в кооперативный дом… но это ни меня, ни жену не беспокоит. Кажется, оба умеем работать. И жизни, будто, не боимся… (А о том, что мы потеряли своих отцов в ГУЛАГе, решил не вспоминать.)

Лев Абрамович задумался, как бы спрашивая себя, а стоит ли ему показывать то, что в конверте.

– Здесь рекомендация в союз писателей. Она может круто изменить вашу жизнь. От вас зависит в какую сторону. Не торопитесь покидать хорошую должность.

– Я не убежден, что те скромные книжки, которые у меня уже вышли…

– Есть такое понятие: «авансированное доверие». Я хочу сказать, что верю в вас. А то, что вы не боитесь жизни…

– Спасибо, Лев Абрамович. Постараюсь запомнить и то, что вы сказали, и то, что написали.

…Знаю хороших прозаиков, которые имели книг куда больше, чем я, и которым отказывали в приеме в писательский союз и два, и три, и пять раз. Меня приняли с первого раза.

Прекрасно понимал, что заслуга в этом не столько моя, сколько удивительного человека, поверившего в меня больше, чем верил я.

В тот же день я написал заявление с просьбой освободить меня от должности редактора международного отдела и члена редколлегии газеты «Советский спорт».

* * *

Дача Льва Кассиля в Переделкине находилась рядом с так называемым домом творчества, куда по весне начинали стекаться отягощенные кавказскими и молдавскими винами, среднеазиатскими сухофруктами, жизненной мудростью, самомнением и, как правило, комплексом недооцененности знатоки человеческих душ. Вот где можно было излить собрату по перу собственную душу, скрасить пол ночную беседу заздравной чашей и вообще хоть немного пожить себе в удовольствие, не заботясь о хлебе насущном и забывая о множестве всевозможных житейских проблем. В те годы еще не было «обкомовского корпуса» с его номерами «люкс» и «полулюкс», еще торговали в баре армянским коньяком за четыре рубля бутылка и шоколадными наборами – по шесть, в кинозале крутили новые фильмы, устраивались турниры по шахматам, нардам и пинг-понгу, не знаю, где еще на какой территории Советского Союза так торжествовал и идеи свободы, равенства и братства.

Здесь коротали вечера, а часто и ночи, многие писатели, жившие поблизости, на дачах. Все хорошо знали, что предоставлялись эти дачи не только литературным талантам, но и тем, кто отсутствие их компенсировал талантами административными, обладал искусством руководить, претворяя в жизнь указания партии и правительства о том, какими должны быть советские литераторы, о чем им полагается писать и о чем писать не полагается. Но и к этой разновидности писателей относились снисходительно, при встрече с ними не воротили носы, и компаний с ними чурались далеко не все.

Не помню, чтобы автор «Швамбрании» хоть раз перешел дорогу и ступил на территорию, огороженную фундаментальным забором. В гости приглашал тех, кому симпатизировал, а главное – тех, от кого не зависел. Ему нравилась его собственная подтянутость – не столько внешняя (он даже и на даче работал в галстуке), сколько внутренняя, вынужденные литературные перерывы портили ему жизнь.

Назначая частые встречи с машинисткой, подхлестывал себя, умышленно загонял в цейтнот и к приезду ее успевал написать торопливым и неровным почерком все, что хотел. Если и был стол, притягивавший его с юных лет, это был не стол под белоснежной скатертью с бутылками и бокалами, обещающий сладостные минуты раскрепощения, а стол с белоснежной писчей бумагой, сулящий муки сочинительства.

Так я и думал: не ходит Лев Абрамович к нам в гости потому что много работает. Но однажды…

Во время детского праздника рядом с библиотекой Чуковского (плата за вход – десять еловых шишек, костер, концерт, хоровод и пр. и пр.) Лев Абрамович сказал:

– Я прочитал у вас, Саша, ссылку на книгу Кречмера «Внешность и характер» и, насколько понял, вы симпатизируете одному белорусскому тренеру, который выделяет футболистов с живыми острыми глазами.

У самого Кассиля были именно такие глаза, но что-то ему в этом способе селекции, кажется, не понравилось.

– Вполне возможны попадания, но система, если ее можно так назвать, таит в себе большую опасность, – сказал он.

– Тренера, о котором вы вспомнили, клянут почем зря, а он слушает да не слушается, гнет свою линию и превращает в чемпионов и увальней, и дутышей. Или не называли око зеркалом души?

– Ну хорошо, тогда позвольте обратить ваше просвещенное внимание на одну симпатичную даму в белом воротничке за нами… Сразу не оборачивайтесь, пожалуйста. Что вы думаете о ней?

Лев Абрамович отошел, чтобы подбросить шишек в костер.

…Это была женщина лет пятидесяти, с копной седеющих волос, молодым и озорным взглядом, источавшим приветливость, и массивным, ничуть не портившим точеного лица подбородком. Она беседовала с безусым литератором, взиравшим на нее с немым обожанием и зыркавшим глазами по сторонам – догадывается ли общественность, кто удостоил его внимания?

Эту женщину в строгом твидовом костюме с рядом разноцветных планок на груди я встречал в доме творчества не раз, была она и прозаиком, и критиком, зловредная профессия критика, однако, таинственным образом не отразилась на ее облике. Ее литературные позиции, как и массивные ступни, упрятанные в модные туфли на платформе, свидетельствовали об устойчивости и надежности.

Лев Абрамович предложил немного погулять и по дороге спросил:

– Ну, что скажете о моей давней приятельнице?

– Приветливость, жизненная устойчивость… добрые умные глаза, расположенность к людям.

– Меня всегда привлекало к ней именно это последнее качество: расположенность к людям. А догадываетесь ли вы, за что получила она одну из своих медалей?

– Никак нет, ваше сиятельство.

– Минуту, дайте возможность выпятить грудь: за меня!

– Исследовала творчество зачинателя советской детской литературы? Написала книгу? Защитила диссертацию? Но тогда я бы о ней знал…

– Она действительно немало написала обо мне, – почему-то раздумчиво произнес Кассиль.

– Вы назвали ее милой дамой. Значит ли это, что она везде, где только можно, в книгах и статьях писала: «Ах, какой это писатель», «Ах, какой это человек»?

– Попали в точку. Слава Кречмеру и его последователям! Сразу хочу дать полезный совет: вернетесь домой, закиньте подальше книгу «Внешность и характер».

– Я здорово не угадал?

– Нет, почему? Она действительно писала не раз: «Ах, какой это писатель Лев Кассиль!», только добавляла при этом… «какой вредный для дела воспитания подрастающего поколения… кому нужны сегодня его книги, в розовых тонах рисующие нравы дореволюционной школы?». А писала она это не в статьях, как вы подумали, а в закрытых рецензиях и обзорах, напоминавших доносы.

– А сказали: «симпатичная дама»…

– Кроме того, ей не нравилось, что в некоторых моих книгах обнаруживается противопоставление хоть и талантливой, но отдельной личности сплоченному коллективу. По советам этой стервозы из моих повестей было выброшено немало смешных страниц: с юмором у нее были натянутые отношения. Назвал же я ее симпатичной дамой, чтобы сбить вас с панталыку. А глаза у нее действительно живые. Лучистые, можно сказать. Между прочим, у Медузы Горгоны тоже был на редкость лучистый взгляд.

Ту давнюю сцену вспомнил, прочитав однажды в «Известиях» статью «Возвращение «Золотой библиотеки»». В ней было написано: «Ни одна книга Льва Кассиля не выходила в свет, не подвергаясь жесточайшим экзекуциям цензуры, а после 1937 года, когда был арестован его брат, один из героев книг «Кондуит» и «Швамбрания», эта повесть была фактически запрещена».

Повидав на своем веку немало высокопоставленных негодяев в политике и литературе, чистая душа прилепилась к футболу, где на виду – все: и честь, и трусость, и талант, и посредственность… Никаким указом или звонком по правительственному телефону не выведешь в лауреаты команду услужливого подхалима, а законы честной игры – для всех.

Не этим ли одинаковым взглядом на футбол объясняется долгая и трогательная дружба Льва Абрамовича стремя замечательными братьями?

В очерке Льва Кассиля, написанном в середине тридцатых годов, рассказывалось о том, как один иностранный журналист показал на игрока, который красиво отобрал у противника мяч, и спросил: «Кто это?» – «Старостин», – ответил писатель. Хавбек, сделав обманное движение, обвел опекуна и дал пас «на выход». «Кто это?» – спросил иностранец второй раз. «Старостин», – последовал ответ. А тем временем форвард, получивший мяч, ворвался с ним в штрафную площадь и ударил так, что сетка ворот вздыбилась горбом. «А это кто?» – снова вопросительно глянул на соседа журналист. И услышал то же слово: «Старостин». Тогда иностранец написал в блокноте: «Старостин – по-русски футболист».

До войны в сборной СССР выступали три брата Старостиных. История такого не знала.

Когда играли они, еще не существовало телевизоров, но слава их была всесоюзной, их чтили, их любили, им старались подражать.

Они не просто стояли у истоков, они были организаторами спортивного общества «Спартак», пронеся верность ему через всю жизнь. А жизнь была с изломами. Не про каждого ли из братьев Старостиных эти строки:

 
«И привиделось мне
В сладком сне,
Будто поймал я жар-птицу
(Могло же такое присниться!)
Я так счастливо спал,
И проснулся… и пальцы разжал…
А в них – воронье перо».
 

Был злобный, завистливый навет и скорый неправедный суд. Братьев сослали на север. Они потеряли все. Кроме чести. Не согнулись, не смирились. И оставили о себе теплую память в стылом, продуваемом безжалостными ветрами Норильске. Сколько раз слышал я в этом городе от разных людей: передайте братьям Старостиным, что мы любим их и гордимся ими.

Могли без трепетного уважения относиться к достойнейшим этим людям писатель, сам немало претерпевший в той жизни?

* * *

Ему полагалось жить долго, рядом была красивая, спокойная, полная достоинства супруга Светлана Леонидовна Собинова, дочь великого певца, создавшая дома атмосферу благожелательности, без которой писатель – не писатель. Рядом была дочь, с ранних лет выказывавшая способности к художеству и языкам. Он имел учеников и последователей в разных городах Союза и немало друзей за рубежом. А еще спортивную закваску (видели бы вы как лихо разъезжал он на велосипеде по олимпийской деревне в Токио). Она, эта закваска, заставляла держать себя в форме, ценить время и превращать в радость муку самосовершенствования.

Ему полагалось жить дол го…

* * *

Летом семидесятого перед отлетом на футбольный чемпионат в Мексику я пришел попрощаться. За рабочим столом в уютном кабинете, увешанном спортивными вымпелами (это было небольшое увлечение писателя – он привозил из разных

стран вымпелы и спортивные значки), сидел немолодой человек. На нем были костюм светлых тонов, галстук, начищенные туфли, будто в гости собирался.

Он сказал с грустной улыбкой:

– Готовлюсь смотреть футбол.

Врачи не разрешили ему лететь за тридевять земель. Он не мог скрыть огорчения.

…Самолет, летевший из Мехико, приземлился в Нью-Йорке. Служащий американской авиакомпании негромко сказал:

– В Москве умер ваш писатель Лео Кассл.

Мы стали вспоминать такою писателя и подумали – должно быть, ошибка. Но по дороге в отель кто-то спросил полушепотом:

– Неужели Лев Кассиль?

«Нет, не может быть!» – невероятной, недопустимой казалась эта мысль.

Потом пришли вечерние газеты.

А вскоре, уже дома, мы узнали о причине внезапной кончины (ее высказал Леонид Зорин): Льву Абрамовичу стало плохо, когда он увидел на телеэкране, как уругвайцы, выковыряв мяч, ушедший за лицевую линию, навесил его на наши ворота мимо оцепеневших защитников… а презренный судья засчитал гол.

Честное сердце не выдержало. Остановилось.

Я успел на похороны. На Новодевичьем кладбище спрятался за раскидистым кустом, стесняясь слез, которые застилали глаза.

…Прошло три десятилетия. Они многое расставили по местам. Лев Кассиль занял то, которое принадлежит ему по праву.

Место классика.

Послесловие

В каких бы краях ни доводил ось смотреть футбол, неизменно обращался мыслью к футболу родимому, живущему надеждами да неудачливому, а потому любимому особой любовью. Вспоминал людей, служивших Игре верой и правдой, справедливо заслуженных, а порой и бессовестно засуженных… Жизнестойкость и преданность миллионов энтузиастов помогли ей выжить в годы всеобщих развалов, разочарований и потерь. Как никогда внимательно вглядывался во внутренний наш чемпионат, что обещает он, появились ли новые идеи, перспективы, имена?

Радоваться бы как смело заявили о себе неведомые ранее таланты в «Анжи» и «Сатурне», «Черноморце» и «Зените», да непозволительно радоваться, печалиться надо: известное дело, на них уже положили глаз зарубежные клубы, близкие предстоят расставания; и начнут эти молодцы, будущие Карпины, Мостовые и Хлестовы из «Сельты» ли, или «Бешикташа» вколачивать голы в ворота российских команд с невиданным ранее энтузиазмом и никто не посмеет осудить земляков. Пестовать игроков дело трудное. Научиться бы удерживать их. А то постепенно превращаемся в футбольную Африку, ставшую питомником для усиления европейских команд.

Будущее российского футбола во многом зависит оттого, как мы его популяризируем, показываем, подаем. За это нам полагалось бы вляпать жи-и-рную двойку.

Первенство России 2000 года набирало скорость неведомыми путями, невероятная закрутилась интрига. В начале второго круга многократный чемпион «Спартак» четырежды покидал поле с опущенными носами, его начал догонять «Локомотив», встреча соперников приобрела невиданный интерес, телевидение предприняло отчаянные попытки показать едва ли не главный матч сезона. Но президент клуба железнодорожников, еще со времен своей футбольной молодости запомнившийся редкой упертостью, наложил на трансляцию вето. «Локомотив» выиграл, но страна не видела, как он это сделал.

Не видела она и как играл «Локомотив» с турецким «Бешикташем» в Л иге чемпионов.

Звоню давнему знакомому Уранбею, инженеру турецкого порта Кушадаси.

– Скажи, приятель, был ли хоть раз случай, чтобы по вашему телевидению не показали, как играет «Галатасарай» или «Бешикташ» в международном турнире?

– Нет, не бывало, к чему ты это? – недоумевает собеседник. Узнав «к чему», уверенно заявляет: – Не могу поверить. У нас большой случится скандал. Футбольный босс, отдавший такое распоряжение, не продержится на своем месте и пяти минут. Народ расценил бы его поступок как издевательство наднациональными чувствами.

После недолгого размышления Уранбей высказывает очень верную мысль:

– Когда наши и грают за рубежом, их сопровождают десятки теле– и радиожурналистов. Футболисты понимают: их игра под пристальным наблюдением, каждая удачная комбинация, каждый гол в ту же секунду откликается благодарным эхом дома. Мне казалось, что «Локомотив» проиграл у нас «Бешикташу» еще и потому, что его игрокам, не знаю, как лучше сказать… что его игроки могли подумать, будто их матч никого дома не интересует.

Будем так относиться к своим командам, не превратится ли Л ига чемпионов в фигу чемпионов? Тот же «Локомотив» покинул турнир, едва в него вступив.

…Преувеличу ли, написав, что мастерство телевизионных комментаторов растет быстрее, чем средний уровень нашего футбола? Но вплоть до августа 2000 года им не давали показать себя «в прямом эфире», доступы телекамерам на стадионы Москвы были заказаны. Утверждаю: мы единственная в мире страна, которая скрывает от парода футбольный чемпионат. Этому не поверят в столице крохотного, затерянного в глубинах Тихого океана государства Фиджи—Суве, где транслирующая футбол телестанция расположена недалеко от музея каннибализма сего котлами, шампурами и колотушками. Ни на Мальте, где считают за честь рассказывать о футболе политические обозреватели. Ни в странах, потрясаемых политическими и экономическими катаклизмами (длинным мог быть перечень). Футбол – не просто игра, не просто забава. Он еще – и великий утешитель.

Запомнилось…

В середине восьмидесятых годов, на следующий день после того, как советская команда проиграла в Афинах греческой 0:1, теплоход «Шота Руста вел и» подходил к одному печальному острову.

Здесь, в монастыре живут вдовы и дочери погибших греческих моряков. Святая существует традиция: любой проходящий мимо острова пароход дает три гудка, соболезнуя, деля горе, поддерживая несчастных.

Неожиданно по судовому радио объявили:

– Александр Васильевич! Срочно на мостик!

Едва я поднялся врубку, капитан Михневич протянул мне бинокль.

– Посмотрите, что держит в руках молодая улыбающаяся гречанка.

Гречанка держала в руках транспарант, на котором большими цифрами был нарисован счет: «1:0».

Теплоходу с красной полосой на трубе махали платками одетые в черное монашки. На их лицах была написана торжественная скорбь.

А над ними возвышалась стоявшая на стуле улыбчивая девушка с транспарантом в руках.

– Посмотрите, что делает с людьми футбол, – произнес Юрий Адамович, – какую радость несет… какое утешение приносит даже тем, кто потерял в этой жизни все.

…То и дело возникают поводы вспомнить слова капитана, пережившего много морских и куда более опасных береговых житейских бурь. И для него тоже, всегда, во все времена был счастливым «переключателем» футбол. Его украинские земляки из «Динамо» и «Шахтера» скрашивают горечь расставания с родным теплоходом.

Тс, кого судьба сделала отвечающим за судьбу России, должны понимать, какую неожиданную роль в обновлении чувств и очищении сердец может сыграть футбол в наше нелегкое время. Пусть вспомнят, что финальный матч европейского чемпионата-2000смотрел миллиард зрителей в ста пятидесяти странах мира, пусть вспомнят сцены массовых парижских торжеств в первые дни июля и подумают о том, что…

Футбол может и должен показать миру: Россия поднимается. Набирает силы. Верит в будущее.

И животворный дух ее не избыл!