Текст книги "Дуэль в истории России"

Автор книги: Александр Кацура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Александр Кацура
Дуэль в истории России

От автора

Само Провидение указало им на дуэль.

Антон Чехов

Провидение? Промысел Божий? Или темный рок? Что имеет в виду писатель? Неужели он говорит о дуэли как о спасительном выходе из невыносимой ситуации?

Именно так!

Антон Павлович размышляет о дуэли применительно к своим героям, которые искали честный выход из запутанных отношений. Они нашли его только тогда, когда бесстрашно сошлись лицом к лицу с оружием в руках. Это чеховское озарение на самом деле можно отнести ко всей верхушке русского общества XVIII–XIX веков. И даже начала века XX.

В мрачновато-рабском (особенно с точки зрения просвещенного европейца) российском обществе прошлых столетий дуэльный обычай неожиданно и стремительно не только отвоевал себе заметное место, нет, он совершил куда большее.

Фактически он способствовал созданию (прежде всего в высших слоях общества) нового типа русского человека – бесстрашного перед лицом тяжелой раны или даже смерти, гордого, щепетильного в вопросах чести, готового бескомпромиссно отстаивать свое личное пространство и свободу выбора в душе своей. Особенно это было важно в традиционно деспотическом русском государстве. Вот почему на дуэльное поле столь безудержно стремились лучшие представители тогдашнего общества, прежде всего поэты и офицеры, поборники свободы и ревнители чести.

На поле этом пахло не только кровью и гибелью, там веяло восторгом бесстрашия. Там веяло свободой! Свободой распоряжаться своей жизнью и свободой заглядывать в лицо смерти. По понятным причинам обычай этот проник в дворянскую среду и укрепился там. И вот так вышло, что лучшая часть дворянства стала лучшей частью российского общества – в смысле честности, неподкупности, бесстрашия и бурлящей творческой энергии. Последнее качество оказалось неразрывно связанным с тремя первыми. Практически не бывало так, чтобы трус и лжец оказывались творчески состоятельными.

Именно с людьми, готовыми выйти к роковому барьеру (а это как раз они в основном создали бессмертную русскую культуру XIX века, это они грезили о свободе для всех), стоило связывать светлые надежды на будущее страны. Увы, не случилось. Поражение этой малой части общества, ее уход с исторической сцены в начале XX века обозначили тяжелейший удар по национальному характеру и по судьбам народа. Выбраться из трясины холопства, трусости, тупости, подлости и продажности мы не можем по сию пору.

Предлагаемая читателю книга пытается проследить на длинной цепочке исторических примеров ту роль дуэли, которая оказалась столь живой и действенной в становлении характера русского человека, офицера и дворянина. Автора интересуют не столько детали дуэльных обрядов, сколько характеры людей. Это в равной мере относится и к царям, и к поручикам заштатных гарнизонов, к большим поэтам и рядовым литераторам, к знаменитым генералам и мелким помещикам.

Случилось так, что история русской дуэли не только по времени, но и по внутреннему ритму, по глубинной сути своей совпала с историей Дома Романовых. Еще в XVII веке, при втором Романове, поединок по правилам проник в Россию, отвоевал себе, несмотря на суровые запреты власти, заметное и даже яркое место в жизни российского дворянства. Дуэльные баталии способствовали укреплению духа и утонченности характера русского дворянина, но одновременно собрали немалую жатву на полях русской культуры и русского воинства. Вслед за последним Романовым, относившимся к институту дуэли вполне терпимо и даже верившим, что дуэль способствует улучшению нравов в офицерской среде, в трагические минуты российской истории дуэльные обычаи столь же быстро и необратимо ушли в небытие, как и многие другие обычаи и основания старой русской жизни.

Вот почему рассказ о роли дуэли в русской истории так тесно переплетается в нашей книге с повествованием о 300-летней династии русских царей, о том, как они сменяли друг друга, заметно меняя и декорации, и ритм отечественной жизни. Но еще больше тема эта сплетается с повествованием о жизни и смерти замечательных наших писателей и поэтов, о лучших периодах в жизни страны, славных и военными победами, и небывалыми взлетами в области культуры и духа.

Дуэльный обычай в нашем рассказе не самоцель, но лишь своеобразное историческое окошко, через которое многое можно разглядеть, многое узнать о характере русского человека.

Глава I. «А мне, грешному, здешняя честь аки прах…»

Придворным же строго указать, чтобы они «иноземских немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не подстригали, також и платья, кафтанов и шапок с иноземских образцов не носили и людям своим по тому ж носить не велели».

Царь Алексей Михайлович Романов

От Алексея Михайловича к Петру Алексеевичу

Первая дуэль западного образца – поединок по правилам – на русской земле случилась в мае 1666 года, в Москве, в Немецкой слободе. Участниками дуэли были молодые чужестранцы – англичанин майор Монтгомери и шотландец полковник Патрик Гордон, будущий сподвижник юного Петра I, получивший от царя звания генерала и контр-адмирала. Но эти карьерные успехи Гордона впереди. Петра еще нет на свете, он родится только через шесть лет. На московском престоле восседает его отец, «Божией милостью Великий Государь, Царь и Великий князь всеа Великия и Малыя и Белыя Руси самодержавец» Алексей Михайлович Романов. Он сын и наследник того самого отпрыска боярского рода – Михаила Федоровича Романова, которого еще шестнадцатилетним юношей в феврале 1613 года избрали на Земском соборе царем и которого спустя некоторое время спас от задумавших его погубить польских шляхтичей, представлявших интересы претендента на русский престол королевича Владислава, костромской крестьянин Иван Сусанин.

Замечательные подробности схватки англичанина и шотландца я изложу в начале следующей главы, а сейчас вспомним о Немецкой слободе. Европейское поселение появилось в Москве еще в XVI веке. «По соседству с Преображенским, – отмечал наш знаменитый историк Василий Осипович Ключевский, – давно уже возник заманчивый и своеобразный мирок, на который искоса посматривали из Кремля руководители Московского государства: то была Немецкая слобода. При царе Алексее она особенно населялась военными людьми: тогда вызваны были из-за границы для командования русскими полками иноземного строя пара генералов, до сотни полковников и бесчисленное количество офицеров».

Жители этого славного мирка, выходцы едва ли не со всей Европы, прибывая на русскую службу, сохраняли верность многим своим привычкам. Там звучали почти все европейские языки. В ту пору на Руси немцами (то есть немыми, не умеющими сказать по-русски) называли всех иностранцев. Отсюда и название поселения, где жил военный люд, оружейники и медики, алхимики и аптекари, парикмахеры и портные, пивовары и знатоки географии и математики. Слободу эту можно назвать, перефразируя графа Альгаротти, окном в Россию, приоткрытым еще задолго до Петра. Через окошко это в русскую жизнь проникло немало европейских обычаев и нравов – военных, житейских, культурных, юридических, дипломатических, в том числе, конечно, и поединки «по правилам». Собственно, и сам молодой Петр первые уроки западной жизни получил именно здесь, в Немецкой слободе, где он так любил бывать. Что же касается упомянутого неаполитанского графа, то он позже, посетив строящийся Петербург уже при Петре, скажет про русского монарха: «Царь открывает окно в Европу».

На самом деле, как мы видим, процесс был двусторонним.

Царь Алексей Михайлович.

Само существование европейского островка на окраине тогдашней русской столицы приближало Московию к Западу, готовило почву для преодоления культурных и экономических преград и барьеров. Процесс этот шел неспешно, но он шел.

Уже царь Алексей воспитывался в иное время, когда, по выражению Ключевского, в головы русских людей стала стучаться смутная пока еще потребность ступить дальше, в таинственную область эллинской и даже латинской премудрости, мимо которой, боязливо чураясь и крестясь, пробегал благочестивый русский грамотей прежних времен.

«Немец со своими новомышленными хитростями, уже забравшийся в ряды русских ратных людей, проникал и в детскую комнату государева дворца. В руках ребенка Алексея была уже «потеха», конь немецкой работы и немецкие «карты», картинки, купленные в Овощном ряду за 3 алтына 4 деньги… и даже детские латы, сделанные для царевича мастером немчином Петром Шальтом… Главным воспитателем царевича, «царевым дядькой», был боярин Борис Иванович Морозов, один из первых русских бояр, сильно пристрастившихся к западноевропейскому».

Боярин Морозов был не только воспитателем, до 1648 года он при молодом царе фактически правил государством, руководя основными приказами – Большой Казны, Стрелецким, Аптекарским, Новой Четью.

«В зрелые годы царь Алексей представлял в высшей степени привлекательное сочетание добрых свойств верного старине древнерусского человека с наклонностью к полезным и приятным новшествам… Увлекаемый новыми веяниями, царь во многом отступал от старозаветного порядка жизни, ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную потеху, «комедийные действа» с музыкой и танцами, поил допьяна вельмож и духовника на вечерних пирушках, причем немчин в трубы трубил и в органы играл; дал детям учителя, западнорусского ученого монаха, который повел преподавание дальше часослова, псалтыри и Октоиха, учил царевичей языкам латинскому и польскому». При всем при том верный заветам старины царь требовал от придворных, чтобы они «иноземских немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не подстригали, також и платья, кафтанов и шапок с иноземских образцов не носили и людям своим по тому ж носить не велели».

Доброта и мягкость характера Алексея заслужили ему прозвание «тишайшего царя». Это означало, что при нем не рубили головы.

Однако же, как указывает все тот же Ключевский, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам. Бранился он частенько и со всеми, не исключая патриарха Никона, которого порой обзывал «мужиком и сукиным сыном». Сильно гневался царь, когда сталкивался с нравственным безобразием, как он его понимал, и особенно не терпел надменности и пустой похвальбы.

«Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлен бывает» – таково было житейское наблюдение царя. В 1660 году князь Хованский был разбит в Литве и потерял почти всю свою двадцатитысячную армию. Царь спрашивал в Думе бояр, что делать. Боярин И. Д. Милославский, тесть царя, не бывавший в походах, неожиданно заявил, что если государь пожалует его, даст ему начальство над войском, то он скоро приведет пленником самого короля польского. «Как ты смеешь, – закричал на него царь, – ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном! когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?» Говоря это, царь вскочил, дал старику пощечину, надрал ему бороду и, пинками вытолкнув его из палаты, с силой захлопнул за ним двери.

На хвастуна или озорника царь вспылит, пожалуй, даже пустит в дело кулаки, если виноватый под руками, и уж непременно обругает вволю. Алексей был мастер браниться той изысканной бранью, какой умеет браниться только негодующее и незлопамятное русское добродушие.

Казначей Саввино-Сторожевского монастыря, что у Звенигорода, отец Никита, выпивши, подрался со стрельцами, стоявшими в монастыре, прибил их десятника (офицера) и велел выбросить за монастырский двор стрелецкое оружие и платье. Царь возмутился этим поступком. «До слез ему стало, во мгле ходил», по его собственному признанию. Не утерпел он и написал грозное письмо буйному монаху. Характерен самый адрес послания: «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси врагу Божию и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дому и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Миките». Но прилив царского гнева разбивался о мысль, никогда не покидавшую царя, что на земле никто не безгрешен перед Богом, что на Его суде все равны, и цари, и подданные, – в минуты сильнейшего раздражения Алексей ни в себе, ни в виноватом подданном старался не забыть человека. «Да и то себе ведай, сатанин ангел, – писал царь в письме к казначею, – что одному тебе да отцу твоему диаволу годна и дорога твоя здешняя честь, а мне, грешному, здешняя честь аки прах, и дороги ли мы перед Богом с тобою и дороги ли наши высокосердечные мысли, доколе Бога не боимся».

Слов нет, подкупает и изобретательный слог царя, и его богобоязненность, а особенно тонкое понимание суетности, мелочности и даже ложности многих лишь внешне выделяемых понятий и ценностей, включая и превратно толкуемую честь.

В своих записках «Путешествие в Московию» австрийский дипломат Августин Мейерберг, прибывший ко двору русского царя от имени императора Леопольда I для посредничества между Россией и Польшей, отмечает, что иностранцы не могли надивиться тому, что московский царь при беспредельной власти своей над народом, привыкшим к полному рабству, не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь.

Воистину замечательный был царь Алексей Михайлович Романов.

Но столь же справедливо утверждение, что отвратительны были тогдашние рабство и холопство, пронизывавшие общество сверху донизу. И ведь именно при этом «тишайшем» царе укрепилось и окончательно оформилось крепостное право, так сильно затормозившее развитие России в последующие века.

И мы не можем ныне не задуматься, а как в действительности решались немаловажные для всякого общества вопросы личного достоинства и чести в те времена на русской земле?

Стрельцы. Литография середины XIX в.

«Необходимо припомнить, – отмечал историк Иван Егорович Забелин, большой знаток русского XVII века, – что старое наше служивое сословие – боярство и дворянство, исполнено было непомерной щекотливости в отношении своей чести; не той, однако ж, чести, которая служит выражением сознания в себе человеческого достоинства; тогдашняя честь заключалась в отечестве, то есть в значении рода, к которому лицо принадлежало, собственно в почете, каким пользовался этот род и каким по нисходящему порядку должен был пользоваться всякий родич. Само собой разумеется, что власть с течением времени все больше и больше усиливала такие понятия о чести, строго охраняя законодательством честь высших сановников и вообще своих слуг, следовательно, всех служилых людей земли. В ее прямом интересе было поддерживать и соблюдать известное почетное значение лиц и целых родов, которые помогали ей в приобретении, в устройстве и охранении земли, потому что эти лица и роды представляли ту же власть, были ее органами. Таким образом, понятия о честности известного рода или известного лица ограничивались только представлениями о служебном почете, о мере жалованья, то есть расположения государя и близости к его особе. Только этим путем мог возвыситься человек и за ним весь его род. Разумеется, в обществе, пропитанном родовым началом, по которому все старое почиталось неизмеримо выше всего молодого, и старая, то есть заслуженная целыми поколениями, честь всегда почиталась больше чести молодой, хотя бы и более заслуженной».

«Буде кто, – говорилось в Уложении царя Алексея Михайловича, – кого обесчестит словом, а тот, кого он обесчестит, учнет на него государю бити челом о управе, и сыщется про то до пряма, что тот, на кого он бьет челом, его обесчестил: и по сыску за честь государева двора, того, кто на государеве дворе кого обесчестит, посадити в тюрьму на две недели, чтобы на то смотря, иным неповадно было впредь так делати».

Законы такого рода, как отмечает историк, способствовали развитию непомерной щекотливости, а также непомерного сутяжничества по делам о нарушении чести или о бесчестье одним только словом, ибо за доказанное бесчестье полагалась всегда денежная пеня обесчещенному лицу соответственно его чести или тому служебному разряду, к которому принадлежал обесчещенный.

Вот несколько типичных историй и характерных жалоб середины и конца XVII века, времени, когда столкнулись две эпохи, два стиля жизни – традиционный и зарождающийся под европейским влиянием новый.

Летом 1643 года на знаменитом Постельном крыльце царского дворца повздорили из-за домашнего тяжебного дела Иван Елчанинов с Никифором, Яковом и Михаилом Самариными.

Подали обиженные Самарины государю челобитную: «Бьют челом холопи твои Микифорко да Якушко Алексеевы дети, да Михалко Федоров сын, Самарины, на Ивана Дорофеева, сына Елчанинова, что преж сего отец его Дорофей в Ярославле в Спасском монастыре был в казенных дьячках и в монастырских слушках. В нынешнем, государь, во 151-м году июня в 14 день в твоих государевых Передних Сенях и на Постельном Крыльце он Иван бесчестил нас и родителей наших, называя нас холопей твоих своими холопи, и лаял нас матерны и всякою неподобною лаею, и называл нас страдниками и земцами, самарьины, и инеми всякими позорными словами, и дедов наших называл мужиками пашенными. И то, государь, слышали многие люди стольники и стряпчие и дворяне московские… дай всегда, государь, нам холопем твоим от него проходу нет, везде нас холопей твоих лает и позорит напрасно всякими позорными словами и похваляетца нас холопей твоих резать, мстя недружбу, что у нас дела с ним в Московском Судном Приказе, надеялся на богатство отца своего, потому, как отец его в Ярославле в Спасском монастыре был в казенных дьячках и в слушках монастырских, и будучи в слушках, был по приказам, по монастырским селам, и набогател и, утая свой чин, его Иванов отец, Дорофей, бил челом тебе Государю в житье и из житья написан по московскому списку; и был в за-Онежских погостех и там набогател жа. Милосердный государь! пожалуй нас холопей своих: вели, государь, про то сыскать… И по сыску вели, государь, в том свой государев указ учинить, чтобы нам холопем твоим и родителям нашим от такова нахала в позоре не быть и не погибнуть. Царь государь, смилуйся!» Казалось бы, есть у русского царя и другие заботы. Нет, учинен был сыск.

«151 г. июня в 16 день государь пожаловал велел про то сыскати стряпчему с ключом Ивану Михайловичу Оничкову и по сыску велел доложити себя государя.

И Ивану Михайловичу Оничкову стольники и стряпчие и дворяне московские и жильцы по государеву крестному целованию сказали: Остафей Милюков, Василий Борщов, Яков Полуехтов сказали: в нынешнем де во 151-м году июня 14 день в государевых Передних Сенех Иван Елчанинов Микифора да Якова Алексеевых детей да Михаила Федорова сына Самариных бранил матерны и называл их детьми боярскими и страдниками и самарьиными и земцами и пашенными мужиками, и говорил им, цена де вам по двадцать алтын… – Лука Ляпунов, Семен Племянников, Федор Копылов сказали: на Постельном де Крыльце Иван Елчанинов Микифора да Якова да Михаила Самариных называл пашенными мужиками и земцами… – Федор Наумов, Енаклыч Челищев, Дмитрий Давыдов, Афонасей Жидовинов сказали: в Передних Сенех Иван Елчанинов Микифора да Якова да Михаила Самариных называл детьми боярскими и самарьиными и пашенными мужиками и земцами. – Князь Петр Волконский сказал: на Постельном Крыльце, у Самариных с Елчаниновым, а как их зовут и он не ведает, меж ими шум слышал, а Елчанинов Самариных называл детьми боярскими и самарьиными. – Юрьи Голенищев, Петр Тиханов сказали: в Передних Сенех Иван Елчанинов Микифора да Якова да Михаила Самариных называл детьми боярскими и земцами; да Юрьи же в речах своих прибавил, говорил де Иван Елчанинов Микифору Самарину с братьею: и родители де ваши земцы. – Иван Салтыков, Васильей Философов сказали: в Передних Сенех Иван Елчанинов Микифора да Якова да Михаила Самариных называл самарьиными. – Григорий Глебов сказал: в Передних Сенех Иван Елчанинов говорил Микифору да Якову да Михаилу: деды де ваши пашенные мужики и земцы. – Некоторых стольников, стряпчих, дворян и жильцов, к допросу не было сыскано».

По итогам сыска и разбора Ивану Елчанинову присудили выплатить оскорбленным Самариным пеню.

Мы можем поражаться обстоятельности работы стряпчих и сыскной комиссии по, казалось бы, совершенно плевому делу. Однако вывод относительно нравов и норм поведения очевиден – крайняя обидчивость в совокупности с полным нежеланием и неумением защитить свою честь (или то, что под ней понимается) собственными силами. В этих людях сильно родовое, клановое чувство, но еще совсем нет персональных, индивидуальных свойств, нет понимания себя как автономной личности и, в сущности, нет даже подлинного самоуважения.

Дворянин, обращаясь к царю, называет себя нарочито пренебрежительным именем (Микифорко, Якушко, Ефимка, Алешка) и многократно подчеркивает, что он холоп царский.

Но вот что мы находим дальше в исторических документах.

В 1646 году обесчещен был князь Евфимий Мышецкий Федором Нащокиным и Иваном Бужаниновым. Дело, против обыкновения, миновало домашнюю царскую расправу и поведено было судебным порядком, против чего Мышецкий снова подал государю челобитную: «Бьет челом холоп твой Еуфимка Мышецкий: бил челом я холоп твой тебе государю на Федора Васильева сына Нащокина да на Ивана Иванова сына Бужанинова, что оне нас холопей твоих и родителей наших безчестили: Федор Нащокин называл нас холопей твоих всех холопи боярскими и конюховыми детми на Постельном Крыльце, передо всеми; а Иван Бужанинов на Постельном же Крыльце называл меня холопа твоего дьяком, а детишок моих подьячими и ворами и подлинниками, будто мы подписывали воровские грамоты.

И про то, государь, что оне нас безчестили, по нашему челобитью указал ты, государь, именным приказом про Ивана Бужанинова велел сыскать окольничему князю Семену Васильевичу Прозоровскому, а про Федора Нащокина велел ты, государь, сыскать окольничему князю Андрею Федоровичу Литвинову Масальскому, и по тем обыскам велел доложить себя, государя.

И они, государь, Федор Нащокин и Иван Бужанинов, умысля, чтоб им от родителей наших и от нашего безчестия бездушством отойти [1]1
  …


[Закрыть], и нас сверх того пошлинами большими в конец погубить, били челом тебе государю ложно, будто я холоп твой в сыскную роспись писал братью свою и племянников и друзей; и то государь они били челом тебе государю ложно, умысля ябеднически; а он, государь, Федор Нащокин мне холопу твоему и сам ближней свой, за ним за Федором женишка моего племянница родная Григорьева дочь Милославскаго. И по их, государь, ложному челобитью сошли им подписные челобитные, Федору Нащокину за пометою думнаго дьяка Ивана Гавренева, и Ивану Бужанинову за пометою дьяка Калистрата Акинфеева: сыскивать про то не велено, а велено нам мимо прежняго твоего государева именнаго приказу искать на них, родителей наших и своего безчестья, искать судом…»

Здесь приведена лишь небольшая часть документа, по-своему увлекательного, написанного языком экспрессивным и ярким. Подобного рода бумагами были завалены царские канцелярии.

Вот поданная царю в 1650 году челобитная сына царского казначея: «Бьет челом холоп твой Алешка, Казначея Богдана Дубровскаго сынишко. Жалоба, государь, мне на князь Лаврентья княж Михайлова сына Мещерского да на Андрея Ильина сына Безобразова: в нынешнем, государь, во 158 году февраля в 8 день приехал я холоп твой ночевать в Переднюю и дожидался я в Столовой; и пришол, государь, в Столовую Андрей Коптев в четвертом часу ночи и велел нам итти в Верх. И князь Лаврентий Мещерский и Ондрей Безобразов взошли на Постельное Крыльцо наперед; и как, государь, я пришол на Постельное Крыльцо, и князь Лаврентей и Ондрей за мною бросилися, хотели меня убить; и я холоп твой от них побежал: и князь Лаврентий, государь, за мною гонял, а Ондрей позади его за мною гонял; а князь Лаврентей, гоняючи за мною, лаял матерны и всякою неподобною лаею, и называл страднышонком, и говорил такие слова: не дорог де твой и отец, што привез мертвому немчину голову, отрезав; тебе б де у меня живу не быть. А брат, государь, его князь Андрей стоял у Архангела собора, а люди с ним с ослопы, ждали меня, как я пойду в Верх. А похвала, государь, князь Лаврентьева давно на меня в убивстве. А в то, государь, время на Постельном Крыльце не было никого, только прилучился один Иван Матвеев сын Жеребцов. Милосердный государь! Пожалуй меня холопа своего, вели, государь, про то сыскать Иваном Жеребцовым; а будет, государь, не пожалуешь, Иваном Жеребцовым сыскать не укажешь, вели, государь, на него дать свой царский суд и управу в безчестьи отца моего и матери и в моем безчестьи. Царь государь, смилуйся!»

«Государь указал по той челобитной про князь Лаврентья Мещерского и про Андрея Безобразова сыскать по своему государеву крестному целованью постельничему Михаилу Алексеевичу Ртищеву. А в том Алексей Дубровской и князь Лаврентий Мещерский оба слались на общую правду, на Ивана Матвеева сына Жеребцова. И в сыску общая правда, Иван Матвеев сын Жеребцов, по государеву крестному целованью, постельничему Михаилу Алексеевичу Ртищеву сказал: князь Лаврентей княж Михайлов сын Мещерский Алексея Богданова сына Дубровскаго на Постельном Крыльце, февраля в 8 день, в четвертом часу ночи, матерны лаел и мать его недоброю матерью называл и бить его посыкнулся; и Алексей де ему сказал: не бей де ты меня, князь Лаврентей, отец де твой моего отца, и дед де твой деда моего не бивал, и тебе де меня зде на Постельном Крыльце не бить. И князь Лаврентей де его Алексея излаял: страдник де ты бадлива мать, отец де твой мертваго немчина голову привез. А Алексей де ему молыл: сам де ты страдник, за што ты хочешь меня бить на Постельном Крыльце. А Ширинских князей холопом Алексей князь Лаврентья не называл. А Андрей Ильин сын Безобразов его Алексея Дубровскаго не бивал и матерны не лаел и ничего дурна не говаривал, и князь Лаврентья унимал».

Дело рассматривалось по статьям Уложенья, утверждавшим решение только на основании общей правды, без повального обыска и без ссылок на новых свидетелей, как было сделал князь Мещерский. На основании этих статей ему был сказан следующий указ: «Князь Лаврентий Мещерский! В нынешнем во 158-м году февраля в 9 день бил челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии столник Алексей Богданов сын Дубровскаго на тебя, князь Лаврентья, в безчестьи отца своего и матери, и в своем, что ты их на Постельном Крыльце лаял матерны и всякою неподобною лаею, и говорил: и отец де твой не дорог; и называл его Алексея страдничонком; и государь бы его Алексея пожаловал, велел про то сыскать и по сыску указ учинить. И государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии указал про то сыскать в правду, по своему государеву крестному целованью.

А в том Алексей Дубровской и ты князь Лаврентей обослались на общую правду, на Ивана Матвеева сына Жеребцова. И общая ваша правда, Иван Жеребцов, сказал, по государеву цареву и великаго князя Алексея Михайловича всеа Русии крестному целованью: ты князь Лаврентей Алексея Дубровскаго на Постельном Крыльце матерны лаял и мать его недоброю матерью называл и бить его посыкнулся и отца его Богдана Дубровскаго безчестил, что де он Богдан мертваго немчина голову привез. И государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии, того дела слушав, указал за честь своего двора, что ты на Постельном Крыльце говорил неистовые слова, тебя, князь Лаврентья, посадити в тюрьму на две недели; а что ты его Алексея и отца его и матерь лаял и ему Алексею и отцу его и матери доправити на тебе безчестье; а что ты, князь Лаврентей, Богдана Дубровскаго и сына его Алексея после того лаял в другой ряд, и о том тебе государев указ будет у окольничего у князь Дмитрия Петровича Львова.

И марта в 9 день князь Лаврентей послан в тюрьму с истопником».

В 1674 году бил челом государю стряпчий Иван Хрущов на стряпчего Александра Протасьева, «что он Александр, на его великаго государя дворе прошиб у него Ивана Хрущова кирпичом голову. Государь указал сыскать думному дворянину и ловчему московского пути Аф. Ив. Матюшкину; а по сыску Протасьев, вместо кнута, бит батоги нещадно, за то, что он ушиб Хрущова на его государевом дворе, перед ним великим государем. Да на нем же Александре велено доправить Хрущову безчестье вчетверо».

Замечательная деталь: жалуется почти всякий так – «… – меня, холопа твоего, холопом называл». Что за страшное оскорбление – назвать холопом человека, который сам себя не только считает, но и прямо называет холопом? Не все так просто. Тут тонкие нюансы, настоящая диалектика в понимании личного достоинства, но диалектика печальная. Это мышление раба, готового пресмыкаться перед хозяином и тиранить человека, от него зависимого.

Забегая вперед, скажем, что дуэль на русской земле, при всех ее противоречиях, утвердилась как один из первых институтов, один из первых способов, отстаивая честь, «выдавливать из себя раба», буквально, по капле выдавливать, причем сразу в двух противоположных значениях – не ползать перед вышестоящим и не издеваться с презрением над стоящим ниже.

Приведенные отрывки являют собой замечательный очерк нравов XVII века, особенностей следствия и судопроизводства, а также способов сражения за честь. И если обстоятельность сыска, разбирательства и неотвратимости наказания оставляет более чем солидное впечатление, то бесконечные жалобы на бесчестье, порой напоминающие типичные кляузы, неотвратимо свидетельствуют о безнадежной слабости личного начала в людях той исторической поры, да ведь не крепостных крестьян и не городских низов, а людей из высших сословий – князей, бояр да дворян. И характерно, что знатные люди обычно не делают попытки защитить себя своими силами, но убегают в страхе от обидчика, а потом уже предпочитают жаловаться в высшие инстанции. А высшая и единственная инстанция – это, как уж исстари повелось, конечно, не кто иной, как царь-батюшка, чья канцелярия была завалена челобитными жалобами выше крыши. На разбор этих жалоб царь тратил огромное время, и остается удивляться, как у него еще оставались силы на управление необъятной страной, включая недавно присоединенную Украину.

И еще характерно, что, например, стряпчий Протасьев был бит батогами не столько за то, что прошиб голову стряпчему Хрущову, сколько за то, что прошиб ее на государевом дворе. То есть важна не столько честь какого-то стряпчего, сколько честь государства и государя.

Бесконечные тяжбы и жалобы на бесчестье к концу XVII века дойдут до таких гомерических масштабов, что молодой государь Петр специальным указом от 4-го мая 1700 года принужден будет воспретить подобные иски. Петр, человек нового мышления, давно задумывал это сделать, но непосредственным поводом послужило челобитье бывшего путивльского воеводы Алымова, в котором он изъясняет, что обидчик его Григорий Батурин в Приказной избе, на допросе по делу, сказал ему, Алымову, что он смотрит на него зверообразно. «И тем самым, – горько жалуется Алымов, – он меня холопа твоего обесчестил». И просил Алымов, ссылаясь на Уложение, «доправить на Батурине бесчестье».