Текст книги "Доктор Черный"

Автор книги: Александр Барченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

VIII

По четвергам у Бутягиных собирались к чаю часам к девяти.

Сам хозяин – профессор, высокий сгорбленный старик с голым блестящим черепом, прикрытым на висках редким седым пухом, – в эти дни редко выходил к столу, предпочитая ожидать в кабинете товарищей-профессоров. Но сегодня ему было интересно послушать, как относится учащаяся молодёжь к тревожным событиям последних дней. Спрятавшись за самоваром рядом с хозяйкой, старик молча поблёскивал толстыми выпуклыми стёклами золотых очков.

Дочь Бутягиных, девятнадцатилетняя, пышущая здоровьем, хохотушка Наташа, поступившая на Бестужевские курсы, как сама она признавалась, «для того, чтобы не умереть дома от скуки», с трудом сдерживала зевоту.

Она терпеть не могла умных разговоров. А тут, едва её подруга, Дина Сметанина, бестужевка выпускного курса, прервала с угрюмым, старообразным студентом Дорном свой спор о беспорядках в университете, как приват-доцент Чижиков принялся рассказывать о своём изобретении, каком-то сложном аппарате для телеграфирования одновременно по противоположным направлениям.

Маленький, рыженький, подслеповатый, с острым клочком жидкой бородки, то сбрасывая, то надевая пенсне и, видимо, рисуясь, Чижиков сыпал мудрёными названиями, приводил цитаты и формулы.

– Между прочим, третьего дня приезжает ко мне на дом этот… ну, известный капиталист, француз… Леру, – рассказывал Чижиков небрежным тоном. – Мы, французы, говорит, привыкли в двух словах кончать дело. Сколько вы хотите за ваш прибор?.. Нет, я думаю, погоди: до тех пор пока не появилась в «Старом времени» статья о моём приборе, вы ко мне и заглянуть не заблагорассудили, а теперь, когда газеты подняли шум около моего имени, вы лезете с предложениями! Прошу извинения, мсье, говорю. Я нахожу более выгодным для себя эксплуатировать своё изобретение в России собственными силами…

Старик Бутягин, слышавший из верных рук о том, как Чижиков, несколько лет уже носившийся со своим изобретением, обивал пороги редакций, тщетно умоляя о содействии, пока «Старое время» не тиснуло наконец микроскопическую заметку в отделе хроники, изредка поддакивал неопределённо одобрительным мычаньем.

Дина Сметанина, худощавая бледная девушка с огромными серыми глазами и роскошной тёмно-русой косой, внимательно разглядывала лицо изобретателя, и губы её против воли вздрагивали насмешливой улыбкой. Чижиков почему-то напоминал ей жмурящегося, фыркающего котёнка.

– Владимир Александрович! Бросьте, ради Бога, ваши учёные разговоры. Мы скучаем! – капризным тоном балованного ребёнка прервала изобретателя Наташа. – Мы верим, у вас теперь миллионы, и вы завидный жених. Расскажите нам что-нибудь новое, интересное. Вы говорите о телеграфе. Дорн молчит и мечтает о ком-то. О ком вы мечтаете, Дорн?

Угрюмый студент поднял своё истомлённое некрасивое лицо с глубоко запавшими умными глазами и сказал, откашлявшись:

– Так. Ни о ком.

– Дорн мечтает, очевидно, о своём приятеле, – улыбнулась Дина Сметанина. – Он давеча прочитал мне о нём целую лекцию.

Дорн укоризненно посмотрел на свою визави и покачал головой.

– О ком это? – спросила Наташа.

– О докторе Чёрном.

Чижиков фыркнул и презрительно сморщился.

– Чёрный? Приват-доцент?.. И вы с этим господином приятели?

Дорн повернулся к изобретателю, внимательно посмотрел ему в лицо, помолчал и ответил:

– Доктор Чёрный лет на пятнадцать, если не ошибаюсь, старше меня. Едва ли при таких условиях нас можно назвать приятелями… Я занимаюсь у доктора в лаборатории частным образом. А вы его… знаете?

– Ещё бы! – презрительно выпятил губы Чижиков. – Кто же из нас в университете не знает Чёрного. Человек не успел ещё года прожить в Петербурге, а уж его дважды на учёных заседаниях называли в лицо шарлатаном… Не понимаю, как совет допустил его на кафедру!

– Вы знакомы с его трудами?

Чижиков засмеялся и покровительственно похлопал Дорна по плечу:

– Мой молодой коллега! На вас, как на всякий молодой неокрепший ум, действуют смелые фантастические теории. Для нас же, людей точной науки, привыкших верить лишь цифрам, такие господа, как ваш Чёрный, – фокусники и шарлатаны, не больше!..

Дорн, молча выслушавший нравоучение Чижикова, минуту помолчал, потом спросил:

– Вы, кажется, только что упоминали имя профессора Гаррисона?

– Упоминал. Что ж из этого? Имя Гаррисона известно всему миру. Возьмите его последнюю работу. Вот образец точного научного исследования! К сожалению, оно вам едва ли доступно: вышло лишь издание на английском языке…

– Вы имеете в виду его исследование белковых веществ?

– Вы читали? – изумился Чижиков.

– Я владею тремя языками, – спокойно ответил угрюмый студент. – Так вот. Я, собственно, хотел обратить ваше внимание на то, что Гаррисон в своей работе ссылается, между прочим, на Чёрного…

– Где? Что вы? Вы путаете! – возмущённо воскликнул Чижиков.

– Именно в последней работе, – спокойно продолжал Дорн. – Например, в главе о спячке животных. Потом в том месте, где Гаррисон описывает новые опыты с замораживанием плесневого грибка. Да, кроме того, он и в предисловии выражает ему, в числе других, благодарность за содействие в собирании данных.

– Позвольте, тут, очевидно, недоразумение! Быть может, в другом издании?

– Вы только что сами сказали, что вышло лишь одно издание, – спокойно возразил Дорн.

– Ха, ха, ха! – раздался весёлый хохот Наташи. – Я говорила вам, Владимир Александрович, бросьте учёные разговоры. Вот и договорились!

– Но, позвольте, это необходимо выяснить…

– Вы, коллега, не волнуйтесь, – раздался из-за самовара старческий голос Бутягина. – Вы, того, как это… Действительно, молодой человек отметил совершенно правильно. Я читал эту работу. Вы, очевидно, забыли. Да вы можете сами у него справиться. Он скоро должен быть.

– Кто? Гаррисон?

– Гаррисон. Хе, хе, хе! Гаррисон далеко, Гаррисон в Эдинбурге. Чёрный, Александр Николаевич!

– Чёрный? – удивлённо воскликнула Наташа.

– Что ж тут особенного? Я его сам давно хотел пригласить, да всё не было случая. А на прошлой неделе у редактора он мне представился, и я просил его не стесняться визитом. Он и на мать хорошее впечатление произвёл. Как ты скажешь, Машенька?

Профессорша, добродушная дама лет пятидесяти, до сих пор не забывшая манер института, в котором она, урождённая баронесса, получила воспитание, поднесла зачем-то к носу лорнет и поглядела на своего знаменитого, но дряхлого мужа.

– О ком ты говоришь, Базиль?

– О докторе Чёрном. Помнишь, у ректора?

– Ах, тот… С синими глазами, бледный? Мил, очень мил…

– Но, позвольте… Вам следовало всё-таки предупредить меня, – обиженно сказал Чижиков.

– О чём, дорогой мой? Разве я знал, что вы о нём так отзовётесь? Да, вот, кстати, он сам, должно быть, – кивнул хозяин в сторону передней, где затрещал звонок. – Проси сюда, – сказал он явившейся с докладом горничной и поднялся с места, чтобы встретить гостя.

На пороге появилась невысокая стройная фигура в безукоризненно сшитом смокинге. Не торопясь, непринуждённо и в то же время солидно, с привычкой человека, получившего хорошее воспитание, этот, так мало с первого взгляда похожий на учёного человек приложился к руке приветливо ему улыбавшейся хозяйки, пожал руки мужчинам и раскланялся с барышнями.

– Прошу извинить! – произнёс он негромким твёрдым голосом. – Я запоздал. Прямо с вокзала. У Парголова под поезд бросилась женщина. Поезд задержали на сорок минут.

– Опять! Какой ужас! – вздохнула хозяйка. – Это каждый день, каждый день…

– Ранило или убило? – спросила Наташа, внимательно приглядываясь к гостю.

– Искрошило в куски. С разных вагонов собирали части тела.

– Бр-р-р!.. Сама бросилась?

– Машинист, говорит, давал свистки. Наверное, сама.

– Вы исторический человек, доктор! – язвительно вставил Чижиков.

– Что вы хотите сказать?

– Да как же! Едете вы – под поезд бросаются; лекцию читаете – рукоплескания; в заседание явитесь – скандал подымется. Даже завидно! Кстати, мы только что о вас говорили.

– Да? – безразлично ответил доктор, не выражая, по-видимому, никакого желания узнать подробности.

– И, представьте себе, разошлись во мнениях, – настаивал Чижиков.

– Это бывает, – согласился спокойно доктор, – сколько людей, столько и мнений.

– А вы, Александр Николаевич, сейчас прямо из своей усадьбы? – перебил хозяин, заметивший бестактное приставание изобретателя.

– Да. Прямо оттуда. У меня сегодня обедал мой парижский знакомый, банкир Леру. Он по делам в Петербурге…

– Вы знакомы с Леру? – спросил, покраснев, Чижиков.

– Да. Эмиль – мой старый приятель.

– Тот самый Леру…

– У которого вы были по поводу своего прибора?

Чижиков покраснел ещё более. Пот крупными каплями выступил у него на лбу. Он забегал глазами по столу и сказал растерянно:

– То есть он был у меня, а потом уж я… Он хотел у меня купить… Он что-нибудь вам говорил?..

Доктор внимательно посмотрел на смущённое лицо изобретателя и сказал мягко:

– Ничего особенного. То же, что говорил и вам, надо полагать.

– Да, да. Мы не сошлись в условиях, – оправился Чижиков.

IX

В передней снова задребезжал звонок.

Появились новые лица. Старик, профессор физиологии, Леман, долго топтавшийся на пороге, сослепу чуть не поцеловавший руки у хозяина и сухо раскланявшийся с доктором Чёрным. Потом появился красивый высокий офицер-артиллерист с академическим значком – претендент на руку Наташи. Пришёл профессор Медицинской академии, знаменитый психиатр, с длинной бородой и длинными, скобкой, волосами, похожий на добродушного деревенского деда, одетого ради шутки в военный сюртук с погонами тайного советника.

Этот поздоровался с Черным приятельски и тотчас начал с ним какой-то мудрёный специальный разговор. Молодёжь пошла в смежную комнату, заменявшую гостиную и зал.

Наташа тотчас же развалилась в качалке, а её подруга подошла к роялю и рассеянно перелистывала забытые на пюпитре ноты.

– Сыграй что-нибудь, Дина! – лениво попросила подругу Наташа.

– Дина Николаевна! Пожалуйста, Шопена! – принялся упрашивать артиллерист, страстный поклонник музыки.

– Я сегодня что-то не в духе, – задумчиво улыбнулась Дина.

– Таинственный доктор произвёл на Дину Николаевну подавляющее впечатление, – язвительно заметил Чижиков, от которого не ускользнуло внимание, с каким она наблюдала нового гостя.

Дина холодно посмотрела на изобретателя и молча опустилась на круглый табурет у рояля.

Чижиков не был совсем не прав. Доктор произвёл на неё какое-то странное впечатление, скорее неприятное, чем выгодное. Ей казалось, что его синие холодные глаза загораются каким-то особенным светом всякий раз, как он встречался с ней взглядом. Она смутно помнила, что видит его не впервые. Ах, да! Этот странный пристальный взгляд она не раз ловила устремлённым на себя во время вечерних занятий в Публичной библиотеке. Как-то всегда выходило, что этот странный человек оказывался со своими старинными фолиантами за одним из соседних столов.

Дина насмешливо улыбнулась своим мыслям и коснулась клавиш. Робко, неуверенно прозвучали первые рыдающие аккорды «похоронного марша». Вот они сгустились, окрепли; среди них можно уже различить мерные тяжёлые шаги толпы, идущей за гробом.

В столовой притихли, перестали звенеть посудой.

В тяжёлые сумрачные аккорды вступает, словно голос жизни, светлая высокая мелодия; её давят суровыми голосами басы, и вдруг покрывает всё полный безысходной тоски, отчаянный вопль. Минута – и снова мерно и мягко шагают сдержанные аккорды… Раз, два…

Дина не следила за нотами, пристально глядя своими серыми серьёзными глазами в темноту, сгущавшуюся в глубине комнаты за роялем.

Вдруг она вздрогнула и, взявши неверный, резанувший уши аккорд, разом оборвала игру…

Прямо из темноты на неё глядел знакомый ей странный лучистый взгляд.

Она нервно захлопнула крышку рояля и, встав с места, подошла к подруге.

– Что же ты, Дина?

– Не знаю, не играется сегодня… У меня, должно быть, мигрень.

– Ну-у! – разочарованно протянул артиллерист. – А я только расположился слушать…

– Ваше превосходительство! – шутливо обратилась Наташа к вышедшему из столовой психиатру. – Отчего музыка так действует на душу?

Знаменитость с улыбкой погладил бороду и кивнул за рояль.

– Это вы, девочка, вон кого спросите. Это по его части. У него своя теория. Куда нам, старикам!

– В самом деле, доктор, вы знаете?

– Профессор мне льстит, – с улыбкой ответил доктор Чёрный, прервав разговор, который он вёл вполголоса с Дорном. – Теория принадлежит не мне, а профессорам Блондло и Мейеру, открывшим особые излучения, сопровождающие всякое нервное и умственное напряжение…

– Ах, это фотография мысли? Я что-то читала об этом, по правде сказать, не верю.

– Нет, это не фотография, – спокойно возразил доктор. – Открытые профессором Блондло излучения не действуют на фотографическую пластинку.

– Как же их в таком случае обнаружить?

– К сожалению, при мне нет прибора, посредством которого я мог бы вам это показать. Лучи эти усиливают тускло мерцающий свет. Для обнаружения их берётся экран, покрытый сернистым кальцием.

– Но какое же отношение это имеет к музыке?

– То, что мы называем музыкой, суть колебания воздуха, вызванные напряжённой струной или стенками духовых инструментов. А всякое напряжённое, скрученное, сдавленное вещество испускает эти лучи. Установлено, что музыка сопровождается особенно обильными излучениями такого рода. Они свободно проникают через кости черепа.

– Установлено? – саркастически переспросил Чижиков. – Не слишком ли смело? Насколько я знаю, N-лучи, которые вы, очевидно, имеете в виду, открыл или, точнее, вообразил, что открыл, ваш пресловутый Блондло, и видел их только он да его полусумасшедший помощник. А то, что имеет право называться наукой, считает ваши таинственные «эн» просто электричеством.

– Вы ошибаетесь, – спокойно возразил доктор. Существование N-лучей признано самыми солидными авторитетами. Существует обширная литература. Что же касается электричества, то… разве мы с вами и теперь можем ответить, что такое электричество?

– Говорите за себя! – обидчиво отозвался Чижиков.

– Виноват… В таком случае не откажите сами определить нам это понятие?

– Недостаёт, чтобы мы затеяли здесь учёный диспут! – насмешливо фыркнул Чижиков.

Студент Дорн, молча слушавший спор, подошёл к Чижикову и своим монотонным, унылым голосом спросил:

– Вы, кажется, за чаем, в рассказе о своём изобретении, ссылались как на авторитет на профессора Шарпантье?

– Что ж из этого? – огрызнулся Чижиков, с некоторой тревогой вспомнив, в какой просак он попал за столом.

– Я только хотел обратить ваше внимание на то, что Шарпантье много пишет по поводу N-лучей. Он и сейчас работает над этим вопросом. Кроме того, профессора Мейер, Андрэ…

– Позвольте, кто? Где?..

– Депинэ, Жуар… – перечислял Дорн своим монотонным, тягучим голосом.

– Да это ходячий справочник какой-то! – весело расхохотался психиатр. – Молодой человек, да вы на котором курсе?

– На третьем, – ответил Дорн.

– Недурно. Через год, к выпуску, вас можно будет на полке вместо энциклопедии держать!

– Дорн учён и бесстрашен, как индусский факир! – крикнула Наташа со своей качалки. – Дорн! Почему вы не едете в Индию?

– Да! Я завидую Дине Николаевне, – отозвался Дорн серьёзно.

– А вы были в Индии, барышня? – заинтересовался профессор.

Дина повернула к нему своё бледное задумчивое лицо.

– Нет, – ответила она. – Но я должна туда ехать через месяц. Мой отец живёт постоянно в Бенаресе.

– Вы англичанка?

– Нет. Я русская. Моя фамилия Сметанина… Вам, наверное, пришлось в своё время слышать фамилию моего отца?

– Ещё бы! Так вы дочь… – профессор чуть не сказал: «…дочь героя этого скандального процесса». – Так вы его дочь?

– Да, я его дочь, – спокойно произнесла Дина. – Дочь Сметанина, сосланного, бежавшего с каторги и не пожелавшего вернуться в Россию, когда был обнаружен настоящий виновник преступления.

– Стало быть, вы также разделяете ненависть вашего батюшки к родине?

– Напротив! – горячо возразила Дина, и лицо её осветилось улыбкой. – Я очень привязана к России и как можно скорее постараюсь вернуться.

– Вы уже составили себе маршрут? – спросил доктор.

– Пока нет. Но я думаю выехать из Гамбурга. Все оттуда, насколько я знаю, выезжают.

– Ваш отец ждёт вас в Бенаресе или где-либо встретит?

– Нет. Папа должен пробыть до конца июня по делам в Батавии.

– В таком случае я советую вам выезжать не из Гамбурга. Немецкие и английские пароходы идут на Коломбо и пристают к Сингапуру, пройдя Малаккским проливом. Вам лучше всего сесть на один из голландских пароходов. Те идут на Падангу, что на Суматре, и пристают прямо к Батавии, через Зондский пролив.

– Вообще я боюсь отпускать Динку одну, – материнским тоном отозвалась Наташа. – Завезут её к людоедам!

Дина улыбнулась.

– Со мною, наверное, поедет мисс Джонсон, гувернантка знакомых. У неё брат офицер в Дели.

– Это дело другое, – сказала Наташа и с самым серьёзным видом прибавила: – Одну я тебя не пущу.

– Ваше превосходительство! – объяснил хозяин, распахнув дверь кабинета. – Роббер вас ждёт.

– Охо-хо! – со вздохом поднялся с дивана психиатр. – Да уж нечего делать – реванш. Помнится, я вас прошлый четверг без трёх оставил?

В глубине кабинета приветливо мерцали свечи на зелёном ломберном столике, белели мелки и запечатанные колоды.

X

– Я не знаю, но мне отчего-то не хочется ехать, – сказала Дина, ни к кому не обращаясь. – Индия так далеко. Что будет с моими мечтами о деревне, о школе?

– Что вы говорите, Дина Николаевна! – с горячностью, которой от него трудно было ожидать, воскликнул Дорн. – Я бы на вашем месте обеими руками за такой случай ухватился. Вы увидите совсем новую жизнь! Будете сталкиваться с племенами, история и происхождение которых до сих пор остаётся для науки загадкой. Вы увидите своими глазами настоящих факиров. За одно это можно отдать десять лет жизни!

– Ну, слава ваших факиров давно уже померкла, – скептически возразил Чижиков. – Теперь окончательно установлено, что это заурядные фокусники, морочащие толпу змеями, у которых вырваны ядовитые зубы и тому подобное.

– Доктор! Вы согласны с Владимиром Александровичем? – спросила Наташа.

– Не совсем.

– Вы жили в Индии?

– Жил, и довольно долго. Владимир Александрович, как большинство европейцев, не бывших в Индии, смешивает бродячих фокусников из племени курубару, близких к нашим цыганам, с настоящими факирами.

– А вы твёрдо уверены, что это не одно и то же? – иронически осведомился Чижиков.

– Кроме того, – спокойно продолжал доктор, пропустив мимо ушей это замечание, – само слово «факир» можно понимать различно. Этим словом привыкли называть, например, нищенствующих фанатиков, выполняющих при храмах различные обеты, – лежащих на ложе из гвоздей, сидящих целые десятки лет в одной позе и тому подобное. Но Дорн, я думаю, имеет в виду другое.

– Я говорю о йоге, – подтвердил студент.

– Я так и думал. Йоги также разделяются на две категории: низшая, более грубая, ставит целью развитие скрытой в человеке нервной силы, выражающейся, между прочим, в гипнотизме. Это так называемые хатха-йоги, достигающие своей цели дыхательными упражнениями и позами тела. Зато их старшие братья радж-йоги ставят целью совершенствование духовных и умственных способностей, причём достигают результатов, граничащих с тем, что доступно нашему пониманию. Вообще же «йога» значит «единение». Единение способностей духовных и телесных.

– И вы, учёный, доктор, относитесь к этому серьёзно? – с нескрываемым презрением воскликнул Чижиков.

– Именно потому, что я доктор, я ко всему отношусь серьёзно. Тем более к вещам, в объяснении которых наука мне пока отказывает, а подлинности которых опровергнуть не может.

– Это страшно интересно! – перебил артиллерист, придвигаясь со своим стулом к доктору.

– Доктор! А вы сами… можете что-нибудь сделать? – с загоревшимися глазами вскочила со своей качалки Наташа.

– То есть что именно?

– Ну, такое… что-нибудь таинственное, страшное? Ну, как индусы?

Доктор рассмеялся.

– Непременно страшное? Зачем же я буду пугать вас? Страшного не могу… Впрочем, я, пожалуй, покажу вам кое-что из области того, что европейцы называют фокусом. Хотите?

– Ещё бы! – закричал артиллерист в восторге. Наташа даже захлопала в ладоши.

Доктор, не торопясь, вышел в переднюю и через минуту вернулся с небольшой тростью в руках.

– Позвольте посмотреть! – поспешил протянуть руку Чижиков. Он долго недоверчиво крутил в руках эту простую трость чёрного дерева без всяких украшений, даже без рукоятки и наконечника. Чижиков поцарапал ногтем и убедился, что трость не лакирована и не крашена. Он передал её артиллеристу.

– Палка?! – недоумевающе сказал тот, повертев трость в руках.

– Да, обыкновенная палка, – улыбнулся доктор.

Он взял трость и, присев в глубокое кресло, поместил её между колен.

– Предупреждаю заранее, что это один из наиболее простых фокусов племени муллу-куррумба, не имеющего ничего общего с посвящёнными в йоги. Теперь минутку молчания.

Он взял трость ладонями рук и поставил её на пол вертикально. Сосредоточивая взгляд на её верхушке, он начал тереть трость между ладонями – сначала медленно, потом быстрее, наконец, до того быстро, что ладони слились в сплошное мутно-белое пятно. Затем он постепенно начал замедлять движения и, остановив наконец ладони, медленно развёл их в стороны.

Палка, стоя вертикально, сохраняла равновесие.

Доктор медленно соединил над нею ладони под углом. Затем он выпрямил их в одну горизонтальную плоскость и, постепенно поднимая, поместил на расстоянии полуаршина над головой палки. Палка сохраняла равновесие, слегка вздрагивая и колеблясь верхним концом.

– Теперь вы можете предлагать ей вопросы, – сказал доктор медленно, не спуская своего пристального, немигающего взгляда с верхнего конца трости.

Все смущённо молчали.

– Ну… спросите, сколько вам лет? – сказал доктор.

– Палка! Сколько мне лет? – пропищала Наташа тоненьким голосом и фыркнула от смеха.

Словно притягиваемая нитью к ладоням доктора, трость отделилась от пола, стукнула и, не торопясь, отсчитала девятнадцать ударов.

– Чёрт знает что! – проворчал артиллерист, вытягивая шею из-за плеча доктора. – Ну а мне?

Палка стукнула три раза и стала.

– Немного! – иронически выпустил Чижиков.

– Поразительно верно! – возразил артиллерист. – Я задумал, чтобы десятки отсчитывались одним ударом… Это чудо какое-то!

– Просто фокус, – презрительно отозвался Чижиков. – Наш чародей, очевидно, знает ваш возраст, только и всего… Послушай, о таинственная палка! – с насмешливой торжественностью обратился Чижиков. – Скажи, о ты, считающая в людских сердцах, сколько… э-э… у меня рублей в портмоне?

Палка стояла неподвижно.

– Механизм испортился! – злорадно выпустил приват-доцент. – Сколько же?

Палка тихо покачивалась, слегка вздрагивала.

– Видите сами… не действует!

– Нет, отчего же? – возразил Дорн. – Быть может, вопрос легче выразить… в копейках?

Палка внезапно оторвалась от пола и быстро застучала.

– Раз, два, три… – спешил считать артиллерист. – Тридцать семь. Это что же?

– Ха, ха, ха! – раздался оглушительный хохот Наташи. – Вот так палка! Владимир Александрович, пожалуйста, сюда ваше портмоне!

Руки доктора дрогнули, и трость со стуком упала на пол.

Доктор вынул носовой платок, вытер покрывшийся испариной лоб и глубоко вздохнул.

– Владимир Александрович! – настаивала Наташа.

– Сию минуту! Сейчас! – смущённо мялся Чижиков. – Я взгляну сам сначала. Я не посмотрел, когда брал со стола дома.

– Нет, нет! Потрудитесь передать нам. Дорн, отберите от него!

Дорн вынул из рук растерявшегося изобретателя кожаное портмоне и щёлкнул замочком.

– Двугривенный… – отсчитывал он, – три копейки, серебряный пятачок, запонка… медный пятак… – тщательно заглядывал он во все отделения кошелька.

– Это дерзость, это… чёрт знает что! – закричал Чижиков, покраснев и быстро вырывая портмоне из рук Дорна.

– Какая же дерзость? – удивился тот. – Вы же сами предложили вопрос.

– Ради Бога, объясните, в чём секрет? – приставал к доктору офицер.

– Долго объяснять. Кроме того, тут необходимы кое-какие специальные знания. Как-нибудь в свободное время я объясню вам… Теперь скажу лишь, что здесь нет ни капли чудесного, ничего сверхъестественного… Каждый из вас сам стучал для себя этой палкой.

– Это… гипноз? – серьёзно спросила Дина, видимо сильно заинтересованная.

– Нет, не гипноз, – ответил доктор. – Гипноз – другое… Наталья Васильевна ещё хочет видеть?

– Пожалуйста, пожалуйста! Страшно интересно, – обрадовалась Наташа.

– Нет уж, на сегодня увольте. Когда-нибудь в другой раз… Я немножко устал. Кстати, у вас, кажется, водопровод в квартире?

– Да. А что?

– Вам не кажется, что прислуга забыла завернуть кран?

Все прислушались.

Действительно, где-то далеко тихонько журчала и плескалась вода.

– Однако! – протянул доктор. – Смотрите.

Из двери передней в зал медленно втекла струйка воды, уткнулась в одну из колонок рояля и растеклась шире.

– Господи, что ж это такое?

– Водопровод, должно быть, испортился, – тревожно сказал офицер. – У нас в прошлом году на Шпалерной чуть всю квартиру не затопило.

Из столовой просочилась такая же струйка.

– Нужно позвонить Настасье, – сказала озабоченно Наташа, поднявшись с места.

Обе струйки слились на середине комнаты и разлились длинными щупальцами в разные стороны.

– Что ж это? А? – тревожно спросила Наташа.

Чижиков с артиллеристом вскочили со стульев.

– Доктор! Вы замочите ноги! – крикнула Наташа.

Струйки воды слились в сплошную поверхность. Из двери передней хлестнула маленькая волна. Вода сразу поднялась на вершок. Шевельнулась большая деревянная кадушка с широколиственным филодендроном.

– Ай! – отчаянно завизжала Наташа, вскакивая на диван. – Ради Бога! Лягушка! Откуда она?

– В чём дело? Наточка! Что с тобой? – послышались из кабинета испуганные голоса.

Распахнулась дверь, и на пороге появились хозяин с профессором-психиатром.

Их глазам представилась странная картина. Наташа и Дина, подобрав платья, стояли на диване и со страхом разглядывали чистый пол. Доктор и Дорн сидели в креслах и спокойно смотрели, как приват-доцент Чижиков и артиллерийский офицер шмыгали подошвами по паркету и с самым брезгливым видом отряхивали сухие ноги…