Текст книги "Дуэль в истории России"

Автор книги: Александр Кацура

 
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.
 

Глава X. «Он был опасный соперник…»

Но голова у нас, какой в России нету.

Не надо называть, узнаешь по портрету:

Ночной разбойник, дуэлист,

В Камчатку сослан был,

вернулся алеутом

И крепко на руку нечист.

Александр Грибоедов

Под бурей рока твердый камень,

В волненьях страсти – легкий лист…

Петр Вяземский

О ГРАФЕ ФЕДОРЕ ТОЛСТОМ-АМЕРИКАНЦЕ

Граф Федор Иванович Толстой за двухлетнюю жизнь на берегу русской колонии в Северной Америке и среди аборигенов Алеутских островов был прозван «американцем». Человек оригинального ума и безудержных страстей, Федор Толстой приобрел громкую славу скандалиста, отчаянного бретера и игрока (и даже шулера – многие знали, что он играет в карты «наверняка», в чем он сам признавался: «Я исправляю ошибки фортуны»).

Здесь имеет смысл напомнить, что необычные способности и безудержные страсти были у Толстых в роду, как, кстати, и у Пушкиных, которые были с фамилией Толстых в родстве. Знаменитый наш генетик Владимир Эфроимсон в своей книге «Гениальность и генетика» даже выделил отдельную главку под названием «Династия Толстых-Пушкиных».

Одним из родоначальников династии был упомянутый во II главе Петр Андреевич Толстой, царедворец, дипломат и авантюрист, получивший графский титул для всего рода Толстых из рук первого российского императора. Герой этой главы граф Федор Иванович Толстой был прямым праправнуком Петра Андреевича. Казалось, он в наибольшей мере унаследовал от своего предка и необузданность, и ум, и необыкновенную витальность, жизненную силу. Его двоюродный племянник Лев Николаевич Толстой позже назовет своего дядю человеком «необыкновенным, преступным и привлекательным».

Федор Толстой окончил Морской корпус, служил в Преображенском полку, воевал со шведами в Финляндской кампании 1808–1809 годов, вслед за тем в Отечественной войне с французами, не раз за буйное поведение и выходки подвергался арестам, был разжалован и вновь усердной службой добывал чины. В Америку (точнее, к берегам Камчатки) он попал на совершавшем кругосветное плавание корабле «Надежда», которым командовал Иван Федорович Крузенштерн. Гвардейский поручик Толстой был включен в состав посольства Николая Резанова, которому предстояло основать на западном берегу

Америки форт «Росс». Но Толстому не суждено было добраться до берегов Калифорнии. Его бесчисленные проделки наконец вывели из себя капитана, причем каплей, переполнившей чашу, послужила такая выходка: воспользовавшись отплытием капитана на берег, Толстой затащил в его каюту обезьяну и на ее глазах залил чернилами чистый лист бумаги; нечего и говорить, что вскоре усердный орангутанг залил все капитанские записи. Вернувшийся Крузенштерн без колебаний высадил неуемного поручика на один из Алеутских островов. Толстой на островах прижился, позволил аборигенам сплошь покрыть свое тело татуировками и возвратился в Петербург два с лишним года спустя, по суше, пропутешествовав через всю Сибирь и европейскую Россию.

О дуэлях Федора Толстого ходило множество легенд. Англичанин Миллиген в книге, изданной в Лондоне в 1841году, приводит такой случай. Однажды, поссорившись с неким морским офицером, Толстой послал ему вызов, который тот отклонил под предлогом чрезвычайной ловкости графа во владении пистолетом. Тогда Толстой предложил уравнять шансы, стреляясь дуло в дуло.

Граф Федор Иванович Толстой. 1846 г.

Но и на это не согласился моряк, предложивший, в свою очередь, избрать «морской способ» – бороться в воде, пока один из противников не утонет. Толстой попробовал отказаться, ссылаясь на неумение плавать, но нарвался на обвинение в трусости. Тогда он – объяснение происходило на берегу – схватил противника и поволок в море.

Выплыли оба, но несчастный моряк отдал борьбе столько сил и получил такие повреждения, что через несколько дней умер.

Фаддей Булгарин писал про Толстого-американца: «Он был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, фехтовал не хуже Севербека[19]19
  Известный учитель фехтования того времени.


[Закрыть] и рубился мастерски на саблях.

При этом он был точно храбр и, не взирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении и в поединке».

Весной 1799 году у семнадцатилетнего Толстого была дуэль из-за того, что он, по свидетельству Д. В. Грудева, «наплевал на полковника Дризена». Позже – еще две: с капитаном Бруновым и с молодым офицером А. И. Нарышкиным. Наиболее достоверная версия обоих поединков принадлежит Ивану Липранди: «Столкновение их произошло за бостонным столом. Играли Алексеев, Ставраков, Толстой и Нарышкин. Несколько дней перед тем Толстой прострелил капитана Генерального штаба Брунова, вступившегося, по сплетням, за свою сестру. Толстой будто бы сказал о ней словцо, на которое в настоящее время не обратили бы внимания или бы посмеялись, и не более; но надо перенестись в ту пору. Когда словцо это дошло до брата, то он собрал сведения, при ком оно было произнесено. Толстой подозревал (основательно или нет, не знаю), что Нарышкин в числе будто бы других подтвердил сказанное, и Нарышкин знал, что Толстой его подозревает в этом. Играли в бостон с прикупкой. Нарышкин потребовал туза такой-то масти.

Иван Липранди. 1810-е годы

Он находился у Толстого. Отдавая его, он без всякого сердца, обыкновенным дружеским, всегдашним тоном, присовокупил – тебе бы вот надо этого: относя к другого рода тузу[20]20
  «Дать туза» – каламбур, намекающий на удар; отсюда и слово «тузить».


[Закрыть]. На другой день Толстой употреблял все средства к примирению, но Нарышкин остался непреклонен, и через несколько часов был смертельно ранен в пах».

За эту дуэль Толстой поплатился пребыванием в крепости, вслед за чем, если верить семейному преданию, был разжалован в солдаты. Правда, документальных доказательств тому нет. В 1812 году он поступил на службу ратником московского ополчения, дослужился до полковника и получил за храбрость Георгия 4-й степени. Но стоило закончиться войне, Толстой вновь окунулся в жизнь картежника и дуэлянта.

Отношение современников к нему было противоречивым. Денис Давыдов, Вяземский, Батюшков дружили с ним, как позже и Пушкин. Грибоедов же хлестко высказался о нем в своей знаменитой комедии («Ночной разбойник, дуэлист… и крепко на руку нечист»). Позже Сергей Львович Толстой, сын писателя, приводил рассказ своего отца о том, как однажды, встретив Грибоедова, Федор Иванович попенял ему:

«– Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку нечист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.

– Но ты же играешь нечисто, – заметил Грибоедов.

– Только-то? – ответил Толстой. – Ну, ты так бы и написал».

Пушкин, прежде чем окончательно подружиться с Толстым, вызывал его на дуэль. Дело в том, что, уже оказавшись в ссылке, Пушкин узнал, что граф Федор распространил клевету, будто поэта высекли в Тайной канцелярии. Ответом поначалу послужили резкие выпады против Толстого, сначала в эпиграмме 1820 года:

 
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он – слава Богу —
Только что картежный вор.
 

Спустя год в послании Чаадаеву поэт возвращается к этой теме (обида еще не забыта) почти в тех же словах:

 
Уж голос клеветы не мог меня обидеть:
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
 

Федор Толстой. Рисунок Пушкина.

Федор Толстой не стал отмалчиваться и, в свою очередь, ответил Пушкину эпиграммой, прослышав о которой поэт обещал представить графа «во всем блеске в 4-й песне Онегина». Но в итоге упомянул о нем только иносказательно, говоря о «презренной клевете, на чердаке вралем рожденной». Некоторые черты Толстого Пушкин изобразил в образе старого дуэлянта Зарецкого:

 
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Бывало, льстивый голос света
В нем злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал…
 

Возвратись из ссылки, Пушкин вызвал Толстого на дуэль. На дуэльном поле могли сойтись два ярких бретера, впрочем столь разных и по характеру, и по возрасту. Иные уже думали, что Пушкин обречен, потому что Толстой никогда не промахивался. Но мудрые друзья нашли средства помирить их, и поэт охотно сдружился с «картежной шайки атаманом».

Более того, когда Пушкин через несколько лет задумает жениться на Наталье Гончаровой, в сваты он выберет именно графа Федора Толстого.

А. А. Стахович, современник Толстого, записал такую историю, не ручаясь, впрочем, за ее достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз на одной холостой пирушке один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».

А. П. Новосильцева в журнале «Русская старина» приводит такой рассказ о Толстом и его друге П. А. Нащокине: «Раз собралось у Толстого веселое общество на карточную игру и на попойку. Нащокин с кем-то повздорил. После обмена оскорбительных слов он вызвал противника на дуэль и выбрал секундантом своего друга. Согласились драться следующим утром.

На другой день, за час до назначенного времени, Нащокин вошел в комнату графа, которого застал еще в постели. Перед ним стояла полуопорожненная бутылка рома.

– Что ты это ни свет ни заря ромом-то пробавляешься! заметил Петр Александрович.

– Ведь не чайком же мне пробавляться.

– И то! Так угости уж и меня, – он выпил стакан и продолжал. – Однако, вставай, не то мы опоздаем.

– Да уж ты и так опоздал, – отвечал, смеясь, Толстой. – Как! Ты был оскорблен под моим кровом и вообразил, что я допущу тебя до дуэли! Я один был вправе за тебя отомстить, ты назначил этому молодцу встречу в восемь часов, а я дрался с ним в шесть: он убит».

С. Л. Толстой подтвердил эту историю из другого источника: «Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.

– В чем дело? – спросонья спросил Толстой.

– Разве ты забыл, – робко спросил приятель, – что ты обещал мне быть моим секундантом?

– Это уже не нужно, – ответил Толстой. – Я его убил.

Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, вернулся домой и лег спать».

Сергей Львович оставил, кстати, со слов Булгарина, описание внешности «американца»: «Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза».

Писательница М. Ф. Каменская, двоюродная племянница Толстого, рассказывала о своем двоюродном дяде: «Убитых им на дуэли он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли во младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена B.C. Перфильева».

«Прелестная умная девочка», умершая одиннадцатой, была юная графиня Сарра, поэтесса такого необыкновенного дарования, что ее успел заметить Белинский, назвавший ее «особенно замечательной» среди женщин-писательниц. Но она, разделив печальную судьбу остальных детей, умерла неполных семнадцати лет. В 1839 году посмертно вышла ее книга «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой».

Божий суд, что называется, Толстого постиг. Что же до кары земной, должной воспоследовать согласно «Артикулам» и «Манифестам», то напускная строгость судов всякий раз сводилась на нет конфирмациями царя, и Толстой не был исключением. Да и мог ли поступать Александр I иначе, когда сам на Венском конгрессе собирался вызвать Меттерниха из-за спора о Польше и Саксонии? Между прочим, царь с удовольствием хранил великолепный дуэльный гарнитур из Польши и пару дуэльных пистолетов английской работы. По словам декабриста Волконского, «дуэль почиталась государем как горькая необходимость в условиях общественных. Преследование, как за убийство, не признавалось им, в его благородных понятиях, правильным».

Толстой-американец тоже не видел в дуэльном убийстве большого греха – правда, трудно утверждать, что в первую очередь из соображений благородства. Он выходил на поединок, как на спортивное состязание, само участие в котором важнее любого приза, а результат как будто бы не имеет значения.

Впрочем, Толстой всегда побеждал…

Глава XI. «К барьеру, Государь…»

Ну что ж! Нас рассудит пара

Стволов роковых Лепажа…

Дмитрий Кедрин

О ПРАВАХ СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Первая четверть XIX века в Российской империи закончилась восстанием декабристов и его поражением. Наступившая политическая реакция нисколько, однако, не повлияла на ту сторону русской жизни, которая была связана с поединками чести. Напротив, отношение властей к дуэлянтам стало еще более либеральным. Угроза повешения – по законам Петра и Екатерины – никого не волновала, поскольку ни разу в течение столетия не была исполнена. До суда дело доходило редко, а когда доходило, то не было ни одного случая, чтобы суд, как писал известный русский юрист Таганцев, «не просил бы Императорское Величество смягчить и без того снисходительные законы наши о поединках».

Генерал-аудиториат или сенат почти всегда ставили в число чрезвычайных смягчающих обстоятельств содержание подсудимых под арестом во время следствия (редко более трех-четырех месяцев), их молодость и неопытность, чистосердечное раскаяние, примерно-усердную прежнюю службу, засвидетельствованную начальством, а еще чаще то, что виновный «подчинялся условным понятиям о чести», руководствовался «боязнью уронить себя в общественном мнении», что поединок «произошел под влиянием хотя и ложных, но вкоренившихся в нравы наши убеждений о необходимости смывать кровью частные оскорбления».

… Мазурка никак не могла завершиться – большой любитель танцев полковник Шарон был в ударе и не замечал, что остальное общество давно уже изнывает. И вот, делая очередное па, он отчетливо услышал слова штабс-капитана Гогеля, что Шарон сейчас станцует матросский танец. Когда дело дошло до объяснений, Гогель предложил выяснить отношения дуэлью.

По праву оскорбленного Шарон выбрал пистолеты. Поскольку его противник стрелял неважно, поединок решили провести на короткой дистанции в восемь шагов, причем стрелять договорились одновременно, что уравнивало шансы.

Классический дуэльный набор.

Дуэль состоялась 24 января 1836 года. Противники явились на поединок без секундантов, подать четкую команду было некому. Шарон нажал на спусковой крючок чуть раньше, но последовала осечка. Он приготовился к выстрелу Гогеля, но штабс-капитан проявил благородство, сказав, что они не договаривались считать осечку за выстрел – хотя, как уже говорилось, по дуэльным правилам было наоборот: если не существовало иного уговора, осечка приравнивалась к выстрелу.

Противники снова разошлись. На этот раз выстрелы прозвучали одновременно. Шарон схватился за шею, но рана оказалась не серьезной. Оба отделались трехмесячным заключением в крепости, а Гогель, сверх того, был переведен из гвардии в армию.

… Случайно попавший из пехоты в кавалерию прапорщик Залесский никак не мог научиться верховой езде. Местный остряк поручик Ген предположил во время выездки, что ему впору ездить на палочке. Залесский в ответ обозвал Гена хвастуном, и тот, недолго думая, принес пару пистолетов, предложив драться тут же, без секундантов.

Отсчитав десять шагов, противники скомандовали сами себе: «Раз, два, пли! Стрелять!» – и нажали на спусковые крючки. У Залесского курок не двинулся. Оказалось, он забыл его взвести. Но поскольку по дуэльным правилам за выстрел при технических неполадках считалась только осечка, противник позволил ему взвести курок. Выстрел – и Ген упал замертво.

Суд без колебаний приговорил Залесского к повешению. Приговору сопутствовало представление на высочайшую конфирмацию, в котором отмечались заслуги осужденного в походах против Польши, три сабельные раны, полученные им при взятии Варшавы, и орден за храбрость. 11 января 1834 года Николай I повелел: «Единственно во уважение прежней отличной службы, продержав год в каземате, перевести тем же чином в драгунский полк».

Николай I, по свидетельству Александры Осиповны Смирновой-Россет, говорил: «Я ненавижу дуэли; это – варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского». Но на деле едва ли он твердо был верен этим словам, во всяком случае, нередко шел на поводу у общественного мнения. Есть основания думать, что императорская ненависть была в значительной мере наигранной. Например, царь нисколько не возмутился, когда парижский мастер Л. Ф. Девим поднес ему пару дуэльных револьверов. Свои дуэльные пистолеты бельгийского производства имел и великий князь Михаил Павлович.

Любопытен документально подтвержденный факт вызова на дуэль самого Николая I, ставший известным благодаря исследованиям Н. Я. Эйдельмана.

1 января 1836 года царю было направлено письмо, автор которого, едко высмеивая самодержавие, заканчивал такими словами:

«Я оскорбил Вас и все Ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным Вам способом. Но стоит ли? Многих – на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина… Посему предлагаю добрый древний обычай – поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое, – право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посредников. В Вашей стране имеется неподвластная Вам территория – моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права, которых я не признаю. Есть и третий выход: дать всеобщую свободу всем – и Вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите!

Если Вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать Ваше право надо мною, потому что Вы его завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною…

К барьеру, Государь!..

Александр Сыщиков».

Мерами, принятыми к отысканию автора, причем в качестве эксперта в числе прочих был привлечен известный литератор и издатель, осведомитель III отделения, Фаддей Венедиктович Булгарин, получивший за свои услуги 30 рублей, удалось установить, что Сыщиков – тамбовский дворянин, отставной артиллерийский поручик, получивший образование за границей, откуда вернулся, по словам Николая I, «с духом критики».

В письме к генералу-фельдмаршалу Ивану Федоровичу Паскевичу-Эриванскому император сообщил, как он поступил с мятежным подданным: «…я ему объяснил, что слушать его неинтересно, потому что и за меня и за себя все уж в своих гнусных письмах он высказал. Затем я объявил мою волю: Могу и на виселицу тебя, и в крепость, и в солдаты, и в Сибирь, все заслужил. Но, по твоему собственному разумению, ты не виноват и тебя карать не следует. Ты останешься в убеждении, что какое бы я тебе не назначил наказание, души твоей мне не завоевать. Ну что же, я тебя удивлю неслыханным милосердием. Приказываю: иди и живи. Ты свободен. Когда же сам совершишь такое преступление, в коем найдешь себя виновным, тогда получишь сполна».

Император Николай I.

Вместо царя в «поединок» с тамбовским дворянином вступило III отделение. Какие оно принимало меры, осталось тайной канцелярии, однако же, при не до конца выясненных обстоятельствах Сыщиков был вызван на дуэль неким Василием Ивановичем и на этой дуэли убит.

Не лишним будет здесь заметить, что, например, в студенческих кругах тогдашней России разного рода конфликты, в том числе вопросы оскорбления, вопросы чести, решались способами если не дуэльными, то близкими к ним (по крайней мере, по накалу страстей).

Константин Аксаков вспоминает из своей студенческой жизни: «На второй курс, когда мы были на третьем, поступил к нам в аудиторию невыносимый студент Соловьев, забияка и трус, и шут в одно и то же время. Однажды он до того приставал к Казаринову, что тот ударил его в лицо и расшиб ему нос до крови. «Вот я так и пойду к инспектору!» – заревел Соловьев. – «Стой! – закричали студенты. – Не смей ходить, мы это дело покончим сами». Студенты пошли с Соловьевым к Казаринову и окружили их обоих. – «Казаринов, ты ударил Соловьева? Проси прощенья». – Казаринов медлил. – «Проси прощенья!» – крикнули студенты. – «Прошу», – сказал Казаринов.

Ободренный Соловьев закричал, торжествуя: «Нет, скажи: прошу прощения!» Слова его, при его нелепом голосе и выражении торжества на лице, возбудили всеобщий смех. Казаринов сказал: «Прошу прощения», – и суд кончился».

Недаром, однако, тамбовский помещик формой своего мятежа избрал вызов на дуэль. Воинственный дух царствования Николая не смог не отразиться на числе поединков, они стали неотъемлемым явлением русской жизни. В армии же они попросту стали неизбежны. Очерк военной жизни того времени свидетельствует: «Войсковые начальники прозрачно намекали молодым корнетам, как они должны отстаивать честь, чтобы быть достойными своей чести и своих товарищей».

И «корнеты» стремились вовсю соответствовать традициям.

Никакая обида не прощалась, а за обиду могло быть принято все что угодно.

К примеру, поручик Пащенко доложил командиру, что прапорщик Иванов не выполнил его приказ. Иванов был посажен на гауптвахту. Выйдя оттуда, он пошел выяснять отношения с Пащенко. Взаимная брань быстро привела к соглашению драться на пистолетах без секундантов. Барьеры были расставлены на десять шагов, первым стрелял Иванов и промахнулся.

Пащенко целился тщательнее и ранил противника в ногу. Такие дуэли – подчиненных с начальниками – в прежние, совсем недалекие времена считались из ряда вон выходящими. В правление Николая I они уже не казались чем-то особенным. Не стало более жестоким и наказание их участникам. Пащенко приговорили к месячному содержанию на гауптвахте, а Иванова – к двухмесячному пребыванию в крепости. Кроме того, обоих по разу обошли производством в чине.

С самого начала николаевской эпохи стал меняться характер дуэли. Если при Александре I смертные случаи были относительно редки, а дуэли окружал некий ореол романтического легкомыслия, то уже в тридцатые годы российская дуэль становится более жесткой и кровавой.

Причины дуэлей были самые разнообразные. Корнет Бамберг вызвал своего однополчанина Кандалеева, вступившись за честь русского правительства. Так, во всяком случае, утверждал сам корнет.

Кандалеев, по натуре спорщик и скандалист, зайдя на квартиру к Бамбергу, разразился длинной тирадой в адрес правительства, хвалил декабристов, а в довершение обругал выходцев из Германии, к которым принадлежал и Бамберг, занявших «российские стулья так, что русским остается на земле сидеть». Возмущенный Бамберг обещал пойти с жалобой «по начальству», поскольку Кандалеев «оскорбил не столько его лично, сколько правительство». На это Кандалеев заметил, что настоящие офицеры не доносят, а дерутся на дуэли!

Договорились стреляться на расстоянии восемь шагов, причем одновременно – по сигналу. Бамберг оказался удачливее. Кандалеев получил тяжелую рану и вскоре умер. Перед следственной комиссией корнет сначала отпирался, вместе с секундантами показывая, что Кандалеев сам себя ранил, но потом признался в «произведенной» дуэли, заявив, что, кроме чести собственной, защищал «честь мундира русского, а вместе с ним и честь русского правительства».

В 1833 году из-за пустяка поссорились офицеры гвардейского полка Воейков и Канатчиков. Слово за слово, и Канатчиков назвал поведение Воейкова свинством, а тот в свою очередь обозвал его дрянью и запустил в него подсвечником.

Решение полковых офицеров было единодушным: Воейков и Канатчиков оскорбили своим поведением достоинство полка, а потому им следует подать в отставку.

Но и отставка не принесла облегчения Канатчикову. Его нигде не брали на гражданскую службу. Он недоумевал, пока один высокопоставленный чиновник не сказал его матери: «Ваш сын оскорблен своим товарищем, и они еще не потребовали друг от друга удовлетворения. Ваш сын публично оскорблен, замаран, и такие люди не могут быть терпимы ни в каком обществе».

Канатчикову ничего не оставалось, как вызвать Воейкова. Дуэль состоялась на Крестовском острове, излюбленном месте петербургских дуэлянтов. По жребию первым стрелять выпало Канатчикову, и он не промахнулся. Пуля попала Воейкову в голову.

Суд постановил лишить убийцу дворянства и после церковного покаяния отправить рядовым в армию. Но общественное мнение, вставшее теперь на сторону Канатчикова, оказалось сильнее суда. Николай I начертал на деле: «Прапорщика Канатчикова, продержав месяц на гауптвахте, возвратить на службу».

Наряду с причинами чисто общественного порядка значительную роль в ужесточении поединков играли сплошь и рядом происходящие нарушения неписаных дуэльных традиций. Случалось, поединок вообще не обставлялся никакими условиями. Нередко дуэлянты обходились без секундантов, обычно секундантов было всего двое и почти никогда – положенных четырех. Врачей, как правило, на дуэли не приглашали, поэтому первая помощь раненым всегда запаздывала.

Изменилось оружие дуэлянтов: почти всегда применялись пистолеты, причем повысились их убойная сила и точность.

Все чаще происходили поединки на условиях чрезвычайно суровых, по дуэльной классификации – исключительных: надо умудриться промахнуться с десяти, восьми, а то и с трех шагов.

Но если и промахивались оба, то часто становились к барьеру повторно, ибо условливались биться «до повалу».

Случалось, из одного пистолета бывали убиты оба противника. В 1834 году в Бадене стрелялись местный офицер Голер и русский капитан Веревкин. При первом обмене выстрелами оба промахнулись. Вторым выстрелом Веревкин тяжело ранил Голера. Полагая, что противник уже не в состоянии продолжать бой, он бросил пистолет на землю, но Голер все-таки поднялся на ноги и попытался выстрелить. Трижды его пистолет давал осечку. Тогда секундант Голера подобрал брошенный русским офицером пистолет, зарядил его и передал своему доверителю. Тот выстрелил и убил Веревкина на месте. А вскоре и сам скончался от полученной раны.

Но стрелялись не только офицеры. Порою дуэльные поединки выходили далеко за пределы хотя и не писанных правил (кодексы появились куда позднее), однако же более или менее известных и соблюдаемых.

Широкий резонанс вызвал неординарный случай ссоры между коллежским секретарем А. Ф. Апрелевым и чиновником Военного министерства H. М. Павловым, братом обольщенной Апрелевым девушки. Какое-то время обольститель обещал жениться на возлюбленной, родившей ему двоих детей, но потом нашел себе более богатую невесту. 26 апреля 1836 года должна была состояться его свадьба с некой Надеждой Кобылиной. Павлов, отстаивая честь сестры, требовал от Апрелева либо жениться на ней, либо принять вызов на дуэль. Апрелев отказался и от того, и от другого. Тогда отчаявшийся Павлов набросился с кинжалом на Апрелева в тот момент, когда он выходил из церкви после обряда венчания с Кобылиной, и тяжело ранил его. Рассказывают, что смертельно бледный Павлов, появившись с кинжалом, произнес медленно, с расстановкой: «Я здесь, г-н Апрелев, я пришел сюда свести с вами наши прежние счеты.

Я предупреждал вас об этом и сдержал свое обещание». Нападавший был тут же арестован (впрочем, он и не пытался бежать), но объяснить мотивы своего поведения отказался, предлагая выспросить об оных у раненого Апрелева. Тот заявил, что ему мотивы агрессии неизвестны, и Павлов предстал в глазах общества немотивированным убийцей. Он был лишен дворянства и осужден на сибирскую каторгу. Однако довольно скоро вскрылись все обстоятельства дела. Общественное мнение стало склоняться в пользу осужденного Павлова.

Спустя три недели Пушкин писал из Москвы жене в Петербург: «Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. – У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию – а не смертной казни».

Военный суд, пересмотрев дело, лишил Павлова прав состояния и определил рядовым на Кавказ. Апрелева же уволили со службы, запретив ему проживание в обеих российских столицах. Впрочем, ранение оказалось для Апрелева смертельным. Павлов же погиб от нелепого случая: он был ранен во время обряда гражданской казни, когда ломали шпагу над его головой.