Текст книги "Доктор Черный"

Автор книги: Александр Барченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

XIX

«Лавенсари» целую неделю стоял ошвартованным у одной из пристаней Роттердама.

Беляев, на которого Рейн при своём впадении в море произвёл самое жалкое впечатление, целыми днями просиживал в каюте или на палубе, не покидая судна.

Река и город его мало интересовали, в особенности с тех пор, как, съехавши на другой день по прибытии на берег, он не нашёл в почтамте ни письма, ни перевода на своё имя.

Между тем шкипер ещё из Риги отправил составленную им телеграмму в Воронеж, к отцу, объяснявшую, достаточно, впрочем, туманно, внезапный отъезд за границу и в самых энергичных выражениях просившую направить сумму покрупнее, именно в Роттердам, куда был зафрахтован груз «Лавенсари».

Маттисон предупредил Беляева, что весенние льды, оторванные от берегов, могут сгрудиться возле Зеландии, особенно в Зунде, и, вместе с весенними бурями, не пустить его ни к датским портам, ни к Гамбургу, вплоть до самого Роттердама.

Так на самом деле и случилось. «Лавенсари», прижатый всё время к Скандинавскому полуострову бродячими льдами, принуждён был наливаться водой в Готтенбурге и прятаться от захватившего его в Скагерраке шторма в Христианзанд, откуда он, следуя уже по прямой, не видал европейского берега до самого места назначения.

Сразу же с почтамта Беляев отправил новую, на этот раз отчаянную, телеграмму и теперь с нетерпением ждал, когда вернётся с берега шкипер, обещавший ему наведаться по дороге из транспортной конторы в почтамт.

Нетерпение Беляева переходило в настоящее отчаяние при мысли о том, что вторая телеграмма может остаться без ответа так же, как и первая. Об этом Беляев боялся и думать.

«Лавенсари» остаётся стоять в Роттердаме не больше двух дней. Пожалуй, уйдёт и раньше, если успеет с погрузкой. Барк везёт теперь кофе, сахар, сандал и оливковое масло. Цибики и бочки грузятся скоро. С ними нет такой возни, как с лесом, чуть не ежеминутно путающимся в снастях и срывающимся с цепей лебёдок и кранов.

Куда он денется, оставшись один без копейки в незнакомом городе? Из уцелевших от нападения Янсона не осталось и половины… Обратно его барк не может взять. Это значило бы подвергнуть добряка Маттисона новой ответственности, если бы присутствие Беляева было обнаружено на барке русскими властями.

В Роттердаме Маттисон имел знакомства в порту, при помощи которых ему ничего не стоило избежать формальностей при высадке Беляева на берег, тем более что бумаги разбойника-эстонца остались на судне, и потому Беляев своей особой как раз пополнял недостающий комплект команды.

Но на русской границе, где паспорт – всё, трудно провести кого-нибудь за нос и инкогнито Беляева весьма рискованно.

Нет, о возвращении нечего и думать. Очутиться в смешном виде после стольких мытарств. Как-нибудь надо устроиться здесь… Слава Богу! Вот и капитан… Улыбается… Значит, есть перевод. Наконец-то!

– Приятные вести! – кричал рыжий гигант, весело громыхая каблуками по набережной. – Есть! – И он помахал в воздухе синим пакетом.

Он ступил на сходни, погнувшиеся под его тяжестью, и через минуту очутился на палубе возле Беляева.

– Сколько? – спросил тот дрожащим от волнения голосом.

– Что, сколько? – Гм!.. Денег-то пока нет. Пока телеграмма. Да вы посмотрите сами, распечатайте! Там, наверное, сказано, сколько вышлют.

Беляев нетерпеливо распечатал телеграмму и от волнения некоторое время не мог понять, что значит этот ряд тесно написанных французских букв, отпечатанных на узеньких бумажных лентах, приклеенных к бланку.

«Узнал через полицию твою выходку, – разбирал он французскими буквами переданные русские слова. – Вызывался повесткой жандармское. Возмущён. Выкручивайся сам. Ни копейки. Беляев».

– Ну, что? – спросил шкипер.

Беляев молча опустился на бухту каната.

– Или плохо дело? – допытывался Маттисон. – Да вы не волнуйтесь… Авось всё уладится. Что вам пишут?.. Можно взглянуть?

Беляев молча протянул ему телеграмму.

– Гм! Да… Сурьёзный у вас папаша! – пробурчал гигант, участливо взглянув на студента. – Так-таки ни копейки?..

Беляев утвердительно кивнул головой.

– Да, может быть, стращает только?

– Нет. Я его знаю… Уж если до полиции у них дело дошло, значит, шабаш. Этого он хуже всего не любит.

– Гм! – покачал головой гигант. – Это слабо…

– Положение отчаянное, – безнадёжно выронил Беляев.

– Ну, уж сразу отчаянное! – возразил шкипер. – Конечно, неприятно, но… чтобы «отчаянное»… Человек вы молодой, почти инженер.

– Я электротехник, – напомнил Беляев.

– Самое модное звание! – подхватил шкипер. – Теперь и фабрики, и заводы, и дороги на электричество переходят. С радостью всюду возьмут, с голоду и не пропадёте.

– Да, вам легко говорить. Попробуйте-ка на моём месте без копейки в кармане работы ждать!

– Как «без копейки»? – изумлённо ответил шкипер. – А жалование?.. Что ж, вы думаете, Юхо Маттисон ваши денежки в карман положит?

– Какие мои денежки?

– Да вы от Болдераа досюда разве за того мерзавца вахты не стояли, за Янсона? Разве вы с самого Ханге сложа руки сидели? Что ж я, хозяевам на Янсона жалованье экономию сделаю? Восемьдесят-то шесть рублей с копейками при таких оборотах!

– Спасибо! – сказал Беляев, немного ободрившись.

– Не за что. Это не моё, а ваше, заслуженное… Да и у меня на вашу долю сотня целковых найдётся.

– Ну, это лишнее!..

– Как лишнее? Что ж это, у меня на квартире гостя мои же ребята оберут, а я плевать должен?

Беляев крепко пожал шкиперу руку.

– Спасибо! – сказал он растроганно. – Большое спасибо, хотя я не знаю… должен ли я принять это?..

– Да я бы руки вам не протянул, если бы вы посмели не принять. Да как бы я Александру Николаевичу в глаза стал смотреть без этого?

– Ну, я пойду сейчас к себе, – продолжал он. – А вы не унывайте.

XX

Уже сгустились сумерки и кругом зажглась весёлая иллюминация разноцветных судовых огней, когда Беляева отыскал на бухте у фок-мачты плотник Якоб.

– Куда ты пропал? – сердито ворчал старик. – Капитан послал за тобой, а чёрт тебя разыщет… Иди к капитану!

В низенькой, наполненной клубами табачного дыма каюте капитана за столом, на котором во время пути шкипер прикалывал карту, сидел Маттисон в обществе своего помощника и боцмана, покровительствовавшего Беляеву.

Несколько разнокалиберных бутылок, пустых и не распечатанных ещё, в соединении с красными вспотевшими лицами компании, свидетельствовали о том, что шкипер изменил своему «чаю», которым он угощался в Ханге.

– А! Вот и наш морской волк! – встретили его весёлые голоса. – Милости просим! – пригласил его шкипер, подвигаясь на койке. – Вам чего? Красного, белого, жёлтого?.. Красного?

Он налил ему объёмистый стакан и тотчас долил его снова, как только Беляев справился с ним.

– А у нас речь шла сейчас как раз про вашу особу. Послушайте-ка… Ведь вы инженер?

– Через полтора месяца должен был стать инженером.

– Ну, это всё равно. А как вы насчёт практики, господин учёный?

– То есть как насчёт практики?

– Очень просто. На бумаге-то в книжках всё очень хорошо выходит, ну а если вас к динамо за механика поставят, не осрамитесь?

– Я думаю, что нет! – возразил Беляев. – Я три лета подряд на практику ездил.

– Тем лучше. Вот Некка имеет вам кое-что предложить, – кивнул он на приятеля Беляева – боцмана.

– Дело вот в чём, Гастон! – назвал его тот по старой привычке. – Тебе, говорят, не повезло у твоего старика?

Беляев утвердительно кивнул головой.

– Капитан мне сказал, что ты ищешь должность… Так вот я хотел тебе предложить… Моя сестра замужем здесь, в Роттердаме, за парикмахером-французом. У того брат из Гавра только что принят механиком на службу в компанию, что держит ост-индские рейсы через Геную на Зондские острова. Он электротехник, этот брат. Ну, не инженер, положим, а всё-таки дельный малый. Получил он назначение на «Фан-дер-Ховен». Видал на рейде чудище-то?.. Мимо проходили. Снимается завтра в четыре часа. Свояк мой совсем уж собрался было нынче к двенадцати ночи являться на пароход, вдруг – хлоп! Сел обедать, протянул руку за стаканом – любил, покойник, залить за воротник – и покатился со стула… Доктор сказал: разрыв сердца!

– Ну? – сказал Беляев, плохо понимая, какое отношение к нему имел этот случай.

– Я только что от них, с берега, – продолжал боцман. – Пришло мне сейчас в голову. Оба вы французы… Ну, если не оба, так ты всё равно говоришь по-французски. Документы его можно достать. Почему бы тебе не стать на его место?

– То есть как это?.. – изумился Беляев.

– Очень просто. Возьмёшь свои вещи и его документы и марш нынче на пароход. Жалованье отличное. На русские деньги рублей полтораста в месяц, каюта отдельная, полное содержание. Отличное было бы дело?. А?..

– Но позволь, как же это? – недоумевал Беляев. – Ведь меня сейчас же узнают на пароходе?

– Кто? – возразил боцман. – Гастон только вчера получил назначение и должен был ехать туда в первый раз. А если б тебя и в контору вызвали через год либо через несколько месяцев, неужели ты думаешь, там его помнят? У них, брат, восемнадцать таких посудин по морю бегает, на каждой больше двухсот человек команды. Да, в случае чего, и шурин мой подтвердит, что ты его брат; он человек тёртый… Ну, конечно, тебе придётся поблагодарить их… Рублей сто, пожалуй, обойдётся.

– Стоп! – перебил Маттисон, хлопнув своей огромной лапищей по столу. – За этим дело не станет!

Он наклонился под койку и вытащил оттуда кованый железный сундучок.

– Вот! – протянул он пачку кредиток, щёлкнув замком. – Получай, брат, свои… Распишись! – И шкипер вытащил из-под подушки засаленную, истрёпанную расчётную книгу.

– Тут финскими марками. Боцман разменяет в городе.

Беляев отсчитал двести с лишком марок себе, остальные протянул боцману.

– Ах да! – спохватился он. – А команду-то капитан обещал угостить, как мы из Ханге вышли! Ты уж купи им сам! – протянул Беляев боцману ещё пятьдесят.

– Стоп! – прихлопнул шкипер к столу бумажку вместе с рукою Беляева. – Стоп!.. Тебе теперь каждая копейка дорога. – Он снова нагнулся и вытащил из сундука такую же кредитку. – Вот! – протянул он боцману.

– Зачем же? Не надо, я сам! – пытался протестовать Беляев.

– Стоп! – опять рявкнул шкипер, ударив по столу огромным кулачищем так, что расплескалось вино из стаканов и пара пустых бутылок полетела на пол. – Кто мне смеет приказывать! Или я на своём корабле не хозяин? Или мне своего земляка на чужой стороне уважить нельзя?.. Да я сам разве не русский?.. Только что имя чухонское… Коренной московский!.. – кричал шкипер. – Мне, может, судьба была за конторкой сидеть да с купцами у Тестова чаи распивать, а я заместо того по воде плаваю, – шкипер растрогался и залился слёзами, – покамест к ры… к ры… к рыб-бам не попаду!..

– Пойдём! – подмигнул боцман Беляеву. – Он теперь заснёт, а тебе собираться пора, пока я на берег съезжу. Сестра на той стороне живёт.

Он кликнул матроса, и через минуту, удаляясь, застучали уключины двойки.

XXI

Беляев четвёртые сутки уже исполнял обязанности второго механика при динамо-машине, питавшей огромный голландский лайнер электрической энергией, и при самостоятельных турбинах, приводивших его в движение.

В первую минуту размеры парохода произвели на него прямо подавляющее впечатление. Только на вторые сутки, на рассвете, когда, сдав свою вахту, вышел наверх подышать свежим воздухом, он имел случай убедиться, что «Фан-дер-Ховен» с его тремя ярусами жилых помещений, шестью штурвалами и шестьюдесятьюфутовой мачтой беспроволочного телеграфа, помещённой высоко над командирским мостиком, в общем не превосходивший размеров наших дальневосточных «Добровольцев» – один из самых скромных членов морской семьи, бороздящей по всем направлениям океана.

Прямо навстречу из поредевшего к утру тумана, заставившего «Фан-дер-Ховен» всю ночь благовестить в колокол не хуже соборной церкви и завывать сиреной, как стая волков, вылезало что-то огромное, как казалось с первого взгляда, бесформенное. И когда по штирборту голландского лайнера проползли туманные очертания не то горы, не то тучи, унизанной рядами бесчисленных огней и ответившей на привет парохода оглушительным рёвом, Беляеву захотелось спрятаться под воду вместе с «голландцем», почтением к которому он только что был проникнут.

– «Олимпик»! – произнёс стоявший с ним рядом старший механик, и в голосе его Беляев, к своему удивлению, не уловил доброжелательного оттенка.

– Какой великан! – с невольным восхищением воскликнул Беляев. – На этаком, пожалуй, и шторма не заметишь!

– Да, не заметишь! – скептически возразил механик, следя за огромным веером волн, провожавших чудовище. – Случись что-нибудь в океане с такими казармами плавучими, хуже, чем нам с «Фан-дер-Ховеном», придётся.

– Почему? – изумлённо спросил Беляев.

– Потому что это не судно, а плавучие казармы! – повторил механик. – С командой больше четырёх тысяч народу на нём наберётся… Скоро город с фабричными трубами на море пустят. Для такой оравы, в случае чего, ещё два парохода понадобится. Куда её девать, если авария?.. Что же, вы думаете, пять тысяч на гребных судах поместятся? Тогда, голубчик мой, кроме гребных судов, ничего бы не грузили – места бы не хватило. Да что я вам говорю… Сами же небось читали в газетах, полгода назад с айсбергом такая же махина столкнулась?.. Родной братец этому – одной компании. На треть пассажиров спасательных средств не хватило. Да и то газеты молчат – рты замазаны. Разве столько на самом деле погибло, сколько писали?.. Пусть тот верит, кто не знает, как на трансатлантиках палубных пассажиров везут, например переселенцев… Там и имён-то их не записывают часто. Так, гуртом, садят, а потом, глядя по надобности, графы заполняют. Доехали – полностью ставь! Потонули – урезывай! Слава Богу, я шесть лет на «Короле Вильгельме» ходил, всего насмотрелся!..

– Ну, это, быть может, случайность! – возразил Беляев, вспомнивший ужасную судьбу «Титаника».

– Да… «случайность»!.. Нет, слуга покорный! Случись что в океане, я не то что на нашем «Фан-дер-Ховене», а хоть на двухмачтовой шхуне предпочту очутиться, чем на этом плавучем кладбище, – плюнул он с сердцем за корму в сторону расплывавшихся в тумане огромных контуров встречного парохода.

Беляев стоял на «Фан-дер-Ховене» по две постоянные вахты, с полудня и с полуночи до четырёх часов.

Капитана он видел всего один раз, когда с документами на имя гаврского уроженца Гастона Дютруа поднялся по «чёрному» трапу на борт парохода и явился к вахтенному офицеру.

– Я сдаю вахту! – замахал на него руками белобрысый маленький штурман.

Беляев выждал время и обратился к вступившему на вахту красивому пожилому блондину с чисто выбритым подбородком и военной выправкой.

Блондин смерил стройную фигуру Беляева, вытянувшего руки по швам и одетого в синюю, отлично на нём сидящую рабочую тужурку и «машинную» фуражку с тупым козырьком, купленные на берегу час тому назад боцманом «Лавенсари».

– Явитесь к капитану! – сказал он, по-видимому оставшись доволен осмотром. – Эй! проводить его к капитану.

В отделанной с роскошью, поразившей Беляева, приёмной капитанского помещения ему пришлось подождать. Малаец-лакей, провожавший его в каюту, тихонько, на цыпочках подошёл к дверям соседней каюты и боязливо прислушался… Из-за дверей раздавались весёлые мужские голоса, женский смех и звенели бутылки.

Малаец наклонил на плечо свою повязанную замысловатым тюрбаном голову, потом утвердительно кивнул ею Беляеву.

Тот, приняв это за зов, двинулся вперёд.

Малаец, сделав страшные глаза и топнув тихонько ногой, закивал ещё энергичнее.

Беляев понял, что жест означал отрицание.

Малаец выждал ещё несколько минут и с видимым страхом постучал наконец согнутым пальцем в дверь.

– Э! – раздался изнутри резкий голос.

Малаец, чуть притворив дверь, тихонько просунулся в неё, потом проскользнул внутрь.

Появившись через минуту, он отрицательно мотнул головой и выжидательно остановился неподалёку от Беляева. Тотчас же, к большому удивлению последнего, примирившегося уже с новым ожиданием, из каюты вышел высокий худощавый старик с седой эспаньолкой, в синей куртке с толстыми золотыми галунами на рукавах.

Что-то дожёвывая и распространяя вокруг себя запах шампанского и сигарного дыма, он остановил на Беляеве тяжёлый холодный взгляд своих водянистых глаз и спросил сухо, отрывисто по-французски:

– Француз?

– Да, мсье.

– Служили раньше на пароходах?

– Нет, мсье!

– Гм! Странно… Кто вас рекомендовал компании?

– Советник Фан дер Флит, – ответил Беляев, предупреждённый боцманом. – Я служил у него на фабрике два года при динамо.

– Фан дер Флит?.. Пайщик компании? – несколько мягче переспросил капитан. – Это другое дело… Записаны вахтенным?

– Да, мсье!

– Явитесь к старшему инженер-механику. Третья каюта направо. Можете идти.

Насколько скверное впечатление произвёл на Беляева капитан, настолько понравился ему его ближайший начальник, старший инженер.

В ту минуту, когда Беляев, получив на незнакомом ему языке, смутно напоминавшем немецкий, разрешение войти, отворил дверь каюты, над раковиной рукомойника фыркал обнажённый до пояса, весь покрытый мыльною пеной, коротенький пузатый человек с прилипшими ко лбу волосами и сморщенным лицом.

– Погодите, дружище! – ответил он на приветствие Беляева по-французски с дурным акцентом. – Я сейчас вымоюсь, проклятое мыло попало в глаза. Садитесь вон там. Берите папиросы!..

– Виноват, мсье, – перебил Беляев, заподозривший, что инженер принимает его за другого. – Я назначен к динамо механиком… вторым механиком, мсье.

– Слышал, слышал… Вы уже говорили. Я сейчас!

Маленький человек, фыркая, как тюлень, пустил себе на затылок сильную струю воды, смыл пену и, зверски растерев тело мохнатым полотенцем, натянул мягкую рубашку.

– Ну-с! Я готов! – сказал он, пристёгивая воротничок и надевая истрёпанную, выцветшую синюю куртку такого же фасона, как у Беляева. – Теперь можем поговорить!

Он подошёл к Беляеву, пожал ему руку и опустился против него в низенькое кресло.

– Виноват!.. – нерешительно начал Беляев, начинавший уже думать, что ошибся дверью каюты. – Я должен явиться к старшему инженеру.

– Я самый! – ответил толстяк, улыбнувшись его смущенью. – Вы где получили свидетельство механика?

– В Гавре.

– Ну а я, дружище, в Америке. Там другие порядки. По-нашему говорите?

– Я знаю немецкий и немного английский. Ваш язык с трудом понимаю.

– Гм? Ну да это ничего. Буду отдавать вам распоряжения по-французски. Мои помощники также. Один даже служил на французских судах, хотя сам немец. Вы как сюда попали, наверное, по протекции?

– Меня рекомендовал советник Фан дер Флит, – ответил Беляев, краснея не столько от своей лжи, сколько из стыда за своё невольное привилегированное положение.

– Ну, это ничего, – правильно понял его смущение инженер. – У нас большинство так попадает и нередко оказываются дельными ребятами. Вы с какой бобиной имели дело?

И быстрыми неожиданными вопросами маленький толстяк проэкзаменовал Беляева, вывернув, что называется, душу наизнанку.

– Недурно, очень недурно! – похвалил он. – Даже странно немножко, как вы быстро с теорией осваиваетесь… Что вы, с высшей математикой разве знакомы?

– Немного! – ответил Беляев, снова краснея. – Я частным образом занимался уже на службе.

– Так. Это не лишнее. Но имейте в виду, дружище, что на работе я пожёстче того, чем кажусь. Не такой мягонький… Пусть другие как хотят, а мне на вашу протекцию наплевать! Чуть что – строго взыскивать буду… Да-с. Я белоручек не перевариваю.

– Я не так давно полтора месяца простым матросом служил на парусном барке, – с некоторой гордостью сказал Беляев.

– А? Это отлично. Значит, мы с вами сойдёмся. Ну, теперь ступайте к себе в каюту, разберитесь, а я снова в машину… Две рубашки промазал насквозь, иду третью мазать. Да! Кстати… Как же вы на парусном судне очутились?

– Я… – спохватился Беляев. – Я заболел на берегу в Ханге… в Финляндии.

– А! Ну это вы потом мне расскажете. В полночь я за вами пришлю.

Толстяк снова пожал руку подчинённому и вместе с ним вышел из каюты.

XXII

Новым своим положением Беляев был совершенно доволен. Среди мерно кланяющихся мотылей, жужжащих шкивов, под шипенье пара в турбине, с рукояткой реостата в руках регулируя работу вентиляторов, голосящих в потолке машинного отделения напряжённым стонущим воем, или следя за огнистой голубоватой каёмкой, одевающей щётки динамо, Беляев забывал, что он находится не в институтской мастерской, а в недрах парохода, где под ногами у него на несколько сот футов нет ничего, кроме воды.

За три дня службы Беляев, утомлённый напряжёнными ответственными вахтами у электрических приборов, почти не выходил наверх, спеша добраться до своей крошечной каютки и отдохнуть на койке, которая после брезентового тюфячка «Лавенсари» казалась ему роскошным ложем.

Толстяк инженер, по крайней мере, три вахты подряд истязал его испытаниями, заставляя надевать и выпрямлять передачу на ходу, смазывать всё до последнего винтика и разбираться в одну минуту в перепутанных самим же нарочно контактах и ослабленных гайках. Только после этих экзаменов старший инженер оставил нового механика в покое и стал относиться к нему с молчаливым доброжелательством.

Зато младший помощник его, здоровый коренастый немец с русыми, распущенными, а-ля Вильгельм, усами и наглым взглядом выпуклых голубых глаз, отчего-то сразу невзлюбил Беляева и обращался с ним до того вызывающе, что у студента созрело твёрдое желание всыпать ему хорошую порцию оплеух при первой же высадке на сушу. В то время как толстенький старший чуть не ежеминутно целый день бегал проведать машину, а во время своих собственных вахт, чёрный, как негр, и просаленный, как кухарка, сам с маслёнкой в руках лазил среди мотылей и поршней, с отеческой нежностью ощупывал подшипники, не нагрелись ли, сбегал в топки к неграм, кочегарам и весело шутил с машинистами, – младший помощник его, Оскар фон Бильдерлинсгоф, затянутый в китель военного образца с широчайшими галунами, с взбитой барашком причёской и ухарски задранными к небу усами, на глазах Беляева ни разу ещё не дотронулся своей холёной, унизанной кольцами и фамильными, с гербом, перстнями, рукой до машины и ограничивался замечаниями издали, которые он отпускал с видом дивизионного генерала.

– Гастон! – крикнул он как-то на первых порах своим горловым голосом с растяжкой носового «он» (что он, очевидно, считал настоящим «французским шиком»). – Гастон! Мне кажется, у вас неправильно идёт правая щётка.

Беляев не ответил.

– Гастон! – заревел помощник, подходя вплотную. – Оглохли вы, что ли? Вам я говорю!

– Меня зовут Гастон Дютруа… Дю-тру-а, мсье! – твёрдо отчеканил Беляев, глядя прямо в покрасневшее от гнева лицо немца и, как бы нечаянно завернувши рукав блузы, обнажая свои выпуклые мускулы.

– Чёрт вас разберёт… Дютруа вы или Дюкатр, – сострил грубо помощник. – Я говорю вам про щётку, чёрт вас возьми!

– Если вы станете мне делать замечания в таком тоне, я не исполню их, пока не вызову сюда старшего инженера!

– Как? Что! Разговаривать на вахте!.. Ослушиваться вахтенного начальника!.. Да знаете вы…

Он внезапно умолк, заметив, что Беляев спокойно нажал кнопку звонка, вызывавшего его начальника в машину.

– Извините, мсье, что я вас беспокоил, – встретил Беляев толстяка старшего. – Я боюсь, всё ли ладно у левой щётки.

– Ничего, ничего! – успокоил толстяк, подходя к динамо. – Лучше лишний раз даром побеспокоить, чем проглядеть. Что тут такое?

Он наклонился, заложив коротенькие руки за спину, и тотчас же выпрямился.

– Вспышки! Пустяки! Это от сотрясения корпуса. При таком ходе этого не избежать… Щётка пригнана верно.

Он, словно шарик, покатился вон из машины, а его красавец помощник до конца вахты не подходил к динамо и ограничивался тем, что бранил за большим кожухом цилиндра безответного смазчика да изредка кидал в сторону Беляева взгляды, говорящие о том, что Оскар фон Бильдерлинсгоф – не из тех, кто прощает оскорбления.

Родом из остзейских баронов, красавец инженер очутился на голландском пароходе после того, как при обстоятельствах (в газетах фамилия его фигурировала в процессе о злоупотреблениях, обнаруженных в морском ведомстве сенаторской ревизией) должен был оставить Россию и военную службу.

Твёрдо уверенный в своей неотразимости, он всё свободное время проводил наверху среди пассажирок, и за трое суток за ним уже два раза приходилось посылать вестового с приглашением поторопиться на вахту.

Беляеву сталкиваться с пассажирами, в особенности классными, совсем не приходилось.

Правда, изредка пассажиры, преимущественно пассажирки, спускались в сопровождении свободных от вахты офицеров полюбоваться машиной. Но на чумазых вспотевших людей в синих блузах с «замашками», пропитанными маслом, в руках они не обращали никакого внимания, всецело занятые, в особенности дамы, объяснениями и наружностью (провожатым в большинстве случаев служил красавец барон Оскар) их начальника.

Только один раз, когда Беляева послали осмотреть штепселя телефонных проводов, соединяющих командирский мостик с помещающейся высоко над ним рубкой беспроволочного телеграфа, он столкнулся на лестнице с худенькой, одетой в тёмное платье девушкой лет двадцати двух, с огромными серыми глазами и роскошной косой.

Беляев уступил пассажирке дорогу и невольно вздрогнул – таким знакомым показалось ему бледное лицо девушки.

«Где я её видел?» – промелькнуло у него в голове какое-то смутное воспоминание.

В глазах столкнувшейся с ним на лестнице пассажирки на минуту также вспыхнула искра недоумения. Лицо механика показалось ей знакомым.

Беляев пробыл в рубке телеграфа около получаса.

Читавший не раз в газетах о героях телеграфистах, тонувших вместе с пароходом, чтобы, сносясь до последней минуты депешами с ближайшими судами, облегчить спасение пассажиров, Беляев с изумлением увидал бледное, угреватое лицо обитателя рубки, передававшего как раз депешу какого-то банкира в Париж, и если свидетельствовавшее о бессонных ночах, то, вернее, не за аппаратом, а за столом ресторана.

«Тоже, должно быть, попал сюда по протекции… не хуже меня!» – усмехнулся он, глядя на стянутую ремнями резонаторов голову с тусклыми маленькими глазами.

На обратном пути он снова встретил ту же пассажирку.

Девушка на этот раз стояла у перил борта рядом с пожилой, высохшей дамой с седыми буклями. Девушка что-то вполголоса сказала своей соседке по-английски, и та, обернувшись, пристально посмотрела на Беляева в лорнет.

Часа через два, заступивши на вахту, Беляев только что переоделся в свою синюю блузу, как за стенкой, отделявшей динамо от гребных машин, раздался горловой манерничающий голос младшего инженера, свободного от вахты. «Ну, опять баб тащит! – мелькнуло в голове студента. – Опять явятся от дела отрывать…»

Он вытер руки паклей и подошёл к фарфоровой доске распределителя. Голос замолк. Должно быть, посетители за кожухом цилиндра.

– Как вы смеете!.. – раздался внезапно за стенкой испуганный женский крик на чистейшем русском языке.

– Но, но!.. – с наглой уверенностью раздался в ответ звучный горловой голос красавца Оскара. – Но, но, m-lle Дина!.. Зачем так резко?.. Ну…

– Негодяй! – прозвенел негодующий крик, и, к живейшей радости Беляева, за стенкой плеснула увесистая пощёчина.

– Tausend Teufel! [6]6
  Тысяча чертей! (нем.)


[Закрыть]– прошипел голос инженера. – Вы мне ответите за это!..

В ту же минуту Беляев был у двери. Первое, что бросилось ему в глаза, было перекошенное от злобы лицо красавца помощника с бледной правой щекой и ярко разрумяненной левой.

Яростно бормоча угрозы, немец пытался насильно обнять вырывавшуюся у него из рук женщину.

Красное облако заволокло на минуту глаза Беляева. Он не знал, что он сделает, как не знал, что он сделал минуту назад, когда, очнувшись, он увидал испуганный взгляд больших серых глаз, обращённых на него с робким ожиданием, дальше, возле кожуха, о который Оскар, очевидно, ударился головой, лежащего без движения немца в растерзанном синем кителе и, наконец, ворот последнего с клочьями материи, судорожно зажатым в собственной руке.

– Вы… не убили его?.. – робко произнесла по-русски женщина, в которой он узнал молодую пассажирку, встреченную им несколько часов тому назад на лестнице, когда он поднимался чинить штепселя в телеграфе.

– Кажется… нет, – с трудом ответил он не сразу, трясясь, как в лихорадке, от только что пережитого волнения. – А впрочем…

– Ради Бога!.. Что вам теперь будет? Вы русский?

– Нет! – спохватился Беляев, переходя на французский язык. – Думаю, что ничего не будет. С такими негодяями иначе нельзя. Сейчас увидим. – Он нажал звонок, вызывающий старшего инженера. – Говорите со мной по-французски!

– Боюсь, что он слышал вас! – возразила девушка, кивнув в сторону немца. – Вы так страшно закричали, когда бросились на него.

Кругленький старший, вызванный короткими тревожными звонками, уже катился с лестницы в машину.

– В чём дело? – остановился он перед странной группой. – Что с ним?

Девушка взволнованно передала ему случай, горячо заступаясь за Беляева.

– Нарвался наконец! – одобрительно выпустил толстяк, к большему её изумлению.

Между тем немец, которого Беляев спрыснул водой, пришёл в себя. Увидав склонённое над ним лицо врага, он разом вскочил на ноги и, вцепившись в блузу Беляева, захрипел придушенным от ярости голосом:

– Под суд, под суд!.. В кандалы мерзавца!.. Вы все видели… Будьте свидетелями!

– Потише, потише, – холодно остановил его старший. – Потише, а то… подшипники разогреются. Тоном ниже, любезнейший! Вы, барышня, идите наверх. Мы одни справимся, – обернулся он к пассажирке. – За него я отвечаю, – прибавил он с ударением, заметив беспокойный взгляд её в сторону Беляева. – Идите спокойно.

– Ну-с! – холодно, железным голосом, которого от него трудно было ждать, обратился он к немцу. – Не будем терять слов. Дело ясно… Хотите заносить этот случай в журнал и протоколить?.. С его стороны, – кивнул он в сторону Беляева, – свидетелями я и та дама, с которой вы вели себя негодяем…

– Вы не имеете права! – прохрипел он. – Я обращусь к капитану, к властям в первом порту!..

– Скатертью дорога! – сказал толстяк. – А я, со своей стороны, представлю и тем и другому некоторые данные из вашей карьеры в России, которые мне случайно известны… Хотите?

– Я припомню вам это! – злобно прошептал немец упавшим голосом, направляясь к дверям. Проходя мимо Беляева, он обернулся и сказал голосом, от которого у человека более робкого кровь застыла бы в жилах: – А об этом субъекте мы всё-таки постараемся справиться у полиции в Генуе… О нём и об его… национальности.

– Ладно! – крикнул ему вдогонку толстяк. – Ладно! Чтобы у меня больше в машине баб не было!..