Текст книги "Подводники атакуют"

Автор книги: Александр Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Не успел я дать команду, как почувствовал, что лодка пошла с дифферентом на корму! Я повернулся лицом к глубиномеру и дифферентометру. Сначала мне показалось, что боцмай прозевал, но дифферент продолжал увеличиться, а подводная лодка – всплывать.

– Вы что, спите, боцман? Я же не давал вам приказания всплывать. Отводите дифферент. Черт вас побери! – крикнул я, не сдержавшись, когда дифферент уже вырос до 10 градусов и продолжал неуклонно увеличиваться.

Лодка вот-вот могла проскочить перископную глубину и вынырнуть. Стрелка глубиномера быстро склонялась влево, не собираясь останавливаться.

– Что вы делаете? – крикнул я в центральный пост, но там уже началось движение, необычное для нормального всплытия. Смычков торопливо отдавал приказания.

– Лодка не слушает рулей, – через несколько секунд громко и взволнованно доложил Хвалов.

«Вот и началось», – подумал я, еще не отдавая отчета в том, что случилось. В первую секунду я, кажется, растерялся, так как не мог сразу понять причину столь странного поведения лодки. К счастью, замешательство продолжалось только один момент. Острое сознание ответственности за корабль и людей быстро заставило меня овладеть собой. Самым правильным в этой неожиданно сложившейся ситуации было решение – дать самый полный ход назад и разобраться в обстановке. Так и сделали.

До выхода из фьорда еще далеко, а препятствие впереди может задержать нас, противник обнаружит лодку и забросает глубинными бомбами.

Не зная точно места, где находится наш корабль, противник имеет мало шансов уничтожить его глубинными бомбами. Но мы сейчас были в худшем положении: враг знал наше местонахождение. Дело в том, что продувая цистерну и снова ее заполняя, мы были вынуждены каждый раз выпускать наружу воздух. Воздушный пузырь под давлением с шумом вырывался из-под открытого клапана вентиляции и, разрывая поверхность воды, образовывал огромную пенистую шапку площадью в несколько квадратных метров, это давало противнику прекрасный ориентир для бомбометания.

Наше положение осложняется: впереди препятствие, характер которого установить пока еще трудно. Наверху уже слышны разрывы ныряющих снарядов береговых батарей, сзади приближаются катера-охотники; шумы их винтов становятся все яснее.

Полный ход назад вернул лодку в нормальное положение. Она снова стала управляема. Но уже появились корабли противолодочной обороны противника. Каждая минута промедления становилась смертельно опасной. Даем самый полный ход вперед в надежде прорвать препятствие и вырваться из фьорда. Через несколько секунд лодка снова перестает слушать управление, но на этот раз она стремительно идет на глубину, быстро увеличивая дифферент на нос.

Становится ясно: препятствие, выросшее впереди, – противолодочная сеть.

Положение более чем серьезно. Впереди сеть, может быть, с подрывными патронами, сзади – замкнутый контур берега гавани противника. Всплывать нельзя – явишься жертвой сосредоточенного артиллерийского огня.

Резкое изменение обстановки, сознание смертельной опасности требовало немедленных и решительных действий. Фашистские подводные лодки, попадая в подобное положение, всплывали с белым флагом. У советского офицера не может быть такого выхода: если все возможности спасти экипаж исчерпаны, он предпочитает смерть позору.

Предпринимаем еще несколько попыток прорваться через полотнище сети, но тщетно. При последней попытке лодка запуталась горизонтальными рулями в ячейке сети. Ни сильный передний ход, ни самый полный назад, ни раскачивание кормовой части по глубине и по горизонту, ни продувания кормовой группы цистерн – ничто не может вырвать лодку из цепких объятий сети. Дифференты на нос и на корму доходят до предела. Трудно стоять на палубе, не ухватившись крепко за какой-нибудь предмет. Мы уподобились рыбе, застрявшей жабрами в искусно расставленной рыбацкой сети.

«Недоставало еще, чтобы нас вместе с сетью вытащили наверх», – с горечью думаю я.

В таком состоянии мы находимся более часа.

До наступления темноты еще далеко. Сжатый воздух и электроэнергия иссякают так быстро, что их хватит часа на полтора. Где-то рядом рвутся бомбы, причем взрывы совпадают с моментом, когда мы стравливаем наружу воздух из средней цистерны. Отдельные взрывы совсем близки от борта, но мы вовремя смещаемся в сторону от места, где всплывает пузырь, и лодка уклоняется от прямых попаданий. Сторожевые суда противника подошли к сети и стоят без хода, слышна только работа моторов на холостом ходу. Создается впечатление, что и бомбить-то как следует они нас не собираются. Стоят и ждут.

– Ждут, когда мы всплывем, но плохо они знают советских подводников, – говорю я помощнику.

Мы могли всплыть, но только для того, чтобы сделать последнюю, отчаянную попытку прорваться над сетью или, не колеблясь, принять смерть, дорого заплатив за свои жизни. Но этот момент еще не наступил.

Снова отдаю приказ дать самый полный назад. Все свое внимание сосредоточиваю на контрольных приборах управления. Почти одновременно слышу доклад старшины группы электриков Мартынова, того самого Мартынова, с которым я беседовал по душам накануне прорыва в гавань. В его голосе не слышно ни одной нотки страха или подавленности, голос бодрый, молодцеватый.

Лодка сильно задрожала, и винт за кормой загудел от бы-грого вращения. Сначала очень медленно, потом все быстрее, быстрее растет дифферент на нос. Пузырек дифферентометра подходит все ближе к границе шкалы прибора. Наконец он скрылся за металлической обоймой. Трудно судить о величине дифферента – прибор уже ничего не показывает, но каждый из нас, затаив дыхание, чувствует, как дифферент продолжает расти. По палубе покатились какие-то тяжелые предметы, это показывает, что дифферент слишком велик...

Инженер-механик Смычков хватает меня за руку и с тревогой напоминает, что дифферент увеличивать больше нельзя – может разлиться электролит аккумуляторов, и тогда все кончено. Батарея замкнется... Пожар, взрыв...

Напоминание излишне. Я отлично помню об этом и сам, но надеюсь, что прежде чем все это произойдет, мы сумеем вырваться из цепких объятий сети.

Дифферент все увеличивается. Нервы напряжены до предела. Командиры аккумуляторных отсеков Зубков и Облицов, низко склонившись над открытыми лючками аккумуляторных ям, застыли, направив электрические фонарики на крышки контрольных элементов. Наблюдающему со стороны показалось бы, что они вот-вот крикнут то, что всех приведет в ужас. У меня такое ощущение, будто я тоже не выдержу и прикажу остановить ход. Холодный пот выступил на лбу. Не видя стоящего рядом боцмана, я слышу его хриплое дыхание. Сзади меня тоже кто-то тяжело дышит. Сильная сухость во рту вызывает какое-то неприятное колючее ощущение в горле. Вдруг легкий рывок – и быстрое изменение дифферента. Пузырек дифферентометра снова показался из-за «железки» и побежал к нулевому делению шкалы, стрелка глубиномера вздрогнула, пошла влево...

– Вырвались! – почти одновременно не воскликнули, а скорее, прохрипели несколько человек, стоящих возле меня.

– Держите глубину тридцать метров, – приказываю я боцману, который уже перекладывает рули.

Но мы не вырвались. Мы только оторвались от сети. Теперь мы пробуем обойти сеть, но это тоже не удалось. На двадцатой минуте после тщетных поисков прохода, скользнув бортом вдоль сети, мы снова за что-то зацепились. Лодка потеряла ход и стала тонуть кормой. Видимо, течение прижало ее бортом к сети. Но на этот раз нам удалось развернуться перпендикулярно к сети для того, чтобы не намотать ее части на винт.

Не зная конструкции сети, перед которой мы оказались, трудно решиться на вторую попытку обойти сеть.

Решаем предпринять еще одну попытку вырваться в море, поднырнув под сеть. Отдаю приказание идти на предельную глубину погружения. Медленно пошли на глубину, с небольшим дифферентом на нос. Внимание всех стоящих в центральном посту снова приковано к контрольным приборам управления лодкой. Наверху, где-то в глубине фьорда, опять послышались взрывы. Каждый взрыв сопровождается миганием электрических лампочек, над нашей головой осыпается пробка с теплоизолирующего покрытия. Но никто уже на это не обращает внимания. Так бывает всегда, когда человек оказывается в большой опасности, – все его внимание сосредоточивается на главном, что решает успех борьбы.. Сейчас у нас только одна неотступная мысль: во что бы то ни стало прорваться через сеть.

Еще одно неприятное обстоятельство дает себя знать – недостаток кислорода в воздухе. По себе чувствую, как трудно двигаться, каких усилий стоит сосредоточиться. Сердце учащенно бьется. Началась одышка. Так дальше нельзя. Люди, находящиеся в трюмах, обливаются потом; они совершенно обессилели, дышать там еще труднее.

Начинаем очередной штурм сети. Лодка мерно вздрагивает от работы главного мотора, обычный легкий свист встречной струи воды за бортом действует на нервы успокаивающе, но напряжение не снижается, оно даже возрастает по мере того, как мы все ближе и ближе подходим к сети.

Боцман, на которого устремлены все взоры, первый может почувствовать малейшее изменение в поведении лодки. Но он стоит спокойно, лодка послушна ему. Он держит заданную глубину и дифферент. С момента, как был дан малый ход, прошло около десяти минут.

И вот лодка снова плохо слушается управления. Дифферент пошел на нос. На предельной глубине погружения все та же сеть. Думаю: «Глубоко опущена, проклятая». Остановив ход, выжидаем момент, когда лодка, погрузившись еще глубже, выровняется. Но ведь более минуты нельзя оставаться без хода: продолжая погружаться, лодка начинает испытывать слишком большое забортное давление. Сильное обжатие корпуса уже дает себя знать: стальная сигароподобная оболочка слегка пощелкивает.

Приказываю дать задний ход. «Хоть бы снова не запутаться на этой, уже смертельно опасной глубине, где каждый метр погружения создает для лодки угрозу быть раздавленной силой забортного давления».

Подаю команду дать самый полный ход вперед. Команда быстро выполняется. Но произошло что-то неладное. Лодка опять ткнулась носом в сеть, не прорвала ее, потеряла ход и стремительно уходит на глубину, тонет... По всем отсекам проносится неимоверной силы треск. Впечатление беспорядочной винтовочной стрельбы в замкнутом стальном корпусе. Палубный железный настил трещит и выпирает под ногами. «Слезы» заструились в местах соединения забортной арматуры с прочным корпусом... Еще секунда и все было бы кончено... Но приказ об аварийном продувании групп цистерн и команда «Самый полный ход назад» выполнены мгновенно: лодка медленно всплывает.

Итак, сеть непреодолима. Энергоресурсы неумолимо истощаются.

Что же теперь делать? Неужели все кончено?

У меня возникло еще одно, кажется, самое последнее решение. Приказываю мичману Иванову собрать ручные гранаты и открыть артиллерийский погреб.

За бортом слышатся взрывы, и сверху над нами с шумом проходят корабли противника. Это они сбросили малые бомбы, да, к счастью, и на сей раз мимо...

Скоро в люке кормовой переборки центрального поста показалась голова мичмана Иванова.

– Гранаты собраны, товарищ командир, – тихо, сдерживая волнение, доложил он и протянул в отсек руки. В руках у него по две зеленых армейских ручных гранаты.

– Откройте крышку артиллерийского погреба, – приказал я.

Иванов крикнул в центральный пост и проворно отдраивает крышку погреба. Смычков и Щекин вопросительно смотрят на гранаты и на меня, как бы пытаясь прочесть на моем лице намерение. Заметив их взгляд, я говорю им:

– У нас нет возможности преодолеть преграду под водой, значит, надо подойти к сети, внезапно для противника всплыть и сделать последнюю попытку проскочить сеть над водой.

Используя внезапность нашего появления и неизбежное замешательство противника, мы откроем артиллерийский огонь по ближайшим кораблям и дадим полный ход вперед. Противник, разумеется, также будет вести огонь из всех видов оружия, в том числе и из пулеметов, стремясь уничтожить всех, кто окажется на мостике. Жертвы неизбежны. Но будет выиграно время. Во время перестрелки мы успеем пройти сеть и погрузиться, если, конечно, лодка не получит серьезных повреждений.

На случай, если мы не сможем погрузиться и противник попытается захватить нас в плен, я и дал приказание держать наготове артиллерийский погреб... Со всплытием я и часть артрасчета выйдем наверх с ручными гранатами. Очень возможно, что придется нам вступить в рукопашную схватку. Две гранаты возьмите вы, Смычков. Вы бросите их в артиллерийский погреб по приказанию с мостика «Взорвать корабль». Помощник командира будет находиться в рубке, и, если меня убьют или тяжело ранят, он вступит немедленно в командование кораблем, – говорю и пристально смотрю в глаза Смычкову. Взгляд его чист и спокоен.

Он принимает гранаты и поспешно рассовывает их по карманам кожанки.

– Есть, ваше приказание будет выполнено! – спокойно и с какой-то необыкновенной решимостью отвечает он.

«Я не ошибся в выборе. Смычков выполнит мое приказание», – думаю я и смотрю на окружающих. Мне хочется видеть, как восприняли решение все остальные. Нет никаких сомнений, что каждый человек в центральном посту слышал все, о чем я говорил намеренно громко, но всё делают вид, что заняты только своим делом, ничем внешне не выдавая беспокойства. Только Зубков, сидевший по-прежнему у открытой переборки центрального поста, все время пристально смотрит на меня до тех пор, пока мы не встречаемся взглядами. Тут он низко опускает голову и начинает старательно вычеркивать гвоздем какой-то бессмысленный вензель на краске переборочного комингса.

Признаться, этот взгляд несколько смутил меня. Мне кажется, что он, да и другие товарищи не решаются, но хотели бы спросить меня: нет ли другого, более надежного и менее рискованного выхода? «В самом деле, – думаю я, – люди нашего экипажа привыкли исполнять все приказания командира. Они, не колеблясь, исполнят и последний приказ: погибнуть все как один смертью героев, хотя об этом, быть может, никто и никогда не узнает. Просто где-то в официальном документе будет отмечено, что подводная лодка по неизвестным причинам не вернулась с моря... И как смогут узнать наши товарищи, что мы дорогой ценой отдали свои молодые жизни и до последнего вздоха были верны Родине, Коммунистической партии. Как смогут узнать родные о том, что их скромный сын в последнюю минуту своей жизни совершил подвиг, отдав жизнь за Родину? Да, это все так, но нужна ли сейчас жертва? Нет ли другого решения? Ведь эти люди, деловито готовящиеся принять героическую смерть, быть может, под командованием другого, более полноценного командира, чем я, еще способны совершить великие дела...»

Хотя все необходимые приказания отданы, из головы не выходит мысль: все ли продумано, взвешено, учтено.

Приказываю дать задний ход с тем, чтобы выиграть несколько минут на размышления.

– Товарищи, – обращаюсь к окружающим. – Решение принято, и все подготовлено, чтобы привести его в исполнение. Но за вами остается право совещательного голоса. Я готов выслушать каждого, пока позволяет время. Только прошу докладывать как можно короче.

Первым говорит Смычков.

– Лучше достойная смерть, чем позорный плен. Но ведь у нас еще есть воздух и электроэнергия. Мы можем держаться, товарищ командир!

– Да, час мы продержимся, – соглашаюсь я. – А что делать остальное время, когда у нас полностью иссякнут энергоресурсы?

В это мгновение меня осенила мысль.

Подозвав Смычкова и Хвалова, объясняю им новую задачу.

– Все ясно! – бодро рапортует Смычков и в ту же минуту начинает отдавать нужные приказания.

– Так точно, все ясно! – вслед за Смычковым отзывается Хвалов и, на секунду оторвавшись от штурманского колеса, оттянув полу свитера, вытирает раскрасневшееся лицо и, откинув назад спавшие на лоб мокрые от пота волосы, снова занимает прежнее положение. Он заметно ободрился, только глубокое частое дыхание выдавало его непомерную усталость. Щекин попросил разрешения передать счисление молодому штурману и помочь Хвалову. Я не возражал.

Через минуту Смычков докладывает: лодка удифферентова-на, боцман точно держит глубину.

Я приказываю соблюдать полную тишину и докладывать мне обо всем, что услышано за бортом.

Снова томительное ожидание. Подводная лодка как бы на ощупь, медленно, крадучись идет вперед. Мысленно отсчитываю расстояние, отделяющее нас от сети. Взоры всех устремились на боцмана и на приборы управления. Смычков, упершись одной рукой в шпангоут подволока, а другой в лебедку перископа, не сводит глаз с приборов. Его волнение проявляется только в том, что время от времени он барабанит пальцами по щеке вьюшки троса перископа.

«А вдруг снова неудача?» – от одной этой мысли становилось холодно.

Действительно, уже около получаса корабли противника ничем не обнаруживают своего присутствия.

– Товарищ Лебедев, – заглядываю я во второй отсек, где за полуоткрытой дверцей сидит, согнувшись, Лебедев, – вы слышите противника?

– Катера справа и слева от лодки на курсовых... – докладывает Лебедев и добавляет: – Катера стоят без хода или имеют очень малый ход. Я хорошо слышу моторы, но не слышу работы винтов.

По моим приблизительным расчетам мы подходим к сети. В висках стучит. Глядя на приборы, напрягаю все внимание и с замиранием сердца жду, что будет дальше...

В центральном посту совсем тихо, можно слышать тиканье судовых часов, висящих над столом, и периодическое сухое потрескивание репитора гирокомпаса, расположенного в рубке...

Вдруг лодка точно вздрогнула и качнулась, слегка изменив положение. Пузырек дифферентометра покатился к носу, остановился на четырех градусах и медленно пошел обратно – к нулю. Кровь ударила в голову. Мне кажется, что сердце прекратило биение... Еще момент... И все решится. Приказываю дать толчок полным ходом и затем остановить винт.

Приказание мгновенно выполняется, и ход остановлен. Прошли, вырвались! Трудно сдержать радость. Сердце бьется учащенно. Хочется обнять всех, кто находится рядом со мной, но надо по-прежнему соблюдать спокойствие. Еще неизвестно, что ждет впереди... Приказываю дать малый ход вперед и опустить лаг, убедиться, что винт чист и мы идем вперед, оставив позади злополучную сеть.

Через минуту Мартынов докладывает: «Нагрузка на вал нормальная», а Зубков звонким веселым голосом сообщает: «Лаг дает отсчеты». Теперь нет никаких сомнений. Поздравляю своих товарищей с очень большой победой жизни над смертью. Матрос, который уже стоит у переговорной трубы, дублирует мои слова по всем отсекам. И сразу в лодке как будто все проснулись, начались оживленные разговоры: каждый старается поделиться своими переживаниями. Смычков смеется, потирая руки от удовольствия, и незамедлительно начинает шутить:

– Я предлагаю всплыть и помахать платочком одураченному противнику.

Прошло около получаса с тех пор, как мы форсировали сеть.

Теперь можно всплыть под перископ, быстро осматриваюсь: поблизости противника нет, беру отсчеты на мысы и сообщаю их штурману.

– Нам крепко повезло, – говорю Щекину, который вместе со мной поднялся в рубку. – Мы идем почти серединой фьорда и через четверть часа будем уже на выходе.

К люку, ведущему в рубку, подошел Смычков и нетерпеливо спрашивает:

– Как погода, товарищ командир?

– Ужасная, – шутя, отвечаю ему.

– Неужели шторм? – интересуется он.

– Шторм... Да еще какой...

Осмотрелся кругом еще раз и, опустив перископ, приказал уходить на глубину.

В отсеках загремели столы и посуда. Кок Иванов засуетился в своей провизионке.

В центральном посту остается Щекин, а я иду во второй отсек и, сев на диван, только теперь чувствую невероятную усталость. Голову так и тянет к подушке, но отдыхать еще рана. Ни один командир корабля не позволит себе отдых в такой обстановке, хотя бы до этого ему пришлось двое-трое или даже четверо суток, не смыкая глаз, находиться на своем боевом посту.

Расчеты показывают, что мы вышли из фьорда. Останавливаем ход. Противник не обнаружен. Стало быть, опасность миновала.

Мы садимся за стол и приступаем к трапезе, поблизости раздается огромной силы взрыв. Корпус лодки дрожит. Тарелка с супам опрокидывается на меня, и я, что называется сломя голову, бегу в центральный пост. Лодка всплывает. Центральный пост в полумраке: от взрыва лопнуло сразу несколько плафонов и лампочек.

Одно за другим отдаю необходимые приказания. Немедленно остановлен компрессор. Лодка уклоняется, зарывается в глубину, на полном ходу резко делает поворот вправо... Через полторы-две минуты ложится на новый курс. Снова раздается взрыв такой же огромной силы и снова где-то за кормой.

Когда подводная лодка подвергается бомбовому преследованию противника, люди не видят падающих бомб, от которых они могли бы уклониться, ориентируясь и приноравливаясь к местности, как это бывает на сухопутном фронте. Под водой атака лодки бомбами переживается значительно острее, ибо достаточно небольшой пробоины в корпусе – и корабль при проявлении малейшей растерянности и замешательства может погибнуть.

– Бомбят, сволочи, по курсу, на котором нас обнаружили. Хорошо, что хоть мы вовремя отвернули, – говорит Щекин.

– Проворонили нас, спохватились, да поздновато, – отозвался Смычков со свойственным ему юмором, потирая от удовольствия руки. Это его обычный жест, когда хитроумной комбинацией за шахматной доской или в ожесточенном споре ему удается победить «противника».

– Да, проворонили, – соглашаюсь я.

– Сейчас мы их будем водить за нос... – Смычков еще громче рассмеялся. Улыбнулись и другие, находившиеся в центральном посту.

Разрывов новых бомб больше не было. Уйдя на глубину, мы снова легли на нужный нам курс и через полчаса уже продолжали наш внезапно прерванный обед. Настроение у всех было веселое, приподнятое.

До намеченного времени всплытия осталось еще пять минут. Отдал приказание занять свои посты к всплытию. Не прошло и полминуты, как последовал доклад о том, что все стоят по местам. Время выполнения приказания было поистине рекордным.

Как только рубка показалась над водой, я открыл крышку люка. Через узкий кольцевой зазор лодочный воздух с шумом прорвался наружу. Опасаясь быть выброшенным из лодки, я придержал люк в полуоткрытом положении, пока не сравнялось давление. Затем решительно развернул маховик, и тяжелая литая крышка медленно подалась вверх.

Мы с сигнальщиком быстро поднялись на мостик и осмотрелись. Чистый, прохладный морской воздух сразу подействовал на меня одурманивающе.

Наверх поднялись Мартынов и Иванов. Отдав должное погоде, они закурили и подошли ко мне. Мартынов поинтересовался, виден ли сейчас берег противника? Я показал ему на – горизонт, в южной части которого на светлом небосклоне отчетливо вырисовывалась длинная, темно-сиреневая, тающая в ночной дымке зубчатая стена высокого скалистого берега противника.

– Вот эту ложбину видите? – спросил я, показывая рукой на приметный с моря вход в Петсамо.

– Видим, – ответили оба.

– Так вот, это и есть тот самый фьорд, в котором мы побывали. Сейчас мы от него в двадцати пяти милях.

– Мы еще вернемся к этому берегу? – спросил Мартынов.

– Конечно, вернемся, только в другой раз.

– Товарищ командир, – вдруг обратился ко мне мичман Иванов, – когда мы оказались на опасной глубине и получили очень большой дифферент, я подумал, что нам уже крышка.

– Почему? – спросил я.

– Да очень просто: в нашем отсеке на моих глазах корпус так вдавился внутрь, а крышка провизионки так выпучилась, что я невольно съежился и закрыл глаза, а Матяж так тот просто сказал: «Ну, отшагались, мичман...»

– А потом что было?

– А потом что?.. Известно, – о чем-то раздумывая, продолжил Иванов, – война есть война, быстро примирились и приготовились ко всему...

– Почему же вы не доложили мне о состоянии вашего отсека? – строго спросил я, вспомнив о том, что по докладу Иванова в отсеке все было в полном порядке.

– Да я не хотел, товарищ командир, чтобы в других отсеках услышали. Это, по-моему, могло плохо повлиять на настроение других...

Иванов был абсолютно прав. Он, забывая о себе, думал о своих товарищах, заботился о сохранении высокого морального состояния экипажа в такой ответственный момент, когда самообладание каждого человека играет важную роль в спасении корабля. В тоне его голоса, когда он докладывал мне в отсек, я не уловил тогда ни одной тревожной нотки.

Мартынов, слушая Иванова, поморщился, будто хотел сказать: «Не дай бог еще раз попасть в такую историю».

Я похвалил Иванова. Действительно, под самым большим забортным давлением находился первый отсек, и там с минуты на минуту могло продавить корпус лодки.

– Все кончилось удачно, – говорю я Иванову.

– Удачно, – соглашается он и продолжает: – А сеть-то я слышал своими ушами. Мы все время натыкались на нее. В отсеке у нас было тихо и так отчетливо слышалось, как тросы терлись о корпус.

Закончив свой рассказ, Иванов присел на корточки и, спрятав голову под козырек мостика, раскуривал погасшую толстую махорочную сигару.

– Ну а вы как себя чувствовали? – спрашиваю Мартынова, который стоит, поеживаясь от прохладного ночного воздуха, и смотрит в сторону горизонта, освещенного луной.

– Я? – переспрашивает Мартынов. Очевидно, мой вопрос был для него неожиданным. – Признаться, я чувствовал то же, что и все. Через переговорную трубу я слышал, что делалось в отсеках, как вы сказали, что если не удастся прорваться, взорвем корабль, – тут он перестал улыбаться.

– Ну и что же?

– В этот момент я подумал... – он сделал короткую паузу, – хорошо бы сейчас в последний раз повидать своих близких, а потом если уж и погибать, то так, чтобы враг навсегда запомнил нас.

– Идите, друзья, отдыхать. Вам скоро на вахту, – посоветовал я Иванову и Мартынову. Они спустились вниз. Мало-помалу с мостика все удалились. Остались мы с помощником да вахтенный сигнальщик – старший матрос Федосов. Мне так же, как и другим, не хотелось покидать мостик, надо было спокойно осмыслить события минувшего дня.

Приказав дать радиограмму о выполнении задачи, я отошел в кормовую часть мостика и погрузился в размышления.

Герои сегодняшнего дня с честью выполнили свой воинский долг. Очень ответственное боевое испытание явилось проверкой высоких моральных качеств людей и их умения решать сложные боевые задачи. Такой коллектив, как наш, многое сможет сделать в этой войне. Важно лишь мне, как командиру, оказаться на высоте, суметь использовать воинское мастерство, нормальные силы, боевой порыв маленькой дружной семьи подводников. А для этого нужно много работать над собой, критически относиться к своим ошибкам, продумывать их, внимательно изучать опыт других командиров.

Мои размышления были прерваны докладом радиста о том, что в наш адрес пришла радиограмма командующего флотом – приказано немедленно возвращаться в базу.

Штурман получил указания относительно курса и скорости на переходе, после этого я направился отдыхать. Мой диван был уже подготовлен для сна заботливым командиром отсека Облицовым. Подушка в белоснежной наволочке притягивала к себе словно магнит. Уже засыпая, я думал: «Сегодня каждый член экипажа сделал все, что было в его силах. И мы все обеспечили победу».

Несмотря на чудовищную усталость, отдыхал я тревожно, несколько раз просыпался, но стоило мне услышать четкий ритм механизма, работающего полной мощностью, и увидеть спокойные движения вахтенного, как я снова засыпал. Встал сравнительно рано – около шести часов. Прошел в центральный пост, посмотрел наше место на карте и поднялся наверх. Уже рассветало, а море по-прежнему было на редкость спокойным. Только легкий бриз тянул со стороны берега.

– Как дела? – глубоко вдыхая свежий воздух, спросил я вахтенного офицера.

– Все в порядке, товарищ командир, в течение всей ночи никаких происшествий не было, – и, протянув руку по курсу лодки, добавил: – Показался наш берег.

Впереди виднелась узкая, едва заметная, розовеющая под первыми лучами солнца полоска нашей родной советской земли.

Было уже за полдень, когда мы приблизились к базе. В лодке полным ходом шла приборка. Надо было к приходу в базу успеть закончить приборку и побриться. Экипаж сегодня готовился особенно тщательно, словно к очень большому празднику.

Нас глубоко тронула встреча, которую устроили нам в базе. Вдоль длинной набережной тянулся строй моряков в черных шинелях. Были выстроены экипажи всех лодок. На эсминцах и других надводных кораблях команды, одетые в белое рабочее платье, стояли на палубах вдоль бортов, повернувшись лицом к рейду. Как только наша лодка показалась из-за мыса и повернула в гавань, медные звуки духового оркестра наполнили рейд. Троекратное «ура» раскатами понеслось вдоль всей набережной. Эхо, отраженное от ближайших сопок, казалось, далеко несло эти звуки, как несло и нашу общую радость далеко за пределы базы, к сияющим звездам Кремля.

При входе в гавань нас встретил на катере капитан 2 ранга Виноградов. Не останавливая лодку, он пошел рядом с нами. Справившись о здоровье экипажа и поздравив нас с благополучным возвращением, он поинтересовался исходными данными. Коротко, насколько это позволяла обстановка, я доложил через мегафон результаты похода. Выслушав, он приказал дать два орудийных выстрела.

Выстрелы один за другим громовыми ударами потрясли воздух. Троекратное «ура» снова понеслось над рейдом. Подойдя к пирсу, ошвартовались, и я коротко доложил командующему Северным флотом контр-адмиралу А. Г. Головко о результатах похода. Он крепко пожал мне руку и поздравил с победой.

Я ждал вопросов, но, к моему удивлению, никаких вопросов не последовало. Наоборот, во многих деталях контр-адмирал оказался значительно осведомленнее меня. Оказывается, наши посты слышали два сильных взрыва в Петсамо, о чем немедленно доложили в штаб флота. Эти взрывы минута в минуту совпали со взрывами торпед, выпущенных нашей лодкой. Далее выяснилось, что в тот самый момент, когда мы, выйдя из фьорда, считали себя почти в безопасности, наши посты увидели два немецких противолодочных самолета типа «Арадо», которые, обнаружив нашу лодку в подводном положении, сбросили бомбы и, сделав над ней круг, указали место немецким сторожевым кораблям.

– Сильный ветер в районе наших аэродромов не позволил поднять в воздух самолеты-истребители, и мы таким образом не смогли оказать вам помощь и очень за вас беспокоились, – сказал командующий.

Вечером на нашу лодку прибыл член Военного совета. Приветливо улыбаясь, он выслушал мой доклад, поздравил с победой и благополучным возвращением.

– Молодец, доказал... Молодец, – снова повторил он!